Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
23
С днем рождения, тебя,
С днем рождения, тебя,
С днем рождения, тебя, Дже-ефф,
С днем рождения, тебя!
Только глубокий голос Джеффри растягивал коротенькое Джефф в длинное Джеффри, и в глазах его читалась почти робость, как только они встречались с глазами Кирстен. Дирдра, приглашенная на первый день рождения своего крестника, сидела во главе стола, пока Кирстен зажигала две голубые свечки на праздничном пироге. Потом все придвинулись поближе и по команде Джеффри: «Ну, все вместе!» – дунули что было сил.
Свечки, затрещав, погасли, и гости захлопали в ладоши.
– Мамочка, а мы будем резать пирог прямо сейчас? – поинтересовалась пятилетняя Мередит.
Глядя на дочь взглядом, полным обожания, Кирстен наклонилась к ней и прошептала так, чтоб слышала только Мередит:
– А ты ничего не забыла?
– Ух ты, правда, забыла.
Махнув присутствующим, чтобы они следовали за ней, Мередит повела гостей из столовой в музыкальную залу.
Пока тридцать два взрослых гостя и двенадцать детей располагались вокруг рояля, Мередит уселась за клавиши и ждала полной тишины. Бросив на мать взволнованный взгляд, девочка заиграла собственную интерпретацию только что спетой гостями «С днем рождения», за которой последовала «Этот веселый паренек», а закончила программу Мередит небольшой пьесой собственного сочинения, приготовленной специально к дню рождения брата. Короткий концерт был увенчан бурей искренних аплодисментов, на которые Мередит ответила так, как научила ее Кирстен: прижав руки к груди, девочка грациозно опустилась на одно колено и низко склонила головку.
– Браво, моя принцесса, браво! – аплодируя громче всех в зале, восторженно кричал Джеффри. – Изумительно, дорогая, просто изумительно!
Мередит взглянула на отца и улыбнулась, но, отвесив последний поклон, бросилась не к нему, а к матери.
– Ну а теперь мы можем разрезать пирог? – Прекрасное личико Мередит раскраснелось и сияло от удовольствия.
– Да, дорогая, теперь мы можем заняться и пирогом. – Повернувшись к свояченице, Кирстен улыбнулась: – Я возьму у тебя Джеффа. Он ведь уже довольно тяжелый.
На что Дирдра нарочито серьезно ответила:
– Не столько тяжелый, сколько мокрый.
Кирстен не удержалась от смеха.
– Вот в чем преимущество крестной мамы – пеленки менять приходится маме земной, – пошутила Кирстен, но Дирдра даже не улыбнулась. – Прошу у всех прощения, – обратилась Кирстен к гостям, – но нашему имениннику необходима минута особого внимания. Мы сейчас вернемся.
Мередит потянулась было за матерью, направившейся к двери.
– А со мной пойдешь, Мередит? – окликнул дочку Джеффри, но та лишь замотала головой.
– Я хочу подняться с мамочкой наверх.
– Мередит!
Услышав в голосе мужа раздражение, Кирстен попросила ребенка послушаться отца:
– Пожалуйста, сделай, что просит папа, дорогая, – ему ведь нужна твоя помощь, чтобы разрезать пирог. Не так ли, Джеффри?
– Да, да, очень нужна, принцесса. Я действительно не очень хорошо знаю, как делить именинный пирог.
– Ох, ну хорошо, – почти мгновенно подчинилась Мередит и отпустила руку матери. – Знаешь, это довольно просто: самое трудное здесь – разрезать так, чтобы все куски получились одинаковыми.
Восстановив на время мир, Кирстен поспешила в детскую на четвертом этаже. В это воскресенье у Агнес Маклоглин был выходной, и Кирстен приходилось самой ухаживать за сыном.
– Угу, мой маленький, – ласково обратилась Кирстен к малышу, сияющие глазки которого были такими же небесно-голубыми, как у дедушки, а остальные черты представляли собой смесь ее и Джеффри. – Угу, мой ангелочек. – Уложив сына на столик для смены пеленок, Кирстен дважды поцеловала животик мальчика. Джефф радостно засмеялся, и Кирстен снова поцеловала его. Перепеленав сына, Кирстен уложила его в кроватку, принадлежавшую в свое время Мередит. – У меня такой славный мальчик, – мурлыкала Кирстен, – такой славный, славный мальчик.
Боже, как же она обожала своих детей! Они были для Кирстен центром всего, ради них она стремилась домой из самых дальних уголков мира, где ей доводилось гастролировать. С Джеффри у них установилось нечто вроде дружеского, но несколько настороженного перемирия. В ночь, когда Кирстен обнаружила на колпачке шесть предательских дырочек, последнее доверие и надежда, питаемые Кирстен, ушли из их брака. Кирстен устроила Джеффри скандал, обвиняя его в обмане, на что тот, в свою очередь, обвинил жену в попытке лишить его сыновей, которых он так хотел. Каждый из супругов был по-своему прав, потому между ними в последние несколько недель установилось лишь сдержанное, холодное молчание.
И хотя рождение Джеффа несколько смягчило отношения между Кирстен и Джеффри, оба они продолжали ощущать неприятный осадок горечи и недоверия. Одно их объединяло несомненно – благоговейное отношение к детям. Пожалуй, только это и позволяло сохранять относительный мир в семье.
Кирстен улыбнулась тому, как Джефф засунул в ротик палец и принялся, чмокая, его сосать. Вскоре он уснул безмятежным сном. Как же Кирстен иногда завидовала детям! На мгновение она закрыла глаза, но увидела как всегда сумбур и хаос. Кирстен была уверена, что такие картины начали посещать ее со дня убийства Джона Кеннеди и продолжалось это годами: сумасшедшее, винтообразное падение вниз, в бездну.
«Насилие» стало самым популярным словом в стране. Телевидение, радио и газеты только и говорили об этом. А самым страшным событием была необъявленная война, развязанная в неизвестной южноазиатской стране под названием Вьетнам. И с каждым днем там гибло все больше и больше солдат.
– Кирсти.
Повернувшись, Кирстен увидела стоящего за спиной отца.
– С тобой все в порядке?
– У меня все хорошо, папа, – поспешила заверить отца Кирстен. – Кажется, просто немного устала.
– Не удивляюсь. Но сезон почти кончился, и у тебя будет целое лето для отдыха.
Кирстен обняла отца:
– Знаешь, а у него твои глаза. И честно говоря, мне хотелось, чтобы у него были твои волосы. Неплохо было бы иметь еще одного блондина в семье.
– Может быть, следующий?
Могла ли Кирстен сказать отцу, что «следующего», возможно, вообще не будет? Джеффри не занимался с ней любовью с тех пор, как она забеременела сыном. Между ней и Джеффри встало отчуждение, а она так тосковала по любви и ласке!
– А не пора ли тебе отведать именинного пирога? – Эмиль поцеловал дочь в щеку. – Мне посчастливилось установить особо добрые отношения с юной леди, которая занята разделкой пирога, и я уверен, что смогу убедить ее дать тебе самый большой кусок.
Кирстен улыбнулась:
– В таком случае, папуля, я положительно умираю от голода.
Кирстен неожиданно для себя самой решила во что бы то ни стало встретиться с Майклом. Почему сейчас, а не год, два назад или, скажем, в будущем году? Возможно, просто потоку, что впервые за годы замужества это желание стало непреодолимым. Но что бы ни было причиной, после последнего концерта в волшебном монреальском Дворце искусств Кирстен позвонила Нельсону и попросила запланировать для нее как-нибудь и что-нибудь на будущий сезон с Майклом Истбоурном. Кирстен была почти уверена, что Нельсон бросит трубку, но он не стал этого делать, а лишь закинул в рот две содовые таблетки вместо обычной одной.
– Поздравляю.
Это единственное слово, пришедшее на ум, Нельсон повторил дважды и стал ждать, что же еще скажет Кирстен. Но не дождавшись объяснений, Пендел глубоко вздохнул и заговорил сам:
– Ты и представить себе не можешь, сколько раз за последние несколько лет Истбоурн лично звонил мне и просил, нет, умолял устроить ему концерт или студийную запись с тобой. Если бы ты слышала хотя бы некоторые из тех извинений и объяснений, которые мне приходилось выдумывать, то уж наверняка отказалась бы от этой затеи.
– Ну ты уж чересчур хорошо меня знаешь, – шутливо проворчала она в трубку. В душе же Кирстен обрадовалась тому, что все эти годы Майкл хотел дирижировать ей! Просто голова пошла кругом. Ей вновь захотелось увидеть Майкла немедленно.
– Его только что назначили постоянным дирижером Бостонского симфонического оркестра вместо Эрика Лейнсдорфа, – поспешил сообщить Нельсон.
Но Кирстен уже знала об этом, как знала и о том, что Майкл с Роксаной сняли дом на Бикон-Хил на весь срок контракта. Благодаря прессе Кирстен знала о Майкле практически все.
После разговора с Нельсоном Кирстен приказала Лоуренсу, их персональному шоферу, отвезти ее в город, где она провела почти весь день, мотаясь по «Барбери», «Марку Кросу», «Тиффани», «ФАО Шварцу» в поисках подарков для Джеффри и детей. Домой Кирстен вернулась только к ужину. Багажник черного «линкольна» был забит коробками в подарочных ленточках. Напевая веселенькую мелодию, Кирстен с большими праздничными пакетами в обеих руках вошла в прихожую и тут же замерла на месте при виде выражения лица безмолвно стоявшего на лестнице Джеффри.
– Кирстен, боюсь, что у меня для тебя плохие новости, – нерешительно заговорил Джеффри. – Твоя мать звонила примерно час назад. Отец… – Джеффри запнулся, и руки Кирстен, мгновенно ослабев, выпустили пакеты. – У него сердечный приступ, он в «Белевью».
Кирстен даже не почувствовала, как пакеты выскользнули у нее из рук. Огромный зал наполнился душераздирающим криком, вырвавшимся из ее груди. Джеффри обнял жену за плечи, но страшный крик не прекращался, становясь все более пронзительным.
– Прекрати, – упрашивал Джеффри. – Прекрати, Кирстен, – дети. Пожалуйста, прекрати. Я сейчас же отвезу тебя к нему. Пойдем со мной, ну, пойдем. Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш, хорошая девочка, ну успокойся. Вот так. Сейчас я отвезу тебя, и ты увидишь своего папу.
Крепко обняв Кирстен, Джеффри осторожно вел ее к машине, ласково уговаривая, словно маленького ребенка. Наконец они сели на заднее сиденье лимузина и вскоре оказались в «Белевью».
Кирстен нашла мать одиноко примостившейся на краешке длинной деревянной скамьи перед дверью реанимационного отделения. Жанна выглядела совсем маленькой, беспомощной и совершенно подавленной. Кирстен бросилась к матери.
– Мама! – закричала она и крепко обняла Жанну. – Ах, мама, мама, что случилось?
Сил у Жанны хватило только на шепот.
– Мы разговаривали, мы просто разговаривали на кухне. Я готовила лимонад. И вдруг отец замолчал. Я посмотрела на него и… и… – Жанна судорожно глотнула и покачала головой. – Он так смотрел на меня, доченька… с таким страданием…
Жанна уткнулась в плечо Кирстен и зарыдала.
– Мама, я могу его видеть?
Жанна покачала головой:
– Они даже мне не разрешают. Отец сейчас без сознания.
Помолчав, мать опять заговорила, но очень тихо.
– Что? – Кирстен наклонила голову и прислушалась. Но очень скоро поняла, что Жанна не разговаривает с ней, а молится. Слегка отодвинувшись, Кирстен посмотрела на мать и изумилась.
Жанна ритмично перебирала нитку блестящих рубиново-красных стеклянных бус. Четки. Никогда в жизни Кирстен не видела, чтобы мать пользовалась четками.
– Мама…
Жанна слабо улыбнулась Кирстен, уставившейся на четки.
– Твой отец подарил их мне, – пояснила Жанна. – В день нашей свадьбы. Он считал, что каждый добропорядочный католик должен иметь четки. Но я никогда не была хорошей католичкой, доченька. Я вышла замуж без веры, и вот теперь Господь наказывает меня. Я теряю твоего отца, потому что я – грешница.
– Нет, мама, это неправда. И потом, ты так любила отца…
Жанна беззвучно заплакала.
– Он был моей жизнью, Кирстен, всей моей жизнью. Если я потеряю его, у меня не останется ничего, carissima, ничего. Если он умрет, я тоже хочу умереть.
– Послушай меня, мама. Папочка не был всей твоей жизнью. Да, мама, да. И, если что-то случится с папой, ты не останешься в одиночестве. У тебя еще есть дочь и двое прекрасных внуков, которым ты нужна. Поэтому, пожалуйста, ну, пожалуйста, не говори, что у тебя ничего не останется. Не смей говорить, что тоже умрешь.
– Миссис Харальд.
Вздрогнув, Кирстен и Жанна одновременно подняли глаза. Выражение лица стоявшего перед ними молодого врача было исполнено сочувствия и сострадания. Помедлив секунду, доктор произнес два самых страшных слова в мире:
– Мне жаль…
Кирстен содрогнулась от резкой, пронзившей все ее существо боли.
– Мы можем его видеть?
Кирстен медленно поднялась и потянула за собой мать.
– Да, конечно.
Доктор провел их в небольшую комнатку, отделенную от реанимационного зала тяжелой белой занавесью. Заботливо обняв одной рукой мать за плечи, точно так, как тысячи раз отец обнимал саму Кирстен, она подвела Жанну ближе к кровати и впервые в жизни прямо взглянула в лицо смерти. Конечно же, лежавший на кровати человек был похож на отца, но здесь лежал уже не отец Кирстен. Этого человека она не знала, а между тем отец для нее по-прежнему существовал.
Он заботился о ней, когда Кирстен была маленькой, был всегда рядом, когда она росла. Его ласковый голос заполнял все ее детство.
Отец был опорой и для взрослой Кирстен. Его улыбка и безоговорочное одобрение столько значили для нее.
Кирстен не плакала, когда настало время расставания. Ее душа уже смирилась с тем, что разум все еще отказывался принимать. Но утром после похорон Кирстен не смогла встать с постели. Она просто лежала, подогнув колени к подбородку, уставившись отсутствующим взглядом в окружавшую ее пустоту. А потом Кирстен, в первый раз после смерти отца, заплакала.
Она лишилась двух самых близких ей людей. Наталья и отец – вот кто больше всего поддерживал ее в жизни. После смерти их обоих Кирстен потеряла все ориентиры, ее кидало из стороны в сторону подобно кораблю в бурном море, лишившемуся руля и компаса. Следующие несколько дней Кирстен прометалась в полубреду и полузабытьи. Джеффри все это время не отходил от нее.
Он приносил Кирстен еду на серебряном подносе и часами слушал рассказы жены о ее отце, а потом обнимал и держал в объятиях до тех пор, пока Кирстен не засыпала. И, просыпаясь, Кирстен всякий раз видела сидящего рядом Джеффри, готового утешить и успокоить. И, когда Кирстен наконец была готова вновь встретиться с внешним миром, первым, кто взял ее за руку и вернул в этот мир, был Джеффри. Он оставался таким же заботливым и внимательным мужем все лето, и Кирстен отогрелась в тепле их новых отношений. Но наслаждение нормальной семейной жизнью продолжалось лишь до сентября. К моменту отъезда Кирстен в первый концертный тур сезона от умиротворенности в семье не осталось и следа.
Кирстен раньше не хотела верить, что Джеффри относится к разряду мужчин-деспотов, но в конце концов ей пришлось взглянуть правде в лицо. Теперь, да и прежде, он наказывал Кирстен за ее карьеру, за ее успех. То, перед чем раньше Джеффри преклонялся и благоговел, теперь отвергалось: Джеффри негодовал на музыку и на саму Кирстен. Пока она зависела от мужа, как это было на протяжении всего лета, Джеффри был сильным, уравновешенным человеком. Отъезд же Кирстен означал для него умаление его значимости, он чувствовал себя обиженным и униженным.
Кирстен не могла вынести подобное состояние мужа. Она неоднократно пыталась объяснить Джеффри, что музыка не требует от нее отречения от мужа и вовсе не предполагает жесткого выбора «либо – либо». Но все ее доводы не возымели на Джеффри ни малейшего действия. Он снова закрылся для нее, дав понять, что, пока Кирстен не оставит своего любимого дела, наказание не прекратится.
С тяжелым сердцем Кирстен улетела на гастроли в Стокгольм. Разбирая вещи в номере «Гранд-отеля», она увидела, что лампочка стоявшего на ночном столике телефона горит красным светом, и немедленно позвонила дежурному оператору гостиницы, чтобы узнать об оставленных для нее сообщениях. Сообщение было от Нельсона. Он передавал, что договорился ею заменить пианистку Беллу Давидович в концерте второго октября в Лос-Анджелесе. Дирижировать филармоническим оркестром в этот вечер будет Майкл Истбоурн.
Двенадцать дней, оставшихся до концерта, пронеслись подобно осенним листьям, гонимым пронзительным осенним ветром. В полдень второго октября Кирстен вошла в «Дороти Чандлер Павильон», чувствуя себя девицей, наконец-то приглашенной на свое первое свидание с незнакомым мужчиной. Нервозность. Возбуждение. Страх. Неизвестность. Боязнь разочарования. Кирстен не видела Майкла более шести лет. Шесть лет и четыре месяца, если быть точным. Когда Кирстен подошла к двери артистической уборной Майкла, ей стало не по себе. Остановившись, чтобы в последний раз привести себя в порядок, Кирстен достала из сумочки зеркальце и осмотрела свое лицо, затем одернула совершенно в том не нуждавшийся жакет из грубого серого шелка от Ланвина и громко трижды стукнула в дверь.
Как только Кирстен шагнула в комнату, у нее все поплыло перед глазами. И Майкл представлялся каким-то неясным пятном. Но прошло несколько секунд, и его образ постепенно стал обретать ясность. Майкл словно собирался из разрозненных кусочков разорванной картины. Тусклое золото летнего загара. Пиджак из верблюжьей шерсти. Коричневые брюки и коричневый, в желтую полоску, галстук. Серебряные пряди в волнистых каштановых волосах. Тонкие линии морщин, прорезавшие высокий лоб, и лучики морщинок, веером рассыпавшиеся вокруг карих глаз. И ласковая улыбка, очарование которой не могло сравниться ни с какой другой.
Это был Майкл, каким она его помнила. Перемены едва улавливались, действие его на Кирстен осталось прежним. Она вновь была влюбленной тринадцатилетней ученицей-пианисткой, замершей перед афишей двадцатисемилетнего дирижера у входа в «Карнеги-холл». Разница была лишь в том, что прошло уже двадцать лет.
Они стояли не двигаясь, прикасаясь друг к другу только взглядами. Наконец руки их встретились, и этого оказалось достаточно, чтобы границы, разделявшие их, исчезли: Кирстен и Майкл вновь почувствовали себя единым существом.
– Черт тебя побери, Кирстен Харальд, – выдохнул Майкл в ухо Кирстен. – Черт тебя побери за то, что заставила меня ждать так долго.
Все эти годы Кирстен задавалась вопросом, как она будет себя чувствовать, если Майкл снова обнимет ее, – теперь она это знала. Кирстен ожидала, что будет испытывать угрызения совести замужней женщины, но нет: она ощущала себя совершенно так же, как и всегда, когда была с Майклом.
Майкл испугал ее, неожиданно разомкнув объятие. Но он не отпустил Кирстен совсем, а лишь чуть отклонился, чтобы лучше рассмотреть ее лицо.
– Как ты думаешь, я достоин чести поцеловать тебя?
Кирстен кивнула в знак согласия, но поцелуй Майкла был не более чем нежным прикосновением губ, и Кирстен сама превратила его в настоящий поцелуй. Крепко обняв Майкла за шею, Кирстен страстно впилась в его губы и не отрывалась, пока оба едва не задохнулись. И после этого она, сжигаемая желанием, потянулась за вторым поцелуем. Но Майкл отстранился от нее, и холод снова сковал льдом начавшее было оттаивать сердце Кирстен. Ею овладело смущение и ожесточение. Кирстен мучительно пыталась сообразить, что сказать.
– Тебе нравится снова жить в Бостоне? – спросила она наконец, выбрав, как ей казалось, самую безопасную тему.
– Просто замечательно. – Майкл засунул руки в карманы брюк и принялся изучать носки собственных ботинок. – Это действительно возвращение домой, во всех смыслах этого слова.
– А мальчики?
– Они оба учатся в Гарварде.
– Боже мой! – изумилась Кирстен. – Неужели прошло столько времени?
– Так ведь у тебя тоже двое собственных. Девочка и мальчик, верно? – Кирстен кивнула. – И собирается кто-нибудь из них пойти по стопам своей блестящей матери?
– Если послушать мнение их отца на этот счет – нет. – Кирстен заметила, как напряженно слушал ее ответ Майкл. – А как твои дети?
Майкл невесело засмеялся:
– Боюсь, что мы вырастили математика и морского биолога. Для них музыка – это «Битлз», Боб Дилан и Саймон и Гарфункель.
– У них электрический вкус, мягко говоря, – заметила Кирстен. – Тебя беспокоит, что никто из них не хочет стать музыкантом?
– Думаю, что в той же степени, в какой моего отца беспокоило то, что я хотел дирижировать, а не играть. Но я смирился. Мы даем нашим детям лишь начало и не имеем никаких оснований рассчитывать на то, что они пойдут по нашим стопам.
Кирстен казалось странным, что они с Майклом говорят теперь о детях. Ощущение реальности происходящего вдруг стало покидать ее: разговор то звучал, то куда-то пропадал, она то чувствовала собственное тело, то совершенно нет. Крушение надежд, почти абсурд. Искушение и раздражение: смотреть можно, трогать нельзя. Препятствие, которое ей не преодолеть.
– Пожалуй, нам пора, – сказал Майкл. – Мы уже на пять минут опоздали на репетицию. – Но она не двигалась. – Кирстен?
– Я слышу, Майкл. – Он двинулся к двери, и Кирстен запаниковала: – Майкл, подожди!
Быстро обернувшись, Майкл поспешно подошел к ней:
– Что, Кирстен?
Она больше никогда не попросится играть с ним, никогда. Кирстен хотелось убежать, но она словно приросла к месту, не в силах пошевелиться. Они потеряли столько времени, за которое можно было бы залатать ту громадную брешь, что возникла между ними! Кирстен обманули, обманули, обманули!
На Майкла было больно глядеть. Часть его, все еще принадлежавшая только Кирстен, тосковала и стремилась сжать любимую в объятиях, но другая часть, принадлежавшая по-прежнему любимой и желанной жене, строжайше запрещала поддаться порыву страсти.
– Может, это поможет, – тихо сказал Майкл, вкладывая в холодную, как лед, ладонь Кирстен золотой брелок с выгравированной на нем только сегодня утром надписью. – Я дарю его тебе сейчас, потому что вечером, после концерта, у нас, вероятно, не будет времени. Роксана здесь, в Лос-Анджелесе. Поскольку оба мальчика в колледже, она теперь большую часть времени путешествует со мной.
Майкл уже взялся за ручку двери, когда Кирстен вновь окликнула его.
– Обними меня, Майкл, – хрипло прошептала она. – Только на минутку. Пожалуйста.
Майкл заключил Кирстен в объятия и почувствовал, что не в силах больше сопротивляться своим чувствам к ней.
– О, Кирстен, моя Кирстен. – Майкл зарылся лицом в ее черные мягкие волосы. – Если бы ты только знала, как я по тебе скучаю! Не было и дня за все шесть лет, чтобы я не думал о тебе, чтобы ты не была частицей всего, что я делал за это время. Если бы ты только знала, чего стоило мне быть вдали от тебя!
На этот раз в поцелуе растворились не они, а весь остальной мир. И Кирстен знала, что великолепие настоящего момента никогда не потускнеет и ничто не сможет удержать ее от новых концертов с Майклом, которых впереди будет еще очень и очень много.
