Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
14
В течение последующих двух лет большинство критиков величали Кирстен не иначе, как «ярчайшей новой звездой, взошедшей на музыкальном небосклоне». Правда, были и такие, кто предпочитал критику комплиментам в адрес молодой пианистки. Критики старшего поколения надменно упрекали ее в излишнем новаторстве, молодые же находили Кирстен недостаточно авангардной. Для кого-то она была либо слишком резкой, либо излишне утонченной, а для кого-то слишком «дикой» или слишком «домашней» или же откровенной или чересчур туманной. Но несмотря на разность суждений, все в один голос говорили о творчестве Кирстен только в превосходных степенях. Похоже, что Кирстен Харальд судьбой было уготовано возбуждать в людях только крайние точки зрения.
Кирстен по-прежнему радовалась любому признанию ее мастерства, в ответ же на резкую критику она с удвоенной силой трудилась, оттачивая технику и мастерство исполнения. Кирстен была глубоко убеждена, что она, как музыкант, совершенна ровно настолько, насколько совершенна последняя взятая ею нота. Эту истину она доказывала себе на каждом выступлении. Сомнения не пугали ее, а придавали новые силы, чтобы преодолевать их.
Выступая на сценах всех крупнейших концертных залов Америки, Канады и Европы, Кирстен завоевала сердца коллег-музыкантов и десятков тысяч почитателей классической музыки, составлявших ее аудиторию. Теперь она принадлежала миру, сделавшему Кирстен обожаемым идолом. Ею восхищались, баловали и трепетали перед ней. Кирстен подражали. Руководители оркестров и дирижеры соперничали между собой в борьбе за ее благосклонное внимание, словно ревнивые поклонники, наперебой приглашая Кирстен для участия в концертах и студийных записях. Невероятная профессиональная занятость совершенно не оставляла Кирстен времени на личную жизнь. Но молодая женщина и не желала иной судьбы.
Кирстен одевали самые знаменитые модельеры мира, всегда учитывавшие пристрастие звезды-пианистки к цвету лаванды. О красоте Кирстен, как и о ее таланте, ходили легенды. Но если Кирстен Харальд-пианистка всегда была в центре внимания прессы и ненасытной публики, то Кирстен Харальд-личность оставалась для всех загадкой. Ее частная жизнь тщательнейшим образом охранялась родителями и офисом Нельсона. И это обстоятельство еще больше усиливало привлекательность Кирстен.
День, когда она с родителями переехала с Девятой авеню, стал для Кирстен одним из самых знаменательных в жизни: огромная квартира с тремя спальнями на Восточной Восемьдесят первой улице воплощала исполнение одного из самых важных обещаний, данных себе Кирстен. Для оформления квартиры наняли нью-йоркского дизайнера Билли Болдуина, и по настоянию Кирстен вся квартира была выполнена в белом цвете. После грязи и убогости их прежнего дома больше всего ей хотелось постоянного ощущения чистоты и простора. Кирстен мечтала, чтобы новое жилище стало раем для их маленькой семьи. Именно такое место и создал Болдуин.
– Что мы будем делать в таком количестве комнат? – простодушно ужаснулась Жанна, когда Кирстен впервые привела родителей посмотреть дом за день до окончательного переезда.
– Постоянно теряться, конечно. – Кирстен крепко обняла мать и повела ее в большую современную кухню.
– В моем возрасте требуется меньше комнат, а никак не больше. Ты только посмотри, сколько здесь будет уборки!
– Для уборки я уже наняла женщину, – ответила дочь. – Она будет приходить три раза в неделю, и самой тяжелой твоей обязанностью отныне становится заправка постели.
– Ты наняла кого-то делать за меня уборку? – Жанна выглядела возмущенной. – А чем, по-твоему, я занималась всю жизнь?
– Это еще одна вещь, которую я намерена изменить. Я хочу, мама, чтобы ты ходила в «Карнеги-холл» слушать концерты, а не убирать его.
– Послушайте звезду! – воскликнула Жанна, обнимая дочь. В ее карих глазах стояли слезы. – Спасибо, любовь моя, – произнесла мать охрипшим голосом и нежно расцеловала дочь в обе щеки.
У Кирстен тоже зачесались глаза. Быстро повернувшись к отцу, хранившему все это время молчание, она взяла его под руку и улыбнулась:
– Ну-с, папочка, а что ты скажешь насчет швейцара внизу? Ты сможешь привыкнуть к тому, что не ты, а тебе открывают дверь в надежде на чаевые?
– Если человек поставит себе целью к чему-либо привыкнуть, он рано или поздно привыкнет. – И отец посмотрел на жену. Взгляд Жанны выражал полнейшее обожание мужа.
С нежностью глядя на родителей, Кирстен почувствовала приступ такой жгучей зависти, что сама испугалась. Они так подходили друг другу: отец, высокий блондин, и мать, маленькая брюнетка, представляли собой совершенно очаровательную пару. Они просто созданы друг для друга. Кирстен невольно подумала о том, как смотрятся со стороны они с Майклом. Можно ли сказать и про них, что они созданы друг для друга? Или же Майклу подходит совсем другая женщина? Кирстен смутилась от собственных мыслей. Она никогда не позволяла себе думать о подобных вещах – ничего хорошего, кроме боли, такие размышления не приносили.
И потому, взглянув на часы, Кирстен почти обрадовалась – пора было идти.
– Можете оставаться здесь сколько заблагорассудится, а мне надо уходить. – Кирстен передала отцу связку ключей. – Ровно через двадцать минут у меня очень важное свидание. – Эмиль и Жанна обменялись полными надежды взглядами. – Боюсь вас огорчить, но это чисто деловая встреча.
Кирстен вошла в демонстрационный зал «Стейнвей энд Санз». Разыскав Рейфа Боуэрса, она сообщила ему, что хотела бы купить концертный рояль. В ответ продавец схватил обе руки Кирстен и стал энергично их трясти. Вид у Рейфа при этом был такой, словно он никогда и ни за что на свете не согласится прекратить этого занятия.
– Итак, мисс Моцарт в конце концов добилась своего. – Сияющий Рейф победоносно улыбнулся, давая понять миру, что именно он является единоличным владельцем патента на открытие таланта Кирстен. – Полагаю, что прежде всего вы хотели бы опробовать все имеющиеся у нас инструменты?
– Нет, не все, мистер Боуэрс, – в свою очередь, усмехнулась Кирстен. – Только те, что находятся в настоящее время на полуподвальном этаже.
Боуэрс понимающе кивнул. Девочка и в самом деле добилась своего. Приобщилась к избранным. А лишь избранные знали о роялях, хранившихся в полуподвале.
– В таком случае следуйте за мной, мисс Харальд. – И Рейф смиренно, почти с благоговением протянул Кирстен руку, словно предлагая ее величеству свое сопровождение при парадном выходе. Кирстен могла поклясться, что в этот момент в глазах старого продавца стояли слезы.
1956 и 1957 годы были значительными не только для Кирстен, но и для всего музыкального мира. Впервые после войны в Соединенных Штатах состоялись гастроли филармонических оркестров Берлина и Вены. Бостонский симфонический оркестр стал первым американским оркестром, посетившим Советский Союз, и Исаак Стерн – первым американским скрипачом, выступившим за последние десять лет в Большом зале Московской консерватории. Глен Гоулд, двадцатитрехлетнее чудо из Торонто, записал на пластинку «Гольдбергские вариации» Баха, эта запись стала первой в истории классической музыки пластинкой-бестселлером. Весь мир отмечал семидесятипятилетие композитора Игоря Стравинского. В Лос-Анджелесе по случаю юбилея был поставлен в концертном варианте его последний балет «Агон». В Нью-Йорке в возрасте восьмидесяти девяти лет скончался дирижер Артуро Тосканини, а Майкл Истбоурн наконец был назначен дирижером Лондонского симфонического оркестра.
Несмотря на то что концерты Лоис Элдершоу пользовались определенным спросом, ее пути редко пересекались с Кирстен. Хотя туманные намеки на очевидное соперничество двух пианисток и проскакивали в наиболее скандальных изданиях, но благодаря Нельсону и Кари Дандональду, личному импресарио Лоис, не дававшим никаких комментариев на подобные статьи, борьба музыкантов оставалась областью досужих домыслов.
За все это время Кирстен и Майкл виделись всего одиннадцать раз, да и то лишь мимоходом, что заставляло их с особой жадностью смаковать сладчайшие мгновения коротких встреч. В объятиях друг друга они черпали силы для жизни и творчества, память о каждой встрече оживляла скучные, серые будни между свиданиями. На публике же оба были предельно осторожны, не оставляя ни единого шанса дотошным репортерам и закулисным сплетникам заподозрить в их отношениях большее, чем естественный профессиональный интерес и уважение. Собратья по ремеслу – не более.
Каждая разлука для Кирстен наполнялась болезненной тоской и опустошенностью. В первое время ее даже одолевали сомнения, сможет ли она сдержать данное Майклу слово – не требовать большего. Повсюду с ней рядом незримо присутствовал Майкл: плоть помнила его тело, и, лежа по ночам одна в постели, Кирстен часто совершенно реально ощущала его объятия. Временами их отношения с Майклом представлялись Кирстен абсолютно безнадежными. Их можно было сравнить разве что с последней стадией неизлечимой болезни, когда чахнущий больной томится в предсмертной тоске и молится об облегчении страданий. В такие моменты Кирстен желала одного – либо положить всему конец, либо попросить о большем. Тем не менее не делала ни того ни другого.
Причиной тому была музыка.
Кирстен научилась продлевать чудные мгновения коротких свиданий, превращая напряжение чувств в энергию исполнения. А еще она научилась верить. Верить в то, что разлука – это не конец, а лишь пауза между встречами. В какой-то момент Кирстен начала думать об отношениях с Майклом в музыкальных терминах, представляя их серией прекрасных прелюдий. Подобно прелюдии каждая встреча и каждая разлука была превосходно законченным и уникальным произведением. И Кирстен в конце концов пришла к выводу, что это не так уж и плохо, и безопасно. Подобные мысли, как ни странно, успокаивали. Ведь то, что Майкл появлялся в ее жизни столь нерегулярно, изредка, позволяло Кирстен все ее чувства направлять исключительно в музыку.
– Кирстен, ты сидишь?! – закричал Нельсон так, что Кирстен пришлось немного отодвинуться от трубки. – Спрашиваю тебя потому, что если ты на ногах, то лучше присядь. – Кирстен послушно опустилась на низенький стульчик рядом с телефонным столиком в спальне и доложила, что готова. – Поздравь меня, моя девочка, я наконец добился своего.
– Добился чего?
– Заказал тебе оркестр Нью-йоркской филармонии.
– Что?! – Кирстен вновь вскочила на ноги.
– Он требует тебя, Ленни требует тебя.
– Боже правый!
– Где-то дней через пять ты заменишь на этот сезон Гари Графмана. Ты ведь знаешь Концерт ми-бемоль мажор для фортепьяно с оркестром Листа?
Кирстен с трудом перевела дыхание:
– Знаю.
Концерт Листа был непременной частью репертуара пианистов, специализирующихся на композиторах-романтиках.
– Прости, Кирстен, что не смог сделать ничего лучше замены, но в конце концов это – «Карнеги-холл».
«Карнеги-холл». Положив трубку, Кирстен принялась без устали повторять два магических слова. «Карнеги-холл». «Карнеги-холл». Наконец-то свершилось.
Леонард Бернстайн, великолепный руководитель оркестра, обладающий поразительным чутьем на эффекты, потребовал Кирстен. Желание Бернстайна видеть в роли замены Кирстен компенсировало неучтивость его предшественника, Дмитрия Митропулоса, до сих пор ни разу не приглашавшего всем известную пианистку выступить с оркестром Нью-йоркской филармонии. Кирстен крепко обняла себя руками и, напевая концерт Листа, закружилась в танце по комнате. Все так же танцуя, девушка подлетела к телефону и набрала номер Нельсона.
– Закажи три самых лучших места в зале для моих родителей и Натальи, – выпалила Кирстен, прежде чем поздороваться.
– Уже выполнено. – Интонация говорила о том, что импресарио чрезвычайно собой доволен. – Что еще?
– Пошли кого-нибудь из офиса с пригласительным билетом к продавцу из «Стейнвей энд Санз» по имени Рейф Боуэрс.
– Рейф Боуэрс, – повторил Пендел, записывая имя в книжечку. – Дальше?
– Дай телеграмму в Лондон, Клодии и Эрику. Хотя нет, я лучше сама им позвоню. Ах да, свяжись с «Карнеги-холл» и узнай, есть ли у них адрес Пола Белла, он занимается у них в студии.
– И если есть?..
– Пошли ему билет.
– Что-нибудь еще?
Кирстен рассмеялась:
– Неужели недостаточно? Спасибо, Нельсон, тысячу раз тебе спасибо!
Кирстен чмокнула трубку и положила ее на аппарат. После этого Кирстен тихонько прошла в небольшой уютный кабинет отца. Эмиль, сидя в кресле, читал газету, а Жанна рядом с ним что-то вязала. Родители одновременно подняли глаза на дочь.
– Папочка, а твой смокинг отглажен? – стараясь ничем не выдать своего волнения, поинтересовалась Кирстен.
– Разумеется, отглажен, – ответила за мужа Жанна. – Я лично выгладила его после того, как отец в прошлом месяце надевал костюм на свадьбу Анны-Марии.
Анна-Мария была младшей дочерью тетушки Софии.
Кирстен вздохнула. Мать до сих пор отказывалась сдавать костюм отца в сухую глажку в химчистке.
– А ты, мам, так ни разу и не надевала свое новое вечернее платье? – Жанна покачала головой. – Ну что ж, похоже, придется его надеть гораздо раньше, чем ты предполагаешь. По-то-му что-о-о, – Кирстен тянула слово, пока хватило дыхания, потом выдержала для большего эффекта паузу и широко взмахнула руками, – через пять дней ваша дочь, Кирстен Харальд, будет выступать в «Карнеги-холл»! – Эти слова она уже почти прокричала.
Кирстен мерила шагами отведенную ей артистическую уборную, ждала начала концерта. Устав от беспрерывной ходьбы, она принялась за упражнения на небольшом концертном рояле, установленном в прихожей. Но упражнения лишь усиливали нервозность. Оставив попытки разыграться, Кирстен подошла к крошечному окошку и стала разглядывать красно-бело-золотой подковообразный зал и заполнявшую его публику. Кирстен до сих пор не верилось, что сегодня вечером она уже не будет одним из слушателей – сегодня вечером она наконец-то сама выступит перед ними.
Ах, если бы только Майкл был в зале! Если бы Кирстен, выходя на сцену, знала, что он смотрит на нее, аплодирует ей, волнуется за нее! Но именно сегодня Майкл сам дает концерт в Праге. Нижняя губа Кирстен задрожала.
Эрик и Клодия также не могли разделить с Кирстен ее триумфа. Когда приемная дочь позвонила им в Лондон, дворецкий Рандолф сообщил ей, что супружеская пара в настоящий момент находится в Манчестере, и дал номер в гостинице, где они остановились. Эрик, узнав о концерте, расстроился не меньше Кирстен, но он был всецело занят вступившими в критическую стадию заключительными переговорами о приобретении небольшой компании по морским перевозкам, отложить которые даже на день было совершенно невозможно. И кроме того, после досадной неудачи с покупкой Уинфорд-Холла Эрик снова занялся исключительно бизнесом, все прочее отодвинув на второй план.
– Ваш выход, мисс Харальд, – пригласил распорядитель сцены, и Кирстен почувствовала, как все тело стало ватным.
Она попыталась сдвинуться с места и не смогла. Посмотрев в зеркало над гримерным столиком, Кирстен увидела там почти привидение. Девушка сделала глубокий вдох и в который уже раз за сегодняшний вечер пожалела о том, что рядом нет Майкла, умевшего как никто успокоить и приободрить ее. Кирстен прошептала имя любимого и почувствовала его руки на своих плечах. Она прошептала имя вновь и ощутила поцелуи Майкла на губах.
– Мисс Харальд…
Видение исчезло. Медленно отвернувшись от зеркала, Кирстен сделала неуверенный шаг к двери.
Но, выходя на сцену, Кирстен выглядела царственно-спокойно, самообладание не подвело ее и на этот раз. Тонкие складки великолепного платья создавали впечатление, что пианистка не идет, а плывет по сцене. Аплодисменты в зале росли с каждым ее шагом, по мере того как она приближалась к роялю, стоящему на так называемой метке Горовица: когда-то легендарный пианист определил, что именно в этом месте и без того великолепная акустика зала проявляется наиболее ярко.
Кирстен посмотрела в зал, но увидела лишь ослепительный блеск юпитеров. Девушка огляделась и мгновенно поняла, где находится. В одиночестве стояла она на вершине золотой горы, и даже воздух здесь был из золота.
Кирстен заняла свое место у рояля и посмотрела на красивое лицо Леонарда Бернстайна. Дирижер в черном фраке выглядел как никогда загадочно-чувственным: черные густые полосы эффектно обрамляли божественно правильные черты лица. Но когда Бернстайн улыбнулся Кирстен своей знаменитой улыбкой, девушке показалось, что ей улыбается другой человек. И дирижерскую палочку поднял не Бернстайн, и кивнул ей не он, и вовсе не Бернстайн вел ее сквозь все драматические части шедевра Листа – аллегро маэстозо, квази адажио и аллегро марзиале анимато. И руку Кирстен поцеловал не Бернстайн, и к краю сцены на поклон после окончания выступления подвел ее не Бернстайн. Это был Истбоурн. И всегда для Кирстен это будет только Истбоурн.
Триумф Кирстен был абсолютным: руки с трудом удерживали огромную охапку цветов, вынесенных покоренными слушателями на сцену, в ушах звенело от оглушительных аплодисментов и расточаемых со всех сторон восторженных комплиментов. Бурные аплодисменты в этот вечер раздавались не только в «Карнеги-холл», они шли за ней по пятам и за его пределами. Но когда в сопровождении родителей и Натальи Кирстен под руку с Нельсоном вошла в престижный клуб «Аист», ей буквально устроили овацию. Многие посетители клуба присутствовали на концерте и потому, столик за столиком, поднимались и приветствовали великолепную пианистку. Весть о прибытии Кирстен молнией пронеслась по залу. Глаза девушки слепили вспышки фоторепортеров, со всех сторон к ней обращались с просьбами об автографах, и Кирстен раздавала их, расписываясь в альбомах, на программках, спичечных коробках, салфетках, носовых платках.
Один мужчина даже подставил для росписи манжет своей белоснежной рубашки.
Поставив перед собой выпитый, кажется уже десятый, бокал из-под шампанского, Кирстен, держась за стол, поднялась и направилась в дамскую комнату. Понимая, что все взгляды сейчас прикованы к ней, Кирстен постаралась придать походке максимум достоинства, насколько это позволяло опьянение, но дорожка, по которой виновница торжества шла через переполненный зал, оказалась чрезвычайно шаткой. У Кирстен создалось впечатление, что на всем пути ей приходится преодолевать сопротивление штормового ветра; и чем дальше она продвигалась, тем сильнее ураганные порывы пытались отбросить ее назад. Добравшись наконец до туалета, Кирстен широко распахнула дверь и издала громкий вздох облегчения.
Высокий мужчина, поправлявший у зеркала галстук, моментально обернулся и удивленно уставился на неожиданную посетительницу.
– Кажется, вы ошиблись дверью. – Мужчина выглядел весьма и весьма респектабельно.
Кирстен непонимающе заморгала:
– Я?
– Да, вы.
Кирстен никак не могла понять.
– А что вы делаете в женском туалете?
– Я не в женском туалете.
– Не в женском?
– Нет, не в женском.
Мужчина, казалось, навис над Кирстен, загородив свет, так что она могла видеть лишь собственное двойное отражение в его близко посаженных карих глазах. В склонившемся над Кирстен красивом лице было что-то неотразимо самонадеянное. Тонкие черты, изящные и четкие, слегка циничный изгиб губ, придававший лицу почти зловещее выражение.
– Вы, дорогая, попали в мужской туалет.
– О, нет! – Щеки Кирстен запылали. – Кажется, мне не очень хорошо.
Незнакомец рассмеялся:
– Что совсем неудивительно после такого количества выпитого шампанского.
Но Кирстен едва слышала собеседника. Взгляд ее застыл на руках мужчины, больших и сильных. Верхнюю часть ладоней покрывали черные волосы, а замечательная форма пальцев, вне всяких сомнений, свидетельствовала о чувственности. Кирстен вздрогнула от неожиданно пронзившего все ее тело возбуждения.
– С вами все в порядке?
Сама не зная почему, Кирстен отрицательно покачала головой.
– Тогда позвольте мне осмотреть вас.
– Зачем? – Кирстен с трудом сделала шаг назад. – Вы что, врач?
– Да, собственно говоря, врач.
И прежде чем Кирстен смогла протестовать, незнакомец взял ее под локоть и повел от двери к одному из стульев, стоявших у противоположной стены. Осторожно усадив «пациентку», мужчина присел перед ней на корточки и внимательно всмотрелся в ее лицо.
– Чувствуете слабость? – Кирстен кивнула. – Тогда суньте голову между коленями. Вот так. А теперь посидите в этом положении.
Очевидно, он не очень-то верил в то, что Кирстен удастся выполнить его указание как следует, и потому в момент, когда девушка наклонилась вперед, положил руку на ее макушку, придерживая голову в склоненном положении. Прикосновение было удивительно нежным и властным одновременно. Кирстен неожиданно ощутила непонятное беспокойство от присутствия этого человека.
– Вы не хотели бы попробовать теперь поднять голову?
– Не очень, – честно призналась Кирстен.
Мужчина усмехнулся:
– Тогда ладно, только дайте мне знать, когда будете в состоянии это сделать.
Кирстен казалось, что она никогда не будет «в состоянии это сделать». Напротив, ей захотелось вечно сидеть в таком положении, ощущая при этом согревающую руку на своей голове. Но она, понимая всю нелепость происходящего, заставила себя поднять голову. Мужчина слегка поддерживал ее за шею.
– А сейчас как вы себя чувствуете? – поинтересовался «доктор». – Лучше, хуже или так же?
Кирстен несколько раз моргнула и осторожно помотала головой.
– Кажется, лучше.
– Но не совсем так, как хотелось бы?
– Думаю, сейчас трудно ожидать лучшего в моем состоянии.
Мужчина подождал еще несколько минут и помог Кирстен подняться. Уставив на нее указательный палец, незнакомец произнес:
– И больше никакого шампанского, договорились?
От одного упоминания о шампанском Кирстен едва не стошнило.
– Никакого, обещаю.
Стоя, Кирстен чувствовала себя куда в меньшей безопасности, чем сидя на стуле, и, хотя соблазн попросить мужчину проводить ее до столика был велик, Кирстен сдержалась. Протянув руку, она бодро улыбнулась незнакомцу.
– Благодарю вас, доктор… – Кирстен замолчала в ожидании, когда он назовет свое имя.
– Оливер, – с готовностью дополнил мужчина. – Джеффри Пауэл Оливер.
– А я – Кир…
– Я знаю, кто вы, мисс Харальд, – улыбнувшись, сообщил Оливер. – Я слушал вас в «Карнеги-холл» сегодня. Вы были неподражаемы. – По глазам Джеффри было видно, что он с сожалением отпускает руку Кирстен. – А сейчас, если позволите, меня ждут.
Глядя вслед Оливеру, возвращающемуся к своему столику, Кирстен почувствовала себя брошенной и была удивлена собственной досаде, вызванной скорым уходом нового знакомого. Ее также удивило и то, что за все время общения с холодно-вежливым доктором Оливером Кирстен ни разу не подумала о Майкле.
