Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

4

А в это время Николай Муравьёв мирно спал в овине, зарывшись в свежую, ароматно пахнувшую солому. Рядом с ним посапывали почти все обер-офицеры штаба главнокомандующего. Но вскоре их уже разбудили. Николай проснулся и увидел лежащего у себя на ногах бородатого детину.

   – Ты кто такой? Чего здесь разнюхиваешь? – Крепкий кулак прапорщика смазал по широкой физиономии ещё толком не проснувшегося мужика.

   – Да свой я, свой, ополченец! – заорал он и быстро кинулся в круглый вход в овин.

Но там он уже попал в сильные руки слуги Степана. Вопли заблудившегося воина из Смоленского ополчения разбудили уже всех офицеров. Отряхиваясь от соломы и весело переговариваясь, они начали вылезать из овина. Кругом, куда ни взглянешь, плавали густые облака тумана. Солнце только-только начало пробиваться сквозь них.

Вскоре главнокомандующий вместе почти со всем своим штабом оказался в селе Горки, в центре позиции русских войск. Когда над серой поверхностью воды в реке, медленно текущей рядом с деревней, стала редеть густая пелена тумана, раздались артиллерийские и ружейные выстрелы с противоположного берега. Это французы начали штурм Бородина, располагающегося на противоположном, левом берегу. Своими молодыми, уже натренированными глазами офицера-квартирмейстера, привычного к съёмке местности и наблюдению за противником, Николай увидел, как русские егеря всё ожесточённее перестреливаются с приближающимся противником. Синие ряды линейной французской пехоты окружили деревеньку. Это 13-я дивизия Дельзона выполняла задачу, поставленную перед ней пасынком Наполеона, командиром 4-го корпуса принцем Евгением Богарне. Они обязательно должны были в самом: начале сражения выбить русских егерей с левого берега Колочи и держать в напряжении правый фланг противника, чтобы препятствовать переброске резервов на левый, по которому французский император намеревался нанести свой главный и, как он надеялся, победоносный удар.

– Эй, Муравьёв! Так, кажется, тебя кличут? – подозвал Кутузов Николая. – Вижу, как тебе не терпится посмотреть поближе, что творится там внизу, – показал с холма на Бородино Михаил Илларионович. – Вчера ты мне неплохо доложил о деле у Шевардино, глаз у тебя острый и язык тоже хорошо подвешен, так что спустись-ка туда и проследи, как идут дела, и, главное, напомни полковнику Бистрому, чтобы обязательно уничтожил мост за деревенькой, его ни в коем случае нельзя отдать этим синим злодеям. А Барклаю на глаза не попадайся, он там, у Бородино, командует своим флангом, ну и пусть командует, мы в его дела не лезем, а то он обидчивый – ну просто жуть! – хитро подмигнул прапорщику генерал своим одним глазом. – Но за мостом проследи, и как его сожгут, так сразу мне доложишь, я, пожалуй, уже поеду в Татариново, мне не за одним пунктом позиции надо присматривать, а всё поле боя в голове держать, – проговорил наставительно Кутузов и направился к своей коляске.

А Николай, обрадованный, что может наконец-то покинуть свиту из штабных вокруг главнокомандующего и заняться стоящим делом, быстро повёл в поводу своего коня, спускаясь по тропинке к Бородино. Вскоре он уже был у моста через Колочу. Здесь встретил моряков Гвардейского экипажа в запачканных илом и мокрой землёй тёмно-зелёных мундирах, перечёркнутых на груди чёрными ремнями патронной сумы и портупеи, на которой висели короткие и широкие тесаки. Многие из моряков были не в положенных для них по уставу чёрных киверах, а в простых фуражках без козырьков. Одни из них только что закончили минирование моста, подложив бочку пороха под основную опору у правого берега, другие раскладывали охапки соломы и хвороста, облитые горючим материалом, третьи отдирали доски. За всеми работами наблюдал коренастый мичман. Утренние лучи солнца освещали золотые эполеты без бахромы на плечах и на чёрном воротнике мундира офицерское шитье в виде золотых якорей, обвитых канатом и шкертами. Командир маленького морского отряда озабоченно поглядывал на село за мостом, где шёл ожесточённый бой гвардейских егерей с наседавшим противником. Гремели залпы орудий, слышалась ожесточённая ружейная перестрелка.

   – Ну как, сможете мост сжечь до подхода французов? – спросил Николай, останавливаясь рядом с мичманом. Коня не стал подводить к мосту, а привязал его на взгорье, где в густых кустах орешника расположились два егерских полка.

Мичман с явной неприязнью посмотрел на штабного.

   – Да сжечь-то мост – раз плюнуть, но дело в том, что, судя по той катавасии, которая там творится, – морской офицер кивнул на деревню, – егеря, отступая, на своих плечах принесут и французов, и у нас будут в распоряжении считанные минуты. Вы бы поднялись повыше и наблюдали оттуда: и всё видно, и безопасно, – с явным презрением к штабному офицеру добавил моряк.

   – Вы обо мне не беспокойтесь, господин мичман, – ответил, еле сдерживаясь, Николай, – а лучше позаботьтесь о точном и своевременном выполнении возложенной на вас задачи. Главнокомандующий лично распорядился, чтобы ни в коем случае мост не достался французам, а судя по тому, как складывается обстановка, я вижу, что его приказ может быть и не исполнен.

   – Не путайтесь под ногами, прапорщик! – рявкнул мичман задиристо, поправил на голове покорёженный, пробитый пулей кивер и зашагал вразвалочку по доскам моста, проверяя всё, что сделали его подчинённые.

Рядом с ним шагал Николай и невозмутимо спрашивал:

   – Пороховой заряд где заложен? Огонь приготовлен?

Мичман повернул к молодому прапорщику уже багровую от возмущения круглую физиономию и хотел по-русски кратко и ясно ответить, но тут из деревни начали выкатываться зелёные цепи егерей – многие из них буквально вперемежку с синими французскими мундирами. Так в пылу рукопашной схватки они очутились в неглубокой речке и на мосту.

   – А, чёрт, я так и знал! – выругался мичман.

   – Когда фитиль поджигать, ваше благородие? – закричал высокий матрос, высовываясь из-под опоры моста.

   – Подожди ещё минуту, я скажу, – ответил мичман. Он смотрел на мост, на котором шла ожесточённая рукопашная схватка. – Ну, давай, братишки, хватит бодаться там, бегом, бегом на берег, сейчас взрываем!

Но гвардейские егеря никак не могли оторваться от вцепившихся в них мёртвой хваткой французских пехотинцев из 106-го полка. К тому же матросам, стоявшим на берегу по обеим сторонам моста, уже пришлось начать отбиваться штыками и тесаками от перешедших реку вброд первых французов. Николай, выхватив саблю, раскроил голову рослому рыжеусому французскому пехотинцу, заколовшему стоявшего рядом с прапорщиком матроса.

   – Да поджигай же фитиль! – закричал Муравьёв мичману.

   – Сейчас, сейчас, не ори! – отмахнулся от него моряк, выжидая момента, когда хотя бы большая часть гвардейских егерей во главе с командиром первого батальона полковником Грабовским ступят на берег. Двенадцатипушечная батарея, которую прикрывал этот батальон, уже пронеслась по мосту и теперь занимала позицию на высоком правом берегу Кол очи. Солома и хворост уже вовсю горели на мосту. Но французы, разгорячённые схваткой, не останавливаясь бежали сквозь огонь, не отставая от русских егерей.

   – Вот теперь самый раз, вроде все наши прошли, Гмыза, поджигай фитиль! – скомандовал громко мичман засевшему под мостом матросу, а сам уже бок о бок с Николаем отбивался своей саблей от наседавшей линейной французской пехоты. – Быстрей от моста! – выкрикнул он Николаю. – Сейчас рванёт!

Горсточка оставшихся в живых матросов во главе с мичманом и прапорщиком рванулась вперёд. Николай схватил валявшееся в пыли на дороге ружьё с длинным трёхгранным штыком и, приказав матросам:

   – Прикрывайте с боков! – ринулся на французов, пытавшихся окружить их маленький отряд.

Ещё в училище для квартирмейстеров он был первым по штыковому бою, а потом и сам учил молоденьких новобранцев этому искусству. Николай бежал вперёд, делая молниеносные выпады. Вражеские пехотинцы падали, поражённые штыком в шею или горло. Муравьёв сломя голову нёсся в гору. Вот снова перед ним появился пехотинец в синем мундире. Прапорщик уверенно отбивает направленный ему в грудь удар и резко бросается вперёд – штык в горле у француза. Противник ещё не успел с хрипом упасть, как Николай уже пронёсся мимо. Так матросы Гвардейского экипажа во главе с неутомимым мастером штыкового боя, как мощным ледоколом, проломили ряды смыкающейся вражеской пехоты и пробились в расположение егерей на вершине правого берега. Но только тут, переводя дух, Николай осознал, что не слышал взрыва. Он взглянул вниз на горящий, но целый мост. По нему бегали солдаты в синих мундирах и сбрасывали пылающий и чадящий клубами чёрного дыма хворост и солому в воду.

   – Почему не было взрыва? – накинулся он на мичмана.

   – А чёрт его знает! Может, Гмызу убило, может, шальная пуля перебила запал... да много чего могло случиться! – ответил мичман, морщась. Ему один из матросов перевязывал раненое плечо.

   – А в результате приказ не выполнен, чёрт побери! Мост у французов, – выругался Николай. – Вот тебе и раз плюнуть, – передразнил он недавние слова самоуверенного мичмана.

   – Да не гоношись, ты, штабной, сейчас что-нибудь придумаем. Кстати, как тебя зовут? Хоть ты и квартирмейстер, а воюешь лихо.

Они познакомились. Главой отряда Гвардейского экипажа оказался Михаил Николаевич Лермонтов.

   – Вот что, Николай, сейчас наши егеря, как я вижу, собираются контратаковать эту прорвавшуюся сволочь. Собери группу егерей со штуцерами[16]16
  Штуцер – нарезное ружьё в XVI-XIX вв. в России.


[Закрыть] и поставь им задачу обстреливать мост – прикроешь этим меня. А я с парой матросиков зайду вон там сбоку, где ивы к самой воде спускаются, и за прикрытием из камышей и осоки, которые, слава богу, у берегов густо растут, проберусь вплавь к мосту и взорву эту проклятую бочку с порохом, будь она трижды неладна.

Вскоре Николай уже сам вместе с лучшими стрелками первого батальона 19-го егерского полка стрелял из штуцера по синим фигуркам у моста. А в это время три моряка пробирались вдоль берега, скрываясь за камышом. Но французы всё же заметили моряков. Николай увидел, как один из матросов дёрнулся и, широко расставив руки, упал в воду, окрасившуюся вокруг его головы красным цветом. Течение медленно уносило его труп вниз.

– Вот теперь пора, господин полковник, – обратился Муравьёв к стоящему рядом с ним командиру егерской бригады Николаю Васильевичу Вуичу, которого квартирмейстер штаба главнокомандующего посвятил в планы взорвать мост за спиной неугомонного полка неприятеля.

Раздалась призывная дробь барабана, горнист просигналил атаку, и егеря с громким криком «ура!» бросились вниз к реке на 106-й полк французской линейной пехоты, он перестраивался, чтобы продолжить атаку. В этот же момент Николай заметил, что уже второй матрос плыл вниз по реке, широко разбросав руки. Надежда осталась только на мичмана. Прапорщик перекрестился, надел на штуцер, из которого стрелял, штык и кинулся вместе с атакующими вниз.

«Если мичмана убьют, то я должен во чтобы то ни стало прорваться к мосту и взорвать его, приказ главнокомандующего должен был быть исполнен любой ценой», – подумал Николай, и снова перед ним замелькали синие мундиры, снова он отбивал вражеские штыки и делал молниеносные смертельные выпады.

И в этот роковой для 106-го французского полка момент мичман, зажимая новую рану в боку, подобрался к главной опоре моста. Он вынул из-под крепко держащегося на голове, закреплённого подбородочной серебряной чешуёй кивера завёрнутую в кусок непромокаемого брезента зажигалку с трутом и, быстро осмотрев короткий, перебитый осколком гранаты фитиль, стал высекать кремнём огонь. Рядом с ним, на бревне опоры моста, висел убитый матрос Гмыза. Над головой послышался шум многих ног – это французы отступали на левый берег Колочи. Трут задымился, мичман, кривясь от резкой боли в боку, осторожно раздул огонь и зажёг фитиль. Моряк невозмутимо смотрел, как огонёк по фитилю быстро пополз к запалу. Когда до взрыва оставалось одно мгновение, мичман Лермонтов прыгнул в воду. И тут же мост, сплошь облепленный фигурками в синих мундирах, в клубах дыма и пыли взлетел на воздух.

   – Слава богу, мичман выполнил свой долг, – пробормотал Николай, вытирая вспотевший лоб рукавом.

У его ног корчился от смертельной раны очередной французский пехотинец. Тёмно-зелёный разорванный рукав мундира квартирмейстера медленно набухал кровью.

   – Что, ваше благородие, и вас чуток задело? – спросил подбежавший к нему один из двух оставшихся в живых, из отряда Гвардейского экипажа матросов. – Снимайте мундир, я вас сейчас перевяжу, я по этому делу дока!

Николай скинул покрытый пылью мундир и присел на истоптанную траву берега.

   – Ну что, штабной, дух переводишь? – услышал Муравьёв хриплый, усталый и задиристый голос мичмана. – А ты, прапор, оказывается, лихой вояка, – проговорил Лермонтов, падая от усталости рядом на траву и поглядывая на лежащего рядом убитого француза и на окровавленный штык ружья, валявшегося рядом с квартирмейстером. – Плюнь ты на свой штаб, айда к нам в экипаж, нам такие парни нужны. Наверно, и математику знаешь, быстро на штурмана сдашь и капитаном станешь. А?

   – Спасибо за доверие, морской герой, но я уж лучше останусь на суше, здесь как-то мне привычней, – ответил улыбаясь Николай, даже не подозревая, что всего через восемь лет судьба приготовит ему сюрприз и он будет командовать двумя военными кораблями, возглавляя экспедицию в водах далёкого Каспийского моря. – Ас мостом, Михаил, ты здорово управился, заодно вон сколько синемундирников положил, – кивнул он на трупы вражеских солдат, вперемешку с брёвнами разрушенного моста перегородившими мелкую речушку.

   – Послушай, Коля, – продолжил разговор Лермонтов, морщась от неосторожных прикосновений матроса, который перевязывал его задетый пулей бок, – что-то твоя фамилия мне уж больно знакома. У тебя из родственников никто во флоте не служил?

   – Отец у меня капитан второго ранга, в Балтийской флотилии командовал царицыной яхтой, воевал со шведами...

   – Ну, точно! – ударил по плечу прапорщика моряк. – Николай Николаевич Муравьёв, он же гребным фрегатом командовал в сражении со шведами под Рогенсальмом. Его этот сумасшедший, Павел Первый, перевёл в кавалерию. Слышал, слышал. Так что ты, оказывается, наш, флотский, хотя и отказываешься попробовать солёной водички. Ну, тогда давай глотнём что-нибудь повкусней, – проговорил мичман и, подмигивая, отстегнул от пояса фляжку, почти доверху налитую водкой.

Прямо здесь, на берегу, можно сказать, среди кипящего ещё сражения, мичман и прапорщик с удовольствием выпили за одержанную ими хоть малую, но победу. Не забыли они и перевязывающего их матроса. И, как с удивлением отметил про себя возвращающийся на своём скакуне в Татариново Николай, водка только подкрепила силы, ничуть не замутив сознания.

«Прав, как всегда, был мой дядя Миша, старый гренадер», – подумал улыбаясь прапорщик, трясясь в седле и весело поглядывая по сторонам, – когда говорил, что водочка на войне – первое дело, никакой чай и кофей с ней не сравнится!»

5

Как только Николай прискакал в Татариново, его непосредственный начальник, генерал-майор Вистицкий, выйдя на крыльцо избы, где разместился штаб главнокомандующего, громко проговорил, показывая на западную окраину села:

   – Муравьёв, живее к главнокомандующему, он ждёт сообщения о бое у Бородино.

Когда Николай доложил о взрыве моста, особо подчёркивая героизм моряков, Кутузов удовлетворённо крякнул.

   – Ну, слава богу, у нас пока всё в порядке в центре позиции. Всё верно, главный удар наносится неприятелем по нашему левому флангу. Вот Багратиону всё не терпелось повоевать, теперь пожалуйте: воюй – не хочу! Да... – Главнокомандующий снял фуражку без козырька и потёр белый, в шрамах лоб. Он прикрыл свой единственный глаз и задумался.

Николаю казалось, что он представляет себе всё поле сражения и обдумывает следующий ход, так же как другие генералы, склонившись над картой или шахматной доской. И прапорщик был прав. Кутузову, с его сильной и цепкой, несмотря на возраст, памятью, огромным опытом и блестящим аналитическим умом крупного полководца, не надо было постоянно смотреть на карту или обозревать позицию из подзорной трубы с какого-нибудь высокого холма. Он мысленно видел всё поле сражения, недаром объехал его несколько раз. А постоянные доклады адъютантов и офицеров штаба вносили всё новые и новые уточнения в эту широкомасштабную картину. Михаил Илларионович открыл глаз, повернулся к маленькому столику, стоящему рядом со скамеечкой, на которой сидел, написал несколько слов на небольшом листе бумаги. Стоящий с ним рядом полковник Паисий Кайсаров положил записку в коричневый конверт. Кутузов протянул его Николаю:

   – Держи, орёл, и скачи на Семёновские флеши, передашь его Багратиону и добавишь на словах, что я очень доволен его действиями, но, бога ради, пусть он больше не раздевает мой левый фланг. Если Тучков отдаст Утицкий курган, то Понятовский со своими полячишками окажется у нас в тылу. Зачем мы тогда столько людей уже положили на флешах-то? Понял, герой? – обратился генерал от инфантерии[17]17
  Инфантерия – пехота.


[Закрыть] к прапорщику.

Кутузову только что стало известно, что Багратион по собственной инициативе взял из 3-го пехотного корпуса Тучкова лучшую в армии образцовую 3-ю пехотную дивизию Коновницына.

   – Так точно, ваше высокопревосходительство, фланговый удар, самый опасный, может заставить самые наши стойкие дивизии в центре отступить. Поэтому, мне кажется, нужно корпус Багговута с крайнего правого фланга перебросить на левый в помощь Тучкову.

   – Ишь ты какой прыткий, – засмеялся Кутузов, – во, дожил, старика даже прапорщики начали поучать. Ты откуда такой прыткий выискался и так хорошо нашу диспозицию знаешь?

   – А я принимал участие в работах в чертёжной вчера, – спокойно ответил Муравьёв, – поэтому-то и хорошо представляю и поле боя, и расположение наших войск. И сегодня по действиям противника можно понять, что он сосредоточил все свои силы на левом фланге. Так зачем 2-му корпусу без дела стоять, когда у нас на левом фланге угроза прорыва неприятеля?

Кутузов вытаращил свой единственный глаз на юнца, который так лихо делился своими соображениями по тактике ведения сражения с главнокомандующим.

   – Это прапорщик Муравьёв, – шагнул поближе к Кутузову генерал Ермолов. – Он мне ещё перед началом войны заявил ничтоже сумняшеся, что мы слишком растянули свои войска по фронту и армию Багратиона выдвинули опасно далеко на юго-восток. Просил передать его мнение государю.

   – Ну и как, передал? – спросил, несколько опешив, Михаил Илларионович.

   – Так точно.

   – Ну и что государь?

   – Сказал, чтобы прапорщики впредь занимались своими прямыми обязанностями и не совали свои носы в вопросы военной стратегии. Но в то же время приказал передать, что ценит искреннюю заинтересованность прапорщика Муравьёва в общем нашем деле. Вот теперь и судьба дала мне такую возможность: передать слова нашего государя господину прапорщику лично, – закончил вполне серьёзно Ермолов.

Кутузов рассмеялся своим тонким, хриплым, старческим смешком.

   – Да, Муравьёв, ты далеко пойдёшь, если ещё в таких низких чинах тебя сам император просит генерала поблагодарить за усердие, то-то ты мне сразу приглянулся. Иди, иди, сынок, выполняй поставленную задачу, а уж подумать о стратегических вопросах пока ещё есть кому у нас. И поосторожней, герой, под пули зря не лезь, а то вон, вижу, уже зацепило тебя? – показал Михаил Илларионович на перевязанное предплечье прапорщика.

   – Это не пулей, это штыком, – уточнил Николай.

   – У моста, что ли, воевал?

   – Так точно.

   – Никаких штыковых атак! Ты меня понял, архаровец? – нахмурил брови Кутузов. – Если с тобой что-нибудь случится, кто же у нас лет через двадцать армией-то командовать будет? Ступай, Коля, ступай и предупреди Багратиона, чтобы левый фланг больше не оголял. А насчёт Багговута – так тебя, к сожалению, опередили, Барклай уже приказал ему занять позицию на левом фланге между флешами Багратиона и Тучковым, и я, раб грешный, с этим согласился.

6

Николай, отдав честь, под одобрительные возгласы улыбающихся генералов, толпящихся вокруг главнокомандующего, отправился выполнять приказание. То, что увидел Муравьёв, подъезжая к флешам, поразило его до глубины души. На сотни и сотни шагов вокруг все поля и овраги вокруг Семёновских флешей были устланы трупами солдат и офицеров русской и французской армий. Крови было так много, что конь поскальзывался и испуганно косил глазами, вдыхая вороными ноздрями воздух, удушливо пропитанный запахом разорванной человеческой и лошадиной плоти, пороховым дымом и чадом, головешками догорающей неподалёку деревеньки... Некоторые из людей и коней ещё дёргались в судорогах смертельной агонии. В траве и примятой, несжатой ржи между мёртвыми валялись беспорядочно кивера, сабли, ружья, оторванные руки и ноги. Во многих местах земля была взрыта ядрами. По всему полю видны были раненые, бредущие в тыл. Скакали в беспорядке лошади, потерявшие всадников. Почти все раненые солдаты не бросили своих ружей, а упорно ковыляли с ними в тыл. Бородатые ополченцы выносили с поля боя тех, кто не мог двигаться самостоятельно.

Николай попал в самое пекло битвы. Французы только что захватили Семёновские флеши, и Багратион организовывал контратаку. Поэтому он только мельком взглянул на записку Кутузова, кивнул в ответ на изустно переданное приказание и вновь повернулся к генералам, стоящим перед ним на одном из холмов, с которого отлично были видны все перемещения французов.

   – Вот что, Дмитрий Петрович, – обратился Багратион к генералу Неверовскому, – хоть, я вижу, вы и ранены, но дело принимает такой оборот, что малейшее промедление смерти подобно. Вы сможете остаться в строю?

   – Так точно, Пётр Иванович, – это просто царапина, – показал на свою на перевязанную голову Неверовский, хотя по его бледному лицу видно было, что он превозмогает сильную боль.

   – Ну тогда собирайте остатки гренадеров Воронцова – и вперёд со своей дивизией в атаку. Нельзя дать этим прохвостам закрепиться на захваченный позициях, – Багратион рубанул рукой, – ас фланга вам помогут кирасиры. Вы готовы к атаке? – обратился командующий 2-й Западной армией к стоящему рядом высокому, массивному кавалерийскому генералу в чёрной кирасе, начальнику 2-й кирасирской дивизии.

   – Готовы, ваше высокопревосходительство, – ответил кирасир и щёлкнул шпорами, – изволите начинать?

   – С Богом! – кивнул Багратион. – Не ждите пехоты, а начинайте теснить конницу Мюрата и заходите в тыл французам за флеши прямо сейчас.

   – Только учтите, Пётр Иванович, – обратился Неверовский к командующему, – у меня от дивизии остались одни рожки да ножки, на первый-то удар, может быть, сил и хватит, а вот для удержания позиции нужно подкрепление.

   – Вот оно подходит, – показал Багратион на подъехавших крупной рысью на рослых гнедых лошадях двух пехотных генералов в покрытых густым слоем пыли тёмно-зелёных мундирах с массивными золотыми эполетами на плечах. – Наконец-то, Пётр Петрович, я тебя дождался, – обратился он к начальнику 3-й пехотной дивизии пожилому солидному генерал-лейтенанту Коновницыну, уже давно прославившемуся невозмутимостью в ожесточённых боях.

   – Ревельский полк здесь, – ответил Коновницын, – а остальные на подходе.

   – Отлично, господа генералы, пехота ударит в центр, а кавалерия поддержит её с флангов, начинайте. Хорошо бы, конечно, собрать в кулак все силы и ударить, но, повторяю, время не ждёт, противник думает, что мы деморализованы, и в ближайшее время уж точно нас не ждёт. С Богом, – повторил он и перекрестился. – А вот и 3-й кавалерийский корпус прискакал, – Багратион уже здоровался запросто за руку с подошедшим, одетым в щегольскую гусарскую форму генерал-лейтенантом Дороховым, которого он знал много лет по совместным боям против турок, поляков и французов.

Пехотные генералы уже спускались с холма, чтобы вскочить на коней и быстро направиться к своим войскам. Среди них был и генерал-майор Александр Тучков. Он был, как всегда перед боем, возбуждён и весел. Все ночные страхи и мрачные мысли выветрились у него из головы. Его бригада в составе 3-й дивизии была только что переведена с позиции на крайнем левом фланге ближе к центру, туда, откуда раздавался гул ожесточённейшей артиллерийской канонады. Александр в свои тридцать четыре года был уже во многих боях, поэтому вид убитых и раненых, вся сумятица боя нисколько не поразили его, наоборот, смертельная опасность возбуждала, приятно щекотала нервы и требовала выхода в решительном, крайнем напряжении усилий души и тела. Когда младший Тучков собирался садиться на коня, к нему подбежал молоденький офицер с перевязанным предплечьем правой руки.

   – Ваше превосходительство, разрешите обратиться, прапорщик Муравьёв из штаба главнокомандующего, – представился решительно.

   – Я вас слушаю, прапорщик, только попрошу побыстрее, – поморщился генерал.

   – Разрешите отправиться с вами, хочу как очевидец доложить Михаилу Илларионовичу, что флеши в наших руках.

   – Ишь ты какой прыткий, – усмехнулся Александр Тучков. – Чтобы такое доложить, надо сначала их взять.

   – Вот поэтому и хочу с вами быть в первых рядах, кто взойдёт на них.

   – Ладно, Муравьёв, согласен, но только будь рядом со мной. Тебя ведь послали не брать редуты, а только наблюдать за этим делом.

Они поскакали по недокошенному полю. Видно было, что крестьян отсюда спугнула война во время их мирных занятий. По сторонам виднелись небольшие копны свежесжатой ржи. Кроме пороховой гари, духовито пахло густым ароматом нагретой на солнце свежей соломы и запашестой испариной сухой земли. Николай почему-то вспомнил, как он совсем недавно вот также осенью, вдыхая запахи осеннего леса и свежесжатых полей, носился на добром скакуне, охотясь с борзыми на зайцев в Осташево, имении своего родственника князя Урусова, совсем неподалёку отсюда, где он провёл почти все детские и юношеские годы. А вот теперь воюет на этих же полях с ратью, собранной чуть ли не со всей Европы!

Вскоре 27-я дивизия Неверовского, а вернее, та треть, что от неё осталась, и пехотная бригада Александра Тучкова пошли в атаку на флеши. Французы подпустили тёмно-зелёные цепи русских пехотинцев довольно близко – видно, и впрямь не ожидали так скоро контратаки, – но когда до полуразрушенных укреплений оставалось шагов сто, спохватились и обрушили на атакующих шквал картечи. Ревельский полк, во главе которого шёл Александр Тучков, дрогнул. Рядом с генералом упал, убитый наповал, знаменосец. Момент был критический. Тучков по опыту прошлых кампаний хорошо знал, что это мгновение решает всё. Нужно в считанные минуты или даже секунды, до второго залпа батарей противника, успеть взбежать на бруствер и обрушиться на него в штыки. А его полки замедлили шаг... Александр схватил знамя Ревельского полка, командующим которого был много лет и где его знал каждый солдат, и, выкрикнув громовым голосом в наступившей тишине:

   – Ребята за мной! Ура-а-а! – бросился на вал редута.

Все увидели, как вдруг вперёд вырвался их генерал со знаменем в руках. За ним с ружьём наперевес бежал никому не известный молоденький офицер с золотым наплечником с аксельбантом на правом плече.

   – Да видано ли дело, чтобы впереди нас в атаку наш генерал шёл с каким-то штабным, а мы бы сзади прохлаждались? – заорал во всю глотку один из седоусых унтер-офицеров гренадерской роты первого батальона и с криком «Ура-а-а!» кинулся вперёд, а за ним уже последовали и первый батальон, а потом и весь Ревельский полк, тяжело стуча ногами по сухой и утоптанной земле. И вовремя. Ещё несколько мгновений – и артиллерийская прислуга на флешах уже закончила бы заряжать орудия и второй залп мог бы смять атакующих. Но этого не случилось. Русские воины уже оседлали бруствер и, прыгая сверху в окопы, начали колоть артиллеристов и прикрывающую их линейную французскую пехоту. Николай Муравьёв, уже давно потеряв свою треугольную шляпу, сбитую картечью, обогнал генерала Тучкова и орудовал штыком в узком пространстве между орудием и краем амбразуры. И тут раздался оглушающий гром ближнего выстрела одного из батарейных орудий. Всё вокруг заволокло удушливое облако серо-белого порохового дыма. Оказывается, уже умирающий французский канонир успел поднести пальник с горящим фитилём к запальному отверстию стоящего рядом заряженного орудия. Пушка выстрелила. Весь заряд картечи обрушился на уже поднявшегося Александра Тучкова. Генерала разнесло в клочья. На бруствере осталось лежать только знамя Ревельского полка с перебитым древком и разорванным картечью во многих местах полотнищем. Так свершилась судьба Александра Тучкова под Бородином, судьба его и так страстно любимой им Марго, которая вскоре построила часовню, а потом и основала монастырь неподалёку от места славной гибели мужа, приняла постриг и навеки заточила себя в его стенах. Здесь же была похоронена. И до сих пор местные жители из окрестных деревень осенью в лунную ночь иногда видят бледную женскую тень, уныло бредущую по Бородинским полям.

– Это генеральша Тучкова, всё ищет тело мужа, – повторяют они и торопливо крестятся.