Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

   – Ты живой, Мурад-бек? – услышал он вдруг голос проводника Сеида.

В ответ Николай смог только прохрипеть что-то нечленораздельное. Но тут почувствовал, как его снимают с верёвки, разрезают все путы и выносят из мазара. Его положили на кошму и прикрыли косматой буркой. Через несколько минут он уже смог различать всё кругом. Николай поднял голову. Рядом сидел Сеид и наливал из бурдюка в пиалу чал, а в ногах его стояла Гулляр и какой-то высокий туркмен.

   – Слава Аллаху, мы успели вовремя, – бормотал грубовато-ласково Сеид и бережно, как больному ребёнку, подносил к губам Муравьёва чудодейственный туркменский напиток. – Выпей чала, выпей, друг, и всё как рукой снимет.

Через час, одетый в новую, чистую одежду, Николай сидел на кошме, у костра, на котором готовился плов в большом чёрном казане, и слушал рассказ о своём спасении. Оказывается, Гулляр и Сеид успели скрыться в суматохе за барханами и бросились к временному становищу ближайшего племени. Оно было в нескольких часах ходу. Они надеялись набрать там добровольцев и вырвать Муравьёва из лап бандитов. Но через час быстрого шага по пескам натолкнулись на отряд Тачмурада, получившего послание от невесты и спешно кинувшегося ей на помощь. Поэтому-то и успели вовремя.

Николай с интересом рассматривал знаменитого разбойника, этого Робин Гуда Каракумов. Огромный, широкоплечий, в шапке из дорогого сура – каракуля редкостной расцветки, не то серебристого, не то золотого, – он сидел, скрестив ноги, на кошме и с добродушной улыбкой на загорелом до черноты, словно вырезанном из тёмного гранита, лице посматривал на отважного русского, не побоявшегося с достоинством истинного мужчины встретить смерть (об этом красочно рассказали несколько пленных). Когда же он поднимал большие, чуть раскосые глаза на Гулляр, они у него светились нежным, с трудом сдерживаемым огнём. Девушка тоже не могла наглядеться на жениха и то и дело подливала ему в голубую пиалу, кажущуюся такой маленькой в огромных руках, зелёный чай из узкогорлого медного тунче.

   – Я провожу тебя, Мурад-бек, в Хиву. Ты спас мою Гулляр, я твой должник до конца моих дней. В пустыне теперь никто не посмеет тебя обидеть, все теперь знают, что ты под моей защитой, но вот в Хиве – другое дело. Мухаммед-Рахим-хан – коварный человек, он боится вас, русских, и поэтому люто ненавидит. Зачем ты идёшь один к нему? Никто не поручится за твою жизнь, как только ты войдёшь в ворота Хивы.

   – Это мой долг, – ответил Николай. – Я обязан лично передать послание от сардаря Кавказа в руки хана и убедить его, что мы, русские, желаем ему только мира и долгих лет правления.

   – А нельзя просто передать твои письма хану и подарки, которые ты везёшь на четырёх верблюдах, не встречаясь с ним? Это могут сделать мои люди. А ты тем временем подождёшь ответа под моей защитой в Каракумах, – предложил компромиссный вариант не чуждый дипломатических восточных увёрток Тачмурад.

   – Нет, нельзя. Это бы выглядело просто трусливо. Я представляю здесь не только сардаря Ермолова, но и могущественного белого царя Александра Первого, а значит, и всю Российскую империю. Мы всего семь лет назад победили самого Наполеона, этого Александра Македонского нашего времени, поэтому нам просто унизительно бояться какого-то там хивинского хана.

   – Догры, правильно! Ты просто палван, богатырь из старинных наших преданий. Не думал, что ещё живут такие бесстрашные люди. Я рад и горд, что судьба свела нас вместе. – Тачмурад положил правую руку на сердце и склонил гордую голову.

   – И я рад, что ты понимаешь меня, и доволен, что такой отважный воин поможет мне добраться до Хивы. – Муравьёв в свою очередь приложил руку к сердцу и склонился в вежливом поклоне. – Но откуда тебе известно, что я везу подарки хану?

   – У нас в пустыне новости распространяются быстро, – усмехнулся туркмен. – Правда, болтали и всякую чушь, что якобы ты везёшь для хана четыре огромных мешка, полных червонцев. Это очень опасно, ведь у нас в пустыне всегда найдётся достаточно отчаянных головорезов, чтобы завладеть сокровищами, которые, можно сказать, сами плывут тебе в руки.

Николай рассмеялся.

   – Вижу, что я никого не обманул, переодевшись в туркменское платье и назвавшись Мурад-беком. Тогда я скажу тебе, моему другу, своё настоящее имя. Меня зовут Николай Муравьёв, я капитан армии великого белого царя.

   – Очень приятно слышать твоё настоящее имя, Николай-джан. Я хочу ещё предупредить тебя об опасности. Все уже знают, что ты ведёшь какие-то записки. Я уверен, что хивинскому хану уже донесли об этом. Он может принять тебя за простого лазутчика. И тогда ты просто не доедешь даже до Хивы. Ничего больше не пиши на людях. Запоминай всё, что тебе нужно. Делай на ремешке узелок на память, как это делаем мы, туркмены, а когда ты останешься один и будешь уверен, что за тобой не подглядывают, вот тогда можешь записать всё, что тебе нужно.

   – Спасибо за совет, Тачмурад, я обязательно им воспользуюсь, – ответил Муравьёв и, достав из дорожного несессера ложку, стал с аппетитом есть плов, принесённый на большом блюде Гулляр.

Но тут откуда-то из-под земли раздались жуткие стоны. Гулляр прижалась от страха к своему жениху. Сеид побледнел и схватился за амулет, висевший на его шее.

   – Я говорил, что здесь нечисто! – проговорил он и стал громко читать молитву, призывая Аллаха защитить его и всех его спутников от козней злых духов.

Но из-под земли вновь раздались жалобные стоны. Стало слышно, что кто-то призывает на помощь.

   – Это из колодца, – дрожащей рукой указала на чёрную дыру Гулляр.

   – Да это какой-нибудь приспешник Сулейман-хана свалился туда со страху, вот и визжит там, – рассмеялся Тачмурад и распорядился опустить в колодец верёвку.

Один из воинов опасливо подошёл к колодцу и, повесив на деревянное колесо длинный шерстяной аркан, стал медленно опускать его, читая себе под нос молитвы. Отважный боец мог пойти один против десятерых врагов и глазом не моргнув, но доставать из колодца джинна ему было очень страшно. Когда кто-то там, внизу, ухватился за аркан, у здорового и сильного туркмена затряслись руки, и только когда стоящий с ним рядом Тачмурад приказал ему тащить верёвку, воин, призывая вслух дрожащими губами Аллаха, пророка Мухаммеда и праведного шейха Джафар-бея защитить его от исчадия ада, трясущимися руками начал вытаскивать джинна на свет Божий. Когда жёлтая, огромная, мокрая голова иблиса[29]29
  Иблис – название дьявола в исламе.


[Закрыть] показалась из колодца и стала вращать жуткими круглыми глазами, выкрикивая какие-то страшные заклинания на никому не понятном языке, туркмен отпустил верёвку и с ужасом отпрянул. Но джинн уцепился уже за перекладину и корчился, пытаясь по ней слезть на землю.

   – Зачем ты вытащил на солнечный свет это шайтаново отродье, несчастный? – взвыл Сеид и кинулся подальше от колодца.

Отважные воины знаменитого разбойника уже укрылись за ближайшими барханами, и только по их чёрным шапкам, выглядывающим из-за кустов саксаула и верблюжьей колючки, можно было понять, что они ещё тут, а не где-нибудь посередине Каракумов.

Перед колодцем стояли только два человека: Тачмурад и Муравьёв. Правда, за широкой спиной главаря разбойников пряталась Гулляр, которая даже в этот жуткий час не покинула любимого.

Тут вдруг раздались громкие слова по-русски:

   – Господи Боже мой, Пресвятая Богородица! Да помогите же мне кто-нибудь, а то ведь я опять свалюсь в этот проклятый колодец.

Николай всмотрелся в джинна и узнал в перекосившихся от ужаса чертах своего переводчика, армянина Петровича. Капитан захохотал как сумасшедший, согнувшись пополам.

   – Ваше высокобродие, – взмолился армянин, – да помогите же мне, ведь руки уже не держат.

Муравьёв подскочил к колодцу и помог ослабевшему Петровичу спуститься на землю. Охающий армянин уселся на кошму и обозвал всех разбойников безмозглыми дураками. Но только после того, как за русским капитаном и Гулляр, и, наконец, самый здравомыслящий среди них и авторитетный для туркменов караван-паши Сеид признали в пришельце из подземного царства безобидного армянина Петровича, туркмены собрались вокруг колодца и так долго и звонко хохотали, что потревоженные саксаульные сойки все разом взмыли в небо и ещё долго летали над мазаром и сварливо кричали в голубой прозрачной вышине.

А Петрович только шмыгал носом, качал большой круглой головой и повторял с укоризной:

   – Ох, люди! Ох, люди!

Оказывается, Петрович, когда увидел несущихся на него диких всадников с кривыми саблями, с испугу кинулся в колодец. Это его и спасло. В нём он и просидел почти целый день, боясь даже чихнуть. А к вечеру от сырости и холода так разболелись все суставы, что переводчик невольно начал стонать. Но даже когда перед ним и появился конец верёвки, он ещё долго не мог решиться уцепиться за него. Теперь в Каракумах армянина никто не называл иначе, как Шайтан-Петрович, и все от мала до велика с улыбкой встречали круглоголового джинна из колодца Джафар-бея.

На следующий день Муравьёв продолжил путь в Хиву под надёжной защитой воинов Тачмурада, которые при виде каждого очередного встретившегося им колодца в пустыне цокали языками и поворачивались с улыбками на зверских рожах к армянину, спрашивая его, не хочет ли джинн окунуться в свою родную стихию. На что Петрович отвечал с укоризной только своё извечное:

   – Ох, люди! Ох, люди!

Через пять дней караван отважного русского офицера вступил на земли Хивинского оазиса.

ГЛАВА 3

1

В то время как караван Муравьёва только подходил к Хивинскому оазису, в столицу этого ханства въехало два человека, не привлекая к себе особого внимания. Это были Сулейман-хан и майор Бартон. Они не спеша углубились на усталых конях в центральную часть Хивы, называемую Ичан-кала, окружённую высокими зубчатыми стенами. Миновав массивные ворота с двумя круглыми высокими башнями, они медленно двинулись узкими, извилистыми грязными улочками, изредка повелительно покрикивая на прохожих:

   – Пошт, пошт! (Берегись!)

Остановились путешественники у караван-сарая, расположившегося у большого крытого рынка, похожего на огромную крепость. Сулейман-хан довольно быстро снял комнату и поручил слуге отвести лошадей в конюшню. Вскоре два путника, одетые в скромные цветные халаты и чёрные тельпеки – барашковые туркменские шапки, – надвинутые низко на глаза, прошли в крытую галерею базара. Они не торопясь шагали длинными коридорами с высокими сводчатыми потолками, в отверстия которых падали прямоугольники дневного света под ноги прохожих. По обе стороны в многочисленных лавках можно было видеть всё, чем славились Хива и прилегающие к ней страны. Здесь можно было купить и яркие шелка, и расшитые пёстрые сапожки – ичиги, и тёплые ватные халаты, и огромные бараньи шапки, и ковры, и большие красочные платки, и серебряные и медные изделия, и, конечно же, разнообразные восточные сласти и пряности. Сулейман-хан и майор Бартон подошли к лавке ковровщика, приценились к роскошным персидским коврам и, лениво переговариваясь с хозяином, меднолицым, узкоглазым узбеком, прошли в заднее, складское помещение, где расположились на небольшом красновато-чёрном туркменском ковре, солидно, небрежно торгуясь и неспешно глотая терпкий кок-чай из маленьких голубых пиалок. Когда Сулейман-хан убедился, что они одни, он протянул купцу половинку старинного серебряного дирхема. Узбек вынул другую половину монеты и сложил их. Надпись и узор совпали.

– Хош, – проговорил широко заулыбавшийся купец и приложил руку к сердцу, подобострастно кланяясь. – Я сейчас же провожу вас к моему господину.

Так наши путники снова оказались на улочках города. После десятиминутной прогулки они остановились перед резной деревянной калиткой в высоченной стене глинобитного дувала. На условный стук она мгновенно бесшумно отворилась на хорошо смазанных железных петлях. Сулейман-хан и англичанин оказались в богатом доме, состоящем из множества побелённых внутри и снаружи построек, чередующихся с небольшими двориками и садиками с маленькими прудами. В одном из уютных залов с резными деревянными колоннами, сплошь устланном дорогими персидскими коврами, их встретил сухенький старичок с длинной, крашенной хной бородой и в персидском остроконечном чёрном кулахе из дорогого каракуля на голове.

   – Я уже давно ожидаю людей достопочтенного Мирзы-Безюрга, – проговорил он и пригласил гостей садиться на мягкие подушки.

Это был влиятельный ханский чиновник персидского происхождения Ат-Чанар. Его сын Ходжаш-Мегрем был любимцем повелителя Хивы Мухаммеда-Рахима. Поговаривали, что он был любовником свирепого хивинского хана, который к концу своей бурной и отнюдь не праведной жизни пристрастился к смазливым юношам, забросив свой многочисленный гарем. Пришельцы из пустыни Каракумы с интересом всмотрелись в узкое, кривое лицо с проворными, чуть подслеповатыми, вечно щурящимися глазками. Они были наслышаны о цепкой, баснословной жадности этого старикашки, который с удивительной проворностью использовал фавор своего ленивого и порочного сына, чтобы стремительно превратиться в одного из самых богатых и влиятельных лиц в Хивинском ханстве.

После длинных и витиеватых вежливых фраз, столь неизбежных в начале любого разговора на Востоке, майор Бартон наконец-то взял быка за рога:

   – Что слышно о прибытии русского посла Муравьёва в Хиву и как к его визиту относится сам Мухаммед-Рахим-хан?

   – Наш хан не знает, на что решиться, – проговорил Ат-Чанар, ехидно улыбаясь сухими старческими губами. – С одной стороны, он хотел бы просто содрать с русской неверной собаки кожу и набить её соломой, как поступили сто лет назад с другим русским послом Бековичем, но сейчас уже не те времена, и хан не решается на такие действия. Он ведь побаивается русских, особенно сардаря Ермолова, который железной рукой наводит порядок на Кавказе. С другой стороны, до него дошли слухи, что русский везёт дорогие подарки. «Почему бы их не получить, – рассуждает наш повелитель, – отделавшись лишь общими словами, и попросту выпроводить непрошеного посла вон?» Но ему вчера сообщили, что этот русский ведёт подробные записки и чертит карту своего пути. Так может быть, это лазутчик, прикинувшийся послом? А на следующий год, если его отпустить подобру-поздорову, сюда нагрянет Ермолов со своими казаками? Вот и мучается наш господин. Совсем спать перестал, как сообщает мой горячо любимый нашим повелителем сын Ходжаш.

   – Так и надо сейчас на колеблющиеся весы ханского мнения подбросить гирьку в нашу пользу, – проговорил Сулейман-хан, криво улыбаясь. – Расскажите хану, что неверный снюхался с разбойником Тачмурадом, который обязался за хорошую мзду провести русские войска прямо под стены Хивы.

   – Можно, конечно, но ведь это только слова... – неопределённо протянул Ат-Чанар.

   – А вы сделайте так, чтобы именно вас хан послал навстречу русскому. Он, по нашим сведениям, уже на границах ханства. Вы убедите русского, что хан требует документы, подтверждающие, что он посол, и другие письма от Ермолова, а заодно и подарки отдать вам, уважаемый, якобы для передачи хану. А как только вы их получите, то просто-напросто все бумаги сожжёте, а подарки возьмёте себе. А хану скажете, что русский – это просто самозванец, который лишь болтает, что он посол, а на самом деле подослан к нам, чтобы выведать путь через Каракумы в Хиву. И тогда уж эта неверная собака будет точно корчиться на колу посередине городского базара. – Сулейман-хан торжествующе улыбнулся.

   – А правда, что этот неверный везёт хану четыре тюка, полные червонцев, от сардаря Кавказа? – спросил Ат-Чанар. Его серые глаза зажглись алчным огнём.

   – Совершенно верно, уважаемый, – перешёл на шёпот Сулейман-хан, склонившись почти к уху старика. – У него ещё золото, драгоценности и собольи меха для подкупа чиновников хана.

Худое жёлто-зелёное лицо хозяина покрылось розовыми пятнами.

   – Мне нравится ваш план, молодые люди, – проговорил он, облизывая пересохшие от волнения губы. – Пожалуй, я так и сделаю. Нельзя допустить, чтобы неверные собаки проникли в нашу святую Хиву. Кстати, Мирза-Безюрг мне ничего не передавал?

   – Вот этот тяжёлый мешочек со славными золотыми монетами, – сказал, улыбаясь, майор Бартон и протянул старику деньги, – и ещё вот это послание.

Спрятав в просторный халат увесистый мешочек, Ат-Чанар внимательно прочитал письмо персидского сановника.

   – Чем я могу помочь вам, уважаемый майор Бартон? – обратился он льстиво, кланяясь, к англичанину.

   – Я хотел бы встретиться с Мухаммед-Рахим-ханом, – коротко ответил Бартон.

   – В качестве кого, уважаемый?

   – В качестве представителя могущественной Ост-Индской компании и английского правительства.

   – А у вас есть письма, подтверждающие ваши полномочия?

   – И письма, и подарки хану, – спокойно ответил майор. – Вот бумаги, которые нужно передать хану, а вот подарок вам, уважаемый Ат-Чанар, за услуги, которые вы мне оказываете. – И Бартон протянул старику массивный золотой перстень с крупным алмазом. Перс схватил перстень и залюбовался игрой света в камне.– Если всё пойдёт, как я хочу, то вы, уважаемый, получите от меня значительно больше, чем вам передал Мирза-Безюрг, и будете получать это раз в полгода, при условии, конечно, успешной нам помощи.

   – Я готов вам помогать и днём и ночью, – склонил свою голову Ат-Чанар. – А теперь, дорогие гости, я хочу вас угостить, – сказал он и громко хлопнул в ладоши.

В комнату с низкими столиками, уже заставленными кушаньями, вошли несколько слуг. Среди них был один стройный юноша в цветной тюбетейке. Он проворно поднёс гостям тазик, полил тёплой воды на руки и подал полотенца. Пока Бартон и Сулейман вытирали пальцы о белоснежное полотенце, светловолосый слуга искоса поглядывал на них. Дорого бы заплатил коварный англичанин, чтобы узнать о том, что этот проворный юноша сумел подслушать весь их разговор, подкравшись незаметно к резной решётке на окне со стороны сада.

«Вот гады! – думал светловолосый раб, десять лет назад, совсем ещё мальчишкой, похищенный с Оренбургской линии около Троицкой крепости киргизами и проданный в рабство на базаре в Хиве. – Эх, как бы предупредить русского посла?» – ломал голову молодой невольник.

А трое довольных заговорщиков: англичанин, туркмен и перс – с удовольствием ели ароматный плов. Капельки жира стекали по их пальцам, которые они со смаком облизывали. Европеец Бартон так вжился в шкуру азиата, что даже с наслаждением громко рыгал, как заправский туркмен, после славного обеда, когда они лениво пили зелёный чай и перебрасывались ничего не значащими фразами. Когда гости удалились, Ат-Чанар, довольно похрустывая длинными сухими пальцами, быстро засеменил к уже осёдланному коню, чтобы выехать в ханский дворец для встречи с сыном. Четыре тюка с червонцами не давали старому персу покоя.

2

А ничего не подозревавший о коварных планах врагов капитан Муравьёв тем временем уже ехал по Хивинскому оазису, с интересом всматриваясь в окружающие поля с созревшим хлопком, бахчи со сладкими огромными продолговатыми дынями, в широкие загорелые лица приветливых и гостеприимных земледельцев-узбеков. Шёл уже октябрь месяц. Жара спала. Дни стояли ясные и сухие. На голубом небосклоне начали появляться рассеянные облака. В садах хивинцы собирали груши, айву, поздние сорта винограда и яблок. Радушные дехкане на привалах угощали Николая и его сопровождающих фруктами, с интересом расспрашивали, не проявляя ни малейшей враждебности. Муравьёв уже послал двух гонцов с письмом к хивинскому хану, извещая его о своём прибытии, и ждал теперь встречающих. Поэтому он ехал не спеша, внимательно рассматривая поля, плантации хлопка, арыки и каналы. Ему нравилась эта ухоженная земля с приветливыми жителями. Он с профессиональным любопытством разглядывал дома хивинских узбеков, ведь ещё до своего отъезда на Кавказ Николай написал и издал книгу о фортификации. Разбросанные же среди полей жилища северных узбеков казались крепостями с высокими стенами, массивными, широкими воротами и круглыми башнями по углам.

«Сколько же бесконечных войн и набегов нужно было пережить, чтобы так отчаянно отгораживаться от окружающего мира! Да, настрадался этот край. Ему явно нужен прежде всего мир и покой, а местные власти, чувствуется, этого людям дать не в состоянии», – думал Николай.

Недаром, как ему объяснил Петрович, свои дома местные жители называют словом «кала», которое на многих восточных языках обозначает «крепость». Но любознательному капитану недолго пришлось любоваться пасторальными пейзажами. Вскоре их встретил в двадцати вёрстах от Хивы криворотый старикашка, Ат-Чанар, который сразу же не понравился Муравьёву. Его сопровождал отряд хивинских кавалеристов. Они невозмутимо окружили малочисленный караван посольства, и Николаю было непонятно, то ли их взяли под арест, то ли сопровождают почётным караулом. Ат-Чанар рассыпался в любезностях и настойчиво требовал передать ему письмо сардаря Ермолова хану и подарки. Муравьёв опасался отдавать бумаги, подтверждающие его полномочия, в чужие руки, а когда второй чиновник, представляющий хана, юз-баши Еш-Незер, высокий молодой мужчина с кудрявой чёрной, коротко подстриженной бородкой и живыми карими глазами, очень выразительно посмотрел на капитана в момент особенно настойчивой атаки Ат-Чанара с требованиями отдать письмо хану и слегка повёл головой из стороны в сторону, русский посол категорически отказался расставаться с посланием и подарками.

– Я сам лично вручу и письмо сардаря Кавказа, и подарки хану, когда он меня примет, – категорично заявил Муравьёв.

Ат-Чанар, скривившись так, словно откусил от зелёного, недозревшего яблока, проворчал что-то себе под нос и быстро укатил восвояси. А юз-баши, сотник, Еш-Незер повёз русского офицера в крепостцу Иль-Гельды, что была расположена неподалёку от Хивы, куда хан приказал поместить свалившегося так нежданно-негаданно ему на голову посла от могущественного северного соседа.

В крепости за высокой глинобитной стеной Муравьёв оказался как в тюрьме. Его поместили в довольно просторной, с побелёнными стенами комнате. Рядом находился маленький сад с несколькими высокими пирамидальными тополями, развесистыми чинарами и шелковицами, склонившимися над небольшим, но глубоким хаузом – прудом. Вскоре Николай понял, что он под строгим арестом. К нему даже его проводника Сеида не допускали. Петрович, ходивший в город за продуктами, сообщил капитану, что все местные жители уверены, что хан казнит неверного русского, только вот мнения расходятся, какую казнь он предпочтёт. Одни утверждают, что русского посадят на кол, другие – что четвертуют, третьи – что с живого сдерут кожу, а наиболее милосердные выступают за простое удушение шёлковым шнурком. Понятно, что после таких сообщений, красочно расписанных Петровичем, Николай стал спать очень чутко, положив рядом с собой кавалерийский штуцер, пистолеты и вынутую из ножен шашку.

Как-то раз юз-баши Еш-Незер прошептал на ухо капитану, когда он читал по-английски «Илиаду» Гомера в тени склонившихся над водой хауза развесистых ив, что в комнате нужно разговаривать и по-русски осторожно, так как за стеной там сидит знающий русский язык верный человек хана и подслушивает всё, что говорят Муравьёв и его переводчик. После этого благодарный капитан стал частенько приглашать к себе на чай симпатизирующего ему хивинского сотника, а заодно расхваливать Мухаммед-Рахим-хана и по-татарски, и по-русски, вспоминая совет, данный ему Ермоловым, не скупиться на лесть. Николай также подарил юз-баши Еш-Незеру несколько соболей и дорогое английское, богато украшенное ружьё. Сотник, выходец из семьи хивинского мелкого земельного владельца, исконно ненавидящий и персов, много раз разорявших его страну, и кровожадных ненасытных кочевников, к которым, кстати, принадлежал и сам хан, был очень доволен подарками и, расчувствовавшись, поведал русскому послу, что многие из его среды, состоятельных узбекских земледельцев, смотрят на русского соседа не только без неприязни, но и даже с надеждой, что могущественный белый царь смог бы установить в междуречье Амударьи и Сырдарьи твёрдый порядок и защитить трудолюбивых дехкан[30]30
  Дехкане – крестьяне.


[Закрыть] от грабежей кочевников, а заодно и от беспардонных поборов местных властей, не ограниченных никакими законами.

– Ведь налаживается мирная жизнь на том же Кавказе: без грабежей горцев и персов развивается успешно торговля, богатеют и города, и местные владельцы, и трудолюбивые дехкане. Нам об этом рассказывал мулла из Дербента, привёзший учиться в хивинское медресе[31]31
  Медресе – в мусульманских странах средняя и высшая школа, готовящая служителей культа, учителей.


[Закрыть] своих сыновей. И мусульман белый царь не притесняет, – проговорил тихо, склонившись почти к самому уху Муравьёва, осторожный и здравомыслящий юз-баши.

А Николай понял, что нашёл союзника среди хивинцев, и в будущем именно на этот слой трудолюбивого крестьянства и мелких земельных собственников и нужно опираться русским политикам, утверждая своё влияние в Средней Азии. Ну а пока русский офицер, несмотря на всё противодействие, всё же выполнял порученное дело, его судьба решалась в ханском дворце. Мухаммед-Рахим-хан пригласил ближайших советников, чтобы решить, как же поступать с русским послом.

Первым на совете выступила главная духовная особа ханства – мулла Кази. Он, выпучив свои круглые, мутные глаза на широкоскулом, жёлтом лице и поглаживая седую редкую бородку, авторитетно и даже поучающим тоном произнёс:

   – Неверного нужно вывезти в пустыню и зарыть живьём в глубокой яме.

В зале, где собрался государственный совет, наступило тяжёлое молчание. Все напряжённо следили за выражением лица хана. Тот же молча смотрел на муллу. Его крупное белое лицо и мощная, как у буйвола, шея стали медленно багроветь. Мухаммед-Рахим часто задышал. Приближённые втянули головы в плечи.

   – Я полагал, что у тебя ума палата, а вижу, что ошибался, его, оказывается, меньше, чем в этой пиале, – медленно, явно с трудом сдерживая себя, проговорил хан, обращаясь к мулле. – А что, если после того, как я убью этого русского, его белый царь пошлёт сюда два войска? Одно из-за Каспия вместе с сардарем Ермоловым, который беспощадно всё крушит на своём пути и вырезает целые аулы, когда ему пробуют перечить горцы на Кавказе, а другое из Оренбурга. Придут они сюда, с тысячами пушек и с ордами кровожадных казаков, разнесут в пыль стены Хивы и повытаскивают моих жён из гарема. Правда, шайтан их забери этих жён, – уже потише пробормотал Мухаммед-Рахим, – не в них дело, я бы их и даром отдал тому, кто увёз бы этих злых мегер куда подальше, но ведь и наши головы окажутся на казацких пиках.

Хан посидел, помолчал и, успокоившись, обратился к советникам с тем же вопросом. И естественно, все они наперебой начали предлагать сохранить жизнь неверному. Старый ханский визирь Мехтер-ага даже предложил поскорее принять с почестями русского посла и отправить в свою очередь своего к белому царю с подарками.

   – А может, это и не посол вовсе, – вдруг сказал хан, в сомнении качая головой. – Может быть, это кровожадный Ермолов подослал к нам своего лазутчика, чтобы он высмотрел пути к Хиве, а на следующий год и сам объявится под нашими стенами?

Все замолкли, почесали в бритых затылках и так же дружно начали советовать убить подлого неверного.

   – Вы мне совсем голову заморочили! – прорычал хан и поднялся во весь свой двухсаженный рост. – И убивать, и не убивать, и отпустить, и не отпускать, и наградить, и не награждать?! Как же вас понимать, советнички? Всё! Вы мне надоели, безмозглые бараны! Пошли вон! – рявкнул хозяин Хивы и, пнув попавшуюся под ногу расшитую серебром подушку, пошёл тяжёлой походкой из залы, но вдруг остановился и, обернувшись, приказал своему визирю: – Пускай посидит этот неверный в Иль-Гельды, присматривать за ним внимательно, обо всём, что он говорит и с кем встречается, мне докладывать немедленно, а если он убежит, то сниму с тебя твою плешивую, пустую башку.

Вскоре тяжёлые шаги хана, звучным эхом отражающиеся под резными сводами залов дворца, затихли. Члены государственного совета разошлись, покряхтывая.

   – И зачем этот совет нужен? – думали многие из них. – Ляпнешь что-нибудь не то – и останешься без головы! Решал раньше всё сам хан и пускай решает, на то он и хан!