Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

4

Николай Павлович остался один в полутёмной комнате. Его трясло. Желание ломать и крушить захлёстывало с головой. Закусив верхнюю губу, выпятив свой тяжёлый подбородок, он кинулся к окну. Ему под ноги попался малиновый пуфик. Император так пнул его длинной и сильной ногой, что он отлетел в дальний угол комнаты. Подвернулась ширмочка с драконами – врезал по ней своим крупным кулаком, пробил насквозь, а затем с наслаждением разорвал её пополам и стал топтать каблуками, громко сопя. Досталось и стоящим поблизости креслам и канапе. Было сорвано несколько портьер, разбито три или четыре вазы и сломана довольно высокая пальма. С ней Николаю Павловичу пришлось повозиться. Как истинный заговорщик-карбонарий, она долго не поддавалась. Но вот наконец под руками государя всея Руси затрещал шершавый ствол редкого растения. Император перевёл дух, вытер потный лоб прямо рукавом сюртука. Постепенно сознание возвращалось. Стало стыдно и как-то тоскливо-муторно на душе.

«Неужели эта надменная пруссачка права? – думал Николай Павлович, озираясь вокруг. – Наломает он дров и в политике, а вся Европа будет потешаться над ним?»

Посмотрел на свои испачканные землёй руки.

«Нет, я тоже не дурак. Они просто все отвыкли от сильной руки. – Император погрозил кому-то кулаком. – Мой старший брат Александр Первый слишком много либеральничал и был чересчур мягкотелым в политике, как внутри страны, так и на международной арене. А нужно действовать жёстко, стремительно и беспощадно. Вот тогда и старушка Европа заткнётся, и все подожмут хвосты».

Уверенность в своих силах вновь пришла к императору. А с ней и самообладание. Выходя из разгромленного салона, Николай Павлович бросил лакею:

– Всё убрать, привести в порядок. Мне – воды, помыть руки. Пить чай буду на веранде: накрыть на четыре прибора и распахнуть настежь окна.

Солнце уже вплотную приблизилось к горизонту и начало медленно опускаться за багрово-синюю линию. Вся просторная веранда была залита кровавым отблеском вечерней зари, когда жандармский полковник ввёл Андрея Полетаева и поставил перед светлыми очами императора. Студент опешил. Он не ожидал, что вот так сразу, поднявшись по трём деревянным ступенькам и переступив порог, окажется перед государем всея Руси. Николай Павлович мирно пил чай из большой голубой фарфоровой чашки, откусывая белыми крупными зубами большие куски от румяной, аппетитно хрустящей булки и солёного огурца. Это почему-то поразило Андрея. Его дядька со стороны матери, старший конюх в поместье отца, Евдоким, тоже любил вот так со сладким чаем съесть солёный огурец. А царь молча продолжал пить из голубой чашки, хрустеть огурцом и смотреть в упор на бледнеющего молодого человека. Насладившись этим трепетом, царь наконец-то сказал:

   – Садись, студент, гостем будешь.

Он указал рукой на свободный стул. Андрею бросился в глаза прохудившийся локоть на довольно потрёпанном зелёном сюртуке императора. Рядом с сидевшим по правую руку от него нарядным Алексеем Орловым царь выглядел до нелепости бедно одетым. Но стоило взглянуть на его высокую, статную фигуру, холёное бледное лицо с греческим профилем, и сразу становилось ясно, кто же здесь командует парадом.

Благообразный лакей в алой ливрее и с седыми густыми баками ловко поставил перед студентом большую чашку горячего, крепкого чая.

   – Попей чайку, Андрюша. Попей, – потчевал его Николай Павлович, как добрый дядюшка. – Чай, не удалось пообедать-то сегодня, замордовали тебя эти господа в лазоревых мундирах. – Царь кивнул на сидевшего рядом полковника.

Перед ним тоже появилась чашка, но полковник даже не делал вида, что пьёт чай. Он ел глазами императора, ловил каждое его слово. Его физиономия стала похожа на очень смышлёную лисью мордочку.

   – Спасибо, Ваше Величество, за заботу о бедном студенте, – бодро проговорил Андрей.

Он из разговора императрицы с полковником и по отдельным фразам из ругани царственной четы, доносившимся до него, понял, что во вражеском стане наблюдаются противоречия, и решил, что этим надо воспользоваться. Ведь, как известно, лучшая защита – это нападение. Он протянул руку за булкой, разрезал её пополам и густо намазал маслом, налил в чай сливок, подсыпал сахарку и стал жевать за обе щеки.

   – Извините, Ваше Величество, за бесцеремонность, но ведь со вчерашнего вечера у меня во рту маковой росинки не было.

   – Наворачивай, наворачивай, Андрюша, – рассмеялся царь и, протянув длинную ручищу, похлопал его по плечу. – Может, огурчика солёненького отведаешь с чайком, этак по-русски?

   – Спасибо, Ваше Величество, солёные огурчики я люблю. У меня вот дядька Евдоким, конюх он, так без солёных огурцов за чай не садится. И так их с хрустом наворачивает, что можно подумать, это один из наших жеребцов сено из яслей уминает, – травил ничтоже сумняшеся Андрюшка. – Я вот вас как увидел с солёным огурцом, так на меня чем-то родным повеяло, сразу дядьку моего вспомнил. Хороший он мужик, добрый мужик.

Лицо полковника пожелтело, а глаза, превратившись в две сверкающие бритвы, уставились на наглеца. Но царь благодушно захохотал. Правда, у всех, кто его неплохо знал, от этого хохота мурашки по спине забегали.

   – Конюх Евдоким, говоришь? Ха-ха-ха! А вот им, – качнул государь головой в сторону генерала и полковника, – аристократишкам сытеньким, этого не понять, – продолжал император. – Так значит, орлы жандармские замучили тебя? Весь день допрашивали и даже чая не предложили?

   – Не предложили, Ваше Величество, – поддакнул Андрей, глотая, почти не прожёвывая, уже третью булку с большим куском ветчины, – да что с цепных псов самодержавия и спрашивать-то, не любят они нашего брата студента, ох не любят!

Граф Алексей Орлов иронично сверху вниз посматривал на зарвавшегося студентика, словно слон на тявкающую на него моську. Лицо же жандармского полковника перекосилось, словно от острой зубной боли. Такого глумления над собой, да ещё в присутствии самого императора он никак не ожидал.

   – Цепные псы самодержавия? – переспросил Николай Павлович.

Тогда это выражение было внове, особенно для самого самодержца.

Он взглянул на полковника и прыснул. Николай Павлович был большой любитель играть – надевать на себя ту или иную личину и приводить этим своё окружение в недоумение и трепет. Недаром царь так обожал бывать на маскарадах. Особенно нравилось ему внезапно сбрасывать свою маску и наблюдать, как люди чуть не падают в обморок, когда внезапно грозный государь всея Руси предстаёт у них перед глазами. Теперь он тоже устраивал своё представление, и этот смышлёный студент оказался не дураком и отнюдь не трусом. Так свободно и раскованно подыграть столь высокопоставленному актёру!

«А ведь он та ещё штучка! – подумал император и вперил холодный, оловянный взгляд в студента. – Кажется, я его недооценил. Мальчишечка из молодых, да ранний».

– Почитай-ка нам свои стихи, Андрюш, – попросил вкрадчиво Николай Павлович, опять ласково улыбаясь. – Хочу из твоих уст послушать столь популярную поэму о будочнике Палкине. Весь Петербург читает, а я вот не сподобился как-то.

Андрей побледнел. Это был удар под дых. Читать царю поэму, в которой сам же потешаешься над императорским величеством, пусть и завуалированно... Но ведь и дураку понятно, что будочник Палкин – это Николай Павлович собственной персоной, а околоток, в котором он несёт службу, это бедная, стонущая под его игом Россия. Но делать нечего, Андрей стал читать. Сначала ему сжимало горло, потом он разошёлся и даже лихо жестикулировал в самых патетичных местах. Всё происходило как в кошмарном сне. Стало уже сумрачно. Солнце скрылось за деревьями парка. Лакей внёс и поставил на стол два позолоченных канделябра с высокими белоснежными свечами. Жёлтые блики заиграли на чашках, серебряных ложках и ножах. Молодой поэт вдохновенно читал царю высмеивавшую его поэму. Полковник в наиболее скользких местах жмурился и опускал свою физиономию. А сам объект насмешки с беззаботной улыбкой играл серебряным фруктовым ножичком, гоняя по белоснежной скатерти шарики, слепленные из хлебной мякоти. Когда Андрей закончил читать, он перевёл дух и жадно допил из своей чашки остатки чая. Наступило тяжёлое молчание.

   – И тебе не стыдно, Андрюша? – спросил проникновенно Николай Павлович.

   – Стыдно, Ваше Величество, – ответил студент и опустил голову.

   – Ну, слава богу, значит, ты не так низко пал, как могло бы сначала показаться. – Император встал и прошёлся по веранде.

Орлов и полковник мгновенно вскочили. Встал и Андрей. Николай Павлович подошёл к нему и с высоты своего роста посмотрел на студента.

   – Парнишка ты, как я вижу, хороший, но непутёвый, – покачал головой царь. – Непутёвый, – повторил император. – Да и где тебе ума было набраться, ведь не в этом же интеллектуальном вертепе – университете нашем. – Он немного помолчал, пошевелил усами, словно раздумывал. – Вот что, иди-ка ты послужи в армии. Это самая лучшая школа. Послужишь несколько лет, вся эта дурь университетская из тебя выветрится, тогда уж и поговорим снова. Согласен?

   – Мой долг повиноваться, – ответил Андреи.

   – Ну и правильно, Андрюша, правильно. В беспрекословном повиновении начальству и родителям – высший долг и высшая доблесть молодого человека. Скоро ты это осознаешь. И помни: с этой минуты от тебя зависит твоя судьба.

Император наклонился, поцеловал студента в лоб и быстро вышел из комнаты. От его стремительного шага мимо стола заколебался огонь на канделябрах и погасло несколько свечей. Через пятнадцать минут Андрей уже трясся в жандармской карете, наблюдая в зарешеченное окошечко за медленным движением звёзд по ночному небосводу. Ему было страшно.

А в это же время Николай Павлович, покачиваясь на мягком сиденье своего экипажа, говорил сидящему рядом графу Орлову:

– Определить этого ханурика в пехотный полк на Кавказ – унтером. Иметь над ним самый строгий надзор. Ежемесячно чтоб доносили начальнику Главного штаба о его поведении. – И, помолчав, добавил: – И никакой выслуги до моего личного распоряжения. Сдаётся мне, что этот поэтишко ещё выкинет какую-нибудь штуку. А там, смотришь, и разжалуют его в рядовые, попробует и шпицрутенов. В общем, собаке – собачья жизнь!

Лицо Николая Павловича в свете луны приобрело мертвенный оттенок. Оловянные глаза смотрели безжизненно перед собой, словно на них уже положили серебряные рубли. Так и оказался Андрей Полетаев на Кавказе в егерском полку. Скоро он запил. Его разжаловали в рядовые. И он дезертировал, боясь, что его забьют насмерть шпицрутенами за оскорбление командира батальона. И вот теперь лежал ночью в степи и смотрел на небо. Вдруг начали в голову приходить стихотворные строки. Он вынул из-за пазухи обгрызенный карандаш и какую-то бумажку и начал записывать. Луна светило ярко. Андрей был счастлив: несмотря ни на что, он оставался поэтом.

5

Невольные же виновники случившейся в степи трагедии граф Александр Стародубский и его слуга Степан в этот же день въехали в Ставрополь в третьем часу пополудни. Взобравшись на горку по кривой немощёной улочке, обрамленной неказистыми беленькими хатками под соломенными крышами, коляска проехала мимо старого кладбища с покосившимися крестами, миновала площадь, заставленную со всех сторон казёнными зданиями желтовато-грязного цвета, и вскоре подъехала к почтовой станции, которая располагалась в одном здании с гостиницей предприимчивого грека.

   – Да, кстати, Степан, обращайся ко мне просто «ваше благородие», как к простому прапорщику, а «ваше сиятельство» забудь. Глупо было бы в этой провинции строить из себя этакую голубую кровь и тыкать всем в нос своим высоким происхождением, – сказал Александр слуге.

   – Ну вот ещё что удумали, – заворчал, отворачиваясь, Степан. – Что, я служу какому-то прапору сопливому, что ли? Слава богу, я денщик единственного сына его высокопревосходительства, генерала от инфантерии, его сиятельства графа Ивана Васильевича Стародубского.

   – Я тебя, Степан, предупредил, ты меня знаешь. Повторять дважды я не буду, – бросил молодой граф недовольно.

   – Вы меня, ваше сиятельство, можете хоть расстрелять, но всё равно перед этим несправедливым смертоубийством я назову вас, как и положено, – ваше сиятельство, – продолжал ворчать глухо, как со дна пустой бочки, Степан.

Так препираясь, они въехали во двор почтовой станции. Молодой граф, который решил на Кавказе стать просто «вашим благородием», поняв, что такого хранителя сословных предрассудков, как отставной вахмистр драгунского полка, переделать никак нельзя, махнул на него рукой и пошёл по скрипучим деревянным лестницам наверх, в только что снятый номер. Приведя себя в порядок после долгой дороги, прапорщик спустился вниз. Гостиница была переполнена. Везде стоял многоголосый гул. Раздавался стук бильярдных шаров. Во все стороны сновали лакеи и половые с подносами. Весной в Ставрополь съезжались офицеры со всей линии, готовясь к предстоящим экспедициям – боевым походам против горцев. Сюда же прибывали и гвардейцы, откомандированные из Петербурга на год в распоряжение командования корпуса. Настоящие «кавказцы», служившие здесь уже много лет, называли этих столичных штучек «фазанами».

Они залетали в эти края на короткий срок – ухватить награду и упорхнуть.

Загоревшие до черноты, с обветренными лицами офицеры, истинные «кавказцы», с неприязнью посматривали на бледное, холёное лицо молодого графа, непринуждённо прохаживающегося по залам гостиницы и прислушивающегося к разговорам. А говорили, конечно, о прошлых и предстоящих экспедициях. Бывалые вояки, воинственно топорща усищи, повествовали о своих и чужих подвигах, чеченских засадах в непроходимых чащах, о лихих конных стычках с кабардинцами и черкесами, о кровопролитных десантных операциях на Черноморском побережье. Вдруг Александр в клубах дыма среди этого скопища вояк увидел уже загорелую физиономию Васьки Шлапобергского, всего на пару недель раньше графа выехавшего из Петербурга и, естественно, не успевшего побывать ни в одной экспедиции. Тот уже с жаром рассказывал каким-то молоденьким поручикам, как он рубил черкесов на полном скаку «в том памятном бою». Александр Стародубский захохотал.

Шлапобергский взглянул на графа, и его круглая физиономия налилась кровью.

   – Опять ты, паршивое графское отродье, у меня под ногами путаешься? – зарычал он, вскакивая с места. – Я тебя научу, щенок, уважать истинных вояк.

Но опять он не успел ничего сделать. Граф Стародубский прекратил хлынувшие на него ругательства ударом кулака. Васька вновь оказался на полу. В зале гостиницы наступила грозная тишина. Шлапобергский уже успел за две недели, проведённые в Ставрополе, обыграть в карты вчистую пятерых офицеров, а с тремя уже дрался на дуэли. Все они оказались в больнице. Поэтому за ротмистром уже закрепилась слава отчаянного дуэлянта и очень опасного человека.

   – Половой, рюмку водки, – прозвучали спокойные громкие слова графа.

Все уставились на незнакомого молодого офицера с удивлением. Половой в белой рубахе от буфета, стоящего в углу, быстро поднёс на медном подносе водку. Его рука чуть подрагивала от волнения. Несколько прозрачных капель расплескались по красновато-жёлтой металлической поверхности. Лежащий на полу кавалерист зашевелился, поднял голову и выпученными мутными глазами уставился на молодого офицера.

   – Ваше здоровье, ротмистр, – проговорил Александр, выпил рюмку водки и поставил её на поднос. – Вам помочь подняться?

Тишина вокруг сгустилась до предела.

   – Ха-ха-ха! – вдруг раздался сочный баритон.

К графу подошёл высокий, но очень толстый офицер. Большое пузо выпирало из-под расстёгнутого сюртука.

   – Нашего полку прибыло, – зычно гаркнул он и похлопал по плечу приезжего. – Вы далеко пойдёте, если, конечно, Шлапобергский не убьёт вас сегодня на дуэли... А ну прекрати, Вася, кипятиться, – фамильярно обратился он к вскочившему с пола ротмистру, с которого лакей полотенцем уже сметал прилипшие к его сюртуку окурки папирос и прочий сор.

   – Да я его зарублю на месте! – опять зарычал Шлапобергский.

   – Нет, ты просто нехристь какой-то, Вася, – ворчал толстый офицер, уводя из комнаты рычащего кавалериста. – Даже чеченцы и те по сравнению с тобой цивилизованные создания.

   – Бога ради, ваше сиятельство, – умолял Александра прибежавший со двора Степан, – только не устраивайте дуэли опять с этим басурманом Шлапобергским. Что я скажу вашим папеньке и маменьке? Ведь я же обещал им, что с вами на Кавказе ничего не случится.

   – Перестань ныть и принеси мне мою турецкую саблю, – оборвал его граф.

В комнату вошёл толстяк. Он подошёл к Александру и представился:

   – Капитан седьмого карабинерного полка Григорий Христофорыч Маклаков. – Он пожал руку молодому офицеру. – Эх, не удалось этого башибузука уговорить на пистолеты. Требует сабли и драться немедленно.

   – Я готов, поехали, – ответил небрежно Александр, вешая набок саблю.

   – Зачем ехать, здесь пройти два шага, пойдёмте.

Вечер только начинался. Было по-летнему жарко.

Они прошли по пыльному тротуару Большой Черкасской улицы и свернули в переулок. Вскоре уже начали спускаться в глубокий овраг, весь поросший кустами орешника и боярышника. Слышалось пение птиц и журчание воды.

   – Осторожнее, в ручей не свалитесь, – предупредил Григорий Христофорыч, – он тут рядышком течёт.

Они вышли на живописную поляну, сплошь заросшую клевером и стрелками медвежьего лука. Пахло нагретой на солнце мятой. По краям зелёной лужайки задумчиво застыли низкорослые пушистые дубки, грабы и груши с широко раскинувшимися кронами. Ручей, превратившийся здесь уже в небольшую, но стремительно бегущую речку, плескался под колёсами деревянной водяной мельницы, нависшей над ним.

   – Ох и хорошо же здесь, – улыбнулся молодой граф, снимая сюртук.

Он кинул его вместе с саблей Степану, а сам подошёл к ручью, нагнулся и с удовольствием умылся. От воды шёл тонкий запах зрелого тмина. Видно было, как на дне колышутся корни водяной мяты и мать-и-мачехи. Рядом с ручьём виднелись большие листья лопухов. Александр залюбовался стрекозами, скользящими над водой. Но тут послышались голоса, и на лужайку по тропинке из города вышли двое. Это были Шлапобергский и его секундант. Видно было по круглой физиономии ротмистра, что он поначалу боялся, что граф под каким-нибудь предлогом уклонится от дуэли, оставив новоиспечённого драгуна несолоно хлебавши да ещё и с подбитым носом. Но теперь, когда увидел его перед собой, готового к бою, Шлапобергский превратился по всем своим повадкам в большого чёрного кота, который уже поймал мышку и теперь хочет просто насладиться – поиграть с ней вволю, а уж потом слопать. Великолепно владея саблей, в себе он был полностью уверен.

   – Господа, etes vous pret? Вы готовы? – спросил Григорий Христофорыч, важно раздувая щёки.

   – Pret, – одновременно ответили дуэлянты и отсалютовали оружием секундантам и друг другу.

Капитан вместе с секундантом кавалериста, высоким нескладным драгунским поручиком, отошли к краю площадки. А на лужайке уже вовсю шёл поединок. Шлапобергский явно решил растянуть удовольствие. На кривых ногах он легко и проворно двигался по траве, изредка притоптывая. В его длинных, как у орангутанга, ручищах сабля парила, словно пушинка. Александр тоже играл оружием и дистанцией легко и непринуждённо. Оба противника не спешили с атаками. Они вели разведку, пока только обозначая атакующие действия, наблюдая, как соперник строит защиту и способен ли он на быструю контратаку. Звон клинков мерно раздавался на поляне.

   – Ну, так они до захода солнца пропрыгают, и всё без толку, – разочарованно протянул длинный поручик. Он явно ожидал сразу же жаркой схватки, судя по накалу страстей в гостинице.

   – Будет толк, молодой человек, будет, – уверенно проговорил Григорий Христофорыч, затянулся и выпустил перед собой густое облачко дыма. – Боюсь, как бы этого толка не было слишком много. – Капитан махнул рукой с зажатой в ней короткой трубкой.

А тем временем Шлапобергский понял, что перед ним вполне опытный боец, а не желторотый птенец. Тем более что граф, стремительно маневрируя, всё больше овладевал полем боя, оттесняя своего противника к ручью. Да и атаки молодого пехотинца становились всё опаснее. Он хорошо играл дистанцией и стремительно переходил из обороны в атаку, потом вновь легко и изящно отходил назад, вынуждая ротмистра всё время удлинять атаку, сбивал ритм и темп его перемещений. Шлапобергский часто задышал, хватая воздух широким ртом. Он начал злиться.

«Оказывается, не я играю с этим щенком, а щенок забавляется со мной!» – вдруг пришла в его круглую, коротко остриженную голову оскорбительнейшая для него мысль. Плебейское лицо ротмистра налилось кровью, и он кинулся в атаку сломя голову. Но тут Шлапобергский вдруг обнаружил, что натыкается на гранитный утёс. Изящный граф внезапно проявил такую силу в атаках, что это привело в замешательство кривоногого драгуна. Ведь именно ротмистр славился ещё в кавалергардском полку коварными захватами и сильнейшими батманами, ударами по клинку противника, которыми прошибал любые защиты. А тут он сам почувствовал, как Александр железной рукой играючи провёл полукруговой захват, перевёл его саблю из верхней линии в нижнюю и стремительно полоснул клинком по руке. Шлапобергский с удивлением увидел, как у него на белом рукаве расползается кровавое пятно. Вспышка ярости охватила драгуна, он начал рубиться с диким ожесточением, оскалив свой широкий рот. От скрещённых клинков посыпались искры. Секунданты вздрогнули.

– Вот тебе и без толку, – ворчал капитан Маклаков, посасывая свою трубочку. – Господа, уже есть кровь, пора бы и остановиться! – выкрикнул он, но дуэлянты не обратили внимания на его слова.

Бой шёл не на жизнь, а на смерть. Александр выдержал эту достаточно сумбурную атаку и не только отбил её, но и несколько раз достал ротмистра. Правда, поначалу скорее обозначал удары и уколы, чем рубил со всей силы, – явно хотел проучить соперника, а не убить. Но всё переменилось, когда Шлапобергский, закрытый от секундантов телом противника, на короткой дистанции, подняв скрещённые сабли над головами, левым же коленом подло ударил исподтишка в пах Александра. Тот согнулся от сильной боли. Ротмистр рубанул сверху. Граф всё же успел за какую-то долю секунды поставить защиту, закрылся саблей и подался в сторону, но удар был так силён, что клинок противника задел его вскользь справа по голове. По лбу и виску прапорщика потекла кровь.

   – Господи Иисусе, да сколько можно? Они же все в крови! – вскрикнул Степан, до тех пор молча наблюдавший за поединком.

Попытался кинуться к фехтующим, но его перехватил Маклаков.

   – Стой, Степа, стой, – проговорил капитан. – Васька его только поцарапал. Цела головушка у твоего сиятельства. Не встревай, тебе говорят, сейчас всё закончится.

И оказался прав.

   – Ах ты сука! – вскрикнул граф.

Хорошие манеры на время покинули его. Александр начал стремительно теснить Шлапобергского к ручью. И когда тот, задыхаясь, с пеной у рта, с трудом отбиваясь от сыпящихся на него ударов и мгновенных угроз почти по всем линиям сразу, уже ступив левой ногой в воду, кинулся на противника в лоб с каким-то нечеловеческим визгом, в этот самый момент Александр стремительно и легко шагнул в сторону, пропуская саблю соперника, и рубанул по на мгновение открывшейся, напряжённой, жилистой шее противника, ожесточённо ринувшегося вперёд в последний выпад. Дамасский клинок турецкой сабли молодого графа со свистом опустился вниз и доказал, что равных ему на Востоке нет. Чисто, с одного удара отрубленная голова Шлапобергского покатилась по песку и плюхнулась в воду. А сам он ещё сделал три шага и рухнул на середину поляны. Из его шеи бил фонтан тёмной крови. Кривые ноги несколько раз дёрнулись, и ротмистр навсегда затих, судорожно вцепившись руками в густую траву.

В это жуткое мгновение раздался вопль Григория Христофорыча:

   – Лови её, лови!

Степан прыгнул в ручей около мельницы и уже у деревянного колеса поймал голову Шлапобергского, вытащил её за уши, вышел из ручья и положил рядом с телом ротмистра.

   – Что-что, а головы я пришивать не научился, – вдруг раздался рядом сухой голос.

Все взглянули на маленького седого человека, поблескивающего живым взглядом из-под очков в простой железной оправе. Это был доктор, вызванный Маклаковым запиской на место дуэли.

   – Давайте-ка я лучше вам голову перевяжу, пока она у вас на плечах, молодой человек, – проговорил он, подходя к Александру, и поставил на траву свой саквояж. – Лихо вы начинаете здесь службу, лихо, – добавил, сухо покашливая.

А рядом стоял капитан Маклаков, качал головой и причмокивал с удивлением своими полными губами.

   – Вот это удар! Нет, какой удар! – повторял изумлённо, поглядывая на безголового ротмистра, простёршегося у его ног.