Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

2

А Стародубский тем временем уже проходил под каменными громадами арок акведука византийского императора Валента. Старинный водопровод высился, как горная громада, над деревянными домишками стамбульцев. Дорога резко пошла вниз, и дипломат вышел на склон, с которого видна была набережная Фанара. Александр-эфенди остановился, снял цилиндр и промокнул платком лоб. Он перевёл дух. Резко пахнуло морем. Над темно-красными черепичными крышами летали белоснежные чайки. С пронзительными криками они ныряли в зеленовато-серые волны Золотого Рога и через несколько мгновений вновь взлетали. С их сильных крыльев струилась вода, переливаясь на солнце всеми цветами радуги, в красных клювах ещё ярче сверкали трепещущие головы и хвосты крупной рыбы.

Граф спустился вниз и оказался среди продавцов фруктов и сластей, торговцев шашлыками, кебабом, каурмы и пача. Греки предлагали тут же анисовую водку и розолио – ароматную настойку на лепестках роз. Здесь толпилось много матросов всех национальностей. Торговые суда, шхуны, рыбацкие шаланды, мелкие каики рядами выстроились в бухте. Из распахнутых дверей подозрительного вида таверн, кабачков и кофеен вместе с табачным чадом, острым и удушливым запахом подгорелого лука и чеснока доносилась пьяная ругань на всех языках мира.

Русский дипломат, помахивая изящной тростью с рукояткой из слоновой кости, с независимым видом шёл мимо. Ни пьяная матросня, ни торговцы и не догадывались, что стоит её хозяину повернуть рукоятку и взмахнуть рукой, как сталь пронзит любого, кто встанет у него на пути. А под изящно пошитым фраком ждут своего часа два заряженных пистолета. Стародубский строго придерживался правила, которое внушил ему ещё на заре службы генерал Муравьёв: на Востоке рот не разевай и всегда будь при оружии. В общем, на войне как на войне, а в Стамбуле как в Стамбуле!

Дипломат вышел на Балык-базар – Рыбный рынок. Здесь он не любил останавливаться. Вонь стояла жуткая! Зажав нос душистым платком, Александр ускорил шаг. Но вот он натолкнулся на большую толпу.

«Жонглёры, что ли, выступают, – подумал он, – или дрессированных медведей привели?»

Пробираясь сквозь толпу, вдруг увидел, что на земле лежит обезглавленное тело в окровавленных, обгорелых лохмотьях. Отрубленная голова была зажата между его коленями. Стародубский всмотрелся и вздрогнул. Даже его железные нервы не выдержали. Это был брадобрей, армянин Овнанян, его агент, с таким трудом внедрённый в окружение свирепого и коварного Ахмед-паши, начальника гвардии султана.

– Говорят, головы в шляпах тоже рубят. – На дипломата в упор смотрел какой-то турок в красной феске и ухмылялся.

Побледневший Александр продолжил свой путь. Это было, конечно, предупреждение ему.

«Чёрт побери этого Ахмед-пашу! – думал граф, выходя на мост. – Ведь дела шли так прекрасно, словно катишься на ландо с барышнями по мягкой просёлочной дорожке где-нибудь на природе. Казалось бы, никогда не сидели мы так плотно в Стамбуле, как сейчас, после победоносного Адрианопольского мира, когда султан всё больше превращается в нашего вассала. И на тебе! Ценнейший агент потерян именно в разгар решающих событий, когда его информация нужна до зарезу! Египетские войска вот-вот возьмут город, и тогда хана нашему влиянию на берегах Босфора на много лет. Мерзкий старикашка Мухаммед-Али, конечно же, потирает руки, развалившись на каком-нибудь тюфяке в своём дворце в Александрии; король-биржевик Луи-Филипп Орлеанский, задрав на радостях длинный нос, расхаживает по Парижу со старым зонтиком под мышкой, раскланивается с лавочниками и подсчитывает в уме, какую баснословную прибыль сулит ему захват почти всей Османской империи руками египтян, а Николай Павлович бегает по длинным анфиладам зал Зимнего дворца, продуваемым колючими сквозняками, и выискивает, на ком бы сорвать свой гнев».

От таких чёрных мыслей граф замотал головой, словно от острой зубной боли. Щегольской цилиндр покачнулся, и только ловкость рук дипломата спасла его от жалкой участи оказаться в мутных водах залива.

– На-кася выкуси! – уже вслух выругался Стародубский. – Нас так просто не слопаешь! – и показал кукиш кому-то, скрывающемуся в подернутой белёсой дымкой дали, в которой можно было различить очертания куполов и острых игл минаретов, крыши султанских дворцов, окружённых пирамидальными тополями и кипарисами.

Русский дипломат взял себя в руки и уверенным шагом пошёл дальше по слегка покачивающимся под ногами, ещё совсем новеньким, светлым, из бука и граба доскам понтонного моста. И здесь жарко кипела городская жизнь. Мимо шли десятки людей. У кого на голове фески, у кого старомодные чалмы. На всех разноцветные широкие шаровары, подпоясанные кушаками, на белых и синих рубашках выделяются ярко вышитые жилетки. У многих в руках свёртки. Редкие женщины в чаршафах – чёрных покрывалах – жмутся к перилам.

Прямо к мосту пришвартованы рыбацкие баркасы. Грудами разложена рыба. Вывернутые алые жабры у некоторых ещё содрогаются. Тут же привязаны к перилам широкие и плоские шаланды с ярко расписанными пёстрым орнаментом бортами. На них сооружены деревянные настилы, покрытые хасырами – циновками.

   – Усаживайся, дорогой!

Сверху был натянут серый тент из обычной мешковины, на корме жаровня. На её решётке – сочащийся жиром, медленно поджаривающийся луфарь или скумбрия. Любая рыба проходит через Босфор в эту пору в самом пике своей зрелости, в самом соку.

   – Ешь – пальчики оближешь!

В воде рядом с шаландами плавают арбузные корки, куски лепёшек, огрызки яблок. Чайки, выставив красные перепончатые лапки, с хриплым криком снижаются, выхватывают клювами что-то из-под самого моста и снова взмывают вверх. Кругом по Золотому Рогу плывут лодки, грузовые баркасы, шхуны под малыми парусами. Мост остался позади. Дипломат вступил на берег и вскоре оказался у Галатских ворот.

   – Салям алейкум, – сказал он и прошёл, не останавливаясь, под высокой аркой ворот, бросив мелкую монетку бакшиша охраннику.

И под ответное приветствие:

   – Алейкум ас-салям, бей-эфенди, – стал подниматься в гору по крутой улочке мимо зданий морского министерства – Топханы.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда Стародубский прошёл мимо маленькой кофейни на окраине города. Прямо на мостовой, в тенёчке, на циновках сидели, поджав ноги, несколько бородатых турок. Они потягивали табачный дым из длинных чубуков и слушали музыку. Перед ними молодой, безусый юнец в расшитой зелёным узором круглой шапочке наигрывал на сазе. Обойдя бородатых меломанов, Александр вышел на пустынное кладбище. Вдали виднелись черепичные крыши греческой деревеньки. Русский дипломат, делая вид, что рассматривает каменные надгробия, двинулся вдоль спускающейся к морю длинной аллеи, окаймлённой гигантскими кипарисами. Кладбище густо заросло кустами лавра, мирта, фисташки и олеандра.

– Да, не сладко шататься по всему Стамбулу в такую-то жарищу! – проворчал себе под нос граф.

Однако он шёл по аллее беззаботным шагом отдыхающего человека, не показывая и виду, как ему надоели все эти чёртовы стелы в виде мраморных колонн в человеческий рост с шарами вместо голов, на которых красовались раскрашенные и раззолоченные тюрбаны. Их форма указывала на ранг или древность рода покойного. На могилах женщин тоже высились колонны, но они были увенчаны розетками с лепными позолоченными цветами. Александр уже несколько лет прогуливался по городу не просто так, а всегда с определённой, скрытой, как он надеялся, от султанской контрразведки целью. Вот и сейчас, проходя мимо могилы одной высокопоставленной дамы, он внимательно взглянул, сколько и каких цветов лежало у мраморной колонны. Он хорошо заметил две жёлтых чайных розы и одну алую, причём стебелёк алого цветка был сломан посередине. Всё это означало: агент хочет встретиться с ним в этот же вечер в условленном месте. Но только дело было в том, что этим агентом был армянин Овнанян, который со вчерашнего вечера лежал на Балык-базаре с отрубленной головой.

«Кто же положил цветы?» – думал Стародубский, продолжая медленно идти по аллее, насвистывая мелодию модной арии из итальянской оперы и помахивая беззаботно тросточкой.

Однако на его лбу выступил обильный пот.

«Овнанян это сделать не мог. Цветы свежие, а вчера их здесь не было. Значит, перед тем как его схватили люди Ахмед-паши, Овнанян успел кому-то сообщить условный знак для срочного вызова Александра. Ему хотят сообщить что-то важное. А если это ловушка? Овнанян мог под пытками сознаться в связи с русским посольством, но тогда его труп не стали бы выкидывать на базар. Надо идти на встречу!» – решил граф.

Он не спеша прошёлся почти до конца аллеи и только тогда взглянул на свои часы, вынув их из кармана полосатого шёлкового жилета. Время встречи приближалось. Пожалуй, ему уже не успеть заскочить на квартиру и переодеться. Впрочем, там, где они будут встречаться, никто и не обратит внимания, что на дипломате фрак для утренних прогулок, которые на этот раз слишком затянулись. Стародубский по узкой, вьющейся между надгробий тропинке прошёл к воротам кладбища. У них, прямо на земле, сидел, поджав ноги, дервиш в пыльной белой чалме и лениво покуривал шибуку – трубку с длинным чубуком. Он даже не удостоил проходившего мимо франка взглядом. Но Александр хорошо знал, что на самом деле он мог оказаться шпионом столь ненавистного ему Ахмед-паши.

Граф вскоре вышел на лужайку, где стояла кофейня с террасой, откуда открывался вид на Босфор и был хорошо виден азиатский берег с ярко выкрашенными домами и мечетями в обрамлении густой, уже пожелтевшей во многих местах листвы многочисленных деревьев. А вдали на горизонте возвышался Олимп Вифинский с его неровной, словно обломленной вершиной, она почти сливалась с облаками. Александр не спеша расположился за столиком, на котором лежал свежий номер «Moniteur Ottoman». Дипломат заказал кофе и лимонада, положил цилиндр вверх белой шёлковой подкладкой на столик рядом с собой и развернул газету. Вскоре он уже с видимым удовольствием выпил холодного лимонада и стал не торопясь мелкими глоточками потягивать кофе. Ему, правда, пришлось поделиться мелкими кусочками сахара с ручным журавлём, который как на часах застыл перед ним, когда официант принёс заказ. Получив причитающийся ему сахар, птица величаво удалилась. А граф продолжил читать газету, с которой уже ознакомился внимательно за завтраком. Увлечённый уже не совсем свежими новостями, Александр-эфенди даже не взглянул на невысокого, полного армянина в феске и синей куртке, проскользнувшего мимо его столика и громко, по-турецки заказавшего себе мороженое и кофе. Никто и не заметил, как этот носатый, дородный купец с чёрными усищами, задорно торчащими в разные стороны, проходя мимо русского дипломата, уронил ему в лежащий на столике цилиндр какой-то комочек, завёрнутый в белый шёлк под цвет подкладки.

Стародубский допил кофе, расплатился и, надев цилиндр, солидно постукивая тростью по каменным плитам пола, вышел из кофейни. Дело, что называется, было в буквальном смысле слова в шляпе. Срочное донесение трагически и геройски погибшего агента дошло всё-таки до своего адресата – резидента русской разведки на берегах Босфора.

   – Ну, слава богу! С дневными прогулками покончено, – проворчал себе под нос граф, приподнимая цилиндр и проводя по лбу платком.

Донесение было у него в руке, и он убрал его вместе с платком в карман модных широких панталон. Через пятнадцать минут он уже был у себя на квартире. Рухнув в кресло, Стародубский развернул листок бумаги, исписанный по-английски явно каллиграфическим почерком. Александр вчитался. Это было перехваченное турками донесение английского посланника министру иностранных дел Пальмерстону о секретных контактах англичан с французами и египтянами. Из него явствовало, что против султана Мехмеда Второго был организован заговор. Его хотели заменить египетским пашой Мухаммедом-Али. А страны Восточного Средиземноморья участники «сердечного согласия», вернее, франко-английского сговора делили между собой. Причём англичане явно замышляли, переведя беспокойного Мухаммеда-Али в Стамбул, захватить Египет, выпихнув оттуда своих союзников французов. Документ был бесценен!

   – И это как раз перед приездом Муравьёва! – весело проговорил Александр и подошёл к распахнутому окну.

На быстро темнеющем горизонте Стамбул сверкал тысячами огней. Высоко в тёмно-фиолетовом небе загорались по-южному крупные звёзды. Ветерок принёс запах моря. Под окном на ветерке шевелились заросли тиса, и на кипарисах изредка ворковали во сне голуби. В комнату вошёл слуга графа Степан, одетый в щегольской мундир, богато обшитый серебряным галуном.

   – Закрой окна, Степан, зажги свечи и вели подавать на стол. Что-то я проголодался, – распорядился Александр, возбуждённо расхаживая по роскошному персидскому ковру, расстеленному посреди комнаты.

   – Давно пора, ваше сиятельство, – проворчал бывший драгунский вахмистр. – А то уж ночь на дворе, а вы только обедать садитесь. Совсем забегались. А ведь не мальчик, чай, а статский советник, почти генерал...

Стародубский улыбнулся на слова слуги. После того как вместе прошли персидскую и турецкую кампанию, они так сроднились, что граф уже никогда не обижался на ворчание Степана и даже потворствовал его маленьким слабостям: шил ему роскошные, яркие мундиры, позволял себя величать и к месту, и не к месту «вашим сиятельством» и терпеливо выслушивал воспоминания о битвах на Кавказе, в которых участвовал бравый вахмистр. Вот и сейчас только рассмеялся, когда услышал слова слуги:

   – Вы бы, барин, ходили не по одному месту, – показал Степан на ковёр, склоняя крупную поседевшую голову набок. – Кругами, что ли, вышагивали бы. А то ведь десять лир, шестьдесят с лишним рублёв, за него отвалили, а он уже совсем лысый, и на самой серёдке.

   – Ладно, ладно, Степан, – махнул рукой граф. – Скажи повару, чтобы подавал скорее обед. Мне уже в театр пора ехать.

Александр переоделся в домашний зелёный шёлковый халат и уселся обедать в столовой. Степан, надев белые перчатки, подавал барину блюда, покрикивая повелительно на мальчишку, носившего тарелки из кухни, и многозначительно важно молчал, только изредка солидно покашливал, стоя за спиной своего «сиятельства» в продолжение всего обеда. А граф небрежно глотал всё, что ему подавали, продолжая сосредоточенно обдумывать полученное только что донесение.

Сразу же после обеда, когда Стародубский сидел с бокалом вина в кресле и покуривал сигару, Степан доложил, что прибыл русский посол Аполлинарий Петрович Бутенёв. Он приехал из предместья Стамбула – Буюк-дере, где на берегу Босфора располагалась чудесная загородная вилла, в давние времена выигранная одним из предшественников Бутенёва в карты у английского посла. После того как здание русского посольства на улице Пера сгорело несколько лет назад, очаровательный особняк в Буюк-дере стал временно и русским посольством, и резиденцией посла. Старый дипломат быстро вошёл в кабинет графа. Он был невысокого роста, с крупной лысиной на большой круглой голове. Его маленькие живые глаза сразу же заметили то оживление, в котором пребывал Александр.

   – Получили что-то очень важное, Александр Иванович? – спросил он с ходу, усаживаясь в кресле напротив графа.

   – Да, Аполлинарий Петрович, вот посмотрите. – Стародубский передал послу полученный документ.

Бутенёв быстро пробежал по нему глазами.

   – Это очень важная информация. Необходимо сделать переводы этого донесения на французский и турецкий. Как только прибудет генерал Муравьёв, мы сразу же вручим ему этот документ. Он может сослужить нам хорошую службу на предстоящих переговорах. – Посол посмотрел на часы. – Нам уже пора в театр.

Перед тем как идти переодеться, граф несколько смущённо попросил посла об одном одолжении:

   – Вы не сходите, Аполлинарий Петрович, сегодня во время спектакля за кулисы к актрисе Васильевой? У неё есть для нас кое-какие интересные сведения, но я бы не хотел с ней встречаться.

Бутенёв быстро взглянул на графа, в уголках губ мелькнула улыбка и сразу же исчезла.

   – Хорошо, Александр Иванович, я всё равно хотел вручить ей цветы и поблагодарить за то удовольствие, которым она нас одаривает. Всё-таки голос у неё бесподобный, да к тому же какая актриса! Недаром от неё без ума и Лондон, и Париж.

   – Да уж, она умеет понравиться, – проворчал Александр и удалился переодеться к театру в соседнюю комнату.

Вскоре два дипломата сели в посольскую карету и поехали в театр. Он находился неподалёку на одном из холмов. Ложи были расположены по-итальянски без балконов. Почти все они занимались послами и банкирами. В партере сидели армяне, греки и приезжие европейцы, называемые здесь общим именем – франки. Турок было очень мало. Они ещё не привыкли к европейской музыке. Во время антракта посол с цветами пошёл за кулисы. Но довольно быстро вернулся.

   – Примадонна требует вас, Александр Иванович, – проговорил, виновато улыбаясь, посол. – Приняла мои цветы и выставила вон со словами, что у неё есть очень важная для нас информация, но сообщит она её только вам.

   – Эта стерва в своём стиле, – пробормотал зло граф. – Ну, я с ней поговорю после спектакля.

   – Только помните, Александр Иванович, о благе нашей империи, – напомнил ему Бутенёв. – Нам, дипломатам, необходимо переступать через свои антипатии и руководствоваться интересами общего дела.

   – Вот в интересах общего дела я и придушу собственными руками эту Наташку, – проворчал уже совсем тихо себе под нос молодой русский дипломат.

Сразу после окончания оперы Александр поднялся за кулисы к примадонне. Она сидела у большого зеркала и снимала большим куском ваты, намазанным вазелином, грим. Лицо у певицы было уставшее и грустное. Она только что заметила у себя новые морщинки на лбу и под глазами и седой волос у виска. Постоянные гастроли и беспорядочный образ жизни давали о себе знать.

Примадонна старела. Вдруг она вздрогнула: в зеркале над её головой появилось лицо Стародубского, мрачное и с большими горящими глазами, как у байроновского героя. Он был очень красив в чёрном фраке и белом галстуке, оттеняющем загоревшее на стамбульском солнце породистое аристократичное лицо.

   – Ты что же делаешь, Натали? – проговорил граф тихо сквозь зубы.

Это был верный признак, что он очень зол.

   – Я же тебе ясно, на русском языке объяснил, что не хочу тебя видеть. Почему ты не могла передать всё, что необходимо, Бутенёву? Тебе что, захотелось поиздеваться надо мной? – Александр схватил за плечи и так тряхнул певицу, что у неё клацнули зубы.

   – Отпусти, ты делаешь мне больно, – взвизгнула Натали и, когда граф отступил на шаг и убрал от греха подальше за спину руки, которые просто чесались ухватиться за эту длинную белую нежную шею, повернулась и грустно спросила: – Почему ты меня избегаешь, Саша? Неужели ты забыл, как мы были счастливы в Петербурге всего пять лет назад?

   – Нельзя войти в одну и ту же реку дважды, дорогая, вспомни Гераклита. Так же нельзя пережить и чувства, которые уже давно прошли, – проговорил так, словно сам себя хотел в этом убедить, и прошёлся по комнатке, буквально заваленной корзинами с цветами.

   – Но я же вижу по твоим глазам, что ты говоришь неправду. Да и плевать я хотела на твоего Гераклита! – Певица швырнула попавшуюся ей под руку расчёску в угол.

   – Плевать на великого мыслителя, хотя и жившего две с половиной тысячи лет назад, недостойно даже для такого человека, как ты, а уж плевать на объективную реальность, заключающуюся в его словах, просто глупо, дорогая, – усмехнулся дипломат и повернулся к Натали. – Ну, давай выкладывай, что ты там разнюхала в постели французского посланника, и я пойду, у меня ещё дел полно, некогда мне здесь по пустякам прохлаждаться.

   – Я не разнюхала, а узнала важную для нашей державы информацию, а не пустяки, как ты изволишь выражаться, философ хренов. И с этим Варенна я связалась только потому, что тебе необходимо было узнать, что замышляют французы здесь, в Константинополе. И вообще, ты неблагодарная свинья, я ведь только ради тебя приехала в эту захолустную турецкую дыру, – всхлипнула, примадонна и швырнула теперь уже прямо в дипломата зеркальце в серебряной оправе.

   – Ну конечно! – прорычал Александр. – Это я тебе приказал залезть в постель к паршивому лягушатнику и пьянствовать с ним днями напролёт.

   – Не ори на меня! – вскочила со стула Натали; розовый шёлковый халат на ней распахнулся, обнажив внушительного размера грудь великолепной формы и свежести. – Ты же сам сказал, что твои чувства уже давно остыли. Так чего же ты ревнуешь? Или ты как собака на сене – сам не ам и другому не дам?

   – Ах ты стерва! – воскликнул Александр и залепил звонкую пощёчину примадонне.

Она отлетела в другой конец гримёрной, на пышные корзины с цветами. Натали круглыми потемневшими, васильковыми очами взглянула на графа, потрогала щёку и удивлённо и растроганно проговорила:

   – Господи, Сашенька, да ведь ты меня всё ещё любишь! Поэтому ты и не хотел встречаться со мной. Тебе было очень больно. Я тебя, милый, отлично понимаю. Ну почему же ты мне это не сказал с самого начала?

Наташа вскочила и бросилась на шею Александру, который вдруг неожиданно для себя схватил в объятия плачущую красавицу, сжал её так, что у неё захрустели все косточки, и упал вместе с ней на широкую кушетку, стоявшую рядом. Им теперь было не до ценных донесений.

А рано утром с глубоким чувством вины перед собой, своей честью и вообще перед всем миром Стародубский возвращался на извозчике на свою квартиру, но, несмотря на мучившую его совесть, был счастлив. Граф глубоко и с наслаждением вдохнул ещё прохладный утренний воздух, посмотрел в голубое пространство между домами, где виднелся Босфор, и увидел небольшое военное судно, идущее по проливу под малыми парусами. На его корме развивался Андреевский флаг. Это был корвет «Штандарт», на котором в Стамбул прибыл генерал Муравьёв.