Текст книги "За пределами желания. Мендельсон"

Автор книги: Пьер Ла Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Через два часа он должен был быть у Марии.

   – Сейчас, – кивнул посланник двора с неумолимой категоричностью.

В карете с гербами на пути в Букингемский дворец Феликс поинтересовался, как долго её величеству потребуется его присутствие. Снисходительным тоном джентльмен, почти не размыкая губ, уронил информацию о том, что время её величества представляет собой такую ценность, а её занятия настолько важны, что королевская аудиенция редко длится более нескольких минут.

При входе во дворец Феликса передали, как хрупкую посылку, швейцару в белых чулках и красной с золотом ливрее, который держался с кардинальской торжественностью. По анфиладе залов с зеркалами и тяжёлой позолотой он был проведён в маленькую, почти интимную комнату, где молодая королева, склонившись над пяльцами, болтала со своими фрейлинами.

При звуке отворяющейся двери она подняла золотистые глаза и улыбнулась Феликсу. Её улыбка очаровала его, в ней была удивительная смесь робости и достоинства. Королева протянула руку и извинилась за его «похищение». Его присутствие, объяснила она, доставляет ей и её дамам большое удовольствие, но оно будет приятным сюрпризом для его королевского высочества[46]46
  Его королевское высочество — принц Саксен-Кобург-Готский Альберт (1819—1861), муж королевы Виктории I с 1840 г., покровитель наук и искусств.


[Закрыть], страстного любителя музыки и его большого поклонника. В данный момент его высочества нет во дворце, но он скоро вернётся. Потом королева представила Феликса дамам из своего окружения. Обходя их с поклоном, он возносил молчаливую молитву о том, чтобы его королевское высочество скорее вернулся домой. Маркиза Дорсит одарила его осторожной улыбкой, когда он склонился над её рукой, и он поймал быстрый, но красноречивый взмах её длинных ресниц.

   – А теперь, герр Мендельсон, – твёрдо сказала королева, – сыграйте нам, пожалуйста.

Он сыграл. Каждая пьеса встречалась самыми лестными комплиментами. Просьбы становились всё настойчивее и многочисленнее. Он с улыбкой подчинялся, глядя со всевозрастающим беспокойством на каминные часы с витиеватым орнаментом. Его королевского высочества всё ещё не было! Где он мог пропадать?.. Зажгли свечи, и в их мерцании комната стала казаться ещё более интимной, так же как королева и её придворные дамы. Теперь они сидели кружком вокруг рояля, улыбаясь, восхищаясь, требуя ещё и ещё. Часы пробили семь, потом восемь. Феликс продолжал играть, но его мысли были далеки от музыки. Мария, наверное, вне себя... Это было пыткой. Когда же придёт его высочество? Неужели у него нет ничего лучшего, чем слушать музыку? Ни премьер-министра, вызываемого по срочному делу, ни государственных дел, ни угрозы восстания где-нибудь в империи? Каминные часы роняли капли времени...

Наконец принц Альберт прибыл. А с ним высокий господин очень представительной наружности, на несколько лет старше его. Оба были в цивильном платье. При их появлении фрейлины встали и присели в изящных реверансах. Принц грациозно поцеловал руку королеве, поклонился дамам и выразил приятное удивление от неожиданного присутствия герра Мендельсона. Затем Феликса представили джентльмену, который наблюдал за ними с улыбкой и оказался его величеством Фридрихом Августом II[47]47
  Фридрих Август II (1797—1854) – саксонский король с 1836 г.


[Закрыть], королём Саксонии.

   – Может быть, вы как-нибудь приедете в Саксонию? – спросил король с любезной улыбкой. – Вы слышали Гевандхаузекий оркестр?

   – Конечно, ваше величество.

   – Герр Мендельсон, возможно, когда-нибудь будет дирижировать Гевандхаузским оркестром, – вмешался принц Альберт, потирая руки, – но сейчас давайте послушаем музыку.

Все были в отличном настроении. Музыкальный экспромт был для собравшихся дам приятным отвлечением от скучной рутины придворной жизни. С тяжёлым сердцем и летящими пальцами Феликс сыграл подряд несколько своих сочинений. Затем королева объявила, что споёт одну из песен герра Мендельсона. Но ноты найти не удалось – оказалось, они были упакованы для предстоящего sojourn[48]48
  Короткое пребывание где-то (англ.).


[Закрыть] в Клермаунтском замке.

   – Так распакуйте их, – приказала королева не совсем уверенным тоном.

На некоторое время весь дворец был поставлен на ноги – слуги носились в разных направлениях в поисках нот песни. Наконец они были найдены. Королева спела слабым, но приятным голосом. Феликс уже не осмеливался взглянуть на часы.

Наконец концерт окончился. Её величество поинтересовалась, желает ли Феликс, чтобы его отвезли домой.

   – Только до Хаф-Мун-стрит, ваше величество, я должен встретиться там с другом. – И добавил на всякий случай: – Со старым другом семьи. Мы вместе учились в школе.

Королева собиралась вызвать карету, но маркиза заметила, что Хаф-Мун-стрит ей по пути и с разрешения её величества она будет рада отвезти герра Мендельсона к его старому другу[49]49
  По случаю этой встречи королева подарила Мендельсону кольцо, которое он носил всю жизнь.


[Закрыть].

Была одна из тех летних ночей, когда небо из чёрного делается багровым. Лёгкий ветерок касался их лиц, подобно невидимой, но нежной руке. Некоторое время они ехали молча, затем маркиза взяла его за руку. Почему он не хочет поехать на итальянскую виллу? – спросила она дрожащим шёпотом. Ему бы там понравилось...

Несомненно понравилось бы, ответил он. Оливковые деревья, уединённые гроты, цикады – ему всё это очень понравилось бы, но в Берлине его ждали важные дела. Он слишком долго задержался в Лондоне...

Когда карета въехала на Хаф-Мун-стрит, маркиза придвинулась ближе к Феликсу.

   – По крайней мере, поцелуйте меня, – попросила она.

Он снова испытал то предчувствие катастрофы, которое охватило его в её доме. Он наклонился поцеловать её и почувствовал, как погружается в водоворот. Её руки сомкнулись на его шее, губы впились в него, как голодные пиявки. Это был долгий поцелуй, не приносящий радости ни тому ни другому. Вдруг Феликс различил звук со злостью захлопываемых ставен и понял, что карета стоит под окном Марии. Он быстро высвободился из объятий маркизы и выскочил из кареты.

Он подождал, пока затихнет цокот копыт, прежде чем взобрался на лестницу. Позвонил в колокольчик, но в ответ не услышал ни звука. Он позвонил снова. Хлопанье ставен разорвало тишину ночи, потом всё смолкло. Он бросился на улицу. Сквозь ставни в её комнате пробивался свет. Значит, она там... Он выкрикнул её имя. Сначала тихо, потом громче.

Внезапно его охватила ярость. Она не хочет его впускать, не хочет дать ему объясниться, не хочет даже проститься с ним. Он покинет Лондон, не повидавшись с ней. Она лгала ему, сделала из него дурака, а теперь давала ему уехать, не сказав ни слова. Она даже лишала его этого глупого ужина, который обещала ему. Как ни странно, это возмущало его больше всего. Бог с ней, с лошадью, с целым гардеробом одежды, но он не позволит ей лишить его ужина. Больше ему ничего от неё не нужно, но ужин свой он получит!

   – Мария! – позвал он в третий раз. – Пожалуйста, Мария!

Пока его крик возносился к окну, он стоял, тяжело дыша, свернув шею, изыскивая какую-нибудь возможность проникнуть в дом. Внезапно он вспомнил о дверце под лестницей. Он бросился туда и повернул ручку. Его охватила бурная радость, когда он почувствовал, что дверь поддалась. Феликс вбежал внутрь, проскочил нижний холл и, перепрыгивая через три ступеньки, взлетел на третий этаж. Приблизившись к спальне Марии, он услышал шорох её шагов и распахнул дверь, прежде чем она успела запереть её.

Она стояла, словно пригвождённая к полу, и смотрела на него с такой же яростью, как и он сам.

   – Может быть, ты считаешь меня дурой? – Она словно выплюнула эти слова сквозь стиснутые зубы. – Может быть, ты думаешь, что я не вижу, как ты целовать эту женщину?

Ещё вчера он постарался бы всё объяснить. Сегодня же ему было всё равно, что она думает. Он схватил её за плечи и грубо прижал к себе. Его рот нашёл её губы. Она яростно боролась, повернув к нему искажённое злостью лицо под растрепавшимися, развевающимися волосами. Защищённый своим гневом, Феликс не чувствовал её ударов. Снова и снова он целовал её, сжимая до синяков её руки, вынуждая сдаться. Сцепившись во враждебном объятии, они повалились на постель. Задыхаясь, он пробовал рассказать ей о концерте в королевском дворце, о том, что задержался не по своей вине. Ей не было до этого дела. Важно было одно – этот поцелуй в экипаже.

   – Ты не можешь всё время лгать... Я видеть своими глазами...

Он грубо расхохотался.

   – Да какое право ты имеешь ревновать? А как насчёт твоего любовника? И изумруда? Купила в Милане, да?

   – Ты знаешь? – В её голосе послышалось облегчение, почти радость. – Так лучше...

Он почувствовал, как её тело обмякло, почти растворилось в его объятии. Теперь уже её рот искал его губы, горячим шёпотом выдыхались слова.

   – Завтра я рассказать тебе всё... мы смеяться. – Затем со вздохом человека, признавшего своё поражение, она сказала, словно выдохнула: – Tu sei troppo forte.

   – Говори по-английски, – приказал он, сердито тряся её.

   – Ты слишком сильный. – Тень улыбки проскользнула по её лицу. – Я долго бороться, потому что я очень боюсь любви... Но сейчас больше не бороться.

Теперь в комнате было тихо. На маленьком круглом столике дрожало пламя свечи.

Спустя неделю Феликс проснулся в уютной спальне с кленовой мебелью в сельской гостинице где-то в Саррее. В открытом окне виднелся клочок бледно-голубого неба. Время от времени налетал ветерок, вздувая кисейные занавески, принося аромат жёлтых роз и привет из мира солнца и зелёной листвы. Это было подобно пробуждению в раю, на какой-то сельской окраине рая, где обитали только влюблённые.

Мария спала рядом, уткнувшись лицом в его голую грудь, разметав руки и ноги. Хотя они засыпали, сплетя ноги и прижавшись друг к другу, к утру он всегда находил её в такой позе. Она раскидывалась во сне, подобно цветку, который раскрывается ночью. Это была одна из её особенностей, которую он открыл в ней с тех пор, как они сбежали из Лондона, покинув мир условностей, контрактов и здравого смысла.

Он также открыл, что она просыпается быстро, с ясными глазами и полная озорства. Её чувственность, как и её вера, была полной, наивной и не ортодоксальной. По отношению к Богу, ангелам и святым она соблюдала почтительную дистанцию. Но с Богоматерью, представленной маленькой статуэткой Мадонны делла Салюте, она была в очень интимных отношениях. Эта фигурка была её самым ценным достоянием. Она часто держала её в руках, беседуя с ней то умоляющим шёпотом, то сердитым тоном, полным упрёка, в зависимости от настроения в данный момент, и всегда на певучем, почти неразборчивом венецианском наречии.

Он нежно погладил её волосы, провёл ногтями по обнажённому плечу со спокойной уверенностью неоспоримого собственника. Она была его, она говорила ему это сотню раз, его – и он мог делать с ней всё, что ему было угодно. Например, мог побить, если бы захотел. Это считалось у неё нормальным. В Венеции, где она родилась, мужчина, если он был любим, имел полное право ударить женщину, которую любит. Это было само собой разумеющимся. Он также мог овладеть ею, когда ему заблагорассудится: в любом месте и в любой час. Он был padrone, господин. Всё это она объяснила ему очень подробно. Она принадлежит ему, и её миссия – делать его счастливым. С другой стороны, если она доставляет ему удовольствие и поддерживает у него хорошее настроение, он должен быть нежен с ней, дарить ей много поцелуев и слов любви и позволять делать то, что ей хочется.

Такое соглашение оказалось чрезвычайно успешным. Она делала его счастливым, а он делал всё, что она хотела. А первое, чего она хотела, – это уехать из Лондона. Об этом она заявила ему однажды утром в своей спальне на Хаф-Мун-стрит.

– Ты и я, мы уезжать и никогда не возвращаться, si? – проворковала она, целуя его где-то в области подбородка.

Он напомнил ей, что у неё есть контракт, а у него зарезервировано место на дилижанс в Дувр.

   – Кроме того, – вздохнул он, лаская её горло, – у меня нет денег. Я всё истратил, а мой отец больше не присылает.

Она презрительно пожала плечами.

   – Деньги, – фыркнула она, – у меня есть деньги. Полно денег.

Он запротестовал: никогда он не поедет за город на её деньги. Это не по-джентльменски. Она с удивлением посмотрела на него. Что значит «не по-джентльменски»? Maledetto!.. Она его любит, si? Этого достаточно. Ей всё равно, совершенно всё равно, джентльмен он или нет.

Но Феликс был джентльменом, человеком чести, а человек чести не живёт на деньги женщины. Тогда она предложила свою идею:

   – За городом ты пишешь опера, si? Я пою в опера, которую ты пишешь. Мы зарабатывать кучу денег, тысячи гиней. Тогда ты отдаёшь мне деньги.

Всё сразу стало ясно и понятно. Он напишет оперу – совершенно законная деловая сделка. Если Россини[50]50
  Россини Джоаккино (1792—1868) – итальянский композитор, один из крупнейших мастеров итальянского оперного искусства, автор многочисленных опер-буфф («Севильский цирюльник») и героико-романтических патриотических опер («Вильгельм Телль» и др.).


[Закрыть] мог создать «Севильского цирюльника» за тринадцать дней, то он, Феликс Мендельсон, конечно же мог сочинить оперу за несколько недель. С Марией в главной роли она будет иметь триумфальный успех. Деньги потекут рекой, и его отец удивится.

   – Но, дорогая, – сказал он, вспомнив о её контракте, – как мы можем уехать? У тебя контракт с сэром Джорджем.

Она пожала плечами. Когда она подписывала контракт, объяснила она, то не была ещё влюблена. Теперь же она влюблена, и поэтому contratto разрывается. Вот и всё.

   – Любовь подобна смерти, – сказала она, – она всегда важнее всего.

Он пытался возражать, говорить о чести, об уважении к данному слову. Она опять посмотрела на него с удивлением. Честь? Что это за глупые разговоры о чести? Она влюблена, она хочет поехать с ним на природу, si? Когда влюблён, о чести не думаешь. Кроме того, синьор Смарт такой приятный человек, у него такое большое сердце, он, конечно, поймёт, что для неё важнее быть за городом, где поют птицы и распускаются цветы, с человеком, которого она любит, чем в «Ковент-Гарден» петь какую-нибудь глупую оперу... Говоря так, она покрывала его лицо короткими быстрыми поцелуями. К тому времени, когда она закончила, Феликс был убеждён, что она права.

Карл, конечно, думал иначе, но просто покачал головой.

   – Безумие! – вздохнул он с завистью. – Обезоруживающая глупость юности, божественный идиотизм любви!.. Значит, ты собираешься писать оперу?

Но он всё понял, даже ухитрился наскрести пятьдесят фунтов. Добрый, замечательный Карл!

Итак, они сбежали, как двое преступников, и приехали в эту маленькую гостиницу, где провели восхитительную неделю. И сегодня их ждал ещё один счастливый день.

Он с улыбкой оглядел комнату. Его взгляд остановился на столике возле окна. Он был завален листами нотной бумаги, которые она ему принесла. Хватит на несколько опер. Он ещё не написал ни единой ноты, но скоро, очень скоро, может быть сегодня, засядет за работу.

Мария пошевелилась, и он увидел, что она не спит.

   – Доброе утро, дорогая, – улыбнулся он, – и перестань меня щекотать.

Её губы приблизились к его губам, глаза – ясные, широко поставленные, молящие – уставились в его глаза.

   – Я люблю тебя, – пробормотала она. – Ты меня тоже любить?

   – Конечно люблю.

   – Тогда почему ты не говорить этого? Любовь как цветок – её надо поливать. Слова любви – как вода для цветка.

И он сказал ей, что любит её, и она спросила, как любит, и он ответил, что очень, а она спросила, за что, и он ответил, что любит в ней всё, а она сказала, что он лжёт. Он возразил, что не лжёт, а она настаивала, что лжёт, и они заспорили. Пока они спорили, в их жилах взыграла кровь, и спор перерос в схватку губ и рук. Через некоторое время она заявила:

   – Сегодня я идти искать дом.

   – Какой дом? – слабо запротестовал он. – Нам не нужен дом, мы вполне счастливы и тут.

Да, но в гостинице есть другие люди, и как он может писать музыку оперы в таком месте! Нет, не может... Он думает, что сможет, но не сможет. Поэтому она пойдёт и найдёт маленький домик, где они будут совершенно одни. Там он напишет оперу. Нет, ему идти не надо, она хочет удивить его.

Вечером Мария вернулась с триумфальной улыбкой на лице. Она нашла дом. Он большой, старый и очень дешёвый. Больше она ничего не скажет – он должен увидеть сам.

Спустя мгновенье они катили по тенистым аллеям, наполненным ароматом цветов. Облака на небе порозовели. На землю опускался покой. Природа застыла перед закатом. На повороте дороги они увидели его.

   – Вот! – победоносно вскричала она, махая рукой в сторону Карисбрукского замка. – Тебе нравится, нет?

Карисбрукский замок был меньше Виндзорского, но не намного. Построенный в XI веке, он сохранил нетронутую красоту первоначальной архитектуры. Скорее укреплённый город, чем замок, он состоял, помимо огромного центрального дома, из конгломерата подземных темниц, зубчатых башен, бастионов и казематов, и всё это было построено из огромных каменных глыб, обтёсанных вручную, теперь заросших мхом и утыканных узкими готическими окнами с витражным стеклом. Все эти сооружения окружал ров, заполненный стоячей водой буро-зелёного цвета, в которой отражалась высокая крепостная стена. Единственный вход в замок был через висячий мост, поддерживаемый массивными ржавыми цепями.

   – Он стоит всего двести гиней в месяц, – успокоила она, пока Феликс стоял, словно поражённый ударом молнии.

Она сбивчиво объяснила, как ей удалось заключить такую удачную сделку. До того как покинуть Флоренцию двенадцать лет назад, граф Карисбрукский хотел продать или сдать замок в аренду. Как ни странно, до сих пор никто не выразил желания подобрать эту жемчужину средневековой архитектуры. Этим объяснялся тот факт, почему Марии удалось снять его за такую мизерную плату. И всего за двести гиней в месяц дополнительно они могли иметь штат из тридцати двух слуг, который будет поддерживать дом в мало-мальски приличном состоянии.

   – Здесь ты получить вдохновение для оперы! – воскликнула она. – Здесь ты писать прекрасную музыку.

И они могут въехать немедленно. Она уже уладила все денежные дела, но, будучи от природы осторожной, сняла замок только на три месяца. Со всеми слугами, естественно.

Он смотрел на неё, молча качая головой, не в силах вымолвить ни слова от изумления. Тысяча двести гиней. Она заплатила тысячу двести гиней за этот Каркасон[51]51
  Город на юге Франции, где расположен папский дворец.


[Закрыть] в миниатюре.

Воцарилось молчание. Внезапно она схватила его за руку, глядя на него со слезами на глазах.

   – Я вижу по твоему лицу, ты думать, что я очень глупая, – проговорила она дрожащим шёпотом. – Ты думать, что я un asino, ослица. Но ты не понимать. В Венеции, когда я есть маленькая девочка, очень бедная, без туфель, я всегда мечтать, что когда-нибудь я жить в большом замке с моим принцем... Теперь у меня есть мой принц.

   – И замок тоже, – рассмеялся он, наклоняясь её поцеловать. Он понял: она жила детской мечтой и замок был частью этой мечты. – Мы будем счастливы в нашем новом доме.

Они переехали на следующий день. Спали они в большой кровати под балдахином, в каких в разное время спали все королевы Англии и которые являлись свидетелями многих исторических событий. Поскольку в замке не было канализации, отопления и освещения, Феликсу пришлось привыкать к лишениям средневековой жизни. Для его занятий Мария выбрала банкетный зал. Он был мрачным, сырым и огромным – размером с небольшой собор. Въевшийся запах прогорклого жира и заплесневелой еды вызывал в памяти картины шумных феодальных пиршеств. Гигантский камин исторгал клубы дыма, но совсем не давал тепла. Поскольку окна были мутными от пыли и расположены слишком высоко, чтобы пропускать свет, Мария украла в часовне два огромных канделябра и поставила их на рабочий стол Феликса, но пламя вставленных в них свечей поднималось на шесть футов над столом и приносило мало практической пользы. Феликс, дрожа под одеялом, заявил, что кабинет превосходен и он готов приступить к работе.

Что до Марии, её энтузиазм не остыл. Каждый день она начинала какое-нибудь очередное обследование замка и возвращалась с морозящими кровь историями о привидениях, новых тайных ходах и дверях за семью замками. Однажды она заблудилась и случайно оказалась запертой в темнице. Её крики проникли сквозь толстые стены и достигли ушей Феликса, который бегал по кабинету, чтобы согреться. Ему потребовалось два часа на то, чтобы найти и освободить её. Когда наконец она очутилась в его объятиях, то зарыдала от облегчения. Оба были потрясены этим эпизодом и, чтобы снять внутреннее напряжение, опустились на соломенную циновку. Уже стемнело, когда они покинули темницу.

С тех пор она утратила вкус к приключениям и теперь больше времени проводила с ним. Они говорили об опере, которую он собирался писать. Феликс отмечал одну серьёзную трудность – у него не было либретто.

   – Либретто всех опер всегда глупые, – заметала Мария, – поэтому ты напишешь своё собственное либретто.

Он нашёл, что это прекрасная идея. Что до сюжета... Здесь Мария оказалась чрезвычайно полезной. Вместе они раскапывали древнюю и новую историю, мифологию и фольклор разных народов. Некоторое время Феликс с энтузиазмом изучал личность Фредегонды, королевы франков, прекрасной и порочной служанки, которая зажгла в сердце короля Чилперика такую бешеную страсть, что по её настоянию он отрёкся от своей первой жены Одоверы и задушил вторую, Гелевинту. Мария считала, что из этого может получиться чудесная опера. В один прекрасный день она вошла в банкетный зал в шлеме, кольчуге и с тяжёлым щитом из карисбрукской коллекции. Фелик расхохотался, а она обиделась и заплакала. Они заключили друг друга в объятия, но мысль о Фредегонде была оставлена.

Спустя несколько дней Мария появилась в костюме святой Женевьевы, едущей к Аттиле. Она выглядела необычайно привлекательно в этом простом и очень прозрачном наряде. На этот раз Феликс не рассмеялся, он притянул её к себе, как сделал бы Аттила, и они экспромтом пропели дуэт – она притворялась испуганной, а он ревел хриплым баритоном, свирепо выкатив глаза и водя жадными руками по своей гостье. Святая Женевьева в качестве героини оперы Мендельсона умерла вместе с этим представлением.

В последующие две недели Мария представала перед ним в роли Екатерины Великой, императрицы-людоедки, Клеопатры, Елены Троянской, Жанны д’Арк и Санта-Барбары, молодой и красивой мученицы. Феликс не создал оперы, но они здорово повеселились. Время от времени их восторженное состояние нарушалось отрезвляющими проблесками здравого смысла. Тогда они видели всю нелепость своего положения, хрупкость своей любви и обнимали друг друга с ещё большей страстью.

Тем временем многочисленные слуги бродили по замку как привидения, их присутствие ощущалось только количеством потребляемой ими пищи. Они не попадались на глаза, что в таком огромном замке было несложно. Они не появлялись даже тогда, когда Мария вызывала кого-то из них. Тщетно дёргала она верёвочки, тут и там свисавшие по стенам. Однажды она в отчаянии позвонила в бронзовый колокольчик, который в рыцарские времена призывал карисбрукцев к оружию. Никто не появился. Тщательное обследование помещений замка оказалось безрезультатным. Замок был пуст, за исключением девяностодвухлетнего слуги, который был слишком стар, чтобы ходить. Дрожащим от старости голосом он сообщил, что кухарка обиделась на то, как резко Мария дёргала за верёвки, и покинула замок, уведя с собой весь обслуживающий персонал.

В тот вечер Мария собственноручно приготовила ужин. Он был не очень вкусным, но Феликс притворился, что ему понравилось. Несколько дней она храбро пыталась делать невозможное и поддерживать порядок в замке. Отказываясь от помощи Феликса, она носила из колодца ведра с водой, собирала хворост для печки и, надувая щёки, разжигала камин. Но мало-помалу она сделалась раздражительной, затем усталой, потом впала в уныние. Пока Феликс стоически жевал и старался протолкнуть по пищеводу её еду, она смотрела на него через стол большими извиняющимися глазами и прятала слёзы. Оба исхудали. Они не утратили весёлости, но сделались более озабоченными. Покров восторженной глупости, окутывающий их жизнь, теперь был порван во многих местах. Мария побледнела, и у неё начали сдавать нервы. Однажды во время грозы она ворвалась в кабинет Феликса растрёпанная, с безумным взглядом, крича, что за ней гонится привидение. В конце концов она признала, что снимать Карисбрукский замок, может быть, было ошибкой. Он мягко с ней согласился.

Вечером накануне отъезда из замка они вышли погулять. Стояла полная луна, заливавшая землю бледным серебристым светом. Они сели на гранитный парапет и некоторое время сидели молча, держась за руки, чувствуя себя очень целомудренными, очень близкими друг другу, очень маленькими и немного потерянными.

Затем Мария рассказала ему о своём детстве в Венеции.

Это была банальная и грустная история о бедности. Её отец Витторио был гондольером. В четырнадцать лет Мария продавала цветы возле Палаццо Дукале, любимого места туристов. Время от времени один из них приводил её к себе в гостиничный номер вместе с цветами, и в такой день она приносила домой больше денег. Отчаянная бедность не задаёт вопросов, и ей дома не задавали их.

   – Мама выглядеть печальной, но ничего не говорить. Отец тоже ничего не говорить, но ходить в trattoria[52]52
  Трактир (ит.).


[Закрыть] и пить много вина.

Однажды, когда она пела, расхваливая свой товар, к ней подошёл пожилой джентльмен. У него были добрые глаза на некрасивом лице, и он спросил её, не хочет ли она стать певицей. Она сказала «да» и поехала с ним в Милан. Джентльмен был знаменитым учителем пения и в течение трёх лет бережно пестовал её великолепный голос. Её сенсационный дебют в «Ла Скала» стал его последней радостью: спустя неделю он умер. Девушка внезапно оказалась купающейся в деньгах. Она послала за Ромолой, своей дальней родственницей, которую сделала своей служанкой. Она снабжала деньгами семью, чем непреднамеренно ускорила смерть отца. Управляя своей гондолой в туманную зимнюю ночь, Витторио, напившийся на деньги дочери, забыл наклониться перед одним из бесчисленных венецианских мостов. Его голова ударилась о камень с такой силой, что он упал в тёмные воды канала и тихо утонул. Гондола же продолжала своё бесшумное плавание и спустя три дня была найдена в Адриатическом море на пути к Триесту.

С тех пор Мария жила увлекательной жизнью гастролирующей певицы, переходя от триумфа к триумфу, от одной любовной интрижки к другой, тратя огромные деньги и торгуясь из-за пенни, мятущаяся, никого не любящая, втайне ожидающая и страшившаяся любви.

   – Вот почему я так бороться против тебя, – призналась она, обращая к нему лицо. – Я очень бояться, потому что видеть, что слишком в тебя влюбляться.

   – Поэтому ты заставила меня потратить все деньги?

   – Да. Я думать, что, может быть, ты рассердиться на меня и уезжать. Но каждую ночь я молиться Мадонне, чтобы ты остаться.

   – Ты маленькая плутовка... – Их взгляды слились в улыбке, словно в объятии. – Кстати, – нарушил он очарование момента, – как насчёт изумруда? Кто тебе его подарил?

Она прижалась к нему.

   – Когда я приезжать в Лондон, я снимать дом на Хаф-Мун-стрит, и там я встречать его.

Одна из тех случайных встреч, которые могут изменить судьбу человека.

...Владелец дома был вышедшим на пенсию коммерсантом, богатым, степенным семьянином. К тому времени, как он закончил показывать ей дом, он уже по уши в неё влюбился. Ничего подобного он до тех пор не испытывал. Это чувство проявлялось в краске, заливавшей его щёки, во взгляде, в смущении. Она видела это, улыбалась, жалела его. В течение месяца он тайно обладал самой желанной женщиной в Лондоне. Для неё это ровным счётом ничего не значило, для него же было раем и адом, одной из тех поздних страстей, которые переворачивают жизнь мужчины. Потом она встретила Феликса и сразу прогнала своего любовника. Прогнала с тем же равнодушием, с каким сошлась с ним. Для немолодого мужчины это было равносильно смерти. Наконец она согласилась встретиться с ним в последний раз и увидела, что может сделать страсть с человеком. Он рыдал, умолял, стоял перед ней на коленях. Она взяла изумруд, который он подарил, и ничего не дала взамен. Он вышел от неё стариком с разбитым сердцем и пепельно-серым лицом.

   – Ты должна немедленно вернуть этот изумруд! – потребовал Феликс, когда она кончила свой рассказ. – Слышишь, Мария? Сейчас же!

   – Изумруд? – Она уставилась на него изумлённым взглядом, так хорошо ему знакомым. – Я продавать его, когда мы уезжать из Лондона.

Он смотрел на неё, не находя слов. Бесполезно пытаться её понять... Она такая, какая есть. Она продала камень, чтобы они могли вместе уехать за город. Изумрудом она расплатилась за карисбрукский каприз...

Он почувствовал её руку на своём рукаве.

   – Ты меня ещё любить, нет? – прошептала она с болью в голосе.

Он молча притянул её к себе, взял в руки её лицо. Да, она такая, какая есть, и она любит его. Где-то в Лондоне живёт старик с разбитым сердцем, но ей это всё равно, она забыла о нём. Она стояла перед ним, робкая и напряжённая в ожидании ответа, приоткрыв губы для поцелуя.

   – Да, я люблю тебя, но я рад, что мы покидаем это место.

Им повезло. В нескольких милях от замка они нашли коттедж своей мечты. На этот раз Феликс одобрил дом. У него была черепичная крыша, разбитая ограда, а рядом бежал ручей. К тому же дом был дешёвый, в самом деле дешёвый. Феликс наконец остановился на Эстер в качестве героини своей будущей оперы и планировал начать серьёзно писать. Мария с наслаждением занялась домашней работой: она мела, чистила, скребла. С песней на устах она делала самую грязную работу. Поскольку она была счастлива, ей хотелось, чтобы он разделил с ней домашний труд.

   – Пожалуйста, carino, помоги мне подвинуть кровать... Свет моего сердца, я не могу дотянуться до полки этого шкафа... Mio piccolo[53]53
  Мой мальчик (ит.).


[Закрыть], ты мне не поможешь с этими шторами, si?..

Никогда ещё он не видел её такой счастливой: она была как птица весной. Когда она не пела, то болтала. Он обнаружил, что она не умела скрывать свои мысли – всё, что было у неё на уме, было на языке.

Вдруг Мария вспомнила, что она оперная певица. Если она хочет петь в опере Феликса, ей надо тренироваться. Воздух наполнился трелями и вокализами. Его восхищало её пение, но оно мешало ему работать. Он тактично сказал ей об этом, а она обиделась:

   – Люди... они платят большие деньги, чтобы слушать, как я пою, а ты ничего не платить и недоволен.

Впервые она сделала несколько колких замечаний о его искусстве. Из всех искусств оно самое требовательное и наименее благодарное.

   – Концертмейстер, – о да, он партнёр певца. Оба разъезжают, оба выступают. Они как цыгане, счастливые странники в сфере искусства. А композитор – фи! Он только сидит и пишет. И всё ему мешает, даже прекрасное пение.

Это была их первая ссора здесь, и она закончилась бурной сценой с извинениями, самобичеванием и обещаниями. Чтобы отпраздновать своё примирение, они спустились к ручью и предались утехам любви на траве.