Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
25
– Почему мы встречаемся в «Ля Греноль», а не в твоем офисе? – с подозрением спросила Нельсона Кирстен, как только им принесли выпивку.
Нельсон ответил не сразу. Радуясь, что чем-то может занять руки, он ухватился за свой бокал и сделал большой глоток «Шива».
– А что, в законе где-нибудь сказано, что агент не имеет права пригласить на ленч своего любимого клиента?
– Нет, конечно. Я спрашиваю только потому, что ты летом никогда не остаешься в городе по пятницам.
– Ну могу же я когда-нибудь сменить обстановку.
Кирстен, зажав в руках стаканчик с еще нетронутой «Кровавой Мэри», наблюдала, как запотевают его стенки. Что-то здесь не так. Кирстен всмотрелась в посеревшее лицо Пендела, и ее начала охватывать паника. Он что, заболел? О чем он собирается говорить? Почему они встретились здесь?
Нельсон снова потянулся за бокалом и обнаружил, что тот пуст. Пендел прокашлялся, вытянул руки на столе и снова кашлянул. Он должен был сообщить Кирстен самое тяжкое из известий, которые ему в жизни приходилось кому-либо приносить. А то, что Нельсон любил Кирстен, как родную дочь, делало его задачу в тысячу раз невыносимей.
– Ну, говори же, Нельсон. – Кирстен начинала выходить из себя. – Если ты еще раз кашлянешь, я задушу тебя. Говори, что бы это ни было. Ну же.
За толстыми стеклами очков на глазах Пендела выступили слезы.
– Кирстен, – начал было он, но вновь осекся. Ему отчаянно хотелось прокашляться, вместо этого Нельсон лишь несколько раз глубоко вздохнул. – Кирстен, большинство твоих выступлений на следующий год аннулированы.
– Что? – Кирстен начала приподниматься со стула, но Пендел силой усадил ее на место. – Ты с ума сошел? О чем ты говоришь?
– Всю неделю мне звонили и засыпали телеграммами…
– Кто?
– Почти все.
– Все?
Взгляд Нельсона застыл на клетчатом узоре скатерти.
– Дирижеры, руководители оркестров, директора концертных залов, агенты…
– Но почему? Почему?
– Не знаю почему. Все, что я знаю, – это то, что они отменили три четверти твоих концертов и половину сольных выступлений.
Кирстен вцепилась руками в край стола и попыталась дышать глубже. Но не смогла. Все, что ей удалось, – несколько маленьких глотков воздуха, от чего она почувствовала легкое головокружение.
– Нет, – прошептала она, – этого не может быть. Я тебе не верю, не могу поверить. Ты понимаешь, о чем говоришь, понимаешь, что это значит? Нет, Нельсон, я не верю. Не верю!
Это просто кошмар; это не могло случиться, не должно было случиться. Только не с ней. А потом, молнией, мысль: «Майкл». Кирстен с трудом произнесла любимое имя:
– А что Майкл? И он отказался?
Нельсон печально кивнул. Глядя на Кирстен, он чувствовал невыносимую боль, злость и полную беспомощность. Для того чтобы попытаться помочь, Нельсону нужно было много выяснить.
– Ты можешь предположить, кто все это начал?
– Что начал? – Кирстен смотрела на Пендела невидящим взглядом.
– Распространять слухи. У кого-нибудь были основания мстить тебе?
– Ты имеешь в виду таких, как ван Бейнум?
Кирстен попыталась изобразить улыбку, но Пендел серьезно пояснил:
– Я имею в виду любого, кто хотел бы причинить тебе боль, наказать за что-то.
Кирстен растерянно посмотрела на Пендела.
– Кирстен, пожалуйста, я знаю, как это тяжело, но ты должна мне помочь. Подумай хорошенько.
Первым, кто пришел па ум, был Джеффри. Но Кирстен почти сразу почувствовала себя виноватой. Нет, это не мог быть Джеффри. Ей не верилось, что он способен на такое: Джеффри никогда не был настолько жесток. «И к тому же у него нет необходимых свя…» – Кирстен прервалась на полуслове – в голове словно что-то щелкнуло, в глазах потемнело.
– Боже мой!
– Что, Кирстен, что? – Нельсон выжидающе наклонился вперед.
Связи. Единственный известный ей человек, обладавший необходимыми связями, был… Кирстен снова остановила себя и схватилась руками за голову. Нет, Боже праведный, нет! Он предупреждал Кирстен, что они могут сделать это. И совершенно очевидно, что сделали. Они откуда-то узнали.
– Кирстен?
Она отняла руки от лица.
– Тривс. – Кирстен произнесла имя так тихо, что Нельсон не расслышал. – Клеменс Тривс, – повторила она громче. – Тривс и Роксана. Роксана Истбоурн.
Пендел глубоко вздохнул. Клеменс Тривс и Роксана Истбоурн. Самое непобедимое из всех возможных сочетаний.
Нельсону уже приходилось сталкиваться с бойкотами, устраиваемыми Тривсом или людьми, подобными Тривсу. Они обладали такой обширной сетью связей, что достаточно было всего нескольких решительных телефонных звонков для того, чтобы раздавить человека. И любой хоть чем-нибудь обязанный такому человеку, как Тривс, не осмеливался ослушаться.
Нельсон заказал себе вторую порцию коньяка. Теперь ему просто необходимо было выпить. Его собственные предположения относительно Кирстен и Майкла Истбоурна полностью подтвердились.
– Они не могут так поступить со мной, Нельсон. Просто не могут. – Кирстен, белая как смерть, безумными глазами смотрела на сидевшего напротив человека, занятого своей выпивкой. – Мы подписали с этими людьми контракты, и они не вправе разрывать их без оснований на то.
– В каждом контракте предусмотрена статья об условиях его расторжения. – Голос Нельсона зазвучал неожиданно устало, очень устало. – Мы можем расторгнуть, они могут расторгнуть.
– Ты поговоришь с Клеменсом Тривсом? – настаивала Кирстен.
– Как только удостоверюсь, что за этим действительно стоит Тривс, – да.
– А твои собственные связи?
– А чем, по-твоему, я всю неделю занимался?
– Нельсон, заключи на меня контракты с кем только возможно. Можешь заключать контракты на два и даже на три выступления в одном и том же месте – мне не важно. Я буду играть в самом зачуханном концертном залишке в Китае. Если нужно, я снова стану играть на благотворительных церковных концертах – только сделай мне контракты, Нельсон. Не дай сидеть без работы, пока мы не переживем всю эту кутерьму.
Когда Кирстен возвратилась домой, первый шок прошел, Уступив место гневу. Она решительно настроилась на жестокую борьбу со всеми и даже, если потребуется, с Майклом, и бороться Кирстен будет до тех пор, пока они не согласятся вернуть принадлежащее ей по праву. Кирстен никому не сказала о случившемся и решила начать действовать сама, не дожидаясь, пока Нельсон добьется чего-то. Кирстен звонила всем, кто аннулировал ее контракты, но на ее звонки либо не отвечали, либо не перезванивали. Кирстен продолжала звонить – раз, второй, третий – и так без конца, но ответов не было. Кирстен пыталась найти Клеменса Тривса по всем телефонам его офисов в Лондоне, Вене и Сан-Франциско. Она даже отправилась в его нью-йоркский офис, на Мэдисон-авеню, но контора оказалась закрытой на летние каникулы. Они, несомненно, точно рассчитали время для своей кампании, с горечью вынуждена была признать Кирстен: с июля по сентябрь трудно было кого-либо поймать.
Прибегнув к крайнему средству, Кирстен позвонила Майклу домой, в Бостон. Но и там никто не отвечал. Кирстен была на грани отчаяния. Она чувствовала себя загнанной в угол. Все, что она ни делала, оказывалось бесполезным. В конце концов, Кирстен испугалась.
Становилось темно. Майкл замерз. Он уже несколько часов кружил по пляжу в Хайяннис-Порт. Пальцы рук и ног окоченели. Только раз в жизни он чувствовал подобное окоченение – когда болел полиомиелитом, то было веяние смерти. В тот вечер, когда Роксана устроила ему скандал, показав пачку изобличающих фотографий и рассказав о том, чем они заняты с Клеменсом, Майкл снова почувствовал нависшую над ним смерть.
– Я люблю тебя, Роксана, – вновь и вновь повторял Майкл, обращаясь к жене. – Я всегда любил тебя, всегда. Наши отношения с Кирстен не имеют ничего общего с тем, что я испытываю к тебе. Они нисколько не умаляют того, что пережили мы с тобой вместе за все эти годы. Кирстен никогда не угрожала нашему браку. Она не заслуживает того, что вы задумали с Тривсом.
– Не хочешь ли поменяться с ней местами, Майкл? – предложила в ответ Роксана. – Может быть, ты предпочитаешь променять на нее свою карьеру?
Об этом Майкла можно было и не спрашивать, о чем оба прекрасно знали. Как бы хотелось Майклу иметь мужество сказать «да», но он промолчал. Не мог. Майкл понимал, что он трус, но он любил музыку больше жизни, без нее Майкл Истбоурн – не более чем покойник.
И все же Майкл попытался убедить Роксану не мстить. Он умолял, унижался, надоедал, даже угрожал, но все безуспешно. Ничто не помогло изменить принятого ею решения. Роксана любила Майкла и страшно боялась потерять его, особенно теперь.
По обочине дороги, тянувшейся вдоль побережья, Майкл вернулся в коттедж, снятый ими на лето. Остановившись у первого почтового ящика, Майкл бросил в щель небольшой пухлый конверт, который таскал с собой целый день. В конверте лежал очередной брелок для Кирстен, но в отличие от предыдущих на нем не было надписи. На карточке, также вложенной в конверт, Майкл просто написал: «Пока мы вновь не сыграем вместе. М.»
На следующий день Майкл был на пути в Бонн, Западная Германия.
Почтовый штемпель на конверте, который отправил Майкл, дал возможность Кирстен довольно просто выяснить теперешний адрес Истбоурнов. Когда Кирстен входила в дом, где шел официальный торжественный ужин, ее совершенно не волновало, что она может испортить кому-то вечер. Кирстен было наплевать на то, что за столом сидели в основном люди, лица которых простой человек мог видеть лишь на обложках журналов. Ее фото появлялось на обложках чаще, чем все эти лица, вместе взятые. Кирстен была одной из них и пришла сюда, чтобы убедиться в том, что таковой остается.
Кирстен немедленно проводили в библиотеку, тяжелые дубовые двери со зловещим скрипом затворились за ее спиной. Она приготовилась к встрече с Роксаной и Майклом, но никак не ожидала, что придется видеть перед собой Роксану и Клеменса Тривса.
– Если вы ищете моего мужа, мисс Харальд, – сказала Роксана, – то боюсь, что вам не повезло. Майкл сейчас в Европе, на бетховеновском фестивале.
Кирстен посмотрела на Тривса, потом вновь перевела взгляд на Роксану.
– За что? – спросила Кирстен ровным, столь же низким голосом. – За что вы так поступаете со мной?
За племянницу ответил Клеменс Тривс:
– Причина довольно проста, моя дорогая. Вам следовало выбрать для развлечений мужа какой-нибудь другой леди. И очень жаль, что вы этого не сделали: ведь у вас, знаете, был такой уникальный талант.
– Был? – вырвалось у Кирстен. – И вы осмеливаетесь говорить обо мне в прошедшем времени?
– А вы и есть прошедшее время, моя дорогая мисс Харальд.
– Нет, – возразила Кирстен, – вы не имеете права делать то, что делаете, никакого права!
Тривс, глядевший на Кирстен с нескрываемым презрением, приподнял темную бровь:
– Имеем, мисс Харальд. Не сомневаюсь, что Майкл объяснил вам все безрассудство попытки уклониться от правил игры. Вы же грубо нарушили эти правила. И по ходу дела причинили боль очень любимому мною человеку. Ведь Роксана не только моя племянница, но и крестная дочь, и я защищал ее всю жизнь как родной отец. Всю жизнь я не мог видеть Роксану страдающей, не могу и сейчас.
Тривс обнял племянницу за плечи, и та ответила ему сияющей благодарной улыбкой.
– Вы полагаете, что мы с Майклом – любовники? – Кирстен опять обратилась к Роксане. – Причина в этом?
– Вы удивительно догадливы, – ответила Роксана.
– Но мы не любовники. Клянусь вам, нет. Неужели Майкл не говорил вам то же самое?
– А что, если и сказал? – снова вступил в разговор Клеменс. – Это всего лишь отговорки, моя милая.
Кирстен в третий раз обратилась к немногословной жене Майкла.
– Роксана, я – музыкант. Лишая меня музыки, вы лишаете меня самой жизни.
Роксана и бровью не повела.
– Если бы вы побольше думали о своей музыке и поменьше о моем муже, вам не пришлось бы столкнуться с сегодняшней проблемой.
– Роксана, пожалуйста, не делайте этого.
– Слишком поздно.
– Нет, не поздно. Одно ваше слово и…
– Мое слово, – перебил Тривс.
– Тогда вы…
– Тогда я – ничего. Что сделано – то сделано.
– Я обращусь в прессу, – пригрозила Кирстен. – Я расскажу им о вашем преднамеренном бойкоте моей карьеры без каких-либо на то веских оснований, кроме личной мести по чьему-то навету.
– На вашем месте я бы не стал этого делать, моя дорогая. Не хотелось бы видеть вас еще и с клеймом клеветницы.
– Клеветницы? А как вы называете то, что делаете со мной?
– Правдой. – В тоне Тривса зазвучали металлические нотки. – У нас есть фотографии, доказывающие нашу правоту, мисс Харальд. А что, скажите на милость, имеете вы?
– Фотографии? – Сердце Кирстен замерло.
– Да, фотографии, с указанием точной даты на обратной стороне. Очень тщательно подобранные и присланные моей племяннице как раз в тот момент, когда они могли принести наибольший вред. Желаете взглянуть на них, особенно на последние? Кажется, их сделали в аэропорту имени Кеннеди? – Кирстен почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица. – Кстати, о мужьях: полагаю, что вашему тоже будет интересно увидеть эти фотографии. В любой момент мы можем изготовить комплект специально для него.
Кирстен еле удержалась на ногах.
Все эти годы кто-то все знал о них с Майклом. Был в курсе того, что Кирстен считала их сокровенным секретом. Кто-то превратил красоту в уродство. Осквернил святыню.
Наблюдая стоящего перед ней полностью уничтоженного врага, Роксана ощутила вкус победы. Настало время нанести окончательный сокрушительный удар.
– А вам нисколько не интересно узнать, кто прислал мне эти фотографии? – осведомилась Роксана. Затем она выдержала драматическую паузу и медленно произнесла: – Клодия, мисс Харальд, моя дорогая кузина Клодия.
– О Боже, нет!
Два ненавидящих лица, уставившихся на пытавшуюся сохранить сознание Кирстен, слились в одно неясное пятно.
– А теперь, если у вас все, мисс Харальд, я позволю себе вернуться к гостям. Они, должно быть, заждались хозяйку.
Тривс сам проводил Кирстен. Тихо закрывшаяся за ее спиной дверь была не просто дверью в чей-то дом – это были наглухо закрывшиеся для Кирстен ворота собственной блестящей карьеры. Мысли Кирстен вновь обратились к тому, что сказала Роксана. Клодия. Дело рук Клодии. Клодия, утверждавшая, что любит Кирстен, преследовала ее всю жизнь подобно обезумевшему фанатику.
Кирстен вспомнила капризный характер этой женщины, разорванные акварели, квартиру на четвертом этаже, превращенную ею в свое святилище. Кирстен била дрожь, которую она не в силах была остановить. Бедный Эрик. Ее бедный, любимый Эрик. Он женат на сумасшедшей.
Кирстен открыла сумочку и достала из нее последний присланный Майклом золотой брелок. На нем должна была красоваться надпись: «Амстердам. 18.11.70».
Крепко стиснув брелок в кулаке, Кирстен дала себе зарок, что когда-нибудь и на этом брелке появится надпись. Она никогда не сдастся. Она снова будет играть с Майклом. Будет, клянется, что будет.
Кирстен и сама не знала, как ей удалось до конца лета сохранить в тайне свой ужасный секрет. Но в любом случае ее домашние вскоре должны были узнать правду, и все же Кирстен хотелось отсрочить этот момент как можно дольше. Благодаря стараниям Нельсона у нее все-таки набралось четырнадцать концертов и тридцать один сольный концерт. И эти выступления были единственной ее надеждой. С их помощью она снова завоюет публику и прессу.
Но сбыться этому было не суждено уже никогда. Через час после того как Кирстен поселилась в номере «Мэйфлауэр-отеля», позвонил Джеффри.
– Кирстен, ты должна первым же рейсом вернуться домой, – без предисловий выпалил Джеффри. – Пропала Мередит.
26
Все походило на какой-то фильм и, казалось, не имело к Кирстен отношения. Гостиная, забитая полицейскими в голубой униформе и людьми в бежевых плащах, с беспрерывно скрипящими карандашами. На диване маленькая черноволосая женщина с застывшим лицом; высокий темноволосый человек и худой брюнет, стоящие у окна; несколько слуг, безмолвно суетящихся в дверях. Извилистая дорога, ведущая к большому каменному дому, забитая бригадой полицейских машин. На лужайке перед домом снова полицейские со сворой немецких овчарок.
– Почему бы вам не подняться наверх и не прилечь, мисс Оливер? – предложил ведущий расследование лейтенант Роберт Дональдсон из районного отдела полиции. Кирстен растерянно, не понимая, посмотрела на него. Офицер повторил свое предложение и жестом подозвал одного из своих помощников.
– Я сам провожу ее наверх, лейтенант. – Джеффри жестом остановил направившегося было к Кирстен сержанта и помог жене встать на ноги. – Пойдем, дорогая. – На лице Джеффри застыла заботливая улыбка.
Но как только дверь в спальню закрылась, маска приличия слетела с лица Джеффри, оно приняло озлобленное выражение.
– Это ты во всем виновата, только ты, и никто больше. Если бы ты была здесь, этого никогда бы не случилось. Если бы ты чаще бывала дома, тебе, может быть, удалось бы вырастить послушную дочь, а не ребенка, который вечно против всего протестует. Тебе известно, что это уже вторая девочка, пропадающая за последний месяц на Северном побережье? Разумеется, не известно, откуда? Ты ведь почти никогда здесь не бываешь! Хочешь, я расскажу, что случилось с первой девочкой? Хочешь? – Джеффри резко сунул руки в карманы пиджака, чтобы не дать им волю и не вцепиться в горло жены. – Черт бы тебя побрал, Кирстен. Если бы ты всегда была дома, а не только в летнее время, как вожатый в скаутском лагере, этого никогда бы не случилось. Будь ты прежде всего матерью, а не музыкантшей, Мередит была бы сейчас здесь.
Кирстен всю трясло. Она настолько обезумела, что едва могла ясно соображать или формулировать связные предложения. Ее дочь пропала. Ее прекрасная, обожаемая девочка не вернулась домой. Ощущение было такое, будто Кирстен потеряла частичку самой себя и не знала, где ее искать. Мередит пропала, и Джеффри теперь говорил, что в этом ее, Кирстен, вина. Кирстен нервно комкала в руках носовой платок: ее ли это вина?
– Что ты сказала? Я не расслышал.
Кирстен даже не отдавала себе отчет в том, что бормочет вслух.
– Я была хорошей матерью, – выдавила она из себя помертвевшими губами.
Джеффри лишь презрительно фыркнул. Кирстен вздрогнула. Ее доченька пропала…
– «Я была хорошей матерью», – передразнил Джеффри и повернулся к жене спиной.
Кирстен вся сжалась в комок.
– Но ведь я не единственная работающая мать в мире. На дворе тысяча девятьсот семидесятый год, а не средние века. Многие женщины делят свое время между семьей и работой, и я ничем от них не отличаюсь. Я когда-нибудь обижала своих детей? Я когда-нибудь плохо с ними обращалась, пренебрегала ими? Нет, Джеффри, нет, – я только любила и поддерживала их. Я отдавала им лучшее, что во мне есть. – Кирстен осторожно подошла к мужу и потянула его за рукав. – Пожалуйста, Джеффри… – прошептала Кирстен, но тот лишь раздраженно отдернул руку. – Мы не должны ссориться в такую минуту. Не сейчас, только не сейчас, когда нам обоим так больно. Мы говорим о нашей дочери, твоей и моей, и спор о том, кто прав, кто виноват, никому из нас не облегчит это тяжкое испытание.
Но Джеффри не был склонен к примирению, оставаясь таким же враждебным и агрессивным.
– Почему она всегда была такой непослушной? – продолжал он. – Такой чертовски упрямой? Если я не позволял ей ходить пешком к Хардвудам, то почему она, черт побери, решила, что может ходить пешком домой из Гринбрайера?
Когда Джеффри ушел, совершенно обессилевшая Кирстен опустилась в кресло. Закрыв болевшие глаза, она принялась массировать припухшие веки. Образ Мередит стоял у нее перед глазами. Ее драгоценная Мередит. Вот она совсем маленькая, улыбающаяся и постоянно довольно пускающая пузыри. Всегда беспечная, веселая и хохотунья. Мередит. Вот она за роялем. Крохотные пальчики бегают по клавишам, ножки болтаются в воздухе высоко над педалями, маленькое тело раскачивается в такт музыке. Мередит. Подросшая девочка, уютно свернувшаяся калачиком рядом с Кирстен в ее постели. Обе они, хихикая, шепотом рассказывают друг другу секреты, которыми могут делиться только мама с дочкой. Мередит, говорящая, что любит Кирстен больше всех на свете.
Кирстен снова заплакала. Если Мередит говорила, что любит маму больше всех на свете, то Кирстен обязана была сделать что-то правильное.
– Ах, Мередит, Мередит, – закрыв лицо руками, рыдала Кирстен. – Я люблю тебя, моя радость, люблю тебя. Умоляю, пусть с тобой все будет хорошо. Умоляю, пусть это будет ошибкой. Умоляю, пусть они найдут тебя у Джейн, или у Вероники, или у Джулиан. Умоляю, ангел мой, позвони нам. Умоляю, дай нам знать, что это только шутка, что ты сделала это только для того, чтобы попугать нас. О, пожалуйста, Мередит, пожалуйста…
Но Мередит не позвонила. Ни в этот день, ни завтра, ни послезавтра. Поскольку не было получено никаких угроз с требованием выкупа, лейтенант Дональдсон исключил похищение девочки с целью наживы, но ничего не сказал об этом ни Кирстен, ни Джеффри. Оба они находились все это время на грани срыва. К тому же им доставляли большие страдания осаждавшие дом представители вездесущих средств массовой информации, с их ужасными, дотошными повседневными допросами о том, как по минутам прошел день, с последующим изложением выуженного материала по радио и телевидению.
Кирстен попросила Нельсона аннулировать все ее плановые выступления до конца года. Все, в том числе и собственная карьера, стало мелким и незначительным перед чудовищным исчезновением Мередит. Чтобы не тронуться рассудком, Кирстен постоянно заставляла себя что-нибудь делать: только постоянная занятость спасала ее от кошмарных мыслей. Кирстен встречала каждую новую смену дежуривших в доме полицейских тарелкой сандвичей и кофейником со свежесваренным кофе; потом сама мыла и протирала посуду, открывала входные двери и отвечала на телефонные звонки, принимала и передавала сообщения и задавала вопросы, на которые никто не мог ответить.
Джеффри и Дирдра наблюдали за тем, что делала Кирстен, с тщательно завуалированным презрением. И хотя оба ни разу ничего не сказали по этому поводу, они совершенно одинаково считали, что сидевшая в Кирстен Харальд плебейка показала наконец свое истинное лицо.
Больше всех был испуган и сбит с толку маленький Джефф. Взятый из детского сада при Гринбрайере сразу же после того, как Джеффри заявил в полицию об исчезновении Мередит, Джефф Целыми днями не отходил от матери. Маленькой печальной тенью мальчик таскался за Кирстен повсюду.
Вечером Джефф соглашался идти наверх спать только в сопровождении матери и требовал, чтобы она оставалась с ним до тех пор, пока он не уснет.
– Ты ведь никогда не покинешь меня, мамочка? – тревожно спрашивал мальчик.
– Нет, моя радость. Я никогда тебя не покину.
– Обещаешь?
– Обещаю. Я слишком люблю тебя, чтобы покинуть.
– И я люблю тебя, мамулечка, так что тебе лучше не уезжать, хорошо?
– Хорошо, мой дорогой.
Их разговоры продолжались до тех пор, пока язык Джеффа не начинал заплетаться, а глаза сами собой закрываться. Но и после того как Джефф засыпал, Кирстен оставалась с сыном еще некоторое время. Ночь для нее была самым страшным временем суток. Будучи не в состоянии чем-то занять себя, Кирстен неизбежно попадала во власть невыносимых мыслей. Все они, надежно запертые днем в самом дальнем уголке сознания, ночью наваливались на несчастную мать со всей своей силой. В эти минуты Кирстен более всего нуждалась в поддержке и утешении. Но некому было поддержать бедную Кирстен. Сын спал, муж взял привычку запираться у себя в спальне на ночь. И Кирстен оставалась наедине со своей болью и чувством вины.
Тогда она начинала бродить по дому, пробираясь на цыпочках мимо закрытых дверей, бесшумно переходя с этажа на этаж. Каждый звук казался Кирстен стуком Мередит в дверь. Кирстен потеряла счет тому, сколько раз она открывала каждую ночь входную дверь или подбегала к какому-нибудь окну.
Ближе к рассвету Кирстен приходила в комнату Мередит и дотрагивалась до всего, до чего могла дотрагиваться дочь: мебель, кружевные занавески на окнах, большая кровать с балдахином, старинный кукольный дом, коллекция миниатюрных стеклянных и фарфоровых зверюшек, книги и пластинки, одежда Мередит. Потом Кирстен садилась в плетеное кресло-качалку, купленное для Мередит к ее семилетию, и принималась раскачиваться в нем, пока постепенно не начинала дремать.
Прошло десять дней, и пресса начала терять к ним интерес. Стала менее надоедливой. Поскольку эффектных сюжетов для репортажей практически не стало. Дела, зашедшие в тупик, всегда скучны. Даже случайные хулиганские звонки с требованиями выкупа ничего больше не стоили с точки зрения сенсаций. Полиция тоже устала. Все версии лопнули. А Джеффри и Кирстен начали терять последнюю надежду.
Но на двенадцатый день исчезновения Мередит Кирстен, проснувшись, услышала, как внизу кто-то играл на рояле «Лунный свет», одну из самых любимых ранних пьес, разученных Мередит. Пальцы не слушались Кирстен, и она никак не могла справиться с пуговицами халата. В конце концов Кирстен не стала его застегивать и бросилась, перескакивая через ступени, вниз по лестнице. Запыхавшись, она вбежала в музыкальную залу.
– Мередит!
Музыка оборвалась. Джефф оторвал взгляд от клавиш и разрывающим сердце, извиняющимся тоненьким голосом пролепетал:
– Прости, мамочка, это – только я.
Кирстен мгновенно скрыла охватившее ее безнадежное уныние.
– Только ты? Что значит «только я»? – Кирстен подбежала к сыну и заключила его в объятия, поцелуями отгоняя невольно причиненную мальчику боль.
– Мамочка.
– Что, дорогой?
– Давай сыграем в четыре руки, а? – Лицо Джеффа мгновенно просияло, как только он увидел согласный кивок матери. – Вот здорово, – воскликнул малыш, – совсем как мы с Мередит!
Он тут же грянул «Собачий вальс» – первый дуэт, которому научила его старшая сестра. Кирстен лишь на секунду замешкалась со своим вступлением.
– Мамочка, что случилось? – спросил Джефф, не отрывая глаз от клавиш. – Ты почему не играешь?
– Конечно же, я играю, мой милый.
– Нет, не играешь. Я не слышу тебя.
Кирстен чуть сильнее ударила по клавишам.
– А теперь ты меня слышишь?
– Нет.
– Джефф, дорогой, в самом деле… – И тут она взглянула на свои руки. – О Боже мой!
Джефф немедленно прекратил играть.
– Мамочка?
Кирстен в полнейшем недоумении уставилась на свои руки. Они висели в воздухе над клавиатурой подобно двум замерзшим птичьим лапкам. Совершенно одеревеневшие. Непослушные. Кирстен снова попыталась дотронуться до клавиш, но не смогла. Руки отказывались двигаться. Они оставались в том же положении, застыв в двух дюймах над клавишами. Кирстен попыталась по одному согнуть пальцы. Ни один не шевельнулся.
– Мамочка! – Глаза Джеффа в ужасе расширились. – Твои руки застряли! Почему они не играют?
Кирстен покачала головой:
– Не знаю.
Она отдернула руки и, положив их на колени, немного подождала. Сердце Кирстен учащенно билось, на лбу выступила испарина. Наконец кровообращение в руках восстановилось, и Кирстен опять осторожно положила их на клавиатуру, а потом одновременно ударила сразу по десяти клавишам.
– Мама, звука все равно нет.
Кирстен притворилась, что не слышит сына. Она попыталась еще раз, потом еще и еще. Но руки упорно оставались неподвижными. Они отказывались подчиниться сильной воле Кирстен. Она продолжала беззвучно колотить по клавишам, пока Джефф не расплакался и не попросил мать остановиться. Руки Кирстен, словно налитые свинцом, тяжело опустились вниз.
– Она мертва, – прошептала Кирстен. – Мередит мертва. Она умерла, и я наказана за это. Боже праведный на небесах, я убила свою дочь.
На следующий день осенний ливень наконец сделал то, что не удалось сделать полиции, собакам-ищейкам и сотням местных добровольцев, помогавшим в поисках. Дождь размыл неглубокую ямку в густой чащобе в пяти милях от владений Оливеров. Двое мальчиков, прогуливавших школу, наткнулись на голое тело Мередит, спрятанное совсем недалеко от развалин Ноудвуда – громадного дома, купленного несколько лет назад за черпак рубинов и алмазов изгнанным королем Албании, никогда в этом доме не жившим. То, чего Кирстен страшилась больше всего, подтвердилось после вскрытия, произведенного судебным экспертом округа Нассо. Перед смертью Мередит изнасиловали. Потом ей сломали шею. Девочка умерла не менее недели назад.
Ночные дежурства закончились. Полиция и пресса покинули место событий почти одновременно. Предназначенное прекрасному юноше досталось убийце. То, что началось как возможное похищение с целью выкупа, закончилось убийством.
Вся в черном, скрыв лицо под огромными черными очками, Кирстен неподвижно стояла между Джеффри и Дирдрой, наблюдая, как ее любимую дочь зарывают в землю на семейном кладбище Оливеров. Возможно, это и было абсурдно, но Кирстен не могла избавиться от мыслей о трех женщинах, которыми она всегда восхищалась, – Джекки и Этель Кеннеди и Коретте Кинг: у них, как и у самой Кирстен, любимые люди стали жертвами убийцы. Она вспоминала их исполненные благородства лица, прикрытые вуалью, их мужество и стоическое терпение. И эти известные всему миру вдовы своей судьбой помогли Кирстен выстоять на похоронах собственной дочери.
Кирстен не чувствовала слез, медленно струившихся по бледным щекам. Положив отяжелевшие руки на узенькие плечи сына, она прижималась к его спине. Страдание Кирстен было настолько велико, что она постоянно находилась в состоянии двигающейся сомнамбулы.
Кирстен неотвязно преследовали ужасные мысли об изнасиловании и убийстве дочери. Сомнения, вопросы и чувство вины не давали Кирстен покоя. Была ли она и в самом деле хорошей матерью, если ее любимая дочь погибла? Лукавила ли она все эти годы, убеждая себя, что можно равноценно делить себя между семьей и любимым делом? Бросила ли она своих детей и мужа, в чем обвинял ее Джеффри? Если бы в тот последний день она оказалась бы дома, могла бы она предотвратить случившееся? Полиция уверяла Кирстен, что это было невозможно: в подобных убийствах жертвы всегда выбираются наугад, незапланированно. Обычный пример фатального стечения обстоятельств. Именно тот случай, когда человек оказывается в неудачное время, в неудачном месте. Доводы полиции немного помогали, но не спасали. Призраки продолжали преследовать Кирстен.
Она с трудом поняла, что служба закончилась, и с огромным усилием преодолела недалекий путь до дома. Кирстен утратила чувство времени – сейчас она измеряла его приливами и отливами боли.
– Приготовить кому-нибудь кофе? – машинально обратилась Кирстен к двум дюжинам участников похорон, собравшимся в гостиной. Кирстен надо было чем-то занять себя, просто необходимо, или она сойдет с ума. Она заметила, как гости обменялись быстрыми взглядами, и услышала, как они перешептывались между собой, прежде чем отрицательно покачать головой. Тут же вмешалась Дирдра:
