Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
21
Крепко сцепив руки, Эрик сидел за письменным столом и рассматривал лежавшие перед ним две газетные вырезки. Одна из вырезок была совсем свежей, на хрустящей белой бумаге, с коротким объявлением из делового раздела «Ливерпуль дейли пост»; вторая – обветшалая и пожелтевшая, слова почти стерлись – какая-то длинная история с первой полосы «Ливерпуль диспеч» от 4 августа 1916 года. Заголовок заметки в «Ливерпуль пост» гласил: «МАГНАТ ПОКУПАЕТ ПОСЛЕДНЮЮ СОБСТВЕННОСТЬ НЕВИЛОВ»; название статьи в «Ливерпуль диспеч» сообщало: «БОТУЛИЗМ УНЕС ЖИЗНИ ПЯТНАДЦАТИ ЧЕЛОВЕК ПОСЛЕ ЦЕРКОВНОГО БАЗАРА». Слезы Эрика окончательно размыли блеклые буквы: даже спустя сорок восемь лет шесть кричащих слов подрывали ему душу. Ушло довольно много времени, собственно говоря, вся сознательная жизнь Эрика, но в конце концов он своего добился.
Он преследовал их всех, одного за другим, – всех пятерых братьев Невилов, пока не купил последнего. Манчестерская пароходная компания. Брайтонские гостиницы. Стаффордские гончарные мастерские. Ливерпульский консервный завод. Лидские прядильные фабрики. С течением лет список все сокращался, их собственность неумолимо таяла. И вот сегодня – последняя – Сандерлендский плавильный завод. Кончено.
Эрик встал и налил себе немного хереса. Затем он поднял стаканчик в безмолвном тосте за долгожданный миг победы. Сейчас он вспомнил усталую молодую женщину по имени Анна Джонсон и двух ее дочерей – Сару и Хестер. Все трое попробовали на ежемесячном церковном базаре маринованную свеклу, которой торговали у собора Святой Марии.
Теперь, сорок восемь лет спустя, Эрик отомстил за свою мать и сестер. Сын бедных Анны и Джо Джонсонов в конце концов одержал верх над пятью сыновьями богачей Глены и Веслы Невилов. Теперь все они работают на Эрика. Они превратились в ничто, но они того и заслужили. Потому что именно их мать, Гленда, продала тогда кучку маринованной свеклы, стоившей жизни пятнадцати простым горожанам, живших под всемогущей властью Веслы Невила.
– Эрик!
Резкий голос стоявшей в дверях Клодии вырвал Джонсона из прошлого и быстро вернул в настоящее.
– Там, внизу, какой-то человек. Он утверждает, что пришел красить квартиру на четвертом этаже. Это правда?
Эрик повернулся к Клодии:
– Да, это действительно правда.
– Тогда можешь не беспокоиться, потому что я немедленно отошлю его прочь.
– Нет, на этот раз у тебя ничего не выйдет.
– Черт возьми, выйдет!
Клодия побледнела.
– Я уже говорила тебе, Эрик, что ни за что не допущу этого.
– А я уже говорил тебе, что хочу переделать эту чертову квартиру.
Эрик чувствовал, что ему все труднее взывать к здравому смыслу жены, особенно учитывая то, что Клодия и здравый смысл уже давно друг с другом распрощались.
– Ты прекрасно знаешь, что я не хочу переделывать квартиру на четвертом этаже. – Голос Клодии начал срываться на визг. – Я хочу оставить все как есть!
Эрик нервно сжал кулаки:
– Клодия, ты просто одержимая. Слышишь? Одержимая. Ты была одержима Найджелом Бишемом, ты была одержима Уинфорд-Холлом, а сейчас ты одержима Кирстен Харальд. Что ж, пришло время положить конец этому безумию, потому что иначе, как безумным, твое поведение назвать нельзя.
Эрик никак не ожидал взрыва хриплого, истеричного смеха, вырвавшегося из груди Клодии в ответ на его слова, и страшный этот смех заставил его прикусить язык.
– Бедный Эрик! Что за мысли приходят тебе в голову. А впрочем, называй это как хочешь, я не возражаю. Если тебе нравится слово «безумие», пусть будет так – считай меня сумасшедшей. Но учти, я строго-настрого запрещаю тебе трогать эту квартиру. И для начала я ее опечатаю. Я ясно выражаюсь? – Не получив от мужа ответа, Клодия принялась повторять вопрос до тех пор, пока он наконец не сдался. – Ну вот и прекрасно, теперь мы друг друга поняли.
– Вряд ли, – сверкнул глазами Эрик. Достав хрустальный графин с хересом, он быстро наполнил стакан. – Да, между прочим, – уже несколько спокойнее сказал Эрик. – Я пригласил Алана Джессопа заглянуть к нам завтра в восемь.
Упоминание семейного доктора заставило Клодию немедленно насторожиться.
– Алан Джессоп? Это еще зачем? Ты что, заболел?
– Я чувствую себя прекрасно. Просто я подумал, что неплохо бы пригласить его на пару стаканчиков, вот и все. Мы не виделись с Аланом со дня смерти Молли. – Молли была последней женой Джессопа. – Не волнуйся, ничего особенного: просто встреча трех старых друзей, которые…
– Замолчи! – Клодия снова сорвалась на крик. – За какую же дуру ты меня держишь? Если я не говорила ни с одним из многочисленных лекарей, которых ты годами таскал сюда, почему ты решил, что я буду говорить с Аланом? На твоем месте, Эрик, я бы попросила милого доктора не приходить. Тем самым ты избавишься от необходимости присутствовать при том, как я захлопну дверь перед его носом.
Клодия внезапно повернулась и стремительно вышла из кабинета.
Непрекращающиеся сражения с Клодией совершенно изматывали Эрика. Клодия вызывала в нем гнев, боль и жалость одновременно. Теперь Эрик никогда не мог с уверенностью сказать, какое из этих чувств он испытывает в данный момент к жене. И чем больше Клодия губила себя, тем решительнее Эрик старался затруднить ей путь к гибели.
Подхватив графин за горлышко, Эрик вернулся с ним к столу. Сейчас ему нужна передышка. Может быть, если он крепко напьется… В стельку. Вдрызг. До чертиков. Как сапожник, пока не свалится, ему полегчает. Эрик осушил весь графин.
Но забытье, которого он так страстно жаждал, никак не приходило.
– Боже мой, я так нервничаю, что никак не могу унять дрожь в руках, – шепнула Кирстен на ухо Джеффри.
– А я, думаешь, нет? – Джеффри стряхнул воображаемую пылинку с атласного лацкана смокинга. – Я один в стане врага, и, может быть, мне никогда этого не простят.
Кирстен не смогла удержать улыбку. Джеффри, преданный эйзенхауэровский республиканец, был вынужден сидеть за одним обеденным столом в Красном зале Белого дома с госсекретарем Дином Раском с женой, хореографом нью-йоркского балета Джорджем Баланчиным и контральто Марианом Андерсоном – всех их пригласили на церемонию вручения учрежденной в июле новой президентской медали свободы.
– Я все еще не могу поверить, что это не сон, – снова прошептала Кирстен мужу.
И вправду, все казалось нереальным: гербовое приглашение, полученное ими месяц назад, Восточный зал, заполненный высшими сановниками и гостями, с нетерпением ожидавшими появления президента и первой леди, военный оркестр, возвестивший их прибытие, приветливая улыбка президента, трогательная застенчивость Джеки, приглашение гостей к обеду, бесконечная череда тостов. И вот они опять вернулись в Восточный зал.
– Как ты можешь оставаться таким равнодушным ко всему? – Кирстен искоса посмотрела на высокомерный профиль мужа. – За последние три года они превратили этот дворец в Мекку культуры.
Белый дом и в самом деле превратился в место встреч с великими мастерами искусств. Здесь играли всемирно известные исполнители; в Белом доме проводились все приемы, какие только можно себе представить. И вот сегодня настала очередь Кирстен.
– Неужели же ты не понимаешь, что Кеннеди для Америки – это то же, что Медичи для Италии? Это же наш ренессанс, наш культурный рай, наш…
– Камелот? – с саркастической улыбкой перебил жену Джеффри.
Все знали, что президент каждый день перед сном любил послушать отрывки из мюзикла Лернера и Леви о дворе короля Артура. Джеффри зло подумал о том, уж не представляет ли себя при этом Кеннеди легендарным королем, окруженным благородными рыцарями. Сам Джеффри не испытывал подобных романтических порывов и не доверял людям, к ним склонным.
Кирстен же продолжала настаивать на своем:
– Джеффри, ведь даже испанский виолончелист Пабло Касалс играл для президента после многих лет отказа от выступлений в Соединенных Штатах, правительство которых поддерживало генералиссимуса Франко.
Но на Джеффри ее сообщение не произвело ни малейшего впечатления.
– Тебе не кажется, что согласие такого музыканта, как Касалс, выступить перед Кеннеди кое-что говорит о президенте? – Джеффри зевнул. – Боже, да последний, кому Касалс здесь играл, был Тедди Рузвельт! – При этих словах Джеффри мгновенно поднял голову. – Вот! Вот это был президент!
Кирстен вздохнула. Джеффри был невыносим. И все-таки даже он не мог ослабить душевный подъем, овладевший Кирстен этим вечером. Первая леди творила чудеса с президентским особняком, переделав его из подобия вестибюля большой гостиницы в уютное место демонстрации всего самого лучшего из богатого культурного наследия Америки.
До сегодняшнего вечера Кирстен видела Джекки воочию только раз. В прошлом сентябре Жаклин Кеннеди приехала в Нью-Йорк на концерт, посвященный официальному открытию нового зала филармонии Линкольновского центра. В тот вечер Кирстен играла два произведения Шумана и одно Листа, а немного позже она узнала, что первая леди была так очарована ее исполнением, что распорядилась купить все записи Кирстен.
Сейчас, глядя на Джекки, молчаливо сидевшую между телекомментатором Дейвидом Бринкли и журналистом Артом Бухвальдом, Кирстен почувствовала легкий комок в горле. В великолепном узком розовом платье с высоким лифом от Кассини, густо усеянном бусинами стекляруса, Джекки казалась спокойной и безмятежной. А ведь совсем недавно Жаклин похоронила младшего сына, Патрика Буве, умершего всего через два дня после преждевременных родов.
– Кирстен! – Джеффри слегка подтолкнул жену локтем. – Сейчас по программе должна выступать ты.
Под звуки аплодисментов Кирстен прошла к большому концертному роялю. За обедом Кирстен слышала, как кто-то заметил, что выступления артистов делают честь и гостям, и музыкантам, с чем Кирстен полностью согласилась. Ей оказали честь, пригласив на этот вечер, а теперь она окажет им честь своим искусством.
Для выступления Кирстен выбрала произведения Грига, Шуберта, Шопена и Рахманинова, а вслед за ними, ко всеобщему, а в особенности президентскому, удовольствию – песенное попурри из его любимого «Камелота». Совершенно потрясенная публика трижды вызывала Кирстен аплодисментами, и пианистке пришлось сыграть еще несколько произведений, в число которых, конечно же, вошли и «Отражения в воде» Дебюсси. Только после этого Кирстен отпустили со сцены. Глаза первой леди были полны слез. А в довершение всего сам президент встал и подошел к Кирстен.
– Спасибо вам, моя дорогая, – с известным бостонским акцентом поблагодарил Джон Кеннеди Кирстен, ласково взяв ее за обе руки.
«Что может быть большей наградой?» – подумала Кирстен.
Неделю спустя Камелот умер.
Кирстен навсегда запомнила, где ее застигла трагическая весть. Было три часа дня, двадцать второго ноября. Кирстен ехала в лимузине в «Дрейк-отель» в Чикаго. Услышав, что обычная программа прерывается для важного правительственного сообщения, водитель прибавил громкость приемника, и Кирстен пронзительно вскрикнула. Кеннеди убили. Застрелили, когда они с Джеки ехали в открытой машине по улицам Далласа. За день до этого президент прилетел с женой в Техас, вероятно затем, чтобы уладить разногласия, возникшие между либералами штата и консервативными демократами, и вот теперь, неожиданно, был убит.
Это казалось невероятным.
Кирстен уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. Мечта, в которую она только начала верить, была разбита.
Неужели прошла всего неделя с того вечера, когда Кирстен играла для президента в Восточном зале Белого дома? Теперь и то уже казалось нереальным. Чувство потери было настолько ильным, что силы покинули Кирстен.
Кирстен вдруг стало страшно за страну. Ее стал терзать вопрос: была ли это акция одиночки-маньяка или же вся страна заразилась какой-то ужасной болезнью?
В вестибюле «Дрейка» творилось то же, что и в гостиницах всего мира. Все ходили с ошеломленными лицами, кто-то крутил ручку транзисторного приемника, кто-то не отрывал взгляда от экрана телевизора, кто-то в открытую плакал. Незнакомые люди хватали друг друга за руки, не столько чтобы найти утешение, сколько пытаясь услышать ответы на мучившие всех вопросы.
Это событие затронуло всех граждан государства, независимо от их политических убеждений и партийной принадлежности. Убийство Кеннеди походило на кошмар, снившийся одновременно двумстам миллионам людей.
Одна в своем гостиничном номере, Кирстен подобно многим американцам часами просиживала у телевизора.
Неожиданно ей стало невыносимо оставаться в чужом городе. Кирстен неудержимо потянуло домой. К Джеффри. К родителям. Но больше всего к Мередит. Кирстен хотела удостовериться, что ее дочь в безопасности.
Наблюдая, как человек, разбудивший в ней интерес к окружающему миру, на ее глазах уходит в историю, Кирстен захотелось словно одеялом укрыться с головой своим музыкальным прошлым и переждать там, пока боль утихнет и безумие закончится.
22
– Мамочка, пора играть.
Кирстен отложила в сторону ручку и в замешательстве посмотрела на трехгодовалую дочь.
– Играть? – переспросила она Мередит. – Во что играть, дорогая, в куклы?
– Нет, мамочка, не в куклы.
– Со щенком?
Мередит замотала головкой:
– Нет, не со щенком.
– В повара?
– Ох, нет, не в повара?
– Поиграем в саду?
– Ты опять не угадала, мамочка, ну, подумай еще раз. Постарайся, хорошенько постарайся.
Кирстен выждала еще минуту, притворившись, что глубоко задумалась, после чего щелкнула пальцами.
– Знаю, – сказала она, наблюдая за ожиданием дочурки. – Ты хочешь играть на рояле.
– Ага-ага-ага! – завопила Мередит, прыгая от восторга. – Угадала, мамочка! Я хочу играть на рояле! – Подлетев к Кирстен, девочка крепко обняла мать. – Ты такая умница, мамочка. Я люблю тебя сильно-сильно.
– И я люблю тебя, радость моя. – Кирстен наклонилась и подхватила дочку па руки. – Боже мой, какая же ты стала тяжелая! Скоро у меня не будет сил, чтобы поднять тебя.
– Ах, мамочка, – засмеялась Мередит, – я никогда не буду такой тяжелой!
Кирстен усадила Мередит за рояль и задала ей среднее до. Следя за маленькими ручками, несмело подбирающими знакомую мелодию детской песенки, Кирстен предалась своей любимой фантазии: Мередит дает концерт в «Карнеги-холл», исполняя Рахманинова, Брамса или Листа, а не «Трех слепых мышат», которых она, перевирая, наигрывает сейчас. Мередит греется в теплых лучах славы. Мередит принадлежит к немногим избранникам свыше.
Немногим, как сама Кирстен, числящаяся в списке лучших пианистов двадцатого века.
Имя Харальд благоговейно упоминается наряду с такими всемирно известными пианистами, как Горовиц, Рубинштейн, Серкин, Рихтер и Ашкенази. Кирстен много раз объехала весь мир, и по всему свету ее пластинки неизменно занимают верхние строчки рейтинговых списков; карьеру Кирстен, безусловно, можно назвать блестящей, золотой, триумфальной.
Но, так же как и всем остальным знаменитым пианистам, Кирстен приходилось платить за свой блестящий успех. За исключением июля и августа, выбранных Кирстен после замужества как отпускные месяцы, она редко бывала дома более трех дней подряд. Кирстен скучала по семье, а семья скучала по Кирстен, и вместе они скучали по тому, чем живут все обычные семьи, – по общим семейным заботам. И поэтому, как только Кирстен попадала домой, они втроем пытались уплотнить время, втискивая в каждый час, проведенный вместе, неделю разлуки, в день – месяц, в летние месяцы отпуска – целый год. Они научились довольствоваться тем, что есть.
– Я хорошо играла, мамуля? – Мередит нетерпеливо дергала Кирстен за рукав, пытаясь привлечь внимание матери.
Кирстен поцеловала маленькую теплую ладошку и улыбнулась:
– Ты играла великолепно.
– Кажется, мне больше не хочется играть.
– Устала, дорогая? – Мередит покачала головой. – А что же тогда?
– Мне грустно.
– Грустно? Но почему, Мередит?
– Потому что тебя не будет на празднике всех святых на следующей неделе. – Девочка чуть не плакала. – Ты никогда не бываешь с нами на праздниках.
– Мередит, это неправда. – Кирстен подняла дочку и, усадив к себе на колени, принялась гладить ее длинные темные волосы. – Я провела с вами все лето, помнишь? И сейчас с вами, разве не так?
– Я знаю, но все равно скучаю по тебе. Разве ты не хочешь быть все время дома?
– Конечно же, хочу, рыбка моя. – Мередит, казалось, не очень поверила словам матери. – Ты ведь знаешь, чем занимается мамочка?
– Ты играешь на рояле.
– Правильно. И многие люди хотят услышать мою игру. Но так как все они не могут приехать в Нью-Йорк, чтобы послушать меня, приходится мне ездить по городам, где живут эти люди, и играть для них там.
– И что, в каждом городе есть рояль?
– Да, моя прелесть, в каждом городе. – Судя по всему, эта новость поразила Мередит. – Когда ты немножко подрастешь, я возьму тебя с собой на гастроли, и ты сама увидишь эти рояли.
Мередит постаралась вспомнить самое большое число, какое знала.
– Их что, миллион?
– Да, моя радость.
Девочка с облегчением вздохнула и обняла Кирстен за шею.
– Мне больше не грустно.
Но Кирстен не хотелось отпускать дочку.
– Мередит, попроси мисс Маклоглин помочь тебе надеть костюм, в котором ты будешь на празднике. – Малышка выпрямилась и уставилась на мать непонимающим взглядом. – Я буду ждать здесь. Как только ты будешь готова, спускайся опять сюда и удиви меня. Договорились?
Теперь Мередит поняла.
– Договорились.
Соскользнув с коленей Кирстен, девочка галопом вынеслась из комнаты.
Мередит вернулась через пятнадцать минут в костюме цыганки. На ней было красно-белое ситцевое платье, голову украшали длинные пестрые ленты, а в руках Мередит держала небольшой бубен. В ушах девочки висели тонкие золотые колечки с серебряными колокольчиками, на шее красовалось монисто. Все это при каждом движении ребенка издавало мелодичный перезвон. При появлении дочери Кирстен изобразила на лице изумление и, подсев к роялю, заиграла веселую мазурку. Мередит тут же включилась в игру. Громко стуча в бубен, она пустилась в импровизированный цыганский танец и выстукивала каблучками до тех пор, пока не выбилась из сил. Вскочив на колени матери, Мередит с трудом перевела дыхание.
– Ты самая прекрасная цыганка, какую мне доводилось видеть. Самая прекрасная в мире!
– Но я могу быть еще прекрасней, – Мередит никак не могла отдышаться после бешеного танца, – если ты разрешишь мне надеть браслет.
– Какой браслет, солнышко?
– Сама знаешь – с колокольчиками.
С того дня как Мередит обнаружила на дне нижнего ящика письменного стола матери золотой браслет с брелками, он превратился для девочки в любимую игрушку.
– Так я могу его надеть, мамочка, а? Ну, пожалуйста!
– Он слишком велик для тебя, дорогая, ты можешь его потерять.
– Не потеряю.
– Нет, Мередит, потеряешь.
– Я буду очень осторожна.
– Мередит…
– Ну, пожалуйста, мамочка, я – осторожно, очень, очень…
– Эй, что за шум, а драки нет?
Увидев приближающегося к ним отца, Мередит немедленно замолчала. Джеффри поцеловал жену и обнял дочь.
– Ну-с, – Джеффри чуть отступил назад, чтобы лучше разглядеть наряд Мередит, – так что же мы здесь имеем?
– Цыганку, – низко опустив головку, промямлила девочка.
– Цыганку, ох-ох-ох…
Кирстен с удовольствием наблюдала за тем, как Джеффри пытается развеселить малышку.
– Ну а теперь скажи мне, отчего ты дуешься?
Мередит пробормотала что-то неразборчивое, и Джеффри попросил дочь повторить.
– Мамочка не разрешает мне надеть браслет, – ответила Мередит. – Такой, с колокольчиками.
– С колокольчиками? – Джеффри взглянул на Кирстен, и та почувствовала, как заколотилось ее сердце. – Она говорит о браслете с брелками, не так ли?
– Да, папочка, про этот, – затараторила Мередит. – Браслет с брелками. Попроси мамочку разрешить мне надеть его. Попросишь, папуля, а? Попросишь?
Но Джеффри уже не слушал дочь – он слышал только бешеный стук в висках. Рассеянно похлопав девочку по спине, он приказал:
– Ступай в свою комнату, Мередит.
– Но…
– И никаких «но». Делай, что я тебе велел.
– Так ты ее не попросишь?
– Нет, не попрошу.
С глазами, полными слез, Мередит выбежала за дверь и бросилась разыскивать мисс Маклогвин. По крайней мере няня ее любит.
Когда Джеффри обернулся к жене, лицо его не предвещало ничего хорошего.
– Итак, ты до сих пор хранишь браслет.
Кирстен выдержала тяжелый взгляд мужа.
– Да, храню.
– Зачем?
– Затем, что он очень многое для меня значит.
– Так, может быть, и он все еще много для тебя значит? – Кирстен молчала. – Значит?
– Я ценю в Майкле Истбоурне выдающегося дирижера. И ничего более.
– Самый убедительный ответ, какой я когда-либо слышал. Ты встречалась с ним? – Джеффри в упор смотрел на невольно отступившую за рояль Кирстен. – Я спрашиваю, вы…
– Нет, Джеффри, мы с ним не встречались.
– Прикажешь верить тебе на слово?
Кирстен гневно сверкнула глазами:
– Зачем мне лгать?
– А почему бы и нет?
– Джеффри, прекрати. Не делай из мухи слона.
– И, разумеется, единственным местом, где вы играли вместе, была сцена?
– А вот это уже гадость. – Кирстен не желала больше выслушивать оскорбления и собралась уйти.
Но Джеффри схватил ее за руку:
– Тебя нет дома двести дней в году, откуда, черт возьми, мне знать, чем ты там занимаешься и с кем встречаешься?
– Джеффри, ты делаешь мне больно. Отпусти, пожалуйста.
Но вместо этого Джеффри схватил и вторую руку Кирстен, после чего с такой силой завел обе руки за спину жены, что та вскрикнула от боли.
– Временами я думаю, что для меня не было бы большего удовольствия, как переломать твои чудесные ручки, Кирстен. И, может быть, когда-нибудь я так и сделаю – это единственный верный путь заставить тебя сидеть дома. Ты не согласна?
Резко отпустив руки жены, Джеффри бросился вон из комнаты.
Кирстен ощупала кисти рук, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Джеффри опять напугал ее. Насилие, временами пожиравшее Джеффри, меняло его до неузнаваемости. Вспышка была краткой, но она потрясла Кирстен, нарушив шаткое равновесие, установившееся в их отношениях. Сегодня ей стало окончательно ясно, что ее муж – человек с иррациональным, неконтролируемым характером.
Она быстро приняла душ и переоделась в кружевной костюм от Валентино, купленный по случаю неделю назад. В комнату тихо, почти бесшумно вошел Джеффри. Подойдя к сидевшей Кирстен, он положил ей руки на плечи и поцеловал в шею.
– Прости, Кирстен. Я приревновал, прости меня.
Он взял руки Кирстен и покрыл их мягкими, нежными поцелуями.
– Скажи, что простила меня, Кирстен, прошу тебя.
Жалобная настойчивость, звучавшая в голосе Джеффри, обезоруживала.
– Все прошло, Джеффри, я в порядке. Забудем.
Джеффри посмотрел на отражение жены в зеркале над туалетным столиком.
– Ты прекрасна, – вырвалось у него. – Похоже, мне пора готовиться к новому приступу ревности.
– К Эрику? – расхохоталась Кирстен. – Вряд ли.
– Но ты бросаешь меня ради ужина с ним.
– Он пробудет в городе только сегодняшний вечер, забыл? – Кирстен тепло улыбнулась мужу. – Кроме того, у него был такой жалкий голос, когда он звонил на прошлой неделе из Лондона. Мне просто духу не хватило сказать, что не смогу с ним встретиться. Поверь, мне на самом деле жаль, что надо идти на встречу именно сегодня вечером.
В семь часов вечера в «Волдорф-Астории» был назначен официальный прием в честь сенатора-республиканца Барри Голдуотера, борющегося за президентское кресло с исполняющим обязанности президента Линдоном Джонсоном. Именно на этот прием и собирался Джеффри. Но он не знал, что в то же самое время в Сент-Реджис давался обед в честь Роберта Кеннеди, баллотирующегося в сенат США от штата Нью-Йорк. Если бы у Кирстен не была назначена на этот вечер встреча с Эриком, она предпочла бы присутствовать на втором обеде.
Несмотря на противоречивые чувства, овладевшие Кирстен сразу же после убийства Джона Кеннеди, она не отгородилась от внешнего мира. Напротив, Кирстен стала еще больше интересоваться происходящими в стране событиями и, к великому ужасу Джеффри, придерживалась политических взглядов, диаметрально противоположных тем, которых придерживался он и его богатые и влиятельные друзья. И в этом Кирстен ничего не могла с собой поделать: она находила круг общения Джеффри полностью изолированным от реальной жизни.
Вся деятельность этих людей заключалась в благотворительности, которая состояла исключительно из денежных пожертвований: они не затрудняли себя такими понятиями, как сочувствие и реальное участие в настоящем деле. Когда многострадальный закон о гражданских правах был подписан в июле президентом Джонсоном, как личная дань памяти убитому предшественнику, их реакцией на это поистине историческое событие стало отсутствие всякой реакции. Когда же летом разгорелись расовые беспорядки в Рочестере и в Бруклине, они просто не обратили на это внимания. А когда отец Мартин Лютер Кинг стал лауреатом Нобелевской премии мира, они лишь пожали плечами, словно ничего не произошло.
Пребывая в полном неведении о мыслях, роящихся в голове жены, Джеффри чмокнул Кирстен в щеку и поблагодарил Бога за то, что хоть Дирдра будет присутствовать на вечернем приеме. И хотя Джеффри никогда не признавался в этом Кирстен, сам он находил подобные обязанности совершенно идиотскими. Передав жене наилучшие пожелания для Эрика, Джеффри медленно поплелся в свою комнату переодеться в смокинг. Джеффри охватило отчаяние. В последнее время он почти полностью утратил способность заниматься любовью с Кирстен. Теперь уже ничто не срабатывало. Ему были необходимы новые впечатления, способные подстегнуть чувственность.
Джеффри вспомнил о Дирдре, своей холодной и недоступной невестке, и задумался о том, как же она вот уже многие годы решает для себя проблему пола. Есть ли у нее любовник где-нибудь на стороне? А может быть, безупречно правильная Дирдра в действительности скрытая леди Чаттерли? Джеффри рассмеялся, представив себе, как над Дирдрой пыхтит какой-нибудь садовник или чистильщик бассейна, а она в это время позевывает и просматривает светский календарь-справочник, рассчитывая дату очередного званого обеда. И вдруг Джеффри почувствовал, как от эрекции ему стало тесно в брюках.
В укромном ресторане «Каравелла» на Пятьдесят пятой улице Эрик только что закончил рассказывать Кирстен о Клодии. Она больна, страшно больна. Кирстен была поражена. Клодия, о которой говорил Эрик, не имела ничего общего с той полной жизни, остроумной, утонченной женщиной, которую знала Кирстен десять лет назад в Лондоне. А то, что именно она стала объектом неестественной страсти Клодии, делало впечатление от рассказа еще более болезненным.
– С ней кто-нибудь беседовал? – поинтересовалась Кирстен у Эрика, на что тот лишь покачал головой. – А вы с кем-нибудь говорили?
– С несколькими людьми. Но мои беседы бесполезны для Клодии. Помощь нужна ей, а не мне.
– Могу я чем-нибудь помочь?
На предложение Кирстен Эрик ответил благодарным взглядом, но вынужден был вновь отрицательно мотнуть головой.
– Спасибо тебе, солнышко, но боюсь, что в этом деле мы с тобой мало чем отличаемся друг от друга. Клодия заморозила время в 1954 году и настаивает на том, чтобы все оставалось, как тогда.
После услышанного кусок не лез в горло Кирстен. Смотреть же на убитого горем Эрика было просто невыносимо.
Когда Кирстен вернулась домой, ее начал бить озноб и появилась сильная тошнота. Кирстен измерила температуру. Она оказалась нормальной. Значит, не грипп, вероятнее всего, она съела что-то некачественное за ленчем.
Кирстен разделась и забралась в постель, но тошнота не проходила. Минуту спустя Кирстен сидела выпрямившись на кровати и дрожала всем телом. В этом месяце у нее не было регул.
Кирстен бросилась к письменному столу и достала из среднего ящика бледно-голубой пластиковый пакетик с колпачком. Затем она открыла пакетик и, прищурившись, внимательно исследовала колпачок.
На плотной резине просвечивалось шесть крошечных, диаметром не более булавки, отверстий.
