Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
Кирстен не спалось так же хорошо, как в Афинах, и она страстно желала повидаться с Маркосом, но, несмотря на все это, она чувствовала себя в Тавире очень спокойно. Тавира стала для Кирстен Эдемским садом, кусочком утраченного рая, частичкой небесной благодати. Ей было легко среди этих простых людей, с их незамысловатыми ночными посиделками на террасе какой-нибудь таверны за неприхотливым ужином из свежей рыбы или цыплят с моллюсками, попивающих домашнее винцо и слушающих заунывное пение ночных менестрелей. Главным же дневным занятием тавирцев были походы по бесчисленным торговым лавчонкам и поездки на различные местные ярмарки.
Тавира обожала базары. Самые крупные из них проводились в августе и октябре, мелкие – каждый третий понедельник месяца. Но самым популярным, несомненно, был базар за неделю до Рождества. И Кирстен, подобно всем обитателям городка, ожидала его с нетерпением.
Первый день рождественского базара выдался, однако, разочаровывающе пасмурным, все предвещало дождь. Но Кирстен решила не поддаваться зловещим предзнаменованиям погоды. Она оделась как обычно: хлопковая блузка с глубоким вырезом на груди, длинная юбка и легкие сандалии без каблуков. И все же, на всякий случай, Кирстен положила в большую сумку из плетеной соломы теплую вязаную шерстяную шаль.
К полудню сумка Кирстен уже была доверху набита расписными деревянными ложками и вилками, самодельными деревянными резными игрушками, глиняными фигурками животных и двумя бутылками домашней клубничной наливки. Кирстен остановилась у последнего лотка и купила шерстяное покрывало ручной выделки для свой кровати. После этого она огляделась в поисках местечка, где можно было бы перекусить. Выбрав небольшое уютное кафе в самом центре городского квартала, облюбованного местными художниками для своих вернисажей, Кирстен заказала отбивную из тунца с рисом и стакан белого вина.
С опаской поглядывая на наливавшиеся свинцом грозовые тучи, она быстро расправилась с обедом и, подхватив сумку, торопливым шагом прошла вдоль рядов с выставленными на них произведениями искусства. Ни одна из картин или скульптур не приглянулась Кирстен, пока она не наткнулась на щит с развешанными на нем акварелями без рамок. Кирстен они сразу заинтересовали, а через некоторое время и вовсе очаровали.
Некоторые картины были приклеены лептой к круглому деревянному столу, другие висели на большом фанерном щите, прислоненном к столбу. Все акварели изображали либо флору, либо фауну и были выполнены в превосходной манере, с вырисовкой мельчайших деталей, дух захватывало от их утонченности, они чем-то напоминали ранние работы Моне и Писсарро. Изображенные пейзажи больше походили на сон, чем на реальность, художник наблюдал окружающее сквозь тончайшую сеть воображения. Кирстен поняла, что должна купить хотя бы одну картину.
Но автора акварелей почему-то поблизости не оказалось. И ни одна из работ не была подписана. Когда же Кирстен принялась расспрашивать художников, скучавших рядом за соседними выставочными щитами, ответом ей лишь была волна недоуменных пожиманий плечами. Кирстен вернулась к своему щиту и принялась ждать. Прошло немало времени, а владелец акварелей никак не желал появляться, а между тем серое небо совершенно почернело. Кирстен поняла, что если останется здесь еще хотя бы на пять минут, то ей неминуемо придется испытать на себе все прелести хорошего таривского ливня, и потому поспешила домой, здраво рассудив, что очень просто может зайти за приглянувшимися акварелями и в другой раз.
Но снова Кирстен попала в квартал художников лишь два дня спустя после Рождества. Она прямиком прошла к выставке акварелей и в недоумении остановилась: и на этот раз рядом со щитом никого не было, но при этом в экспозиции появилось несколько новых картин. Все они изображали в мельчайших деталях местные дикорастущие цветы. Картины буквально излучали удивительную красоту, гармонию и неизбывную печаль. Кирстен решила, что автором этих акварелей может быть только женщина, пережившая то же, что и сама Кирстен, столько в этих картинах было возвышенного и тоскующего.
Кирстен шагнула к группе местных мужчин, собравшихся в кучку на противоположной стороне улицы, и хлопнула одного из них по плечу.
– Вы не подскажете мне, где бы я могла найти женщину, нарисовавшую вон те картины? – Кирстен, указывая рукой в направлении облюбованного щита, говорила медленно, тщательно произнося каждое слово.
Мужчины с удивлением посмотрели на нее, после чего один из них наконец помотал головой и махнул рукой куда-то за спину Кирстен.
– Нет женщина. Есть мужчина, – на ломаном английском пояснил он.
Кирстен бросила взгляд через плечо, пытаясь определить человека, на которого ей указали, и кивнула. Наконец-то она его увидела. Поблагодарив мужчин, Кирстен поспешила через улицу. Щурясь от солнца, она не выпускала из виду высокого загорелого человека в соломенной широкополой шляпе, возникшего неизвестно откуда. Ленивой походкой он прохаживался у фанерного щита, прислоненного к столбу.
– Простите, – обратилась к нему Кирстен, гадая, говорит ли гот по-английски, – я бы хотела купить одну из ваших картин.
Мужчина обернулся, и Кирстен остолбенела.
Его глаза были в точности такими, какими она их запомнила, только теперь они казались скорее серыми, чем зелеными, их зелень словно застилала матовая пелена. И все же действие этих глаз на Кирстен нисколько не изменилось. Его взгляд, проникая прямо в душу, заставлял Кирстен трепетать от невыразимого восторга.
33
Эндрю Битон пригляделся к стоящей перед ним под прямыми солнечными лучами женщине и подумал: «Этого не может быть».
– Кирстен… Кирстен Харальд? – Битон сорвал шляпу и протянул женщине руку, вспомнив только в последний момент, что Кирстен очень редко позволяла себе рукопожатия. – Только не говорите, что и вы здесь прячетесь.
«Прячусь?» – мелькнуло во внезапно отказавшейся соображать голове Кирстен. Она была настолько ошеломлена, что не могла связать двух слов. На обрамленном золотистыми усами и тонкой бородкой лице Битона расплылась широкая улыбка, заставившая сердце Кирстен учащенно биться.
– Просто не верится, что это вы.
– То же самое могу сказать и я. – Эндрю с таким восторгом разглядывал Кирстен, что она невольно покраснела.
Но и сама Кирстен смотрела на Битона не менее восхищенно. Откинутые назад с высокого лба волосы Эндрю были по-прежнему густы. Время еще четче очертило его мускулистое тело, и в своей белой майке и вылинявших джинсах Битон все еще мог сойти за студента-старшекурсника. Огромное мужское обаяние Битона вызывало в самой глубине женской натуры Кирстен знакомое завораживающее чувство.
Заставив себя внутренне встряхнуться, Кирстен кивнула на акварели:
– Это действительно ваши?
– Вы удивлены?
– Мне показалось, что их рисовала женщина.
– Звучит, как сексуальная дискриминация. – Глядя на обиженное лицо Битона, Кирстен рассмеялась. – Кажется, мне следует обидеться, а?
Продолжая смеяться смехом, какого давно за собой не помнила, Кирстен отрицательно покачала головой.
– Нет, – поспешила она разуверить Битона, – обижаться не надо.
Эндрю, казалось, не очень поверил.
– Это что, официальное извинение?
– Да.
Битон снова снял шляпу и согнулся в глубоком поклоне:
– В таком случае, мадам, ваши извинения приняты.
Резкая вспышка резанула глаза Кирстен. И только когда Битон разогнулся, она поняла, что это было. Кольцо. На шее Эндрю висело широкое обручальное кольцо на толстой золотой цепочке. Проследив за взглядом Кирстен, Битон инстинктивно закрыл кольцо ладонью, словно не желал, чтобы она на него смотрела.
Значит, он женат. В памяти тут же всплыло имя Марианна. У Кирстен мгновенно испортилось настроение. Такая реакция сбила с толку саму Кирстен, вызвав раздражение на собственное непонятное поведение, и она поспешила снова обратиться к акварелям, дабы не накликать на себя новую беду.
– Все ваши картины так экспрессивны, Эндрю. – Произнеся его имя, Кирстен почувствовала почти физическую боль. – Не могу решить, какую же из них выбрать.
Да слышит ли он ее? Битон, казалось, был где-то за миллион миль отсюда.
– Эндрю?
Кирстен испытывала не только себя, снова произнося его имя, но и Битона.
Глядя на Кирстен невидящим взглядом, Эндрю лишь слегка пожал плечами:
– У вас нет нужды решать прямо сейчас.
Кирстен одновременно хотелось и расшевелить Битона, и немедленно пуститься от него прочь. Но вдруг в ней все возмутилось против того, чтобы вот так взять и уйти. Кирстен была не из тех, кто уходит, не ответив на вызов. Облизав пересохшие губы и гордо вскинув голову, словно она на поединке, Кирстен заносчиво спросила:
– Вы живете здесь, в Тавире?
Похоже, Битон совершенно не замечал того, что творится с Кирстен.
– Не совсем. – Эндрю махнул рукой в сторону залива. – Я живу на своей яхте, вот уже три года.
– А сколько же вы тогда в Тавире?
– Кажется, около двух недель.
– А где были до того?
– Здесь, там, везде. – Битон снова обеспокоенно затеребил кольцо. – Я – самый настоящий летучий голландец, мисс Харальд, человек без родины и без работы. Кроме плавания и рисования, я практически не занимаюсь ничем. А картины свои я продаю от случая к случаю. – Добродушные нотки исчезли из его голоса, и тон Битона стал серьезен. – Я приехал в Европу год спустя после того, как я… – Эндрю прервался, словно споткнулся на слове. – Э-э-э, как я… мои жена и две дочери погибли в авиакатастрофе. – Кирстен охнула. – Я сам вел самолет – «сессну». Шасси заклинило, и я плюхнулся на брюхо. Марианна и две мои девочки умерли, прежде чем кто-либо смог до них добраться. Летевший с нами журналист «Тайма» сломал два ребра и ногу. А мне повезло. – Битон засмеялся коротким, горьким смешком. – Я отделался сломанным пальцем и несколькими синяками.
Кирстен была в ужасе от страшных откровений Эндрю. Когда же Кирстен немного пришла в себя, мысли ее сосредоточились па погибшей жене Битона – Марианне. Красивое лицо на портрете. Марианна. Прекрасный образ любви. Итак, в конце концов Кирстен оказалась права.
– После их смерти, – продолжал Эндрю, – я не мог смотреть на себя в зеркало. Глядя на себя, я видел их и каждый раз вспоминал, что виновен в их смерти. И потому я перестал смотреться в зеркало. Я даже отказался от привычки бриться. Потом я перестал писать портреты. Я просто не смог смотреть на лица. Теперь я нахожу все свои сюжеты в природе – с ней у меня отличные отношения. В земном или морском пейзаже нет боли – в них только красота.
– Простите, Эндрю, – произнесла Кирстен как можно мягче. – Мне очень, очень жаль.
На лице Битона словно застыла маска боли. И Кирстен наконец сделала то, что, возможно, должна была сделать в первую очередь, – она повернулась и двинулась прочь.
– Кирстен. – Эндрю немедленно бросился за ней и схватил за руку. – Надеюсь, я не слишком вас напугал. Обычно я не позволяю себе болтать об истории собственной жизни таким вот образом. Похоже, я слишком долго был один, и мне захотелось выговориться, к тому же вы замечательно говорите по-английски. – Улыбка Эндрю была столь заразительна, что Кирстен невольно улыбнулась в ответ. – Поужинаем сегодня вместе? – Кирстен смутилась, охваченная неуверенностью. – Ну, пожалуйста!
В конце концов Кирстен согласилась. Правда, всю дорогу домой она спрашивала себя, правильно ли она поступила. Ведь она приехала в Тавиру именно затем, чтобы уединиться и пожить жизнью, свободной от потрясений. И что же она сделала? Приняла приглашение на ужин от самого привлекательного из всех мужчин, которых только Кирстен встречала в своей жизни. Но самое удивительное заключалось в том, что этот мужчина так же искал одиночества, как и она.
На одевание Кирстен потребовалось времени гораздо больше обычного, при этом она всячески старалась не думать об этой встрече как о свидании. Эндрю Битон просто пригласил се поужинать вместе, не более – жест вежливости одного изгнанника перед другим. И вообще Кирстен следовало быть более осторожной. Битон не был больше тем блестящим молодым художником, который рисовал портрет всемирно известной пианистки так много лет и так много бед назад. Теперь он был беглецом, пытающимся спрятаться от мира и самого себя.
Как и она. Совсем как она.
– Вы выглядите положительно очаровательной, – галантно заявил Эндрю, сидя за столиком напротив Кирстен на террасе небольшой таверны, примостившейся неподалеку от построенного в восемнадцатом веке собора Санта Мария ду Кастело, построенного в восемнадцатом веке. Кирстен покраснела, не в состоянии оставаться равнодушной к вниманию Эндрю. – «Сангрия»? – предложил Битон.
– Прекрасно.
Кирстен было необходимо несколько минут, чтобы взять себя в руки – она была чрезмерно взволнована. Но как только официант принес им вино и поставил в центр стола большой запотевший кувшин «Сангрии», Эндрю поднял свой стакан, заставив Кирстен сделать то же самое, и провозгласил тост:
– За старое знакомство.
– За старое знакомство, – повторила Кирстен, с облегчением почувствовавшая, что в состоянии поднести стакан ко рту, не пролив ни капли темно-красного фруктового вина на свое новое нарядное платье.
Потягивая вино и пристально изучая Кирстен, Эндрю пришел к заключению, что годы не портят мисс Харальд и даже наоборот. Волосы ее, теперь в большей степени седые, нежели черные, серебристыми нитями обрамляли сердцеобразное лицо, глубина синих глаз потрясала еще больше, чем в молодости, а белизна платья, отделанного тончайшими кружевными полосками, выгодно оттеняла медово-золотистую мраморность кожи. Если бы он рисовал ее портрет, он бы… Битон резко оборвал себя и выбросил эту мысль из головы.
– Эндрю, – услышав свое имя, Битон вздрогнул, – представляете, я ведь очень мало знаю о вас.
– После нашего утреннего разговора я бы так не сказал.
– Я имею в виду события, даты…
Битон покрутил бокал за высокую тонкую ножку и улыбнулся:
– Умный художник познает свои натуры, не позволяя им познать его.
– Но я ведь больше не ваша натура, – возразила Кирстен. – И, похоже, в данном случае ваше объяснение не срабатывает.
Битон, прищурившись, посмотрел на Кирстен и чуть откинулся на стул. Затем он вытянул вперед длинные ноги и снова бросил на Кирстен взгляд, теперь уже говоривший: «Ну, что ж, приготовьтесь, сейчас я вам выдам». Кирстен наклонилась вперед, положила руки на стол и приготовилась слушать. Но вместо того чтобы начать свой рассказ, Битон криво усмехнулся и спросил:
– Вы уверены?
Кирстен кивнула.
– Вы действительно хотите услышать все это: имена, даты, прочее?
Кирстен опять кивнула и пожала плечами.
– Ну, что ж. – Эндрю задумался, с чего начать, и прислушался к себе, пытаясь понять, насколько много хотел бы рассказать этой женщине. – Наше с вами прошлое мне представляется довольно схожим. Обделенность. Обделенность во всем, кроме любви. – Глаза Кирстен вдруг начало пощипывать, и она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Мои родители оба были из Белфаста, они эмигрировали в Чикаго через год после свадьбы. Отец работал мастером на мясоперерабатывающем заводе, мать была кассиршей в галантерейном отделе у «Вулворта». К моменту моего рождения они были уже слишком стары и все еще слишком бедны, чтобы иметь еще одного ребенка. Они и так уже вырастили двух парней. Когда я появился на свет, Джимми было уже девятнадцать, а Хэнку – семнадцать. Наша квартира находилась на четвертом этаже кишащего тараканами многоквартирного обшарпанного дома. Единственным способом выбраться оттуда были мускулы. – Эндрю непроизвольно сжал кулаки. – И Джимми, и Хэнк были мастерами по этой части: Хэнк был боксером, Джимми – бандитом.
– Бандитом? – Кирстен вздрогнула, услышав это слово, но Эндрю и бровью не повел.
– Именно. Он угонял машины, взламывал квартиры, ломал кости. Одно слово – бандит. Но насколько оба брата были жестоки на улице, настолько же оба были нежны в отношении ко мне. Я был их любимцем, маленьким и беззащитным, нуждающимся в покровительстве. И они поклялись, что сделают все для того, чтобы я не пошел их дорожкой. Джимми первым сунул угольный карандаш мне в руку и сказал, чтобы я сделал из себя нечто порядочное. Одно время я постоянно доставал его тем, что без конца тырил его карандаши. Но видеть красоту меня научила мать: именно она обладала удивительным даром жить чем-то прекрасным, несмотря на все ужасы действительности.
– Мне знакомо, – заметила Кирстен. – Музыка была моим способом убежать от мерзости.
Битон допил вино и вновь наполнил оба бокала.
– В день, когда я закончил среднюю школу, Джимми во второй раз вышел из тюрьмы. Он решил, что нам следует отметить два этих события в каком-нибудь баре на Дубовой улице. Мы выпили по нескольку кружек пива и вышли из бара около полуночи. Никогда не срезайте путь по чикагским аллеям. – Пальцы Битона с такой силой сдавили стакан с вином, что он просто чудом не треснул. – Все, что я помню, – это желтый свет двух фар прямо в лицо и три надвигающихся на нас силуэта. Я им был не нужен: они искали Джимми. У меня был маленький нож, – голос Эндрю дрогнул, – обычный, пятицентовый перочинный ножик, которым я точил карандаши. Я вытащил его и вдруг ощутил страшный удар коленом в живот, от которого я упал. Должно быть, я потерял сознание, потому что, когда открыл глаза, никого уже не было, а Джимми лежал на спине с моим ножом в груди. – Кирстен зажала рот руками. – Убийц Джимми не нашли. Полиция и не очень-то старалась. Для них это был всего лишь заурядный случай бандитских разборок, которые на самом деле только облегчали работу полиции. Совсем скоро об убийстве забыли. А я остался в уверенности, что сам убил своего брата.
Кирстен подумала о своем затянувшемся чувстве вины за Мередит.
– Вам удалось избавиться от этого чувства вины? – спросила она порывисто.
– По большей части – да, но полностью… – Битон покачал головой. – Нет, полностью – нет. Я до сих пор убежден, что, не вытащи я нож, Джимми был бы сейчас жив.
– Вы могли рисовать после случившегося?
– Какое-то время я рисовал только мерзость. Мерзость, потому что только ее я и мог видеть, а еще это был единственный способ, которым я мог дать выход своей злости. У Пикассо был «голубой период», у меня был «мерзкий период». Слава Богу, все это длилось не так уж и долго. На втором курсе университета я получил свой первый официальный заказ. Это был портрет светской девицы, которую звали Пеги Рейнгольд Дирксен, она приходилась внучатой племянницей сенатору Эверетту Дирксену. Брат назвал этот заказ «мальчик с северной стороны рисует девочку с северного побережья». – И Эндрю от души рассмеялся. – Этот портрет круто изменил всю мою жизнь. Он помог мне получить заказ на обложку для «Тайма». Ну а дальше все происходило как в сказке.
Битон решил, что на сегодня он, пожалуй, наговорил более чем достаточно.
Они заказали еще один кувшин «Сангрии», а вслед за ним и ужин. Кирстен посоветовала Эндрю попробовать запеченные в тесте устрицы, фирменное блюдо «Жилао», а сама остановила свой выбор на треске под винным соусом со свежим базиликом. За ужином Кирстен и Эндрю непринужденно болтали, обсуждая первые пришедшие в голову темы, и запросто подшучивали друг над другом. После заключительного стаканчика портвейна и десерта из свежих фиг и миндаля Битон проводил Кирстен домой.
Они стояли на пороге дома Кирстен и чувствовали себя так же неловко, как подростки при первом свидании. Кирстен теребила ключи от дома и ломала голову над тем, стоит ли ей пригласить Эндрю на чашечку кофе или последний стаканчик наливки перед сном. Битон же, уставившись на носки своих шлепанцев, бился над проблемой, поцеловать ли Кирстен на прощание, пожелав спокойной ночи, или же ограничиться простым рукопожатием.
– Ну, что ж, – решилась наконец Кирстен и протянула Эндрю руку.
Точки над i, казалось, были расставлены, но не до конца. Взяв руку Кирстен, Эндрю наклонился, запечатлел быстрый поцелуй на ее щеке и бросился скорым шагом прочь. Он чувствовал себя величайшим болваном в мире. Сорокачетырехлетний мужик вел себя совершенно как четырнадцатилетний мальчишка. Но и удивляться тут особенно нечему. Кирстен Харальд, похоже, много для него значила. Однако прежде чем думать об этом, ему следовало избавиться от преследовавших его призраков.
Майкл Истбоурн, уставившись на красивого белокурого мальчика, попросил его повторить сказанное. Мальчик повторил. Но и услышав ответ во второй раз, Майкл отказывался верить своим ушам:
– И она уехала, не оставив ни адреса, ни телефона, по которому ее можно разыскать?
Мальчик только покачал головой.
– И давно уехала?
– Семь месяцев назад, – моментально сосчитал подросток.
– Семь месяцев! – Плечи Майкла взметнулись вверх. – Спасибо тебе. – Голос Майкла предательски выдал его волнение. – Извини за беспокойство.
Закрыв дверь, Маркос бегом вернулся в свою комнату и приписал постскриптум к своему еженедельному посланию Кирстен. Она будет гордиться Маркосом, прочитав, как свято он хранит их общий секрет. Но мальчик тут же почувствовал тревогу, вновь вызванную только что ушедшим гостем. Он опять подумал о том, что у Кирстен никого нет в этом мире и ей обязательно нужен кто-нибудь вроде него самого, кто бы мог защитить Кирстен. И в который уже раз Маркосу ужасно захотелось быть взрослым мужчиной, а не мальчиком.
Перелет из Афин в Амстердам предоставил Майклу достаточно времени для размышлений. И он наконец дал себе ответ на мучивший его вопрос. Ответ этот объяснял и переставший вдруг отвечать телефон, и отсутствие Кирстен во время его последнего прилета в Афины специально для встречи с ней. Если Кирстен намеревалась наказать его, то в этом она преуспела. Ее поведение очевидно говорило Майклу следующее: оставь меня в покое, ты вечно будешь напоминать мне прошлое. А это больно. Господи, как больно! Майкл допил свой бурбон и заказал второй. Неужели она так на него обиделась? Винит его, даже ненавидит? Одной рукой Майкл поочередно потер начавшие болеть виски. Он вспомнил руки Кирстен и невольно вздрогнул. Ее руки, ее поразительные руки, дар Божий. Благословенные руки, дававшие жизнь вечной музыке. Теперь эти руки молчали.
Майкл с наслаждением осушил вторую порцию виски. Боль немного отпустила, и он вновь принялся думать о Кирстен. Он потерял ее, он не смог помочь ей снова заиграть. Его веры в Кирстен было недостаточно. Или, может быть, Кирстен недостаточно верила в него самого?
Майкл чуть не рассмеялся вслух. Он представлял себя всемогущим! Волшебником, способным одним мановением своей палочки расколдовать Кирстен и освободить ее. Он даже представлял себе, как выводит Кирстен на сцену «Карнеги-холл» и лично вновь представляет миру, который его собственная жена украла у Кирстен. Вздохнув, Майкл закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.
«Ты – дурак, – сказал себе Майкл. – Потрепанный, старый дурак. Никакой ты не странствующий рыцарь, способный спасти прекрасную принцессу, ты просто дирижер оркестра. И человек. Простой человек, которого она почему-то сделала своим богом, – вот и все».
