Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

2

28 июля 1819 года корабли подошли к пустынным берегам. Встали на якорь в вёрстах в семи от кромки прибоя. В подзорную трубу Николай увидел несколько кибиток и одиноких всадников. Между песчаными буграми, заросшими бурьяном, паслись верблюды. На солнце блестели солончаки, и горячий воздух, похожий на морские волны, струился над ними.

Почти месяц понадобилось экспедиции, чтобы найти удобное место для будущей крепости на берегу Красноводского залива. Много времени заняло и установление благожелательных отношений с туркменскими племенами, кочующими у побережья. И только 19 сентября Муравьёв смог, переодевшись в туркменское платье, отправиться через Каракумы с посольством в Хивинское ханство. Николай трезво оценивал свои шансы вернуться из Хивы живым. Они не превышали пятидесяти процентов из ста. Но он был спокоен, хорошо понимая, что теперь многое зависит от его силы духа, самообладания и быстроты реакции. А пока же покачивался целыми днями напролёт на высоком, очень толстом верблюде и пытался осматривать окрестности. Поначалу хоть можно было любоваться древней каменной пустыней, где солнце и ветер изваяли причудливые замки из остатков разрушенных гор. Однако вскоре начались бескрайние каменистые равнины, истинная пустыня, где нет ни травинки, ни кочки, которые могла бы дать хоть какой-нибудь жалкий клочок тени. Всюду простирался чёрный, зловеще сверкающий на солнце щебень с очень характерным оттенком высохшей марганцовки. Это и был знаменитый «загар пустыни», о нём Николай много читал в книжках отважных путешественников. Этим колдовским каменным лаком было покрыто всё вокруг. Безжалостное солнце пустыни заставляло потеть даже камни, вытапливая из них скудный горный раствор, оседающий траурной каймой на любой породе, какого бы цвета она ни была. И чем дальше Муравьёв удалялся от берега Каспия, тем однообразнее становилось пространство, разлившееся вокруг до самого горизонта, словно море. Не на чем было глазу остановиться. Покрытое зловещим чёрным щебнем плато медленно переходило в унылые глинисто-бурые пространства, в которых затерялись мутно-зелёные озерца солончаков, окаймлённые ярко сверкающей под беспощадным солнцем солью. Редко-редко на горизонте виден был бугор или поставленный у тропы дорожный знак, сложенный из плит известняка. Он заметен был издали. На нём валялись, истлевая, лоскутки прогнившей материи, куски кожи, дерева и другой рухляди, оставленной в виде жертвы злым силам суеверными и богобоязненными странниками – туркменами-кумли, жителями пустыни. Кое-где встречались места, покрытые песком. На них росли черно-серые кусты саксаула да полынь. Солнце, хотя и осеннее, грело ещё достаточно сильно, слепило глаза. Оно, кстати, и было единственным движущимся предметом в однообразном, неподвижном, словно заколдованном, плоском царстве.

Николай, надвинув барашковую шапку на глаза, клевал носом или читал английский роман «Викфилдский священник» Голдсмита и восточные поэмы Байрона. Потом он, сам не замечая этого, засыпал. Затем снова поднимал глаза и как зачарованный смотрел в серо-голубую застывшую даль. Тогда Николай никак не мог понять, спит он или бодрствует. И ему вдруг начинало казаться, что пустыня – это овеществлённый сон природы, в неё, как в небытие, провалились целые цивилизации. Здесь спят под песком и щебнем древние мечети и буддийские монастыри с огромными памятниками почивающего сладким сном нирваны Будды, зороастрийские башни молчания персов-огнепоклонников и каменные жертвенники неведомых кочевников, целые эллинистические города и укромные, полные золотыми украшениями могилы всеми сейчас забытых, но когда-то знаменитых царей. Вскоре Николай, убаюканный мерным шагом верблюда, незаметно для себя вновь закрывал глаза, и этот сказочный сон, переходивший в явь, снова продолжался до бесконечности.

Их караван был небольшим, всего семнадцать верблюдов. Корабли пустыни шли не спеша, по три-четыре версты в час. Это непрерывное качанье и зловещая скука, которую на него стали наводить эти сны наяву, изводили жизнерадостного и здраво мыслившего капитана больше, чем ожидание предстоящей смертельной опасности. Он начал с нетерпением ждать, чтобы хоть что-нибудь произошло. И дождался на свою нетерпеливую молодую голову.

Когда их караван уже был где-то на полпути от Хивы, в редких кустах саксаула Николай заметил цепочки заячьих следов и решил поохотиться. Он расчехлил охотничье ружьё.

   – Что, зайца хочешь застрелить? – спросил его проводник, высокий туркмен Сеид, поглаживая свою короткую чёрную бородку и поблескивая весёлыми, чуть раскосыми карими глазами.

Николай уже мог вести простой разговор по-туркменски:

   – Хочу развлечься, Сеид, а то уж больно скучно целый день трястись на верблюде.

   – Пойдём, дорогой, помогу тебе, а то целый день будешь бегать – и всё без толку, ведь наши зайцы очень хитрые, – улыбнулся, показывая белые большие зубы, Сеид и, сделав повелительный знак тюякешам – погонщикам верблюдов – остановиться, пошёл между песчаными грядами, поросшими кустами саксаула и серебристой акации.

На песке виднелись стежки следов, которые оставили джейраны, лисы, тушканчики. Наконец попался заячий след. Охотники пошли по нему.

   – Нет, – вдруг остановился туркмен и, склонив набок голову, внимательно посмотрел на след, – этот заяц будет долго бегать. Его напугали. Видишь, след неглубокий, мелкий.

Они отправились дальше. Им опять попались заячьи следы, но Сеид отрицательно покачал головой.

   – Вот хороший заяц, – вдруг тихо проговорил он. – Он устал, хочет отдохнуть и поспать.

Сеид махнул рукой, и они молча стали красться по следу. Сеид остановился и прошептал, показывая вперёд:

   – Вон чёрный куст саксаула видишь, а потом верблюжья колючка? Там заяц, стреляй!

Николай всмотрелся и увидел под кустом жёлтую шерсть пустынного зайца. Он прицелился и уже готов был выстрелить, как вдруг в стороне от них громко хрустнул под чьей-то ногой сухой сук саксаула. Заяц вздрогнул и метнулся в сторону. Сеид выругался и угрожающе посмотрел в ту сторону, откуда раздался громкий звук.

   – Наверно, тюякеш за нами увязался, – проговорил Николай, опуская ружьё.

Сеид, ничего не отвечая, вдруг бросился в кусты саксаула и кого-то вытащил из-за песчаной гряды.

   – Ты чего здесь прячешься? – спросил он, придерживая за руку невысокую, стройную девушку-туркменку в тёмно-красной рубахе, цветных шароварах и головном уборе, очень похожем на русский кокошник, только вдвое побольше, расшитом серебром и нитями с нанизанными на них монетами. – Из-за тебя Мурад-бек зайца своего лишился.

   – Это лучше, чем своей головы, – ответила девушка, исподлобья смело разглядывая мужчин.

   – А ты кто такая? Почему говоришь загадками? – спросил её Николай.

   – Я – Гулляр. Сулейман-хан Меченый убил моего отца, мать и братьев. Я убежала. А теперь он сидит в засаде у колодца и ждёт.

   – Кого?

   – Вас, – коротко ответила девушка.

   – Дело плохо, – покачал головой Сеид. – Этот Сулейман-хан хуже бешеной собаки, такого жадного и подлого убийцу Каракумы ещё не знали. Всех людей режет, как баранов. Десять родов уже поклялись убить его за своих родственников, но он, как неуловимый шайтан, напьётся человеческой крови на караванных путях и снова уходит на юг в горы Копетдага, там его логово. И никто не знает, когда он снова выскочит оттуда.

   – А почему он зовётся Меченым? – спросил Николай.

   – У него шрам на правой щеке от глаза до подбородка.

   – Ого, не мой ли это хороший знакомец, с которым меня судьба уже столько раз сводит? – спросил себя капитан.

Он сделал вежливый жест рукой Гулляр, по привычке пропуская её вперёд, но девушке показалось, что он хочет схватить её. Она отпрыгнула, и в её руке сверкнул кинжал.

   – Кто притронется ко мне, тот умрёт! – выкрикнула она с вызовом.

Николай удивлённо уставился на неё, а потом рассмеялся.

   – Забыл совсем, что я на Востоке, – пробормотал капитан и добавил строго: – Иди за мной, женщина, – и быстро зашагал к своим верблюдам.

Сеид уже обогнал их обоих. Он сказал что-то тюякешам, и они стали быстро проверять оружие и подсыпать порох на полки в ружьях с очень длинными стволами. Когда Муравьёв и Гулляр подошли к верблюдам, девушка вдруг зашаталась и упала лицом в песок.

   – Что это с ней? – проговорил Николай и нагнулся.

Головной убор свалился с головы, чёрные густые длинные волосы заструились по плечам. Капитан, перевернув девушку и приподняв за плечи, только сейчас разглядел, что она очень красива.

   – Несколько дней не пила, – ответил Сеид и стал доставать свой кожаный бурдюк с чалом – смесью верблюжьего кислого молока и воды.

Как только девушка почувствовала у себя на губах влагу, она очнулась и судорожно стала пить. Через несколько минут она уже сидела на кошме в тени бархана.

   – Я поведу вас в обход, – сказала коротко. – Пойдём к мазару[25]25
  Мазар – мавзолей.


[Закрыть] Джафар-бея, а потом уже свернём к Хиве.

   – И далеко это идти? – спросил Николай.

   – Недалеко, дней шесть лишнего пути. Немножко по барханам, потом будет шор[26]26
  Шор – солончак.


[Закрыть], потом опять по барханам, а там уже будут кибитки хивинцев.

   – Хорошо объяснила, – проворчал себе под нос Николай, пытаясь по компасу определить то направление, куда их поведёт отважная девица. Выходило вроде на северо-восток.

   – Хочу, чтобы все вы знали, – проговорила Гулляр, серьёзно глядя на окружающих её мужчин в цветных халатах и чёрных барашковых шапках, – я невеста Тачмурада. Он щедро наградит тех, кто спасёт меня, и зарежет тех, кто посягнёт на мою честь.

   – Шайтан их всех забери, – проворчал Сеид, вставая с кошмы, – попались мы между двух огней.

   – О чём это он? – спросил Николай своего переводчика, маленького круглого армянина Петровича.

   – Плохо дело, ваше высокоблагородие, – закачал он головой и выпучил большие чёрные глаза. – Тачмурад – это один из самых известных разбойников во всех Каракумах от берегов Каспия до Хивы и Бухары. Он, правда, не такой зверь, как этот Сулейман-хан Меченый, который засел у нас на пути, и поговаривают, что Тачмурад не чужд благородства и даже помогает бедным, но разве можно верить этим слухам! Бандит и есть бандит! Ой, плохо, ой, плохо, – запричитал Петрович и стал посыпать свою большую круглую голову в зелёной тюбетейке песком, качаясь из стороны в сторону.

   – А ну прекрати, – одёрнул его Николай, – бери вот ружьё и будь мужчиной.

   – Да разве ружьё поможет, если на нас эти головорезы нападут?! И зачем я в эти Каракумы согласился идти, ведь здесь народ же совсем дикий, чуть что – каждый за свой пчак[27]27
  Пчак – туркменский нож.


[Закрыть] хватается. Ох, люди! Ох, люди! – качал головой Петрович, вешая на плечо ружьё, на которое посматривал с опаской: а вдруг выстрелит?

А тем временем Гулляр уже уселась на переднего верблюда, и караван свернул с протоптанного столетиями караванного пути в девственные пески на северо-восток, как по компасу определил въедливый во всём, что касается службы, капитан гвардейского генерального штаба. Он тем временем проверил уже кавалерийский штуцер, засунул пистолеты за кушак и попробовал, хорошо ли вынимается шашка из ножен.

3

Тем временем как караван Муравьёва всё глубже забирался в самые дикие и непроходимые места Заунгузских Каракумов, Сулейман-хан Меченый, беспощадно вырезав всё стойбище туркмен-текинцев у колодца Ортакуи, славящегося чистой, сладкой водой, нетерпеливо ждал теперь, когда же ему в лапы сам придёт со своим караваном этот проклятый русский, который изуродовал ему лицо в Тифлисе, а затем сорвал все его честолюбивые планы в коротком бою в Персии. Кровожадный бандит, давно уже превратившийся в изверга-отщепенца, не связанного ни с одной семьёй или родом, что было просто патологической редкостью для Востока тех лет, в своих садистских мечтах представлял во всех подробностях то, как будет сдирать с живого кожу с этого русского. В разгар его сладостных мечтаний главарю разбойников доложили, что к колодцам приближается караван, но только не со стороны моря, а с полуденных стран, юга.

   – Это ещё что за сюрпризы? – прорычал Сулейман, приподнимаясь с кошмы. Он отдыхал после сытной трапезы в одной из юрт уничтоженного им рода. – И большой караван?

   – Сорок верблюдов, хан, – почтительно ответил рослый курд в драном халате и грязно-коричневой чалме.

   – А сколько человек с ними?

   – Двадцать четыре вместе с погонщиками.

   – Убейте их всех, – махнул рукой Сулейман-хан, – а верблюдов развьючить аккуратно и хорошо напоить, они нам ещё понадобятся.

Курд убежал, а главарь повернулся на другой бок. Он так уже пресытился кровью, что ему было просто скучно смотреть на новые убийства, а тем более резать людей самому. Вот если бы там был его русский, то это уж совсем другое дело! Сулейман вновь задремал.

Проснулся от едкого и резкого запаха дымящихся чуть ли не у него под носом стеблей травы гармалы, или травы дервишей, как её прозвали в народе.

«Что за чёрт?» – подумал Сулейман-хан и, еле продрав глаза спросонья, уставился на странную, длинную и худую фигуру, вихляющуюся у него перед глазами у входа в юрту.

Это был оборванный дервиш, размахивающий половинкой кокосовой скорлупы, подвешенной на медной цепочке, откуда выползала голубая ленточка дыма.

   – Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, – кричал он и кривлялся как бешеный, – подайте на пропитание верному последователю суфийского ордена накшбандийцев! Совершите же богоугодное дело, и это зачтётся вам на небесах.

   – Откуда свалился на мою голову этот припадочный? – спросил главарь одного из своих подручных.

   – Этот святой человек шёл вместе с караваном.

   – Так почему же он ещё жив? – прорычал Сулейман-хан, поднимаясь.

   – Как можно? – с ужасом уставились на главаря соратники, забрызганные ещё не запёкшейся кровью своих жертв, убитых всего несколько минут назад. – Разве уже родился на свете такой святотатец, который бы смог поднять руку на дервиша? Среди нас такого нет.

   – Идиоты, стоит только какому-нибудь проходимцу нарядиться в лохмотья, подымить у вас под носом этой травкой и проорать несколько слов из Корана – и вы уже уверены, что это святой человек! – Сулейман-хан выхватил кинжал и замахнулся им на дервиша.

Бандиты зажмурились от ужаса и окаменели. На их глазах должно было случиться жуткое святотатство. Но дервиш перестал кривляться и спокойно посмотрел в глаза Сулейман-хану.

   – Тебе привет от Мирзы-Безюрга, – проговорил негромко по-персидски. – Вот это от него, – и дервиш что-то протянул главарю.

Тот, совершенно опешив, уставился на худую, грязную руку, в которой блеснула половинка золотой монеты.

   – Проходи, святой человек, – проговорил Сулейман-хан, убирая кинжал в ножны, делая шаг в сторону и вежливо придерживая откинутым полог у входа. – Ну, что стоите? – закричал он вдруг своим подручным. – Несите воды для омовения и режьте барана. Гость будет отдыхать в моей юрте.

Бандиты заволновались. На их глазах свершилось чудо. Аллах мгновенно вразумил святотатца. Воистину всесилен божественный Вседержитель, милостивый, милосердный! Все кинулись в разные стороны. А Сулейман-хан, оставшись один на один в юрте с дервишем, достал из потайного кармана свою половинку монеты и приложил её к той, что получил минуту назад. Они совпали.

   – Рад приветствовать посланца могущественного каймакама, – проговорил почтительно главарь бандитов. – Не знаю, как вас звать, уважаемый?

   – Зовите меня Хидыр-ага, – спокойно, даже чуть надменно ответил пришелец и уселся на роскошный текинский ковёр рядом с хозяином. – Я представляю интересы как Мирзы-Безюрга и Аббаса-мирзы, так и Английского королевства. Ну как, вам ещё не удалось поймать этого русского тайного посла, Николая Муравьёва? – Майор Бартон тяжёлым взглядом посмотрел на туркмена, и отпетый убийца услужливо улыбнулся в ответ.

Сулейман-хан почувствовал, что приобрёл нового могущественного хозяина.

4

Пять долгих дней шёл, ведомый отважной девицей Гулляр, караван по горячим бугристым пескам, поросшим кое-где полынью, саксаулом и верблюжьей колючкой, по ровным, как стол, растрескавшимся глиняным, исполинским высохшим лужам – такырам, на которых можно было увидеть изредка только большие кучи земли – гнезда крупных рыжих муравьёв, по пухлым белым подушкам солончаков, осторожно обходя заманчиво обросшие по краям изумрудными и ярко-пунцовыми, как созревший помидор, растениями солёные жаркие грязевые топи, куда мог провалиться с головой не то что человек, а целый длинноногий верблюд. И наконец они решили остановиться у древнего, полуразрушенного мазара – мавзолея старинного подвижника истинной веры, учёного и святого человека шейха Джафар-бея. Сложен он был из местного серого пористого ракушечника. Прямоугольной формы, с довольно высоким полукруглым сводом, он был виден издалека. Приблизившись к нему, путники различили теснящиеся рядом скромные могилы с каменными надгробиями. На них затейливым арабским шрифтом выведены были различные надписи и рельефно изображено всяческое имущество покойников – от плёток и сапог до верблюдов, а на одной плите Николай даже нашёл изображение русского самовара. Вокруг могил росли чахлые кустики саксаула и песчаной серебристой акации, увешанные тряпочками – символическими приношениями проезжающих мимо путников.

Осыпавшиеся с тихим шумом, похожим на шёпот, стены когда-то оштукатуренного мазара были все сплошь исписаны на различных языках с просьбами о помощи или благодарениями. В прямоугольной нише лежала горстка медных монет – скромные подношения. В проломах стен тихо колыхались метёлки тростника. По серым, как сухая халва, руинам бегали юркие чёрные жучки. Пыльные ящерицы шныряли в бесчисленных дырах и трещинах. Кое-где встречались известковые шары скарабеев. А вокруг непрекращающиеся ветры пустыни обнажили среди песка и камней цветные, покрытые голубой майоликой и глазурью, черепки битых сосудов, редкие бусинки из бирюзы и сердолика, таинственно мерцающие в лунные безмолвные ночи. Сквозь редкие ветви саксаула виднелись неподалёку развалины глинобитной крепости. У подножия холма, на котором возвышался мазар, находился глубокий колодец. Над ним вился столбик каких-то мошек.

Лагерь разбили прямо здесь, у колодца.

   – Нечистое место, – проговорил, недовольно поглядывая на могилы, Сеид – караван-баши и проводник в одном лице.

   – Почему нечистое? – спросил удивлённо Николай.

   – В брошенных домах и забытых мавзолеях поселяются духи, которых лучше оставить в покое, – неохотно ответил караван-баши.

Но сейчас путники больше опасались живых разбойников, чем неприкаянных душ давно почивших вечным сном покойников. Николай с интересом рассмотрел устройство колодца. Чтобы не осыпались глина и песок, он был обложен изнутри толстыми стволами саксаула. По краям чуть возвышающегося над поверхностью «сруба» было вбито два кола, на их перекладине укреплено деревянное колесо с жёлобом. На него один из погонщиков верблюдов накинул длинный шерстяной аркан, к концу которого был привязан кожаный мешок – бурдюк вместимостью не менее трёх-четырёх вёдер. Воды в колодце оказалось мало, её слой не достигал и полуметра, но она была пригодна для питья, хотя и солоновата.

Вскоре стало темно, только на западе ещё багровела полоска неба. Какое наслаждение было растянуться на кошме у потрескивающего костра и, вдыхая приятный дымок горящего саксаула и подставляя лицо ночному свежему ветерку, пить и пить пиалу за пиалой кисловатый чал, а потом есть каурму – горячую баранину, нарезанную тонкими длинными кусочками и обжаренную в кипящем сале, запивая её зелёным чаем. После еды Николай закурил трубку и занялся своими записями. Он вёл подробный дневник, по звёздам приборами определял широту и долготу места, где они остановились, чтобы потом составить карту этой части Каракумов и пути через них к Хиве.

Рядом с ним у соседнего костра тюякеши тоже пили зелёный чай с ржаными лепёшками и каурмой. Затем один из них взял двухструнный дутар и, подыгрывая сам себе, запел заунывную песню. Все туркмены замерли с наслаждением, слушая его. И когда певец после надрывного речитатива вдруг перешёл на визгливое «и-и-и-и», все восторженно закричали:

   – Ай, варахелла! – что означало «молодец».

   – О чём эта песня? – спросил Николай сидящую неподалёку Гулляр.

   – Трудно сказать, – ответила она, – о любви, о разлуке...

   – Скучает, наверное, по молодой жене, которую оставил в становище на берегу моря, – предположил Николай благодушно.

Туркменка опустила голову, хмыкнула себе под нос и покраснела. По восточным понятиям это был, наверно, слишком вольный разговор.

   – А кому ты передавала послание четыре дня назад, когда мы встретили чабанов? – перевёл разговор на другую тему капитан. Он заметил, как девушка не только разговаривала со встретившимися туркменами, но и передала им какой-то ремешок, на котором были навязаны затейливые узелки.

   – От Мурад-бека ничего не скроется, – ответила с уважением Гулляр. – Это послание к родственникам Тачмурада... Не нравится мне эта тишина. – Девушка посмотрела пристально в мрачную даль. – Я чувствую, Сулейман-хан где-то рядом.

   – Ну, Гулляр, это тебе только кажется, – проговорил Муравьёв, но и сам внимательно всмотрелся в темноту.

Вдруг в ночи раздался истошно-заунывный вой шакалов.

   – Вот, слышите? – подняла смуглую худую руку с серебряными кольцами на пальцах девушка.

   – Чего ж тут особенного? – проговорил Николай. – Шакалы воют.

   – Дело в том, что шакалы так далеко в пустыню не заходят, тем более в начале осени, – проговорил мрачно сидящий у костра проводник Сеид. – Гулляр права, здесь что-то нечисто. Надо укрепить лагерь. – Караван-баши встал и приказал погонщикам верблюдов сложить тюки в виде заграждения вокруг костров.

Вскоре по углам импровизированной крепости застыли часовые с ружьями. Николай часто просыпался ночью и всё время видел их силуэты в косматых барашковых шапках на фоне звёздного неба. Но ночью ничего не случилось. А утром всех захватила обычная суета. Верблюды ревели, недовольные, что на их спины снова взваливали тюки, тулуки с водой, залезали так надоевшие им всадники; тюякеши кричали друг на друга, бегали по становищу, проверяя, не забыли ли чего. Так что все очень поздно спохватились, когда к ним уже вплотную подскакали всадники с кривыми саблями наголо. Они рубили с размаху сверкающими на утреннем солнце клинками ничего ещё и не понявших погонщиков верблюдов, с визгом проносились по лагерю, потом осаживали резвых полудиких коней почти на полном скаку, разворачивались в одно мгновение и снова неслись за разбегающимися во все стороны караванщиками.

Николай ещё не успел сесть на своего верблюда, и как только услышал дикий визг нападающих, взял его за верёвку, привязанную к большому кольцу, продетому кораблю пустыни в нос, и, прикрываясь недовольно ревущим животным с одной стороны, а с другой отмахиваясь от нападавших штуцером с насаженным штыком, стал отступать к мазару. К нему присоединились несколько уцелевших погонщиков верблюдов. Вскоре небольшая группка во главе с Муравьёвым добралась до мазара и заняла в прямоугольном здании круговую оборону. У нескольких проломов в стенах капитан поставил туркменов с ружьями, сам же с двумя молодыми парнями с кинжалами и шашками в руках занял позицию у входа в мавзолей.

   – Сдавайся, неверная собака! – послышался крик одного из нападавших.

Он спешился и быстро пошёл к мавзолею, размахивая саблей. Николай всмотрелся: это был именно тот «горец», которого он угостил ударом кинжала в Тифлисе и который угрожал ему в Тебризе.

   – Сулейман-хан Меченый собственной персоной, – проговорил Муравьёв с насмешкой, – сейчас ты получишь от меня ещё один подарочек.

Капитан прицелился и выстрелил. Сулейман-хан зашатался и рухнул на песок. Он схватил себя за левое плечо, визжа от боли, приподнялся и заорал своим подручным, показывая окровавленной рукой на мавзолей:

   – Убейте их!

Но тут же раздался громкий, сразу видно привыкший командовать голос, который по-туркменски и по-персидски приказал:

   – Русского не трогать! Кто возьмёт его живым, получит сто туманов золотом!

Это майор Бартон взял в свои руки управление боем. Разбойники, воодушевлённые суммой награды, ринулись к серым развалинам, откуда гремели редкие выстрелы. Через пятнадцать минут ожесточённая схватка в мавзолее закончилась. Связанного чёрным арканом Николая по трупам убитых бандитов и погонщиков верблюдов приволокли к сидящему на кошме в тени бархана, неподалёку от мавзолея, Сулейману-хану с перевязанным плечом и стоящему рядом майору Бартону.

   – Ну, неверная собака, теперь ты у меня в руках! – зарычал Сулейман-хан и выхватил кинжал.

   – Погоди, – сказал повелительно майор Бартон, одетый, как рядовой туркмен, в синий поношенный халат, красные чарыки[28]28
  Чарыки – мягкие сапожки.


[Закрыть] на ногах и в барашковую шапку на голове.

Он рукой остановил главаря бандитов, морщащегося от боли в плече.

   – Месье Муравьёв, – обратился англичанин к капитану по-французски, – я хотел бы с вами поговорить наедине.

   – О чём же со мной хочет поговорить майор армии Его Величества английского короля Георга майор Бартон? – спросил по-английски Николай.

   – Вы меня узнали? Ха-ха-ха! – рассмеялся Бартон. – У вас намётанный глаз и профессиональная память. И вправду, мы с вами встречались на обеде, который генерал Ермолов давал английскому посланнику и офицерам Ост-Индской компании в Тебризе три года назад, когда он посетил сей славный город со своим сильно нашумевшим по всему Востоку посольством.

   – В хорошей же компании я застаю вас, майор, на этот раз, – проговорил Муравьёв, – неужели вы спелись с этим грязным бандитом?

   – Я ни с кем, как вы выражаетесь, не спелся, – небрежно махнул рукой англичанин, – просто этот славный воин временно работает на меня.

   – Этот славный воин шесть дней назад вырезал целый ни в чём не повинный туркменский род, – сказал с негодованием капитан, – вы хоть осознаете, кто прислуживает вам и как к этому отнесётся местное население?

   – Давайте не будем говорить о пустяках. – Бартон похлопал по плечу связанного арканом русского офицера. – У нас есть темы более интересные и важные как для нас, так и для наших правительств, которые мы представляем среди этих дикарей. Пойдёмте в мавзолей, мне надо с вами переговорить с глазу на глаз.

И англичанин увёл Николая в полуразвалившееся здание, откуда бандиты уже выволокли убитых туркменов и своих товарищей. Оставшихся в живых раненых добивали кинжалами.

   – Послушайте, я не буду объяснять вам вашего положения, я думаю, вам понятно и без моих комментариев, что ваша жизнь висит на волоске, – начал Бартон, как только они оказались одни. – Поэтому я предлагаю вам прямо в лоб, без экивоков и красивых, льстивых фраз: соглашайтесь работать на нас, и вам не только будет гарантирована жизнь, но и успешная карьера у себя на родине, да к тому же богатство, ведь наше правительство не скупится, когда дело касается интересов нации, тем более здесь, на Востоке, на переднем крае борьбы за брильянт в короне нашей империи – Индию.

   – Откуда вы взяли, что мы, русские, заримся на вашу Индию? – спросил, иронично улыбаясь, Муравьёв. – Вы что, верите во всю эту чушь о русских происках на Востоке, которую плетут ваши же газетчики?

   – Ха-ха-ха! – рассмеялся громко англичанин. – Если бы русских не было, то их стоило бы выдумать, говорит один из моих друзей, служащий в руководстве Ост-Индской компании. Ведь надо же как-то оправдывать те затраты на безопасность наших колоний здесь, в Азии, да и новые проще захватить, прикрываясь маской защищающегося от нападения кровожадного русского медведя. Так что решайтесь, спасайте свою жизнь! Я ведь всего-то прошу взамен, чтобы вы несколько раз в год, если у вас не будет настоящей информации, просто что-нибудь выдумывали о захватнических планах генерала Ермолова, лелеющего страшные планы похода на Индию. Ведь за эти химеры мы вам будем отлично платить, да к тому же вы будете жить, жить! Вслушайтесь в это слово. Вы ведь совсем ещё молод, у вас вся жизнь впереди. Неужели вы предпочтёте жуткую позорную смерть здесь, в песках, от руки подонков рода человеческого? Ну подумайте же, ведь о вашем подвиге просто никто не узнает, а я постараюсь очернить ваше имя в глазах вашего командования, уж поверьте мне, мы это умеем делать со строптивцами, чтоб другим, более благоразумным, была хорошая наука.

   – Я предпочитаю не позорную смерть, а сохранить честь офицера и дворянина, – проговорил Николай, посмотрев в глаза англичанина серо-стальным спокойным взглядом. – И никто на свете не сможет очернить моё имя, кроме меня самого, а я никогда этого не сделаю.

Майор Бартон весь как-то подобрался и проговорил, чеканя каждый слог:

   – Я был высокого мнения о вас, капитан Муравьёв, и до этой нашей личной встречи, ну а теперь я могу сказать просто, что вы джентльмен. Но на войне как на войне. – Англичанин вздохнул и пожал плечами. – Может, у вас есть какое-нибудь последнее желание?

   – Глоток виски мне не помешал бы, это уж точно, – пошутил Николай.

Бартон полез за пазуху и достал плоскую фляжку.

   – Это единственное, что я могу для вас сделать, – сказал он, поморщившись, и приложил фляжку ко рту русского офицера.

На всю жизнь запомнил Муравьёв вкус этих нескольких глотков виски. А майор убрал пустую фляжку и вышел прямой деревянной походкой, как будто проглотил длинный шест. Через несколько мгновений в мавзолей ворвались бандиты во главе с Сулейман-ханом. Они начали срывать одежду с Николая, а потом вздёрнули его за ноги вверх, перекинув верёвку за деревянное стропило мавзолея. И тут все бандиты расступились. К висящему на аркане русскому офицеру подошёл Сулейман-хан. Он вынул кинжал из ножен и с садистским удовольствием поднёс клинок к горлу жертвы. Николай с каменным лицом смотрел в глаза палачу.

   – Нет, неверный пёс, я тебя сразу не зарежу, – проговорил Сулейман-хан, криво улыбаясь. – И не надейся на это. Ты у меня долго помучаешься. Я с тебя живого кожу сдеру, а ты на это посмотришь.

Он поднял кинжал, но не мог дотянуться до щиколоток ног русского, откуда и хотел начать сдирать кожу.

   – Почему так высоко подвесили? – крикнул главарь бандитам. – А ну опустите пониже.

Кто-то кинулся выполнять приказание, и тут вдруг раздался выстрел. Курд в грязной коричневой чалме, возившийся с верёвками, опутывавшими русского офицера, упал с раздробленной пулей головой. Николай, болтающийся под потолком кверху ногами, с трудом различал, как по мавзолею начали метаться какие-то люди. Слышались выстрелы, раздавался крик борьбы, смертельные хрипы умирающих. Краем глаза Муравьёв заметил, как Сулейман-хан выпрыгнул в один из проломов в ветхой стене мазара. Потом глаза капитана стала застилать кровавая дымка. Кровь всё больше притекала к голове.