Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Часть шестая
БОРЬБА ЗА БОСФОР

ГЛАВА 1

1

тром 30 октября 1832 года генерал Муравьёв ехал в громоздкой дворцовой карете по Невскому проспекту. Было сыро и туманно. Как всегда в этот час, вокруг суетился пёстрый люд. Но Николай Николаевич не обращал внимания на окружающих. Он задумался, глядя на мокрые жёлто-белые фасады одинаковых петербургских домов. Генерал ехал на встречу с царём, поручившим ему ответственнейшую миссию на Востоке.

Двадцать один год назад он, молоденький прапорщик, бегал по этим улицам, мечтая о военных подвигах и блестящей карьере. Прошли годы, и казалось, он всего достиг. Ему нет и сорока, а он уже командует дивизией и представлен к званию генерал-лейтенанта. Навоевался тоже вдосталь. В войне с Наполеоном прошёл от Москвы до Парижа. Сражался и с персами, и с турками, и очень даже успешно: получил генерал-майора в тридцать три года за блестящие действия против персов. За одну войну с Турцией был награждён Георгиевскими крестами дважды – четвёртой и третьей степени, что было большой редкостью. Воевал генерал и в Польше, где тоже отличился.

Муравьёв вздохнул, вспоминая прошедшие годы.

«Чины и награды – не самое важное в жизни, – думал он, покачиваясь в карете. – Что толку, что меня знает вся Россия по отчаянно смелой поездке к хивинскому хану или по победам над турками? Это, конечно, греет душу, но почему грусть всё время сжимает моё сердце?»

После того как Николай Николаевич похоронил молодую жену два года назад, умершую во время родов, он ни разу не улыбнулся. Ранняя седина посеребрила волосы. Глубокие складки перерезали лоб и щёки. Генерал, мрачно глядя в окно кареты, почувствовал, как мягкие, чуть тёплые осенние лучи солнца скользнули по лицу. И вдруг вспомнил тот далёкий весенний день в саду дома Ахвердовых, когда мокрый Давидчик Чавчавадзе прибежал после своего знаменитого прыжка в реку с моста. Какие они тогда были беззаботно-весёлые! Как озорно смеялись в беседке, увитой виноградными лозами, его жена, Сонюшка, уже носящая под сердцем дочку, и прелестная, как только что распустившийся цветок, Нино Чавчавадзе. Прошло всего несколько лет, и нет в живых Сони, а Нина уже стала вдовой, похоронив в верхней части Тифлиса, на горе Святого Давида, своего знаменитого мужа, Александра Сергеевича Грибоедова, растерзанного мусульманскими фанатиками в Персии в 1829 году.

«...И для чего пережила тебя любовь моя?» – вспомнились генералу слова на могильной плите драматурга и дипломата.

Глаза Николая Николаевича увлажнились, и он незаметно для себя самого улыбнулся печальной осенней улыбкой; в воспоминаниях, как и в жизни, грустное и радостное перемешивалось, наплывая одно на другое.

«Надо жить, служить Отечеству, воспитывать дочку и заниматься любимым делом», – пронеслось у него в голове. И тут понял, что, несмотря на своё недовольство петербургскими чинушами из министерства иностранных дел, рад, что ему поручили такое сложное и ответственное дело, рад, что снова окажется на любимом Востоке.

Он взглянул на кроны с полуоблетевшей листвой, мимо которых проезжала карета. Выглянувшее из-за туч солнце, словно прощаясь с очередным днём своей жизни, неярко осветило их. И вдруг среди причудливого переплетения листвы и веток Николай увидел лицо покойной жены. Она ласково и грустно улыбалась.

«Не тужи, Коленька, – услышал её тихий голос. – Будь осторожен там, в Турции, я ведь тебя знаю, отчаянная ты моя головушка, в самое пекло полезешь... – голос её затихал, словно удаляясь, – живи, Коленька, живи, милый, а какая жизнь без радости». Только нашу дочку, Наташеньку, не забывай...» – принёс ветерок еле слышимые слова.

Муравьёв очнулся от внезапно нахлынувших грёз, пристально вгляделся в кроны мелькавших за окном деревьев, но солнце уже скрылось и сырая туманная мгла заволокла всё кругом. Генерал откинулся на сиденье и задумался.

«Судьба моя, как всегда, совершенно непредсказуема!»

Ведь он только хотел забрать из Петербурга свою малолетнюю дочку, воспитывавшуюся у родственников, и отвезти на юг в Тульчин, где дислоцировалась его дивизия, но тут пришло неожиданное повеление царя: генерал Муравьёв посылается с особой военно-дипломатической миссией на Восток. Николай Николаевич встретился с министром иностранных дел, живым, маленького росточка Карлом Васильевичем Нессельроде, который, как всегда, давал уклончивые ответы на прямые вопросы генерала, только иронично улыбаясь уголками большого рта и пристально взглядывая на собеседника из-под круглых стёкол очков в серебряной оправе.

Поначалу Муравьёв был недоволен. Ему поручали поехать на Ближний Восток, где сейчас разгорелась кровопролитнейшая война между султаном Османской империи и его вероломным подданным, египетским пашой Мухаммедом-Али. Войска паши уже захватили Палестину и Сирию и теперь уже были в Анатолии, буквально в нескольких переходах от Босфора. Ему навстречу вышло довольно многочисленное войско султана, но все были убеждены, что оно не сможет противостоять отборным египетским войскам, во главе которых стоял талантливый полководец, сын мятежного владетеля Египта Ибрагим-паша. В этой катастрофической для султана ситуации Николай Первый, единственный из глав великих держав, подал руку помощи турецкому владыке. Генерал Муравьёв должен посетить султана, Мехмеда Второго, убедить его в искренности намерений русского императора оказать ему всяческую помощь вплоть до военной и побыстрее отплыть в Египет, где необходимо встретиться с Мухаммедом-Али и заставить его прекратить военные действия.

– Всего-то?! – ворчал себе под нос Николай Николаевич. – Остановить зарвавшегося египетского пашу одними словами, не имея за собой даже одного пехотного батальона? Я что, волшебник, что ли? И при этом Нессельроде ещё наставляет меня говорить с египтянином подчёркнуто миролюбиво, ни в коем случае не начиная с угроз.

Карета подъехала к одному из подъездов Зимнего дворца. Вскоре Муравьёв уже входил в просторный, памятный ему ещё по прошлой встрече с покойным ныне Александром Первым, кабинет. Новый его хозяин встретил Николая Николаевича стоя посреди просторной комнаты. Генерал с интересом взглянул на императора и доложил о своём прибытии. Царь с холодно-величественной миной на беломраморном лице с греческим профилем предложил Муравьёву присесть. Сам же стал ходить по роскошному персидскому ковру, расстеленному посреди кабинета, чётко и громко, по-военному, давая инструкции посланнику на Ближний Восток. Николай Николаевич смотрел на вышагивающего перед ним высокого и прямого, как палка, царя, одетого в простой зелёный сюртук без эполет, и слушал.

   – Я хочу показать султану мою дружбу, – говорил с апломбом уже уверовавший в свою непогрешимость и высокий государственный ум царь, выкатив оловянные глаза и рубя воздух в такт словам ладонью правой руки. – Надобно защитить Константинополь от нашествия Мухаммеда-Али. Завоевание Турции этим египетским проходимцем могло бы, с возведением нового лица на престол турецкий, возродить новые возможности в сем упадающем царстве и отвлечь внимание й силы наши от дел в Европе. Потому меня особенно занимает удержание султана на колеблющемся троне его.

Царь остановился, повернулся на длинных, худых ногах к генералу и добавил, глядя прямо в глаза собеседнику:

   – И помни, как можно более вселять султану доверия, а египетскому паше страха! Будь прост в обхождении и решителен, от сего зависит успех дела.

Весь разговор не занял и получаса. А через несколько дней, получив письмо государя султану, Муравьёв покинул Петербург. Он стремительно нёсся на перекладных на юг. Надо было спешить, иначе можно было не застать турецкого султана Мехмеда Второго в своей столице живым и здоровым. Нравы мятежного египетского паши были хорошо известны всему свету. Двадцать один год назад Мухаммед-Али пригласил на пир несколько сот мамелюков, прежних хозяев Египта, и приказал их вырезать всех до единого. Такая же страшная участь нависла и над родом османского султана.

2

А пока русский генерал спешил на берега Босфора, в самой столице Османской империи жизнь текла так же неспешно, как и обычно, как будто огромная египетская армия и не угрожала вот-вот вступить в её предместья. Осень в Стамбуле в 1832 году выдалась жаркой и сухой. Правда, с Чёрного моря ветер изредка приносил серые тучи и начинал накрапывать дождик, но быстро затихал. Казалось, что капли не долетали до земли, а высыхали в жарком воздухе, превращаясь в сиреневую дымку, которая обволакивала остроконечные верхушки минаретов и тёмно-зелёных траурно-величавых кипарисов, серо-белые купола мечетей. Но вскоре вновь налетал раскалённый ветер из пустынь Малой Азии, и небо над городом становилось опять белёсо-голубым, словно выцветший на солнце шёлк.

В это осеннее, по-стамбульски жаркое утро, как всегда, над городом летали чайки. Они стремительно, с громким гортанным криком проносились и над черепичными крышами домов, выстроившихся вдоль широкой улицы Пера, где расположились консульства и посольства многих стран вперемежку с европейскими гостиницами, ресторанами и модными магазинами. Здесь было шумно. И в чуть приоткрытые деревянные зелёные ставни окон номера люкс отеля «Париж» бесцеремонно доносилось громыхание колёс карет и телег о булыжную мостовую, цоканье подкованных лошадиных и ослиных копыт, пронзительные выкрики уличных торговцев.

– Чёрт побери, Натали, – прорычал по-французски остролицый мужчина с пышными рыжеватыми бакенбардами, в которых запутались белое пёрышко, кусочек табака и длинный белокурый женский волос, – чёрт побери, Натали, – повторил он хрипло, – мы вчера что, шампанское мешали с коньяком?

Обладатель столь внушительного волосяного покрова на грязно-серых щеках и крупного сизого носа с трудом оторвал тяжёлую, как пушечное ядро, голову от подушки и посмотрел мутными глазами на тонкий луч света, прорезающий насквозь обширную спальню и невыносимо ярко отражающийся в большом зеркале, висевшем напротив кровати. В тёмном зеркальном омуте мягко вырисовывались два тела, полуприкрытых измятыми простынями.

   – И с коньяком тоже, – раздался в ответ густой, низкий женский голос.

Его обладательница отбросила ногой простыню, откинулась на спину и потянулась всем красивым и сильным телом так естественно и свободно, словно это была львица в покорной ей африканской саванне, а не белокурая, с нежнейшей кожей и огромными, потемневшими от вчерашней пьянки глазами примадонна итальянской оперы, Натали Васильева, превратившаяся благодаря таланту, сильному характеру и полной неразборчивости в способах достижения целей за пять лет скитания по Европе в оперную диву первой величины.

   – Налей-ка мне, мой медвежоночек, коньячку, – властно проговорила она и снова потянулась, хрустнув аппетитными косточками.

«Медвежоночек» с трудом поднялся и начал, тяжело сопя, возиться около столика, на котором стояли и валялись в беспорядке бутылки, бокалы и вазы с фруктами и восточными сладостями. Его длинное, далеко не атлетического сложения тело, заросшее рыжеватыми волосами, мягко покачивалось в полумраке спальни.

   – Коньяка не осталось, – прорычал он. – Хочешь «Бордо»?

   – Давай, – ответила Натали, стараясь говорить короткими фразами, ибо каждое слово гулом и болью отдавалось у неё в мозгу, словно в большом треснутом колоколе.

Рыжеволосый «медвежоночек» подал женщине налитый до краёв бокал и плюхнулся в постель.

Вино явно помогло даме справиться с недомоганием – щёки зарумянились, глаза вновь обрели васильковый цвет.

В дверь номера постучали.

   – Вам письмо! – прокричал за дверью мальчишеский голос.

   – Просунь под дверь и пошёл вон, – ответил мужчина, морщась.

В комнате вновь наступила тишина. Тонкий солнечный луч уже подобрался к подушкам. В нём грациозно кружились пылинки, испуганно вспархивающие от малейшего дуновения. Мужчина, покряхтывая, тяжело встал с кровати и босиком направился по прохладному мраморному полу к двери. Здесь он нашёл длинный, из голубоватой бумаги конверт. На нём было написано витиеватым писарским подчерком с жеманными финтифлюшками: «Господину поверенному в делах французского королевства при дворе султана Жаку-Эдуарду Варенна». Подписано письмо было Ахмед-пашой, начальником гвардии султана. Письмо на довольно приличном французском приглашало посетить его летний дворец.

   – Натали, хочешь осмотреть летний дворец Ахмед-паши?

   – Не хочу, – ответила примадонна и, сверкнув красивым голым задом, отправилась в ванную комнату.

   – Послушай, Натали, – проговорил Жак, входя в ванную, – тебе нужно заводить полезные связи. А начальник гвардии султана здесь очень влиятелен. Это важно для нас в тот момент, когда Ибрагим-паша со своими египтянами вот-вот подойдёт к городу. От того, на чью сторону встанет этот вельможа, зависит судьба Турецкой империи и равновесие сил в Европе.

   – Я так и думала, что ты пристанешь ко мне с каким-нибудь занудством, – недовольно поморщилась певица, потягиваясь в ванне, и плеснула в вытянутую физиономию француза пригоршню воды с ароматной пеной. – Судя по тому, что он тебя приглашает, этот Ахмед-паша и так на твоей стороне, а значит, и за египтян, которых вы так нахально поддерживаете. Так чего же и мне ещё суетиться?

   – Э, дорогая, – поучающим тоном заговорил французский дипломат, – с нужными людьми надо работать постоянно, а не от случая к случаю. Тем более с человеком такого уровня. Это ведь не какой-нибудь подкупленный камердинер. Здесь необходимо установить постоянную дружескую связь, которую надо поддерживать неустанно.

   – И поэтому ты хочешь, чтобы я установила постоянную любовную связь с этим высокопоставленным обормотом в феске, щеголяющим, как и все эти паши, в жутких жёлтых ботинках? – брезгливо оттопырив губки, спросила примадонна, плескаясь в ванне.

   – В данном случае ты ошибаешься, – улыбнулся француз. – Ахмед-паша предпочитает мальчиков. Но ему польстит знакомство с известной артисткой, тем более и у турок итальянская опера начинает входить в моду. Сам султан с удовольствием её слушает.

   – Господи, в такую жару тащиться невесть куда и только для того, чтобы поддерживать равновесие в Европе, – ворчала Натали.

   – А как же ты думала, дорогая? Тебе разве наше правительство платит деньги за то, чтобы ты пила литрами шампанское и ничего не делала? – Глаза поверенного угрожающе блеснули, и он смахнул с густых бакенбард ароматную пену.

   – Да чего там это твоё правительство мне платит?! – презрительно махнула рукой Натали. – Всего-то пять платьев из Парижа выписала – и все денежки закончились.

   – О, неблагодарная! – взвыл, как трагический актёр, французский дипломат. – А драгоценности, которыми ты увешана, как новогодняя ёлка игрушками? Они что, из твоих оперных гонораров?

   – Ну до чего же вы, французы, жмоты. Никак не могут успокоиться, что расстались с этими побрякушками, – махнула рукой певица. – А то, что я выведала во время моих гастролей в Лондоне все планы этого виконта Пальмерстона о Бельгии и Турции и выложила их вам на тарелочке, это что же, не стоит тех паршивых брильянтов, которые вы мне подарили? Да без меня вы, лягушатники паршивые, никогда бы не спелись с этими любителями пива и бифштексов.

   – Наше «сердечное согласие» с англичанами было установлено прежде всего усилиями такого выдающегося дипломата, как Талейран. Он блестяще выполняет миссию посла нашего королевства в Лондоне, – с придыханием проговорил Жак Варенна о своём кумире. – Ну и твоя информация о планах министра иностранных дел Англии нам, конечно, тоже помогла, но разве можно сравнить твоё подслушивание и копание в портфеле Пальмерстона с гениальными дипломатическими комбинациями Талейрана!

   – Да этот ваш хромоногий сластолюбец может только взятки брать и щупать молоденьких артисток, больше он ни на что уже и не способен, – проворчала недовольно Натали. – Нет, надоели вы мне, жлобы французские. Обращусь-ка я лучше к англичанам. Они лапочки и ценят женскую красоту.

Натали вдруг встала во весь рост в ванне и запела прекрасным сопрано «Боже, храни короля» на английском языке, но через пару строк перешла на «Боже, царя храни» по-русски. Жак сначала от удивления рот разинул, а потом оглушительно заржал и полез в просторную ванну, полную воды и пены, где плескалась одна из самых обворожительных женщин Европы. Вскоре прохожие стали останавливаться у фасада солидной гостиницы, с удивлением слушая, как мощный бас и очаровательный женский голос распевают препохабнейшие куплеты на французском языке.

Пожилой европеец интеллигентного вида в строгом чёрном фраке и серых брюках в полоску, вздёрнув подбородок с седой эспаньолкой и придерживая правой рукой блестевший на солнце цилиндр, прислушался, покачал укоризненно головой и проговорил:

   – Это, конечно, наши аристократы развлекаются. Больших матершинников и непотребцев днём с огнём во всей Европе не сыщешь, чем в нашем высшем свете. Аристократов – на фонарь! – выкрикнул он лозунг французской революции и, удовлетворённо помахивая тросточкой, снова зашагал по тротуару.

А Натали тем временем вылезла из ванны и, запахнувшись в роскошный белый халат, пошла в гостиную. Французский же дипломат разлёгся во весь рост в ванне и блаженно покряхтывал в тёплой воде, покуривая длинную гаванскую сигару. Он и не подозревал, что предприимчивая русская примадонна в это же время шарит в его чёрном кожаном портфеле, быстро просматривая секретную дипломатическую переписку, которую беспечный француз принёс в номер гостиницы. Хорошо намётанным глазом певица быстренько ознакомилась со свежими документами, даже кое-что выписала в маленькую записную книжечку в алом сафьяне. Вскоре парочка уже завтракала под полосатым тентом на балконе, равнодушно поглядывая на суетящуюся внизу толпу.

3

Через час русская певица и французский дипломат вышли из гостиницы и уселись в открытое чёрное ландо. Кучер в красной феске и синей куртке, расшитой золотым галуном, лихо щёлкнул кнутом, и сытые вороные кони неспешно тронулись по уже запруженной каретами, фиакрами и извозчичьими пролётками улице. То и дело прямо под лошадиными мордами пробегали торговцы, предлагая нарядным франкам, как называли здесь всех европейцев, всё, что можно было унести в руках: от цветов до местных сувениров и поддельных древностей.

Натали, царственно покачиваясь в ландо, как в широкой чёрной гондоле, смотрела, чуть прищурив голубые глаза, на суетящийся кругом люд и снисходительно улыбалась. Под кружевным зонтиком цвета морской волны, в кокетливой шляпке из флорентийской соломки, распустив картинно, широко и небрежно юбку, она походила на античную богиню, вдруг по какой-то своей причуде одевшуюся по последней парижской моде и спустившуюся с небес прямо на улицы этого огромного человеческого муравейника. Но даже если бы сама Венера появилась здесь, она не произвела бы такого ошеломляющего впечатления на окружающих. Лицо Натали при его античном совершенстве было отнюдь не ледяным. В лукавом взгляде таилось столько притягательной силы, что ошалевшие от этой ослепительной дразняще-притягивающей белокурой красоты азиатские джентльмены, сидящие на террасах многочисленных кофеен, вдруг срывались с места, выкрикивая что-то нечленораздельное, и кидались, забыв про годы и солидность, к ландо, бешено жестикулируя. К ногам белокурой бестии летели букеты цветов, драгоценности и даже пачки ассигнаций почти всех валют Европы, благо в Стамбуле не переводились богатые джентльмены греческого, армянского и, значительно меньше, турецкого происхождения.

   – Натали, прекрати кокетничать, – прорычал сквозь зубы Жак, хватаясь за пистолеты, заткнутые у него за пояс под широким фраком светло-серого цвета.

   – А хочешь, я им ножку покажу? – рассмеялась певица, игриво приподнимая юбки и обнажая изящные туфельки и розовые чулочки.

   – Ты что, с ума сошла? – простонал француз. – Они же совсем сбесятся, разорвут нас на части в один момент! – И он ткнул тростью в спину кучера, а когда тот повернулся, кинул ему золотой и гаркнул: – Гони к набережной, и поживей!

Щёлкнул бич. Кони проснулись и рванули сначала по улице, а потом вниз по переулку чуть ли не галопом. Натали хохотала, придерживая шляпку рукой в ослепительно белой перчатке. Жак Варенна удовлетворённо покрякивал, подпрыгивая на ухабах, а последний бешеный почитатель русской красавицы уже валялся где-то далеко позади в горячей пыли. Ландо быстро проехало мимо живописного фонтана в старинном турецком вкусе с резными портиками и лепными раскрашенными арабесками, пересекло базарную площадь, распугивая многочисленных торговцев, и выехало на набережную. Оно остановилось у разукрашенного золотом по алому фону прогулочного катера, каика по-турецки, ожидающего франкских гостей главы султанской гвардии.

Слегка взвизгнув, но скорее из кокетства, а не от испуга, Натали, поддерживаемая Жаком, перешла по узким сходням на корму и расположилась на ковре под красным тентом. Гребцы в широких чёрных блузах, отделанных серебряными лентами, напрягли сильные загорелые руки. Вёсла дружно опустились в воду, и каик стремительно понёсся по серо-синим волнам Босфора. На его противоположном берегу величественно раскинулись среди зелёных холмов стамбульского района Скутари летние дворцы султана и вельмож, мечети и минареты. А у самой воды по обеим сторонам, насколько хватал глаз, тянулась сплошная линия ярко окрашенных домов с резными узорами и позолоченными решётками. Над головами плывущих проносились белые чайки и чёрные бакланы. У многих из них в клювах блестели крупные рыбины. Остро пахло морем. Здесь было прохладнее, чем на берегу.

– Эх, искупаться бы, – лениво проговорила певица. – Во дворце ты сможешь это сделать. Там есть отлично оборудованные купальни, – заметил Жак, – а я тем временем потолкую с вельможей.

Каик тем временем уже приближался к противоположному берегу, к колоннаде дворца, который целиком был выдержан в греческом стиле и окрашен белой масляной краской с позолотой на решётках. Даже выходы дымовых труб были декорированы дорическими колоннами, что придавало зданию какой-то нелепо-очаровательный вид. У причала белоснежные мраморные ступени спускались к качающимся на волнах позолоченным лодкам. Когда гости уже поднялись по лестнице, у входа во дворец их встретил хозяин, начальник гвардии султана, Ахмед-паша, смуглый моложавый мужчина в красной феске, с короткой, подстриженной, крашенной хной бородкой и в мешковатом синем мундире с брильянтовым полумесяцем на груди. Он действительно был в жёлтых, столь презираемых русской примадонной ботинках.

После церемонных восточных приветствий радушный хозяин повёл гостей по длинной анфиладе зал, довольно аляповато украшенных сусальным золотом и зеркалами. Во дворце было тихо, прохладно и немного грустно. Натали очень понравилось, как цоканье её каблучков о мраморные плиты пола с гулким эхом разносится под высокими сводами, сплошь изукрашенными золотой лепниной, драгоценной мозаикой и разноцветным геометрическим орнаментом. В многочисленных зеркалах многократно отражалась стройная фигура красавицы в шикарном парижском платье. И если бы ещё вокруг было побольше мужских восторженных глаз, то и желать большего от этой экскурсии было бы нечего. Вскоре служанки отвели Натали в купальню, а мужчины направились в сад, где в белоснежной беседке, в тени раскидистых пиний, они начали уже деловую, а не светскую беседу.