Текст книги "Судьба генерала"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА 2

1

На одном из холмов неподалёку от Ставрополя лежал на цветущем клевере и козлобороднике Андрей, убежавший от землекопов, и смотрел широко раскрытыми глазами на звёзды. Подумать только, всего год назад он в такую же весеннюю ночь читал свои стихи университетским товарищам, прохаживаясь по тесной комнатке в распахнутой студенческой тужурке. Андрей Полетаев был сыном богатого помещика и крепостной крестьянки. Его отец не пожалел денег на обучение своего незаконнорождённого сына, обещал и усыновить, но никак у него до этого руки не доходили. Да и откуда у него на это взялось бы время, ведь охота и попойки занимали у сельского дворянина львиную часть его беспутной жизни. Хорошо, что хоть дал вольную и матери, и сыну. Стихи Андрея были богаты как непристойными шутками, так и острыми политическими шпильками в адрес двора и даже самого царя. Они имели огромный успех у его друзей. Но, скорее всего, завёлся среди них и недруг, так как в один, увы, не прекрасный день оказался студент в полицейской карете, которая отвезла его в печально всем известное здание у Цепного моста. С раннего утра Андрея Полетаева допрашивали разные жандармские чины, а вот теперь куда-то повезли. Вскоре обитые железом колеса кареты перестали греметь по неровным булыжникам и мягко покатили по утрамбованному влажному полотну шоссе. Они выехали из города.

   – Куда это меня везут? – вглядываясь в маленькое зарешеченное оконце, спросил Андрей сидящего рядом жандармского вахмистра в сильно износившемся мундире голубого цвета с бирюзовым оттенком.

   – С арестованным не велено разговаривать, – буркнул себе под нос служака.

   – Окстись, дядя, Андроны едут! – насмешливо проговорил студент.

Выросший при дворне и на конюшне, где главным конюхом был старший брат его матери, Андрей чувствовал себя свободно с простым людом.

   – Кто тебе, дядя, сказал, что я арестованный? Ты ведь меня не в Петропавловку везёшь, а в Петергоф, я же вижу. У меня там тётка – фрейлина императрицы. Так что попью с ней кофею, пообедаю с царём – и по домам вечерком.

   – Как бы тебе с палачом поужинать не пришлось, – проговорил вахмистр и раскурил маленькую трубку.

   – У нас смертной казни нет, значит, и палачей тоже, – легкомысленно брякнул студент.

   – И-и, парень, вот пропишут тебе тысчонки три шпицрутенов, тогда поймёшь, есть у нас смертная казнь или нет её. – Жандарм выпустил струйку дыма из-под прокуренных жёлто-песочных усов.

У Андрея мурашки пробежали по спине.

«А ведь он прав. Я ведь ещё не закончил университет, а потому мне личное дворянство не светит. Значит, со мной могут поступить как с простым мужиком или солдатом, – подумал он. – Эх, чёрт меня побери, досочинялся я стихов. Пушкиным себя вообразил, дуралей провинциальный».

Они уже почти приехали. Андрей и раньше бывал здесь. После того как его стихи стали появляться в печати и даже сделались модными в некоторых гостиных Петербурга, кое-кто из родственников его отца стал приглашать начинающего поэта. Так он оказался как-то летом в Петергофе, в маленьком салоне фрейлины императрицы Надежды Бартеневой, двоюродной сестры отца. Наденька была молода, красива и очень влюбчива. Она запросто рассказывала племяннику о своих любовных похождениях с цинизмом, равным, пожалуй, только её простодушию. Сплетничала она тоже мастерски, но сплетницей была добродушной. Гадости о ближних она говорила без капли желчи в душе, а в церкви молилась так смиренно и горячо, что её подруги шептали друг дружке, косясь на Наденьку:

   – Пожалуй, эта стерва и в рай попадёт прежде всех нас.

Молодой поэт всегда мог стрельнуть у неё пару золотых. Но чаще всего денег у неё не было. Однако добродушная Наденька кормила до отвала проголодавшегося студента на своей мансарде под крышей Зимнего дворца или устраивала ему приглашения на обед к разным вельможам Петербурга, разыгрывающим из себя меценатов.

Хотя у императрицы было с десяток фрейлин, Надежда была у Её Величества самой доверенной. Она играючи выполняла самые скользкие поручения. Николай Павлович подозревал это и порой ворчал себе под нос:

   – Я эту Наденьку придушил бы, суку, собственными руками.

   – Если хотите, Ваше Величество, я эту бабёнку прищучу и выпотрошу из неё все тайны её госпожи, – предложил как-то раз дружок царя Алексей Орлов.

   – Дурак ты, Алёшка, – пробубнил гнусаво Николай Павлович, – чего я не хочу, так это знать всё о похождениях моей дражайшей половины. Я что, похож на Отелло? Моя супруга – дочь прусского короля. Её так просто не придушишь, как Дездемону сопливую. Сослать тоже никуда не могу. Что Европа скажет?

   – Да хрен с ней, с Европой-то, – вдруг наклонился к уху императора и горячо зашептал Алексей. – Мой дядюшка, Григорий Орлов, вашей бабушке услужил, а я вам! Мало ли какой несчастный случай на прогулке может приключиться-то с императрицей. Тем более когда она на яхтах по заливу катается.

У Николая Павловича глаза на лоб полезли.

   – Да ты, Алёшка, в своём уме? Что ты городишь?

Царь вскочил и пробежался по просторному кабинету. Вновь посмотрел на Орлова. Тот стоял, как всегда выпятив грудь и подрагивая левой ногой, затянутой в белые лосины, и прямо, даже нагло смотрел в глаза Его Величества. В красивом рыцарском облике царского любимчика было что-то дьявольское.

«А ведь он это сделает, стоит мне слово сказать, и у него рука не дрогнет...» – пронеслось в голове у ошалевшего от дьявольского искушения Николая Павловича.

Он растерянно уставился куда-то вдаль. Вдруг перед ним показались тени его бабки и отца. Оба смотрели тревожно, предостерегающе.

   – Нет, ты, Алёш, с ума сошёл, ну и шуточки у тебя, – делано засмеялся император. Он быстро подошёл, обнял друга и прошептал ему на ухо: – Не надо, но спасибо тебе. – И вслух добавил: – Можешь, когда мы одни, называть меня на «ты».

Так Николай Павлович поборол с честью самое большое искушение в своей жизни. Но теперь частенько, когда в присутствии жены к императору приближался высокий и статный красавец Орлов, государь всея Руси как-то странно, заговорщицки улыбался другу и любимчику. Приятно было всё же сознавать, что стоит тебе только глазом моргнуть – и твоей разлюбезной жёнушке хана, даже пискнуть не успеет. Это как-то успокаивало. Николай Павлович стал даже снисходительнее и мягче по отношению к своей супруге. Всё-таки душа человеческая – потёмки, и тем более государя императора. Но что бы подумал царь, если бы узнал, что его фаворит Алексей Орлов был много лет тайным любовником его супруги, которая прикрывала дымовой завесой мимолётных романчиков главную страсть своей жизни? Не задался ли бы император в этом случае роковым вопросом: «А не предлагал ли этот дьявол во плоти, Алёшка Орлов, также нагло посматривая в глаза, на этот раз царице Александре Фёдоровне, укокошить его – Николая Павловича, которого ненавидела вся Россия после резни на Сенатской? Уж не повторилась ли бы история, как в былые годы с его бабушкой и дедушкой – Екатериной и Петром Третьим, если бы императрица была более честолюбива и будь у неё потвёрже характер?»

2

Карета с молодым поэтом и жандармами подкатила к Китайскому павильону в парке Александрии в Петергофе. Лакей в алой ливрее надменно сказал вахмистру:

– Стойте здесь, у чёрного входа, и не высовывайтесь, пока вас не позовут.

«Неужели меня привезли для встречи с самим царём?» – подумал Андрей Полетаев.

И он оказался прав. Дело в том, что, как всякая взбалмошная женщина, императрица Александра Фёдоровна страшно любила разнообразие. Она терпеть не могла сидеть на одном месте. В Петергофе ей быстро наскучивала какая-нибудь голландская мельница, и она быстренько перебиралась в швейцарское шале, но и там долго не засиживалась. А так как летних павильонов было больше тридцати и один прелестнее другого, то и недостатка в целях для бесконечно разнообразных прогулок у императрицы не было. Поэтому весь двор находился в состоянии хронического напряжения. Все ждали ездовых, которые уже с утра с развевающимися по ветру чёрными плюмажами скакали во всех направлениях предупредить императора, великих князей и княгинь, дежурных статс-дам и кавалеров, что императрица «изволит кушать кофе» в «избе» на Бабьем гоне, или на «мельнице» в Озерках, или в «шале» в Островском... Когда же наконец становилось известно, где произойдёт торжественнейшая придворная церемония питья кофе или чая, все, начиная с императора и кончая молоденькой фрейлиной, судорожно смотрели на часы, и начинались ежедневные петергофские скачки с препятствиями. Так как ездовые большей частью запаздывали и привозили известие членам семьи и приглашения придворным минут за пятнадцать до срока, то весь двор кидался к уже заложенным экипажам и нёсся сломя головы по дорогам и аллеям парка со скоростью, которой бы позавидовала любая пожарная команда в столице.

Первым к назначенному месту, конечно, прибывал большой фургон с «кафешенками», огромным кипящим самоваром, с корзинами, набитыми посудой и булками. Пока слуги в красных ливреях проворно накрывали столы, нарядные, но запылённые экипажи с членами императорской фамилии прибывали к очередному греческому храму или русской избе. Так было и на этот раз. Послеобеденный чай императрице захотелось вкушать в китайской пагоде. Через двадцать минут там начал собираться двор. Императрица в сопровождении своих фрейлин любовалась золотисто-красными драконами, которыми был украшен павильон, а затем окружающими видами. Слышалась французская и немецкая речь. Из открытых окон китайского дворца раздавался звон раскладываемых по столам фарфоровых сервизов. Запахло раскалёнными углями из самовара и горячими, только что испечёнными булками.

– Какие чудесные цветы, – сказала императрица, рассматривая разбитые вокруг клумбы, – и какие прелестные зелёные лужайки! Так и хочется погулять по этой мягкой травке.

Александра Фёдоровна была в платье из шёлкового светло-зелёного фая, отделанного бархоткой цвета шанжан – бронзового жука. Рукава были оторочены серебряными кружевами очень тонкой, искусной работы. Концы шёлковых тёмно-зелёных лент, завязанных под подбородком и придерживающих кокетливую соломенную английскую шляпку с широкими полями, развевались на лёгком ветерке. Императрица хорошо знала, что она, высокая и стройная, будет чудесно смотреться в своём наряде для прогулок на фоне изумрудной травы.

   – Я бы на вашем месте, Ваше Величество, поостереглась это делать, – предупредила её Наденька Бартенева ангельским голоском, – под этими на вид прелестными лужками затаилось мерзкое болото. Стоит ступить с дорожки в сторону, и тут же промочите ноги.

   – Ах да, я и забыла. Здесь просто жуткая природа, – махнула Александра Фёдоровна рукой с белоснежным платком, украшенным золотой вышивкой. – Будем издали любоваться этими живописными полянами. Эх, не мог Пётр Великий прорубить своё окно в Европу где-нибудь в другом, более удобном для прогулок месте, – капризно поджав губки, проворчала царица. – По моей спальне вчера опять прыгали лягушки, – продолжила она возмущённо. – А я их ужасно боюсь. И мои горничные тоже боятся их брать в руки. Пришлось позвать лакея, чтобы он их вышвырнул в окно.

   – Надо было вызвать часовых, – игриво добавила Наденька. – Они бы расстреляли этих нарушителей спокойствия Вашего Величества из большущих ружей. Тем более среди этих гренадерчиков попадаются даже очень прехорошенькие экземпляры. Ну вот хоть этот, например, – скосила живые глазки фрейлина на рослого красавца в зелёном мундире с красными лацканами на груди и в обтягивающих ноги белых лосинах.

При приближении царицы гренадер щёлкнул каблуками и взял ружьё на караул.

   – Ну и болтушка ты, Надюша, – усмехнулась Александра Фёдоровна, но по тому, как она взглянула на стройного часового, ясно было, что эта тридцатилетняя женщина обладает отнюдь не ледяным темпераментом.

Разговаривая, императрица со свитой обошла павильон и за кустом цветущей сирени натолкнулась на жандармскую карету, из которой выглянул молодой поэт.

   – Андрюша, что ты здесь делаешь? – вскрикнула Наденька.

   – Да вот привезли под конвоем, а зачем, не знаю, – ответил уклончиво Полетаев.

   – Так вот какой он, твой талантливый племянник, – проговорила императрица, останавливаясь рядом.

Андрей выскочил из кареты и, сняв фуражку, поклонился. Как из-под земли рядом вырос жандармский полковник в лазоревом мундире.

   – Зачем вы привезли сюда этого мальчика? – спросила Александра Фёдоровна.

   – По приказу Его Величества, – ответил полковник, подобострастно кланяясь. – На имя государя императора поступил до... пришло послание доброжелателя, в котором он указывает, что профессора университета знакомят юношей с пагубной философией нынешнего века, дают полную свободу их пылким страстям. Вследствие такой необузданности, к общему несчастию, видим мы, что сии воспитанники не уважают закона, не почитают родителей и не признают над собой никакой власти. – Полковник показал своим толстым коротким пальцем на студента. – Вот перед нами печальный плод такого воспитания. Его стишки наполнены развратными картинами и самыми пагубными для юношества мыслями.

   – Что-то я не заметила того, о чём вы толкуете, когда мне читали стихи этого талантливого поэта, – проговорила императрица. Тяжёлые складки появились у неё вокруг рта, подбородок утяжелился.

Полковник весь подобрался: возражать царице было небезопасно.

   – Ваше Величество, конечно же, не читали тех стихов этого молодого, но очень резвого дарования, которые ходят в списках. А государь император потребовал, чтобы стихи эти ему представили, и был до глубины души возмущён их содержанием. Поверьте мне, я как жандарм отнюдь не склонен преувеличивать вину молодого человека, я даже готов простить юности её многочисленные заблуждения, но как говорят русские пословицы: слово не воробей, вылетит – не поймаешь, и то, что написано пером, не вырубишь топором. Государь император приказал нам провести самое строгое расследование. – Полковник, льстиво улыбаясь, низко поклонился.

   – Раз уж речь зашла о русских пословицах, то, я думаю, одну из них вам будет небесполезно почаще вспоминать: заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибёт! – Александра Фёдоровна резко повернулась и пошла к павильону, тяжело ступая по дорожке.

За ней устремилась и её свита в разноцветных платьях и шляпках. Полковник же вынул большой, сильно надушенный платок и, покряхтывая, вытер обильный пот со лба.

   – Эх, когда паны дерутся, у холопов чубы трещат! – со вздохом сказал он. – И угораздило же меня попасть между двух огней!

3

В павильоне уже всё было готово к вечернему чаепитию. Приехал и государь император.

   – Николя, – обратилась к нему Александра Фёдоровна, – мне нужно с тобой поговорить.

   – Я весь в твоём распоряжении, – учтиво склонился Николай Павлович и повёл супругу в павильон.

По выражению её лица он понял, что она сильно не в духе.

«И какая муха её укусила? – беспокойно подумал император. – Может быть, ей уже донесли про эту крошку из Смольного? Но ведь дело благополучно замяли, выдали её замуж... Чего из мухи слона-то делать?»

Они зашли в просторную комнату, обставленную мягкой мебелью, обитой алым бархатом. Царь дал команду лакею пошире распахнуть шторы.

   – Не надо, – простонала императрица, – у меня мигрень, и яркий солнечный свет мне просто невыносим.

Николай Павлович вздохнул.

«Ну, началось, – пронеслось в его уже плешивой голове, – если с мигрени начинает, значит, держись! И как она про эту смолянку пронюхала?»

   – Николя, ты что, не понимаешь, какая сложная обстановка сейчас складывается в России и в Европе?

   – А что? – насторожился император. «Эк она как издалека заходит», – подумал набедокуривший муж. – Ты что, получила письмо от сестры?

У императрицы была сестра, герцогиня Мекленбургская, которая часто писала о том, что думают и говорят при дворах в Германии и вообще в Европе о действиях нового русского царя.

   – Да, получила, но не в нём сейчас дело. Ты отлично знаешь, что в связи с восточными нашими делами (началась война с Персией и назревала с Турцией) в Европе очень чутко реагируют на то, что у нас творится. Англичане и французы к нам всё более враждебны. Австрийцы тоже не в восторге от твоей политики. И вот на таком фоне ты сам им всем даёшь повод науськать на нас всю свою прессу.

   – Какой повод, дорогая? – спросил, посматривая подозрительно бесцветными оловянными глазами, император. «Неужели какой-то писака за границей тиснул статейку о моих похождениях в Институте благородных девиц?» – вновь пронеслось у него в голове. Николай Павлович слегка покраснел.

Александра Фёдоровна заметила это.

   – Господи, Николя, я не имею в виду твои пакости с девицами. Это мой крест, и я буду его нести до конца, хотя тебе и над этим подумать надо. Ты ведь император и вести должен себя соответственно. Но сейчас разговор о другом.

У Николая Павловича отлегло от сердца. На его лице появилась улыбка. Он склонился к жене и поцеловал её белоснежную ухоженную руку, пахнущую изысканными духами.

   – Так о чём же речь-то, я никак не пойму? – весело спросил он.

   – А речь о том молодом поэте, Андрее Полетаеве, который ждёт тебя в жандармской карете у чёрного входа.

   – Доставили уже, – хмыкнул император. – А с какого боку тебя волнует этот виршеплёт? – Он откинулся в кресле и посмотрел на супругу подозрительным взглядом.

   – Остановись, Николя! Нельзя же так начинать царствовать. Ты что же, всех, на кого донесут какие-нибудь завистники или просто негодяи, хочешь пересажать в тюрьмы, сослать на каторги и в ссылки? – спросила прямо в лоб Александра Фёдоровна.

   – Не знал, что ты стала такой либералкой! – недовольно проговорил император и закинул ногу на ногу. Ярко блеснули в свете вечерней зари его начищенные сапоги.

   – Да ты кого угодно либералом сделаешь! Разве можно так начинать царствовать? Подумай об общественном мнении! – вспыхнула его супруга. – За невинные стихи даёшь команду арестовать известного поэта и, я вижу по тебе, намереваешься сослать его в Сибирь.

   – А что с ним прикажешь делать? Орден ему за его безнравственность дать?

   – Не тебе бы печься о нравственности. Весь Петербург отлично знает о твоих гадких похождениях в театральном училище и в Смольном. Если выдал Матвееву замуж за провинциального дурака и разорившегося негодяя, даже не выдал, а всучил вместе с деньгами и поместьем, то, думаешь, всё шито-крыто? И это что, в первый раз? А с фрейлинами ты что вытворяешь? Стоит только показаться при дворе молоденькой хорошенькой девичьей мордашке, как ты сразу же тащишь её к себе в постель, а потом она идёт по рукам твоих дружков, забулдыг вроде Алексея Орлова! После всей этой грязи, содеянной тобой, ты ещё, с невинным видом закатывая глаза, печёшься о нравственности подрастающего поколения!

«Всё-таки пронюхала, стерва», – подумал Николай Павлович и защёлкал продолговатыми ухоженными ногтями по подлокотнику кресла.

   – И что ты хочешь, чтобы я сделал с этим поэтишкой? – мрачно спросил он, отводя глаза в сторону.

   – Я хочу, чтобы ты оставил его в покое.

   – Не могу, дело уже начато.

   – Так дай команду замять его. Ведь это и в твоих интересах. Николя, посмотри вокруг. Россия уже не та, что при твоей бабушке Екатерине, и декабрьские события показали это. Нельзя править сейчас только при помощи дубинки. А ты ещё считаешь себя европейцем. Вспомни, наконец, судьбу своего батюшки... С огнём играешь на пороховом погребе, Николя!

Царь вздрогнул, когда услышал от супруги намёк на судьбу своего отца, забитого в спальне пьяными офицерами.

   – Ну какие же вы все неблагодарные дураки! – Николай Павлович вскочил. – Я же о вас забочусь и о своих потомках. Как же вы не видите: эта молодёжь поганая, эти молоденькие дворянчики – самая гангренозная часть империи. Нахватались, неучи, всяких идеек якобинских, и всё их к революциям тянет, недоумков. На худой конец реформы им подавай! А вот этого не хотите, сукины вы дети?! – выставил перед собой император кукиш. – Я вам покажу реформы, я вам покажу тайные общества! В порошок сотру! – орал уже совсем разъярённый император.

За окнами все притихли. Придворные уже прикидывали, а не сесть ли им в экипажи и не укатить ли подальше подобру-поздорову. Попасть под горячую руку Николаю никому не улыбалось.

   – Кроме кулаков, мужчине необходима ещё голова. – Александра Фёдоровна резко выпрямилась во весь немалый рост и с презрением посмотрела на своего разошедшегося супруга. – Прав был мой папа, когда говорил, что, кроме начищенных сапог и того, что у нормального мужика между ног болтается, больше у тебя ничего нет. Ты просто тупой, злой, похотливый сатир. И попомни мои слова: умные люди загонят тебя в клетку и всенародно, на глазах всей смеющейся над тобой Европы, выпорют, попотчуют кнутом. Этим ты и закончишь.

Императрица стремительно вышла из комнаты, хлопнув оглушительно дверью.

   – Прикажете разливать чай? – в соседней комнате перед ней склонилась фигура в красной ливрее.

   – Разливайте, только без меня. – Она потрогала вспотевший лоб. – Я плохо себя чувствую, и вообще, что за ужасные и аляповатые эти драконы. Налепили их на всех стенах, просто смотреть противно. Я уезжаю на «ферму», и оставьте вы все меня в покое!

Александра Фёдоровна, прямая как палка, прошагала, тяжело ступая, по скрипучему песку дорожки к экипажу и вскоре укатила со своими фрейлинами прочь.