Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
35
Более счастливым двенадцатилетний Джефф Оливер и быть не мог.
За окном шел снег, школа опустела, а в его полном распоряжении еще несколько дней рождественских каникул. Решение остаться в Чоэйте на все каникулы вызвало яростный гнев отца и насмешки одноклассников. Их взгляды между собой красноречиво говорили: «А чего еще вы хотели от чокнутого?» Все годы, проведенные в школе, его дразнили «чокнутым», но Джеффри Пауэла Оливера III это мало трогало. Самой важной и волнующей вещью во всей его жизни была музыка.
Точно так же, как когда-то он страшился, что его пошлют в начальную школу Уоллингфорд в штате Коннектикут, теперь он боялся ехать домой. Возвращение домой означало необходимость снова выслушивать набившие оскомину бесконечные замечания отца, в то время как в опустевшей школе было спокойно и тихо, а главное, здесь был музыкальный зал, где стояло пианино. Если бы только отец узнал о том, что все карманные деньги Джеффа тратятся на ноты и занятия с учительницей музыки – Гарриеттой Бадгероу, женой преподавателя географии, – Джеффри-старшего хватил бы удар. Но отец ничего не знал. И Джефф надеялся, что и не узнает до тех пор, пока не станет слишком поздно, чтобы можно было что-то с этим поделать.
Джефф с крепко зажатым под мышкой пакетом с новыми нотами, насвистывая, прошел через заснеженный газон, разбитый перед основным зданием школы, и направился к музыкальному залу. Насвистывал Джефф обычно либо Баха, либо Моцарта, играть же предпочитал мечтательные, романтические произведения Брамса, Шопена, Листа и Рахманинова. «Весь в мать», – как-то сказала Гарриетта Бадгероу и тут же осеклась, словно за сказанное ей могло грозить страшнейшее наказание. Но и этих трех слов Джеффу было достаточно. Они подтвердили давно ему известное.
Стряхнув снег с волос и бросив свое шерстяное пальто и перчатки на ручку потемневшего от времени, старинного кресла с позолотой, Джефф торопливо подошел к инструменту. Это было старенькое, потертое, плохо настроенное пианино, но в любом случае на нем можно было играть. Согревая свои замерзшие руки, Джефф подышал на них, а затем упражнениями, показанными ему учительницей, размял пальцы. Перебирая кипу нотных листов, мальчик задумался над тем, с чего же ему начать, и остановился наконец на «Песнях без слов» Мендельсона.
С самой первой взятой им ноты Джефф почувствовал то же, что и всегда, начиная игру: легкое головокружение, ощущение полета, словно какая-то неведомая сила поднимает его над землей и позволяет парить в эфире вместе с музыкой, давая возможность необыкновенно ярко воспринимать сущность своего бытия. Для Джеффа музыка была единственным и самым верным доказательством того, что он еще жив. Играя, он становился самим собой, обретал форму и содержание. С музыкой было легче думать, кровь быстрее текла в жилах, сердце билось ровно и четко; музыка была и самым лучшим другом, и единственным спутником; с ней было проще выносить одиночество, она прогоняла ночные кошмары и разгоняла тоску. Но самое главное, музыка уменьшала ужасную боль от тоски по матери.
И если с годами в памяти Джеффа образ матери становился все более неясным и расплывчатым, то музыка со временем все больше и больше укрепляла его духовное родство с матерью. Все знакомые Джеффу мальчики воспитывались в духе подражания своим отцам, Джефф же в этом отношении был единственным исключением. Ему совершенно не хотелось следовать по стопам отца, у него не было ни малейшего желания становиться истинным джентльменом из Лонг-Айленда, Оливером или кем-то там еще.
Джефф воспринимал себя исключительно как Харальда. Он прежде всего сын своей матери. И, как и она, Джефф собирался стать пианистом.
Кирстен чувствовала себя безнадежно несчастной.
К лодыжкам будто привязали пудовые гири, ее без конца мутило и подташнивало, руки стали совершенно ледяными, словно кровь застыла в венах. Кирстен пыталась убедить себя в том, что Эндрю ничего ей не должен, что он совершенно волен приходить и уходить когда захочет, но никакие доводы совершенно не помогали. Она была несчастна – и все. Кирстен не могла смириться с тем, что Битон вот так вот просто взял и исчез.
И тем не менее хочешь не хочешь, а Эндрю Битон исчез.
Остаток дня Кирстен провела, апатично бродя вокруг собственного дома. Потом, чтобы хоть чем-то себя занять, подмела и вымыла кухню, перевесила несколько картин на стенах гостиной, переставила на полках книги, сперва по размеру, потом по цвету. В какой-то момент ей захотелось есть, но, едва притронувшись к разогретому бифштексу, она тут же выбросила его в мусорное ведро.
Сумерки застали Кирстен на заднем дворе, где она занималась приведением в порядок маленького садика и огорода. К тому времени, когда окончательно стемнело, там не осталось ни одного сухого листика, ни одного увядшего цветочка, ни одного несобранного созревшего плода. Никогда еще ее задний дворик не выглядел таким аккуратным и ухоженным.
В десять вечера Кирстен еще раз попробовала поесть, но единственное, что ей удалось, так это пропихнуть в горло крошечный кусочек сыра. Не раздумывая, Кирстен отправила неудавшийся ужин вслед за обедом и решила попробовать купленную на базаре клубничную настойку. Крепкий напиток сразу же ударил в голову. Обрадовавшись, Кирстен наполнила второй стакан, после чего нетвердыми шагами прошла в спальню и, не раздеваясь, рухнула на постель, стараясь забыться пьяным сном.
Два часа спустя сон как ветром сдунуло. Действие настойки улетучилось, и Кирстен почувствовала начало нового ужасного приступа тоски и ощущение пустоты.
– Будь ты проклят, Эндрю Битон, – говорила она вслух, нанося кулаком удар за ударом по подушке. – Будь ты проклят, будь ты проклят!
Кирстен включила над кроватью ночник и попыталась читать. Прочтя в пятнадцатый раз одно и то же предложение, она наконец отбросила книгу в сторону, встала и, усевшись за письменный стол, решила закончить начатое письмо Маркосу.
Взяв ручку, Кирстен тут же отложила ее в сторону. Воспоминание о том, что написал ей Маркос в своем последнем письме, заставило сердце Кирстен слегка затрепетать. Итак, Майкл приезжал в Афины и разыскивал ее. Собственно говоря, уже дважды. Кирстен улыбнулась. Но и улыбаясь, она чувствовала в себе удручающую пустоту. «Майкл, – прошептала Кирстен. – О, Майкл, прости меня». Улыбка потускнела, а затем и исчезла вовсе. Минуту спустя состояние Кирстен совершенно изменилось – пришло вдохновение.
Кирстен подбежала к ночному столику у кровати, открыла верхний ящик и достала оттуда потертый кожаный мешочек с золотым браслетом и брелками. Как же она не подумала об этом раньше? С пятой попытки Кирстен удалось защелкнуть браслет на руке. Кирстен села за пианино и подняла крышку клавиатуры. На мгновение ей показалось, что ее сердце сейчас вырвется из груди.
«Только бы сработало, – вновь и вновь повторяла она, разминая пальцы. – Прошу тебя, Господи, пусть на этот раз сработает». Браслет холодил кожу, амулеты тряслись и позвякивали подобно колокольчикам, колыхаемым легким ветром. Душа Майкла была в браслете, в каждом из его амулетов, и ждала момента воплощения магического действия Майкла на Кирстен. Господи, помоги! Кирстен была готова. Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, она положила обе руки на клавиши.
В шесть часов утра, когда прозрачный свет новой зари, занимавшейся над Тавирой, только начал окрашивать комнату нежным розовым цветом, Кирстен оставила свои попытки. Пошатываясь, она добрела до дивана и рухнула на него в полном изнеможении и опустошенности, забывшись наконец тяжелым, всю ночь от нее ускользавшим сном.
Когда Кирстен услышала голос зовущего ее Майкла, ей показалось, что она проспала не более минуты. Однако медленно открыв глаза, она, к немалому своему изумлению, обнаружила, что уже почти стемнело. Желая окончательно проснуться, Кирстен, звеня браслетом, подняла руку. Она попросила Майкла подойти к ней поближе, ей хотелось рассказать ему только что приснившийся сон.
Эндрю двинулся было к дивану, но остановился на полпути, услышав незнакомое имя. Майкл? Какой такой Майкл?
– Кирстен?
Она испуганно вскрикнула, и Эндрю от неожиданности вздрогнул.
– Эндрю! – Широко раскрытые глаза Кирстен с расширившимися зрачками примяли цвет темно-фиолетовых ирисов. А где же Майкл? Разве она не пыталась играть на пианино, а Майкл не сидел рядом, помогая ей?
– Кирстен, что с вами? Что случилось? – Эндрю опустился на колени рядом с диваном и внимательно всмотрелся в лицо пытавшейся прийти в себя Кирстен. Когда Кирстен пошевелила руками, Битон наконец обратил внимание на браслет, и любопытство его возросло еще больше.
Кирстен заставила себя сесть и сосредоточить внимание на сидящем перед ней на коленях Эндрю.
– Эндрю! А я подумала, что вы уехали, – все еще в недоумении пробормотала Кирстен.
– Уехал? Да нет.
– Но вчера вас не было у стенда.
– Я ходил на Илья-де-Тавира.
Кирстен не знала, смеяться ей или плакать. Обнять ли Эндрю и сказать ему, как она счастлива видеть его вновь, или же наброситься на Битона с кулаками и накричать за то, что ушел, не предупредив, что вернется.
– Мне хотелось сделать вам сюрприз.
– Сделать мне сюрприз! – Руки Кирстен невольно принялись приводить в порядок смятую прическу; под ложечкой засосало, напомнив о том, что Кирстен уже почти два дня ничего не ела. Он хотел сделать ей сюрприз, подумайте, – только и всего!
Но Эндрю, казалось, не заметил обуревавших Кирстен чувств. Улыбнувшись, он поднялся на ноги.
– Поскольку вы никак не могли справиться с сомнениями, какую же из акварелей выбрать, я решил эту проблему за вас. А теперь подождите здесь.
Битон исчез на кухне, а Кирстен, облизав высохшие губы, принялась быстро приводить себя в порядок. В то время когда Кирстен пыталась разгладить несколько складок на помявшейся юбке, в комнату вернулся Эндрю, прятавший что-то за спиной.
– Не могли бы вы зажечь свет? – попросил Битон. – У меня обе руки заняты.
Кирстен, исполнив просьбу Эндрю, снова уселась на диван и с сияющим лицом ребенка, ожидающего чуда, притихла.
Взмахнув руками подобно фокуснику, Эндрю достал из-за спины две акварели размером восемнадцать на тридцать шесть сантиметров и гордо показал их Кирстен:
– Ну, что скажете?
Кирстен восторженно вздохнула:
– Эндрю, они изумительны!
Обе картины изображали море и берег у Илья-де-Тавира: один вид был написан на рассвете, второй – на закате. Утренний пейзаж был выполнен в трех цветах – переливчато-розовый, оранжево-розовый и аквамарин; вечерний же пейзаж был наполнен сверкающей чистотой коралла, граната и сапфира.
– Они просто изумительны, – повторила Кирстен. – Оба.
– Значит, заметано. – Эндрю осторожно поставил картины на кофейный столик. – Обе акварели – ваши, с наилучшими пожеланиями.
Кирстен одарила Битона ослепительной улыбкой.
– Спасибо, – хрипловатым шепотом поблагодарила она, каждый звук давался ей с трудом, ком в горле не позволил что-либо еще сказать. Кирстен захотела было обнять Эндрю в знак признательности за его трогательную заботу, но болезненное воспоминание о жутких часах, проведенных в мыслях об отъезде Битона, сдержало ее порыв.
– Абсолютно не за что. – Эндрю, засунув руки в задние карманы джинсов и раскачиваясь на каблуках, пристально изучал лицо Кирстен. В только что подаренной ему теплой улыбке скрывалась какая-то несказанная печаль. Битон снова посмотрел на золотой браслет с пятью маленькими амулетами и насторожился. – Кирстен, – мягко спросил он, – что-нибудь не так?
Кирстен, поигрывая браслетом, избегала встречаться глазами с Эндрю. Да, кое-что было не так. И все это крутилось вокруг ее абсурдно-надуманного обвинения Битона в исчезновении. За то короткое время, что Кирстен знала Эндрю, он успел вызвать в ней слишком много чувств!
Чувств, заставляющих ее вновь ощущать собственную уязвимость и зависимость, от которых Кирстен, как ей казалось, сумела избавиться. А ведь она ничего не желает чувствовать в отношении Битона, понимая, что рано или поздно наступит день, когда придется просто сказать: «Прощай». Но с Кирстен уже хватит. Она и так в своей жизни распрощалась почти со всеми.
– Кирстен. – Эндрю кончиками пальцев приподнял лицо Кирстен, чтобы лучше его разглядеть, но она отвернула голову.
– Все в порядке. Просто вы немного напугали меня своим появлением, вот и все.
– Вы хотите сказать, что я нагло ввалился, без приглашения? – Битон потер затылок и смущенно усмехнулся Кирстен. – Вы правы, я не сообразил. И поставил обоих нас в неловкое положение…
Щеки Кирстен начали краснеть.
– Это не совсем то, что я имела в виду.
– А что вы имели?
– Ничего.
– Вас разочаровали картины.
– Нет, нисколько. Они просто великолепны. И я тронута. – Кирстен уставилась на свои руки. – С вашей стороны это очень мило и заботливо.
– Но?
– Но вы просто исчезли! – Слова вырвались прежде, чем Кирстен смогла их удержать.
– Я не просто исчез – я был на Илья-де-Тавира и рисовал. – Битон отошел и встал у пианино. – Кирстен, мы ведь никогда не обещали друг другу объяснять, где проводим время.
– А я никогда и не просила у вас объяснений, – сверкнула глазами Кирстен. – Но я невероятно расстроилась, решив, что вы из тех людей, которые способны просто исчезнуть.
– Я вовсе не такой человек. Я никогда просто так не исчезаю, поверьте.
– Благодарю вас.
– На здоровье.
Кирстен раздраженно повела плечами.
– Кажется, мне лучше уйти, – предположил Битон.
– Кажется, да.
Но Эндрю не двигался. Он стоял и смотрел на нее, пытаясь найти наиболее изящный способ выбраться из ситуации, в которую они с Кирстен, без особых на то причин, себя загнали. Задумавшись, он по привычке принялся поигрывать висевшим на шее обручальным кольцом. От Кирстен этот жест не ускользнул, и она неожиданно для себя резко напомнила Битону:
– Вы, кажется, собирались уходить? – Тон был настолько холоден и настойчив, что моментально вывел Битона из задумчивого состояния.
– Да, собирался.
Мгновение спустя входная дверь с треском захлопнулась за ним.
36
– Эндрю, подожди!
Битон остановился посреди дорожки.
Кирстен спустилась по ступенькам террасы, потом немного подождала, пока успокоится бешено бившееся сердце: «Только бы Эндрю вернулся». Его нерешительность продолжалась не более секунды, но Кирстен она показалась вечностью. В свете всходящей луны Битон окрасился жемчужно-серым серебром. Кирстен притаила дыхание, когда Эндрю шагнул в ее сторону. Какая-то часть ее души звала бежать прочь, по лестнице, в дом, запереть за собой дверь и ни за что не открывать, другая же часть толкала навстречу Эндрю, заставляя стоять на месте и ждать его приближения.
Битон остановился в полуметре от Кирстен. Сердце ее превратилось в плоский камешек, пущенный прыгать по гладкой поверхности безмятежного озера. Эндрю протянул вперед руки и взял Кирстен за плечи, отчего она в первый момент вся съежилась, ожидая, что он просто раздавит ее своей неимоверной силищей. Но прикосновение оказалось поразительно нежным и мягким, как тихий вздох.
Эндрю слышал, как в ушах у него стучит кровь. Руки грубы и скованны; Кирстен такая маленькая, такая хрупкая, у нее такие узенькие плечики. Больше всего Эндрю боялся причинить Кирстен боль, оставить на коже синяки, если хоть на мгновение даст волю кипевшей во всем теле гибельной страсти. Пытаясь удержать жар желания под контролем, Эндрю представил себе Кирстен в образе хрупкого бокала из венецианского стекла тончайшей работы. Образ этот помог несколько утихомирить страсть и сделать прикосновения Битона ласковыми, как шепот.
– Кирстен.
Четыре года опустошающего одиночества прозвучали в том, как произнес ее имя Эндрю. Взяв в ладони лицо Кирстен, Эндрю большими пальцами ласково гладил волшебно-нежную кожу пылающих щек, вновь и вновь повторяя любимое имя. Потом он улыбнулся.
Теплота улыбки Эндрю окончательно растопила всякое сопротивление Кирстен, открыла ее сердце и заставила улыбнуться в ответ. Но, несмотря на улыбку, Кирстен испытывала мучение. Томление на грани боли охватило и ломало все ее существо – губы, спину, грудь, лоно. Тело, наполненное напряжением и ожиданием, страдало от невыносимо давящего желания.
Наклонившись, Эндрю прикоснулся губами к чувственной ямочке на шее Кирстен. Она содрогнулась, боль усилилась.
– Эндрю. – В голосе Кирстен звучала мольба. Она просила Эндрю положить конец ее страданиям – Кирстен нужен был поцелуй.
Но Эндрю не спешил, продолжая ласкать прекрасное лицо Кирстен. Медленно, осторожно и любовно, не пропуская ни сантиметра, Эндрю наконец приблизился губами ко рту Кирстен. Но и тут он не стал торопиться. Начав с уголка рта, Эндрю прошелся кончиком языка по губам Кирстен. Затем его язык проник между полураскрывшихся губ, заставив их приоткрыться чуть шире.
Кирстен пылала. Куда бы ни притрагивался кончик языка Эндрю, там тут же вспыхивал пожар. Кирстен ждала.
Через мгновение ожиданию пришел конец.
Поцелуй Эндрю был глубок, полон и ненасытен, его переполняла чувственность. Кирстен таких поцелуев еще не знала.
Вкусный, плотный, напряженный – все внове. Совсем как первый в жизни поцелуй. Эндрю оторвался от Кирстен только тогда, когда обоим уже не хватало дыхания. Затем он принялся прокладывать языком влажные, возбуждающие дорожки вверх-вниз по тонкой шее Кирстен. Она тут же выгнула спину, настолько сильным было трепетное ощущение, вызываемое языком Эндрю. Их бедра соприкоснулись. Кирстен услышала, как застонал Эндрю. Сомкнув руки у него на шее, Кирстен с наслаждением еще плотнее прижалась к Эндрю нижней частью тела и почувствовала, как крепнет его плоть и влажнеет ее собственная.
Эндрю снова поцеловал ее жадным ртом, и поцелуй не прерывался, пока оба не поняли, что едва стоят на ногах, после чего Эндрю, не отрываясь от губ Кирстен, подхватил ее на руки и внес в дом, закрыв за собой дверь толчком ноги.
Когда они стали раздевать друг друга, Кирстен удивилась тому, что такой большой мужчина, как Эндрю, может быть так поразительно нежен. Он казался Кирстен огромным золотым сокровищем, доставшимся ей в награду. И она в упоении прикасалась чувствительными пальцами и жаждущим ртом к каждой частичке его великолепного тела: широким плечам, груди, упругому животу, узким бедрам и длинным мускулистым ногам.
Поражаясь, как всегда, миниатюрности Кирстен, Эндрю старался быть с ней особенно осторожным и нежным. Даже тогда, когда все желания его свелись к одному – войти в Кирстен, Эндрю, невероятными усилиями заставив себя успокоиться и не спешить, продолжал ласкать сладкую, манящую плоть Кирстен: маленькие груди, твердые и упругие, острые соски, ярко-красные, будто две вишенки, узкая талия, гладкость живота и бедер, идеальная линия ног и расположившийся между ними черный пушистый треугольничек.
Для Кирстен происходящее с ней сейчас было настоящим потрясением. Она, подозревавшая, что никогда уже не сможет испытать каких-либо чувств, вдруг вся наполнилась ощущением пронзительности и глубины, какой никогда прежде не знала. Кирстен уже была на грани оргазма; каждый новый толчок Эндрю подводил ее все ближе к заветной черте. Кирстен, слегка подалась бедрами назад: ей не хотелось, чтобы все кончилось так скоро. Но начавшийся сладчайший трепет в самой чувствительной части ее тела, ощущаемый едва заметными бесподобными приятными внутренними толчками, сигнализирующими о начале окончания, вышел из-под всякого контроля. Кирстен повернула голову и застонала от первой пульсирующей волны оргазма, захлестывающей все ее существо. Волна спала, но тут же на смену ей пришла новая, еще более мощная и продолжительная. Ритмические постанывания Кирстен звучали в унисон с шумным, свидетельствующим о наслаждении дыханием Битона, и она, возбуждаемая этим еще больше, кончала вновь, вновь и вновь…
Все чувства были обострены до предела. Он безошибочно определил, что пришло время освободиться от мертвой хватки прошлого и от самого себя. Эндрю участил движения. Он почти готов, какие-то доли секунды – и он снова ощутит это. Мощный, заполнивший все тело напор дал Эндрю освобождение серией исступленных взрывов, выбросивших из него семя. А вслед за этим – покой, покой, какого Эндрю никогда прежде не испытывал.
Они лежали, обнявшись, не говоря ни слова. Сердца их были переполнены ощущениями, тела – пресыщены удовлетворением. И Кирстен, и Эндрю испытывали легкое смущение, но в большей степени – боязнь. Сегодня они сделали шаг из своего прошлого, но это был лишь шаг. Свидетельством остающейся привязанности к прошлому были свешивавшаяся с шеи Эндрю цепочка и позвякивающий на запястье Кирстен браслет.
Джеффри и Дирдра были очаровательной парой – во всяком случае, так говорили. Их повсюду видели вместе: на званых ужинах, танцах, в респектабельнейших ресторанах, в театрах, в опере, на балете, на открытиях художественных выставок, презентациях, благотворительных вечерах и политических кампаниях. Они вместе играли в теннис, плавали на яхте, ездили в путешествия. Время от времени даже проводили вечера наедине.
Но Джеффри в отличие от Дирдры хотел большего.
Оливер желал объединить их хозяйства. Дирдра же предпочитала по-прежнему жить самостоятельно. Он хотел, чтобы они поженились, а она вовсе не нуждалась во втором муже. Джеффри хотел, чтобы Дирдра стала матерью для Джеффа, Дирдру же гораздо больше устраивала роль крестной матери.
– Если я вполне довольна существующим положением, – постоянно повторяла она, – почему бы тебе не занять ту же позицию?
А действительно, почему? Как мог Джеффри объяснить Дирдре причину, не рассказав ей о своих недостатках? О том, как не сложилась его интимная жизнь с Кирстен, и о том, как он не находит общий язык с Джеффом. Избавившись от жены в надежде перевоспитать сына, Джеффри так и не преуспел в этом.
Джеффри становилось жутко только при одной мысли о том, что Дирдра узнает о всех его поражениях и раскусит его. Узнает о самом страшном, о том, что его честолюбивое стремление достать звезды с небес в конечном итоге закончилось лишь пригоршней разбитых мечтаний.
Вполне возможно, для Джеффри пришло время смириться с реальностью, доказывающей, что ничего уже не изменится. И: если при этом Дирдра – последняя мечта в его жизни, то, возможно, сохранение статус-кво и не такая уж непомерная цена за возможность жить этой мечтой.
– Знаешь, а я до сих пор вижу Джеффа в каждом черно волосом шестилетнем мальчике, – призналась Кирстен Эндрю. Держась за руки, они сидели спина к спине на одеяле, расстеленном прямо на траве, на заднем дворике дома Кирстен и смотрели на звезды. – Постоянно забываю, что ему уже тринадцать. У Джеффа послезавтра день рождения.
Эндрю услышал в голосе Кирстен слезы и крепко пожал ее руку.
– А я перестал видеть во всех девочках Мишель и Андреа после того, как перестал смотреться в зеркало, – признался Битон.
– А Марианна?
– Странно, но Марианну я никогда ни в ком и не видел. – Эндрю похлопал себя по груди. – Да мне и не нужно было – она всегда у меня здесь.
Кирстен отвела взгляд в сторону. И спустя полгода она продолжала испытывать приступы боли, когда они говорили о покойной жене Эндрю. Особенно страдала Кирстен, когда ловила на себе его взгляд, полный непонимания, кто сейчас перед ним. И еще, когда его глаза наполнялись слезами без видимой причины.
Шесть прошедших месяцев они оба протаптывали собственные дорожки на тернистом пути их взаимоотношений. Отношения эти были одновременно бурными, страстными и нежными; изменчивыми, спокойными и раздражающими; притягивающими и отталкивающими; гармоничными и сумасшедшими. Предсказуемыми только в своей непредсказуемости.
Эндрю и Кирстен были друг с другом то предельно откровенны, то невообразимо скрытны. Делая шажок вперед, они тут же отступали, обмениваясь частичками своих душ, как обмениваются марками. Насколько бы открыты они ни были друг другу, каждый знал про себя, что у него все же остается собственная защитная раковина, спрятаться в которую при желании можно в любой момент.
– Кирстен, а кто такой Майкл?
Вопрос Эндрю настолько удивил Кирстен, что какое-то время она не могла сказать ни слова.
– Майкл? – слегка приглушенно переспросила Кирстен.
– Майкл.
Кирстен поинтересовалась, откуда Эндрю известно это имя, и он объяснил. Вырвав высокую широкую травинку, Кирстен принялась рвать ее на тонкие полоски.
– Ведь это он подарил тебе браслет?
Кирстен коротко и очень неохотно кивнула.
– Ты не хочешь говорить о нем?
Кирстен глубоко вздохнула, стряхнула с ладони обрывки травинки и подтянула колени к подбородку.
– Это самый красноречивый язык жестов, какой мне когда-либо приходилось видеть. – Эндрю усмехнулся и запустил руку в волосы невольно улыбнувшейся Кирстен. – Ну, хорошо, больше ни слова о загадочном Майкле.
Кирстен, откинув голову назад, благодарно положила ее на плечо Эндрю.
– Майкл… – прошептала она несколько минут спустя, потом запнулась, спрашивая себя, действительно ли ей хочется об этом говорить. – Майкл Истбоурн.
Кирстен, решившись, быстро вытолкнула из себя это имя и тут же прикусила губу.
– Дирижер? – спросил Битон, мгновенно сообразив, о ком идет речь. – Один из немногих людей, кого мне страшно хотелось бы нарисовать, но никогда не представлялась возможность.
– Правда? – По совершенно непонятной причине сердце Кирстен сильно забилось.
– Правда. – Эндрю повернулся, нежно поцеловав Кирстен в лоб, и снова отвернулся.
– Возможно, когда-нибудь тебе это удастся.
– А встречу устроишь ты?
Кирстен вопрос не понравился.
– Я серьезно, Эндрю, почему бы тебе как-нибудь не нар совать Майкла?
– По той простой причине, что я не имею желания рисовать кого бы то ни было и когда бы то ни было.
– Цыпленок.
– Ха! Кстати, о птичках, а как насчет того, чтобы как-нибудь сыграть на рояле?
Это был их излюбленный способ защищаться. Как только какая-нибудь тема разговора становилась слишком болезненной, Эндрю и Кирстен принимались нападать друг на друга. Но сегодня вечером Кирстен предпочла уйти без «боя». Ей захотелось просто переменить тему разговора.
– Послушай, а я ведь еще ни разу не видела твою яхту. – Эндрю вздохнул, как бы говоря: «Ну, опять началось!» – По-моему, это совершенно несправедливо, а? Ты ведь уже тысячу раз видел мой дом. Почему мне нельзя хоть раз взглянуть на твой?
– Вопрос не в том, можно или нельзя.
– А в чем?
– Мне кажется, я к этому еще не готов – вот и все.
Кирстен моментально смягчила тон:
– Ведь это всего лишь лодка, Эндрю. Она бывала на яхте, но корабль никогда не был ее домом. – Кирстен почувствовала, как вздрогнул Битон, но все же продолжала: – Яхта – твой дом, Эндрю, только твой. Почему ты так обороняешь его, почему не хочешь разделить с людьми?
– Людьми?
– Ну, хорошо, со мной.
– А тебе никогда не приходило в голову, что я, может быть, не хочу ни с кем его делить, даже с тобой?
– Думаешь, буду обузой, да?
Эндрю не было необходимости отвечать на вопрос – Кирстен и без того знала ответ. Даже и теперь он рассматривал ее как обузу. Они бывали далеки друг от друга в той же степени, в какой бывали и близки. Кирстен вспоминала случаи, когда Битон пропадал – иногда на дни, иногда на недели, – плавая где-то в одиночестве, всякий раз предварительно обещая, что вернется. И всегда возвращался. До сих пор по крайней мере.
Краешком глаза Эндрю заметил, как руки Кирстен сжались в кулачки. Он уже хорошо знал этот сигнал опасности и был в некоторой нерешительности, стоит ли предпринять что-либо для того, чтобы успокоить Кирстен, или же следует подождать. Наконец Битон остановился на последнем. Как только Эндрю увидел, что кулачки Кирстен постепенно расслабляются, им овладело импульсивное желание прикоснуться к ним и погладить. Но Битон сдержал себя. Если дотронуться до Кирстен в этот момент, одним прикосновением дело не кончится. Так бывало очень редко.
Обычное прикосновение никогда не заканчивалось только им – оно неизбежно влекло за собой объятия. Поцелуй для них никогда не существовал в единственном числе – за ним обязательно следовал второй, потом третий. И кончалось дело всегда одним и тем же – любовными утехами. Только при мысли о том, с какой страстью и с каким блаженством они занимались любовью, у Эндрю перехватывало дыхание. Постель, как клей, связывала их, заполняя трещины в отношениях, всякий раз сравнивая счет в их игре. Эндрю никогда не мог насытиться Кирстен – ее красотой, ее телом, ее чувственностью. Она была для него допингом и наркотиком. Она вовлекла его в зависимость, в большую зависимость, а ведь Битон поклялся никогда больше ни в ком не нуждаться.
– Уже поздно. Я, пожалуй, пойду. – Эндрю не спеша поднялся с земли и протянул руку Кирстен, чтобы помочь ей встать.
Кирстен наклонила голову, пытаясь разглядеть в темноте циферблат своих часиков.
– Совсем и не поздно – сейчас только десять.
– Мне в четыре вставать.
– В четыре? Почему в четыре?
– А разве я не говорил? – Голос Битона зазвучал глуше. – Утром я уплываю в Гибралтар.
– Просто замечательно. – Руки Кирстен, протянутые за одеялом, дрожали, в голосе появился холод.
– Стараемся, – попытался пошутить Эндрю в надежде несколько сгладить впечатление от своего объявления, но, увы, из этого ничего не вышло. – Я почти месяц, как не выходил в море, для меня это рекорд.
Битон поплелся за Кирстен в дом, где захотел обнять ее на прощание, но та отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
Пока они молча стояли друг напротив друга, Кирстен в голову внезапно пришла сногсшибательная идея. Теперь она точно знала, что ей делать. Она поедет в Афины. Кирстен не видела Маркоса уже больше года. Сейчас ей как никогда необходимо повидать мальчика. И еще Кирстен нуждалась в том, чего никто, кроме Полисисов, ей дать не мог: тепло и семейный уют. И если не затягивать визит, то ей потом не будет слишком уж больно.
Теперь Кирстен определенно почувствовала себя лучше, настолько лучше, что она обняла Эндрю за шею и коротко, но смачно поцеловала его в губы, когда же она отстранилась от него, лицо ее сияло.
– Желаю тебе хорошо провести время, – весело попрощалась она, подталкивая Битона к двери и даже открыв ее перед Эндрю. – В себе я не сомневаюсь.
Ошеломленный, Эндрю медленно спустился по ступенькам, спрашивая себя, не упустил ли он часом чего. А если и упустил, то, черт возьми, что?
