Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

3

А в Кушелевом доме тем временем уже вовсю шла обычная жизнь. По чугунным лестницам и длинным коридорам оглушительно стучали сапоги обер– и штаб-офицеров, колонновожатых. Братья Муравьёвы уже давно встали, попили чаю и готовились к первому боевому походу с наслаждением ещё необстрелянных новичков, – не доверяя столь ответственное дело слугам, сами чистили пистолеты, точили шпаги.

   – Эх, лучше, конечно, саблю иметь в бою, – громко разглагольствовал Мишка, размахивая перед собой положенной ему по штату как прапорщику-квартирмейстеру офицерской шпагой, подпрыгивал на кровати и, вообразив себя на коне в гуще врагов, рубил их направо и налево.

   – А ну слезь с кровати и перестань шпагой размахивать, оболтус царя великого, – вдруг раздался сиплый бас дяди, Николая Михайловича Мордвинова, вошедшего в комнату в распахнутом на груди коротком каракулевом полушубке. – Ты что, не знаешь, что баловаться с оружием ни в коем случае нельзя: или себя поранишь, или ещё кого. К тебе, Никола, это тоже относится, никогда не наставляй ствол на человека, если и впрямь не хочешь его застрелить. – Дядя отвёл в сторону пистолет, который держал в ещё неумелых руках племянник.

   – Да он не заряжен, – ответил Николай.

   – Э, брат, раз в год и палка стреляет, не то что пистолет. – Николай Михайлович хитро посмотрел на молодёжь и лихо закрутил длинный поседевший ус. – У меня для вас, племяннички, есть сюрприз. Эй, Васька, заноси, – крикнул в открытую дверь.

Там показался слуга в тёмно-синем кафтане. Он внёс в комнату большой, громоздкий, обитый железом и покрашенный в зелёный цвет погребец.

   – Вот вам, мои дорогие племяннички, подарок от дядюшки. Будет у вас привал на марше, захотите вы чайку попить – пожалуйста! – Дядя открыл с лязгом тяжеленную крышку погребца. – Здесь вам и чашки, и блюдца, и большой медный чайник – его над костром удобно повесить, – и чайнички для заварки. А сюда вот кренделя положите, пряники, банки с вареньем тоже уместятся. Вон какой вместительный погребец, прямо сундучок.

   – Дядюшка, – воскликнул старший из братьев, Александр (он был повыше своего пожилого родственника и смотрел на него чуть сверху вниз), – нам этот сундучище девать некуда! Нам ведь в походе полагается иметь только одну вьючную лошадь на человека. Во вьюк его не засунешь, к седлу не приторочишь.

   – Молчите, племяннички, ничего вы не понимаете, вы ещё в походах не бывали, а ваш дядька от Питера почти до самого Константинополя прошёл. Ещё скажите мне спасибо, попомните мои слова! Да и что чудят эти современные начальники воинские, моча им в голову, что ли, ударила, с французишек пример берут? Испокон веков у офицера в походе была своя телега, коляска. А как же иначе, вы же дворяне, а не тептеря какие-то.

   – Ну тогда у армии какой же обоз будет, если у каждого по телеге и коляске заимеется? – сказал авторитетно Николай. – А современная армия должна быть мобильна, только тогда мы сможем противостоять Наполеону.

   – Ишь ты какой стратег у нас среди Муравьёвых выискался, прямо будущий Суворов. Вот врежу по заднице ремнём, тогда сразу забудешь, как с очаковским ветераном спорить.

Дядя своей мощной ручищей толкнул племянника в плечо, и тот, смеясь, упал на ближайшую кровать.

Остальные, хохоча, кинулись на старого гренадера, но он, как медведь, заворчал, тряхнул плечами, и племяннички посыпались с него, как перезрелые жёлуди с могучего дуба.

   – Хе-хе-хе, – посмеивался Николай Михайлович, – вам ещё, ребятишки, расти и расти, чтобы своего дядю побороть, он у вас ещё кремень. Когда на турок врукопашную ходил, то мне товарищи всегда орали вслед: «Потише, Михалыч, что ты прёшь, как слон индийский, мы ж за тобой не успеваем!», а я повернусь, а за мной аж целый коридор образуется из порубленных и побитых мною турок.

Племяннички переглянулись весело: ну всё, дядька оседлал своего любимого конька, теперь его долго не остановишь.

   – Дядя Коля, а ты выпить не хочешь? – нашёлся Мишка. Он полез куда-то в шкаф, доставая пузатую бутылку.

   – Это что же у вас такое? – заинтересовался ветеран штурма Измаила. – Никак ром ямайский? Контрабанда, что ли?

   – Да нет, дядя Коля, это нам товарищ из гвардейского экипажа подарил. Они в учебном плавании были, вот в Портсмуте, когда стояли, и купили несколько ящиков. Ведь в Англии сейчас его девать некуда из-за блокады наполеоновской. Дешёвый-предешёвый стал. Вот и нам ящичек перепал.

   – Ну что ж, наливай твой майский, попробуем, что к чему, ведь Масленица же, племяннички, гулять так гулять!

Ром разлили по стаканам. Дядя поднёс к большому, толстому и круглому, как картошка, лиловатого цвета носищу стакан и понюхал заморский напиток.

   – Ох и отрава же, ну, будем, – чокнулся он с племянниками и опрокинул стакан в глотку. – А ничего, не такая уж это и дрянь чужеземная, негры, оказывается, не такие уж дураки, что пьют этот ром с утра до ночи.

   – На тропических островах это первое средство от лихорадки, – заметил Николай, подливая дяде ещё.

   – Эх, молодец, тёзка, всё-то ты знаешь, ведь вот с таких мальцов, – показал дядя своей большой, корявой ладонью, – всё время с книжкой. А помнишь, Коля, как ты мне читал про людоедов на каком-то там острове, в каком-то океане?

   – А как же, это я про капитана Кука вам читал, в Тихом океане дело было, английская книжка.

   – Наш Николушка станет великим путешественником, – рассмеялся Александр, – он эти книги о путешествиях в дебрях Азии и Африки просто проглатывает.

   – Да, ребята, племяннички вы мои разлюбезные, вот как время-то летит, выросли вы уже, оперились, оделись в офицерские мундиры и отправляетесь в свой первый боевой поход, так пусть же вам сопутствует удача, пью за вас! – Николай Михайлович встал и добавил: – И за победу русского оружия! Теперь оно в ваших руках.

Все встали, и снова раздался звон стаканов.

   – Ну, а теперь, племяннички, пойдёмте на Адмиралтейскую, там балаганов видимо-невидимо, народу тьма-тьмущая, погуляем под горами, позабавимся!

   – Да у нас дел полно, дядя, – нерешительно проговорил благоразумный старший брат.

   – Да брось ты, Сашка, занудничать, успеете вы и завтра все свои дела переделать, а сегодня надо веселиться, ведь Масленица же, племяннички! – И дядя, лихо завернув седой ус, потащил не очень-то и сопротивляющихся племянников на соседнюю с Дворцовой Адмиралтейскую площадь, где вовсю шло масленичное гулянье.

4

Когда ещё только приблизились к площади, то уже услышали весёлый гул голосов и целую музыкальную вакханалию. Старинные наигрыши владимирских рожечников смешивались с заунывными, тягучими мелодиями шарманок. Пищали свистульки, стучали бубны, кто-то залихватски наяривал на гармони. Вдруг всю эту какофонию перекрыл рёв трубы, а за ней послышался мощный, осипший, но проникающий во все уши вопль балаганного деда:

 
– Эй, сынок, давай первый звонок!
Представление начинается.
Веселись, веселись,
У кого деньги завелись!
 

И вот уже братья Муравьёвы во главе с дядькой, у которого седые усы от предвкушения веселья торчали в разные стороны, как уланские пики, окунулись в эту разношёрстную людскую кашу. Мещане в разноцветных кафтанах, весёлые пьяные парни с гармошками, чиновники в долгополых шинелях, толстые салопницы-купчихи – все толкались, улыбались, с детским интересом пялились на раскрашенные полотна балаганов, на балаганных дедов в меховых треухах и с длинными бородами из пакли, на паяцев, обсыпанных мукой, трясущих над головами прохожих длинными рукавами, на торговцев игрушками, сладостями, напитками. Среди этой толпы попадалась и благородная публика. В связи с усилением патриотических настроений в обществе в атмосфере приближающейся войны с Бонапартом в высшем свете стало модным демонстрировать свои исконно русские вкусы и пристрастия. На гулянье под горы стали заглядывать и светские дамы, гвардейские офицеры, вельможи с целыми семействами. Правда, многие из них ещё не решались с головой окунуться в этот устрашающий простонародный водоворот и наблюдали за масленичным гуляньем из карет, которые медленно курсировали мимо балаганов и ледяных гор.

Но Муравьёвы, выросшие в свободной от петербургских условностей большого света матушке-Москве, не боялись простонародья. С удовольствием, как в детстве, они уже накупили печатных, вяземских, белых, рассыпчатых мятных пряников в виде забавных человечков, всадников, рыб и зверюшек. К ним добавили леденцов, закрученных спиралью и завёрнутых в бумажки с цветной бахромкой на концах, любимые турецкие стручки, сморщенные мочёные груши.

   – Как бы у вас, племяннички, от сладостей этих животы не разболелись, – смеялся, глядя на них, Николай Михайлович. – Помнишь, Мишка, как ты на Пасху прошлую конфет со стручками да орехами налопался и три дня потом животом маялся, бедолага! Ведь всего год или два назад это и было. Ведь тебе же ещё и сейчас шестнадцати нет.

   – Ну вот, чего упомнил, – закачал недовольно круглой головой новоиспечённый прапорщик, жуя мятный пряник.

Они подошли к большому ящику, поставленному на колеса, сбоку в него были вделаны увеличительные стёкла. Стоящий рядом мужик в сером кафтане, обшитом красной тесьмой, с пучками цветных тряпок на плечах, в шапке-коломенке, также расшитой яркими тряпками, с привязанной к подбородку длинной льняной бородой, громко кричал:

   – Подходи, народ честной, покалякать тут со мной, парни и девицы, молодцы и молодицы, крысы приказные и гуляки праздные, покажу вам разные картинки. Яблоки кушайте, орехи грызите, картинки смотрите да карманы свои берегите. Облапошат!

Заплатив гривенник, братья, смеясь и отталкивая друг друга, прильнули к стёклам райка. Мужик начал крутить ручку сбоку ящика. С серьёзной миной на медно-красной физиономии он стал комментировать картинки:

   – А вот извольте видеть, господа, андерманир штук – хороший вид: город Кострома горит; вон у забора мужик стоит – ссыт, будочник его за ворот хватает, говорит, что поджигает, а тот кричит, что заливает.

И господа офицеры, и собравшиеся вокруг хохочут. Дядька Николай толкает племянников и басит:

   – А ну-ка дай и мне посмотреть!

   – А вот в городе Царьграде стоит султан на ограде. Он рукой махает – своего пашу призывает: «О, мой па ша, наш городок не стоит ни гроша!» Вот подбежал русский солдат, банником[9]9
  Банник – щётка на длинной палке для чистки и смазки канала орудийного ствола.


[Закрыть] хвать его в лоб, тот и повалился как сноп, всё равно что на грош табачку понюхал. Ловко!

   – Это о тебе, дядя, как ты с султаном воевал, – толкал в бок Николай стоящего рядом с ним ветерана русско-турецких войн.

   – Ну, это всё старье, ты нам что-нибудь новенькое покажи! – закричал на мужичка Александр.

   – Пожалуйте бриться, андерманир штук – вот вам новый вид, большой город Париж, в него въедешь – угоришь, а сейчас ведь солдатики наши в ходу, на Париж идти уладились, а французы, известно дело, взбудоражились!

   – Это про нас, – толкал братьев Мишка, – покажем кузькину мать Буонапарту хренову, дойдём до Парижа! Уж повеселимся мы там на славу!

   – Ижь ты, развоевался, герой, ты сначала в Польше с Буонапартом справься, а потом уж на Париж с походом собирайся, – пробасил дядька в рифму, как заправский раёшник.

Тем временем они подошли к большому балагану, расписанному от крыши до земли картинами военных подвигов русских чудо-богатырей, одетых не в кольчуги и старинные шлемы, а в современные мундиры, кивера и с ружьями в руках. Вовсю палили пушки, и над всем этим военным великолепием летел на белом коне князь Италийский, граф Суворов-Рымникский, генералиссимус. Он был в зелёном мундире, чёрной треуголке на голове и лихо показывал вперёд шпагой. И большими корявыми красными буквами под ним было выведено: «Звон победы раздавайся! Хана французам!» А висевшая рядом афиша гласила:

 
В первый раз
«Подвиги Суворова в Италии и переход через Альпы».
Батальная пантомима.
Впервые в Санкт-Петербурге.
Спешите видеть!
 

   – Это что-то новенькое! – воскликнул Николай. – Так ведь обычно в этих балаганах паяцы разные да надоевшие Арлекины и Коломбины, а тут целый батальный спектакль, да ещё про Суворова.

Николай боготворил великого полководца, прочитал все книги о нём и частенько в воображении разыгрывал сражения, в которых он побеждал турок и французов вместе с генералиссимусом.

   – А ну-ка, сынок, – пронзительно закричал у них над головами балаганный дед, тряся длинной бородой из пакли и размахивая руками, —

 
Давай второй звонок.
Купчики-голубчики,
Готовьте рубчики.
Билетом запаситесь,
Вдоволь наглядитесь,
Как генералиссимус
Бьёт француза прямо в ус.
 

Увидев остановившихся перед балаганом офицеров, он ещё громче заорал:

 
Хорошие примеры
Для вас, господа офицеры.
Кто билет возьмёт,
В рай попадёт,
А кто не возьмёт,
К чёрту в ад пойдёт.
 

   – Ого, рубль – билетик! – покачал головой дядя Коля и улыбнулся. – Но к чёрту в ад я не хочу и вам, племяннички, не желаю, так что айда на Суворова смотреть. Я его, конечно, и в вживе не раз видывал, и разговаривать приходилось, а теперь вот на старости лет посмотрю, каким его в театре выводят. – И он достал кошелёк.

Как только дядя купил билеты и они уже входили в балаган, раздался заключительный вопль деда:

 
А ну-ка, сынок,
Давай третий звонок,
Пошли начинать.
Музыку прошу играть.
 

Удобно расположившись в креслах из белого дерева с красными подушками, братья Муравьёвы и их дядя с интересом начали рассматривать внутреннее устройство балагана. Это был настоящий театр. Хозяин, немец Шварц, не пожалел денег на отделку помещения. Над сценой висели не свечи, прикреплённые к обручам, как обычно, а роскошные люстры. Авансцена была расписана искусной кистью. Оркестр, расположенный перед сценой и скрытый от публики, заиграл бравурную военную мелодию. Занавес распахнулся, и зрители увидели на сцене русский военный лагерь. Задник был искусно расписан – роскошный итальянский пейзаж окружал русских воинов. На этом фоне они выглядели ещё более мужественно. Солдаты грациозно маршировали, офицеры командовали, потом они хором спели песню, славящую русское оружие и былые победы Суворова. Благодарные за своё спасение от французского гнёта, итальянские пейзане[10]10
  Пейзане – крестьяне.


[Закрыть] дарили русскому православному войску цветы и фрукты. И вот появился сам Суворов в белоснежном мундире, он отдавал приказания. Где-то сбоку начал вертеться отвратительного вида французский шпион, высматривая расположение русских частей, но вскоре был благополучно пойман и расстрелян солдатами.

Вторая картина представила стан врага. Там царило зверство и разврат. Всё – от командующего войском Наполеона и до последнего французского солдата – были пьяны и бесстыдно мародёрствовали, отбирая последнее у итальянских пейзан, глумясь над их жёнами и дочерьми.

Наконец, в третьей картине начался бой. Он сопровождался холостыми залпами из настоящих ружей, стреляли даже деревянные пушки – правда, не картечью, а конфетти. В зале остро запахло порохом. И вот на фоне горящего итальянского городка, впереди колонны русских богатырей, ощетинившейся штыками, появился генералиссимус Суворов. К восторгу публики, он выехал на сцену на белом коне. Французы во главе с Наполеоном бежали позорно с поля боя. Затем был славный переход через Альпы, происходивший за тюлем, как бы в туманное утро.

И вот наконец началась заключительная сцена – апофеоз, прославляющий победу русского оружия, славу нашего православного воинства. Братья Муравьёвы хлопали так громко, что казалось, их ладоши разлетятся в пух и прах. Измайловский ветеран, дядя Коля, вытирал слёзы большим фуляровым платком.

Когда они, довольные, отходили от балагана, с наслаждением вдыхая морозный воздух, тут дядька обернулся и пробасил, широко разводя руками:

– Ба, да кого же я вижу, сам мой родственничек знатный, собственной персоной. Не погнушался своим народом, прикатил со всем семейством поглазеть в щёлку кареты на русских людей. Ведь в высшем-то свете только с немцами да французишками всё общаться-то приходится бедному, душа русская устала, – ехидно приговаривал Николай Михайлович, увидев обитую блестящей чёрной кожей с серебряными гербами на дверцах карету адмирала Мордвинова Николая Семёновича, бывшего морского министра. Один из виднейших сановников Петербурга, он особых заслуг на военном поприще не снискал, хотя и дослужился до министра, но зато слыл либералом и великим политэкономом в стране, где об этой науке знали только понаслышке даже в высших сферах. Поэтому царь и назначил его два года назад с подачи реформатора Сперанского, ближайшего друга адмирала, председателем Департамента государственных имуществ Государственного совета.

Соскочивший с запяток кареты гайдук, разодетый в ярко-жёлтую венгерку, белые лосины и ярко-красные сапожки из замши, опустил с лихим лязгом ступеньки, потом с поклоном, сняв коричневую шляпу с золотым плюмажем, открыл дверцу. На ступеньке показалась нога в лакированном чёрном остроконечном сапожке. Вскоре появилась и вся дородная фигура адмирала. Он был одет в распахнутую на груди соболью шубу, чтобы видны были многочисленные ордена и звёзды, а также голубая андреевская лента. На голове красовалась шапка из чёрного, с серебряным отливом соболя. Дав всем прохожим достаточно времени налюбоваться своими орденами и лентами, Николай Семёнович запахнул шубу и помог выйти из кареты сухощавой даме с надменным костистым лицом и большим носом, больше похожим на клюв какой-нибудь хищной птицы. Глаза у неё были слегка навыкате и какие-то бесцветные, словно вылинявшие за долгие годы великосветской жизни. Это была адмиральская жена, англичанка по происхождению, Генриетта Александровна. За ней выпорхнула свежая, стройная девица с кукольным румяным личиком, очень похожая на отца.

Николай Семёнович повернул круглое, улыбающееся лицо к дочке и сказал по-французски:

   – Ну вот, моя крошка, это и есть масленичное гулянье, которое так любит наш весёлый и беззаботный русский народ, – широко повёл рукой, показывая дочке праздничную площадь. Его шуба вновь распахнулась. На солнечном свете блеснули звёзды.

   – Застегнись, мой дорогой, – сказала привередливо, подобрав сухие, тонкие губы, его жена. – Ведь какой мороз, вообще не стоило бы и выезжать в такой день, тем более смотреть на этот сброд.

   – Это не сброд, а народ русский. И я хочу не стоять здесь, а гулять, как простая русская девушка, под горами, – заявила девица и решительно пошла в народ. Её алая бархатная шубка с рыжим лисьим воротником и кокетливый чепчик из лисьего меха мгновенно утонули в людском кипящем море.

   – Ты с ума сошла, Натали, – куда ты? – вскрикнула взволнованная мать на родном языке. – Николя, – обратилась она к мужу, ломая руки, – что же ты стоишь как истукан, спасай дочь!

   – О, господи, – ворчал сановник, продираясь сквозь толпу, – с этими детьми одна морока. Натали, где ты? – закричал он по-французски, но его голос потонул в весёлом и безалаберном хаосе звуков. – А вы чего встали? – сердито обратился он к слугам, которые шли у него по бокам, стараясь оберечь барские бока от буйной толпы. – А ну живо ищите её, канальи. Придёте без дочери – велю засечь на конюшне до смерти!

Гайдуки бросились в толпу. Николай Семёнович начал уже серьёзно волноваться. Наташа была младшей дочкой, ей было семнадцать лет. Избалована она была больше всех в семье. Две старшие сёстры уже замужем, так что вполне естественно, что вся родительская любовь обрушивалась на младшую дочь да на сына Сашу двенадцати лет.

   – Хорошо, что Сашку не взяли, а то бы ловили их тут обоих, – продолжал ворчать адмирал, проталкиваясь сквозь толпу, надрывающую животики над шутками балаганного деда.

Николай Семёнович прислушался. Дед, повиснув на балконе над толпой, откалывал такие солёные прибаутки по адресу стоящей с ним рядом молодецки подбоченившейся девицы в рейтузах, соблазнительно туго обтягивающих аппетитные ляжки, в гусарской куртке с бранденбурами[11]11
  Бранденбуры – толстые декоративные шнуры.


[Закрыть] и лихо надетой на голову конфедератке[12]12
  Конфедератка – польский национальный мужской головной убор в виде четырёхгранной шапки без козырька, с кисточкой наверху.


[Закрыть], что адмирала аж в пот бросило. И тут пышная молодуха на высоких нотах начала докладывать о том, как она влюбилась в офицера и пошла в церковь с большой восковой свечой молиться. И она запела, одновременно лихо пританцовывая на балкончике, вихляя задом:

 
Ты гори, гори, пудовая свеча,
Ты помри, помри, фицерова жена.
Тогда буду я фицершею,
Мои детки – фицеряточки!
 

   – Господи помилуй, не дай бог Наташенька услышит! Да где же она? – И тут вдруг неожиданно для себя рявкнул по-русски на всю площадь: – Наташка, чтоб тебя черти забрали, где ты шляешься, кукла ты глупая!

Так отчаянно орал он только в молодости, когда отдавал приказания матросне, повисшей на реях, когда они подходили на пушечные выстрелы к турецким кораблям. Адмирал и не подозревал, что сможет ещё так гаркнуть.

   – Ну что ты орёшь, как пьяный мужик, в лесу заблудившийся, ваше высокопревосходительство, – раздался рядом густой бас старого гренадера.

   – А, это ты, Николай, – кисло улыбнулся сановник. Он не очень-то любил этого своего дальнего родственничка. Его коробило от солдатских шуточек и простоты повадок. – Я вот дочку потерял, Наташеньку, и потянула же нас неладная на эту Масленицу любоваться.

   – Да здесь она, твоя красавица, с красными молодцами, как и положено на гулянье, веселится, – ответил, широко улыбаясь, Николай Михайлович и отступил в сторонку.

За его широкой спиной стояла Наташа и, улыбаясь, уминала большущий белый печатный пряник в окружении Муравьёвых.

   – С какими ещё молодцами? – встревоженно воскликнул адмирал, но, увидев братьев, успокоился. Они знали Наташу с детства, были приняты у него дома, так что в этом ничего зазорного для чести дочери не было.

   – Папа, я хочу скатиться с горки! – выкрикнула возбуждённая Наташа, доедая пряник.

   – Да ты что, спятила, голубушка? – У Николая Семёновича его седые брови аж подпрыгнули на лбу. – Где это видано, чтобы дочка министра с горок каталась со всем этим людом? Да твою маму удар хватит, если она узнает об этом.

   – А она ничего не узнает, – решительно заявила девица и, опершись на подставленную руку Николая Муравьёва, побежала вместе с ним к лестнице на высокую гору.

   – Вы не беспокойтесь, Николай Семёнович, мы с ними пойдём и проследим, чтобы всё было в порядке! – крикнул Александр и кинулся вместе с братом Михаилом за убежавшей далеко вперёд парочкой.

   – Наташа, остановись, не смей этого делать! – выкрикнул адмирал, но уж больно неубедительно, хорошо зная, что молодёжь уже ничто не остановит.

   – Да брось ты так волноваться, тёзка, пойдём под Колокол и дерябнем по маленькой, – фамильярно взяв под руку его высокопревосходительство, увлёк сановника гренадер с сизым носом.

   – Ох, что я Генриетте-то Александровне скажу? Она же нас дожидается у кареты, – всплеснул руками адмирал.

   – Да чего там говорить с ней, – успокаивающе похлопал его по плечу ветеран Измаила, заводя родственника в трактир с крышей в виде высокого шатра, выкрашенного в зелёный цвет, похожего на колокол, где можно было выпить вина, водки или любимых русским людом разных настоек на травах и фруктах. – Баба с воза – кобыле легче, – добавил Николай Михайлович, садясь за столик, распахивая полушубок и повелительно подзывая полового.

А молодёжь в это время уже неслась на санках с огромной горки. Ледяная пыль била в лицо. Николай, сидевший сзади Наташи и придерживающий её за талию, наклонился и поцеловал дальнюю родственницу в розовую щёчку. В тот же момент испугался того, что сделал, и зажмурился от ужаса. Но голова в кокетливом чепчике из рыжей лисы повернулась вполоборота. Наташа смеялась. Николай тогда снова поцеловал её, теперь уже в уголок губ. Сани катились долго, вынесли молодёжь аж почти на Дворцовую площадь.

   – Давайте ещё прокатимся, пока папа не пришёл! – выкрикнула Наташа, счастливо смеясь, и кинулась вместе с Николаем обратно к горке.

   – Николе хорошо, конечно, с такой барышней кататься, – завистливо пробормотал Мишка, шагая за парочкой.

   – Не бурчи, Михаил, ты же знаешь, что Николенька любит её чуть ли не с младенчества, а тут такой случай подвернулся.

   – Только вот что-то не очень заметно, чтобы Наташенька также любила Николая. На прошлом-то балу она вон как с флигель-адъютантами императора отплясывала, братишка к ней аж протиснуться не мог.

   – Ну, что ж тут поделаешь, любит она повеселиться, не благородно ей пенять на это, – сказал Александр с видом знатока женских сердец, – все они такие резвушки-хохотушки.

Салазки снова ухнули с высоты. Сердце Николая бешено билось. Он целовал девичьи щёки, губы, что-то кричал, хватая широко открытым ртом ледяной воздух. Рядом с ухом звенел серебряный колокольчик Наташиного смеха. Почти час накатавшись всласть, молодёжь встретила двух Николаев Мордвиновых. Они шли обнявшись.

   – Ты хороший парень, мон шер, – говорил заплетающимся языком адмирал. – Раньше мне казалось, что ты грубоват, но я был неправ. Ты настоящий русский человек, и я русский, поэтому нам так хорошо вместе, ну их к чёрту, всех этих англичан, французов, немцев, шведов...

   – Батюшки светы, на кого же вы похожи, папа, когда же вы успели так надраться? – спросила, по-русски всплеснув руками, дочка.

   – Твой папаша не надрался, а просто немного выпил, для разогрева, – поправил Наташу Николай Михайлович. Его носище светился малиново-сизым светом.

   – Что же мы скажем маме? – горестно проговорила девушка.

   – Скажем, что мы, русские люди, любим повеселиться на Масленицу. Ведь ещё святой Владимир сказал: «В питие есть веселие Руси». Впрочем, англичанам этого не понять, – махнул рукой адмирал и чуть не упал.

Когда вся честная компания подошла к карете, адмиральша встретила её руганью на трёх языках: на английском, французском и русском.

   – Это что такое, я чуть не умерла здесь от волнения, дожидаясь вас обоих, а вы, Николя, заявляетесь через два часа пьяный вдрызг, как свинья. Хороший пример молодому поколению!

   – Мама, братья Муравьёвы были так любезны, что нашли меня – я ведь чуть было не потерялась – и помогли мне добраться сюда благополучно, – протараторила Наташа, опустив шустрые глазки долу.

   – Ас тобой, голубушка, мы дома поговорим, – отрезала разъярённая мамаша. – Трогай! – крикнула сорвавшимся голосом кучеру.

Наташа помахала ручкой Николаю, улыбаясь устало и, как казалось молодому прапорщику, загадочно.

   – Мы русские люди! – долетели до братьев крики адмирала из удаляющейся кареты. – Вам, англичанам паршивым, этого не понять!

   – Славно погуляли, на то она и Масленица, чтобы уж повеселиться так повеселиться! – громко пробасил дядька Николай и добавил: – А этот морячок парень не такой уж говённый, в нём ещё осталась наша русская жилка.

Братья вздохнули и сначала хотели взять извозчика, чтобы отвезти дядю домой, в его дом, расположенный на Подгорной, около Смольного монастыря.

   – Да вы что, племяннички, кто в Масленицу на извозчике-то ездит, берём «вейку»! – закричал дядька. Так назывались чухонцы, наезжавшие в эту разгульную неделю в большом количестве в Петербург на низких саночках, в которые были впряжены «шведки», лохматые бойкие лошадки. Дуги же и вся упряжь были увешаны бубенцами и развевающимися разноцветными лентами.

И они покатили по Невскому, лихо со звоном бубенчиков подпрыгивая на ухабах, чуть было не сталкиваясь с другими такими же «вейками», со свистом и женским визгом проносившимися мимо. В этот день молодые офицеры так и не добрались до своей казённой квартиры: разве можно было зайти на Масленицу к дяде Коле и выйти в этот же день из его дома на своих двоих?