Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
– Не надо слов, – перебила Кирстен. – Просто обнимай меня.
Но объятия порождали в Майкле непреодолимое желание, и он, осторожно сняв ее руки со своих плеч, отстранился от вконец расстроенной любимой.
– Я хотел бы кое-что подарить тебе. – От волнения голос Майкла осип. Вложив в ладонь Кирстен небольшой мешочек из коричневой кожи, он согнул ее пальцы и улыбнулся. – Знаю, что это не возместит потерянную ночь, но, может, хоть чуть-чуть скрасит ее.
Еще раз крепко обняв Кирстен, Майкл открыл дверь и вышел.
Кирстен подождала несколько минут и тоже вышла в коридор. Вернувшись в гостиницу, она забралась в постель и наконец развязала узенькую кожаную ленточку, стягивавшую подаренный Майклом мешочек. Кирстен вынула оттуда изящный золотой браслет с висящим на тоненькой золотой цепочке амулетом в форме рояля размером не больше монеты в пять центов. Кирстен перевернула амулет, и глаза ее наполнили слезы. На обороте красивым готическим шрифтом было выгравировано: «Берлин» и ниже дата – 10.09.58.
Ничего не видя из-за хлынувших ручьем слез, Кирстен никак не могла защелкнуть браслет на запястье левой руки, но в конце концов ей все же это удалось. Она погасила свет и тихо лежала в темноте. Большим и указательным пальцами Кирстен беспрерывно поглаживала золотой амулет, пока наконец не запомнила его форму на ощупь. Чем дольше она гладила гладкую поверхность амулета, тем нестерпимее становилось отсутствие Майкла.
Он должен был быть здесь, рядом с ней. Они имели полное право провести эту особенную ночь вместе. И она сейчас должна была бы уверенно ждать любимого, а не надеяться на чудо. Должен, должны, должна. Время текло убийственно медленно, сон никак не приходил. Выматывающее все силы напряжение никак не спадало.
Потянувшись за телефоном, Кирстен чуть не уронила со столика настольную лампу. Она назвала оператору номер и принялась ждать, невольно считая, один за другим, раздававшиеся в трубке щелчки набора. Наконец она услышала ответ оператора, сообщившего, что абонент на линии и можно говорить.
– Джеффри! – прокричала в трубку Кирстен. – О, Джеффри, как я рада, что застала тебя! Мне просто необходимо было услышать твой голос.
Двумя этажами выше номера Кирстен Майкл и Роксана тоже не спали. Они держали друг друга в объятиях, но между супругами встала стена тягостного молчания. И хотя никто из них не упоминал имени Кирстен, она все же незримо присутствовала в комнате. И было невозможно избавиться от этого ощущения. Роксана даже не пыталась закрыть глаза, потому что, как только она это делала, сразу же видела вместе сначала – Майкла и Кирстен, а потом – отца и кузину Клодию.
В детстве Клодия получила любовь отца, в которой Роксане было полностью отказано. Перед ее взором пронеслись сцены, в которых отец берет Клодию за руку, ведет гулять, сажает к себе на колени. Дарит племяннице то, чего никогда не дарил собственной дочери. Вот Клодия – взрослая женщина. Теперь уже она берет отца за руку, и они шепчутся и смеются чему-то известному им одним. Вот Роксана случайно застает их в потаенной комнатке за винным погребом, которую девочка считала единственным, только ей принадлежащим, укромным местечком в доме. Роксана видит голого отца с голой Клодией у него на коленях. Видит, как кузина двигается вверх-вниз, словно оседлала одну из деревянных лошадок с карусели, установленной во дворе. Видит, как Клодию изгоняют из дома, но не из их жизни – любовь отца навсегда была отдана Клодии, а не Роксане.
Она тяжело вздохнула, и Майкл нежно обнял жену. Но Роксана не ответила на порыв мужа. Она лежала бесчувственная и испуганная. Неужели ей уготована доля делить Майкла с Кирстен, как когда-то она делила отца с Клодией? Роксана изо всех сил пыталась остановить беспрерывно льющиеся слезы, но не смогла. Она испытывала такую боль, что почти хотела умереть. И так оно и будет, если Майкл разлюбит ее.
Майкл был в совершенном отчаянии, видя страдания Роксаны. Ему самому было в пору заплакать – во всем он винил только себя.
17
– Ты вконец избаловала нас, carissima, – протестовала Жанна, в то время как Эмиль проверял, хорошо ли закрыты дорожные чемоданы. – В прошлом году мы ездили в Скандинавию, полгода назад совершили круиз по Карибскому морю, а теперь ты снова посылаешь нас на месяц в Европу. Это уже слишком.
– В самом деле? – Глаза Кирстен сияли от удовольствия. – С тех пор как мне удалось наконец освободить вас от изнурительной службы, должна же я чем-то занять вас?
Эмиль обнял дочь и поцеловал в макушку.
– Ты просто бесподобна, Кирсти. – В голосе отца звучала необыкновенная нежность. – Но мама права, это действительно слишком.
– Нет, не слишком, папочка. И никогда не будет слишком. – Кирстен приподнялась на носках и ласково поцеловала отца в щеку. – Кроме того, это не просто путешествие, это празднование. Ты что, забыл? Ведь у вас с мамой на следующей неделе сороковая годовщина со дня свадьбы.
В ответ на эти слова Жанна шутливо погрозила дочери пальцем:
– Не пытайся меня провести. Настоящая причина, по которой ты отправляешь нас подальше, в том, что ты хотела бы остаться наедине с Джеффри.
– Мама! – Кирстен ужасно покраснела.
– Жанна, ты ее смущаешь. – Эмиль перехватил грозящий палец жены, но Жанна продолжала упорствовать:
– А кто в мое отсутствие будет убирать дом и следить за твоими вещами?
– Марта.
Марту Кирстен наняла сразу же, как только они переехали на новую квартиру.
– К тому же большую часть месяца меня не будет дома. Так что, мама, пожалуйста, перестань за меня беспокоиться. Сейчас ты прежде всего должна почувствовать себя невестой, отправляющейся в свадебное путешествие. Папуля, – Кирстен умоляюще сложила ладони, – ради Бога, вызови по телефону лимузин, пока ваше путешествие не закончилось, так и не начавшись.
К тому времени когда родители наконец отбыли – после бесчисленных объятий и поцелуев, – Кирстен уже на двадцать минут опаздывала на занятие у Натальи. Извинившись за опоздание, она села к роялю, но была постоянно рассеянна. Наталья не выдержала и прервала ее:
– Итак, насколько я понимаю, нашего милого доктора опять нет в городе? – Лицо Кирстен вытянулось. – Слушая твою игру, мне это стало очевидно. Киришка, это совсем на тебя не похоже, и я в большой тревоге. – Кирстен упорно молчала, покручивая колечко с аметистом в форме сердечка, подаренного Джеффри. – Он действительно так много для тебя значит, Кирстен?
Кирстен немедленно прекратила игру с кольцом и уставилась на преподавательницу полным мечтательности взглядом.
– Он – мой лучший друг, Наталья, – тихо произнесла Кирстен. – Мое первое свидание и мой первый друг – странно, правда? О, Наталья, Бога ради, не хмурься. Ты, как никто, должна это понимать, ты знаешь, каким мучительным может быть одиночество. Джеффри меня обожает, я чувствую, что сейчас я самый важный человек в его жизни. Ты знаешь, когда я играю, на его лице написано такое восхищение, будто он впервые в жизни слышит божественную музыку. – Лицо Кирстен в этот момент буквально излучало восторг. – Играть для Джеффри – совсем не то, что играть для публики, ведь когда я выступаю, для меня не существует реальных лиц. К тому же он всегда ждет меня. Он всегда есть, когда я возвращаюсь из своих турне, и сознание этого совершенно меняет мир вокруг.
Наталья, теребя пальцами массивную золотую цепь на шее, глубоко задумалась над словами Кирстен. Затем подошла ближе к своей драгоценной ученице:
– Я очень хорошо все понимаю, Киришка, поверь мне, прекрасно понимаю. Но умоляю тебя помнить о своей высокой цели. Ты по доброй воле отреклась от всего мира, чтобы достичь вершины, и добилась всего. Только вернись в этот мир, и у тебя не будет иного пути, как только вниз. На вершине нет места для развлечений, Киришка, нет места для сентиментальности. Публика жестока и беспощадна к тем, кого вознесла к величию, она не прощает ошибок своим кумирам. Не позволь страсти заставить тебя покинуть музыку ради Джеффри. Лучше уж наполни свою музыку радостью, которую дарит тебе Джеффри. Воспользуйся им, Киришка, чтобы еще больше развить свой божественный дар, развить, а не растерять. Я в очередной раз умоляю тебя: не рискуй своей блестящей карьерой, не ставь под угрозу всего достигнутого.
Два часа спустя, уходя от Натальи, Кирстен чувствовала себя совершенно разбитой. Любимая учительница опять поставила ее перед ужасным выбором, думать о котором последнее время Кирстен старательно избегала. Музыка и любовь – две вещи несовместные. Невольно Кирстен подумала о Майкле. Перед ним подобная Дилемма никогда не возникала. Майкл. Произнося любимое имя, губы Кирстен дрожали. Она не получала от него известий вот уже полгода, с тех самых гастролей в Берлине. Чувство обиды за ту ужасную ночь постепенно сменилось печалью.
– Почему ты всегда коротко стрижешь ногти? – спросил Джеффри, ласково пощипывая большой палец Кирстен. Они уютно расположились на диванчике в кабинете Кирстен и потягивали коктейль в ожидании, когда разогреется замороженная Жанной лазанья. – Ну почему? Приведи хоть одну уважительную причину.
– Тебе известны все причины. – Кирстен попыталась освободить палец, но ей это не удалось. – Я не могу сосредоточиться на игре, слыша ужасное клацанье ногтей по клавишам.
– Отрасти, ну хотя бы немного.
Большим и указательным пальцами Джеффри показал, насколько бы он желал удлинить ногти Кирстен. Та отрицательно покачала головой. Джеффри сократил расстояние. Снова отказ. Даже когда между пальцами остался просвет не больше толщины волоса, Кирстен не согласилась, и Оливер сдался. Кирстен вознаградила Джеффри за поражение нежным поцелуем, а потом, прижавшись к нему, уютно свернулась калачиком и положила голову ему на колени.
Джеффри слегка пошевелился, пытаясь скрыть растущее напряжение в паху. Сидеть с Кирстен в таком положении было сущей пыткой. Еще никого на свете Джеффри не желал так, как Кирстен. Бесподобная красота ее лица, линии маленького стройного тела доводили Оливера до безумия. Ему так и хотелось схватить Кирстен, разодрать ее одежды и полностью овладеть ею. Слиться с ней телом и мыслями, впитав в себя все существо своего идола, пока оно не станет неотъемлемой частью самого Джеффри. Но он не делал этого. Не мог. В развращенном дьявольском мире для него Кирстен воплощала собой чистоту и божественность. Среди общего уродства она была сама красота. Кирстен – совершенство в мире порока. Она вызывала не столько восхищение, сколько благоговение.
Джеффри был крещен в англиканской церкви, но вырос совершенным атеистом – рациональным и циничным. Теперь же, к великому его изумлению, Кирстен помогла ему вернуться к утраченной вере. Благодаря Кирстен Джеффри родился заново. И, как бы в наказание за прошлые грехи, Джеффри дал себе обет целомудрия. Он верил в то, что воздержанием можно искупить грехи. И только когда он достаточно очистится от прошлого, у него появится право воспринимать Кирстен как свое вознаграждение.
Уютно устроившись в объятиях Джеффри, Кирстен испытывала какой-то волшебный счастливый покой. Она даже не услышала, как звонит телефон, и очнулась лишь, когда Джеффри протянул ей трубку. Звонил Нельсон.
– Я только что разговаривал с Томасом Бихемом. Он сейчас в Лондоне. Де Ляроча заболел. Как насчет того, чтобы выступить во вторник с Королевской филармонией? И ты сможешь лететь в Брюссель прямо из Лондона, а не из Нью-Йорка во вторник, как мы планировали.
– Вообще-то интересно. – Кирстен на ходу соображала, будет ли в это время в Лондоне Майкл.
– Ах да, и вот еще что. «Тайм» хочет сделать обложку с твоим портретом.
– Ты же знаешь, я не имею дела с прессой.
– Но, Кирстен, речь идет об обложке «Тайма», а не о какой-нибудь бульварной газетенке или дешевом журнальчике. – Нельсон ясно представил себе, как Кирстен отрицательно качает головой. – Ты меня слушаешь?
– Да, слушаю.
– Если «Тайм» устроил Шарля де Голля, названного в январе человеком года, то, может быть, он вполне подошел бы и тебе?
– В самом деле?
– Ну, пожалуйста, сделай это ради меня. Постарайся в данном случае думать не как артист, а как человек дела.
Но Кирстен было все труднее размышлять о чем бы то ни было: Джеффри, покрывая поцелуями ее шею, приближался к губам.
– Кирстен, лучшей рекламы и быть не может.
– Мне не нужна рек…
Джеффри добрался наконец до ее рта и теперь нежно водил кончиком языка по нижней губе Кирстен.
– Реклама нужна всем.
Кирстен закрыла глаза и чуть приоткрыла рот.
– Кирстен, ты где?
– Хорошо, – прошептала она в трубку, почти выскользнувшую из руки.
– Умница. Завтра в два они пришлют к тебе своего художника.
В ответ Нельсон услышал лишь что-то наподобие стона, вслед за которым раздались короткие гудки.
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь, лапочка? – Эрик изо всех сил старался сдержать раздражение в голосе, но преуспел в этом лишь наполовину. – Мисс Хэвишем из «Больших надежд». Все, о чем мы тоскуем, – изношенное свадебное платье, засохший пирог и снующие туда-сюда мыши. Пойми, нельзя вечно хранить эту квартиру, как мемориал Кирстен, и заставлять одного за другим несчастных молодых людей жить у нас целый год, любуясь выцветшим ситцем. Не хочешь видеть в доме на одной девушки – пожалуйста, но, ради Бога, смени обстановку в этой проклятой квартире.
Клодия оторвала взгляд от лейки, но ничего не сказала.
Оборвав увядшие цветки фиалок, выстроившихся в горшочках на подоконнике в спальне, женщина отправилась в ванную чтобы снова наполнить лейку.
– И тебе обязательно надо увидеться с ней на следующей неделе. – Кирстен только что позвонила и сообщила о своем концерте в Лондоне во вторник. – Я что, так и должен бесконечно извиняться за твое отсутствие? Ты несправедлива лапочка. Ты словно за что-то наказываешь Кирстен, а она этого не заслужила.
Клодия поставила лейку на край подоконника и посмотрела на себя в зеркальце на домашней аптечке. Старая. Бледная. Пустая. Иссохшая. Лицо старой девы – резкое и сморщенное. Свидетельство рухнувшей жизни без плотской любви. Прижавшись к углу подоконника, Клодия испытала приятное ощущение между ног от прикосновения холодного мрамора. И не закрывая глаз, Клодия видела стоящую перед ней Кирстен. Прекрасное лицо божественное тело – воплощение соблазнительной невинности Кирстен – ее взлелеянная любимица – на вершине мира, вознестись на которую помогла ей Клодия. Женщина почувствовала наворачивающиеся на глаза слезы и со злостью смахнула их. Кирстен – ее коварный ангел, осмелившийся отвергнуть ее, научив новой любви. Она покинула Клодию, не дав возможности реализовать эту любовь или полюбить кого-либо еще.
– Так что, киска? – Эрик по-прежнему стоял в дверях. – Ты поедешь со мной во вторник в Дорчестер или опять мне одному встречать Кирстен?
– Не следует переживать из-за пустяков, дорогой. Просто скажи девочке, что у меня очередная ужасная мигрень. Она поймет.
Положив трубку после телефонного разговора с Эриком, Кирстен почувствовала нечто вроде тоски по дому, что всякий раз случалось с ней после разговоров с Шеффилд-Джонсом. Она постоянно скучала по Эрику, по его замечательному остроумию, благородству и душевной теплоте, по тому, как он озорно подмигивал ей, по простоте, с которой Эрик относился к жизни. И хотя Кирстен продолжала писать Шеффилд-Джонсам каждую неделю и минимум раз в месяц говорила с Эриком по телефону, с каждым годом промежутки между встречами, казалось, тянулись все дольше и дольше. Кирстен вскользь подумала о Клодии. Они не виделись и даже не говорили друг с другом с самого отъезда Кирстен из Лондона. Но, может, оно и к лучшему…
Резкий звонок в дверь заставил Кирстен вздрогнуть. Она посмотрела на часы на ночном столике. Два часа. Там, в прихожей, стоял незнакомец, которому заплатили за право вторгнуться в ее частную жизнь. Какого черта Нельсон втравил ее в это идиотское предприятие? Почему он не отказался от назначенной встречи, после того как Кирстен утром позвонила ему и слезно просила отменить назначенный сеанс? Снова раздался звонок, Стиснув зубы, разгневанная Кирстен решительным шагом подошла к входной двери. Выждав еще полминуты, она на дюйм приоткрыла дверь.
– Мисс Харальд?
Кирстен прищурилась. Она понимала, что до неприличия откровенно разглядывает пришедшего, но избавиться от желания полюбоваться на источник столь богатого тембрами голоса была не в силах.
– Давид и Голиаф, – представился гость, протягивая Кирстен большую, с длинными пальцами руку.
Помня о том, что перед ней – враг, Кирстен отказалась пожать ее. Но мужчина дал понять Кирстен, что привык не обижаться на неучтивое к себе отношение. Невольно сжав кулаки, Кирстен приготовилась к сражению с человеком, который, к сожалению, выглядел очаровательным – высокого роста блондин с резкими чертами лица и проницательными дымчато-серыми глазами. Одет гость был очень просто: ковбойка, желтая кожаная жилетка, синие джинсы и мокасины – внешний вид скорее студента колледжа, нежели молодого лучшего художника-оформителя обложки журнала «Тайм». Но самым удивительным было то глубокое впечатление, которое этот парень, настоящее воплощение мужского обаяния, произвел на Кирстен. С первого же момента их встречи у Кирстен учащенно билось сердце.
– Я – Эндрю Битон. – Гость все еще стоял за дверью, которой Кирстен прикрывалась, словно щитом. – Из журнала «Тайм», худ…
– Я знаю, кто вы. – Неприязненной интонацией Кирстен попыталась заставить Битона почувствовать ту же неловкость, что испытывала сама.
– Вы позволите войти?
Кирстен только пожала плечами.
– Можно?
Кирстен, не скрывая антипатии, приоткрыла дверь еще на несколько дюймов, и Битон проскользнул в образовавшуюся щель с грациозностью, которую трудно было ожидать от столь крупного и мощного тела.
– У нас ведь назначена встреча на два часа, не так ли?
Ответом ему стал лишь недоброжелательный взгляд.
– Может, вам будет угодно, чтобы я зашел как-нибудь в другой раз?
– Мне было бы угодно вообще не ввязываться в дурацкую затею.
Белесая бровь вопросительно выгнулась в дугу.
– Так что, все отменяется?
– Я бы хотела как можно скорее покончить с этим.
– Похоже, для вас это и вправду сущая пытка. И, коли так, я должен был бы обидеться, но, сам не знаю почему, вовсе не испытываю ничего подобного.
Чем больше Битон старался преодолеть враждебность хозяйки дома, тем упорнее Кирстен пыталась сопротивляться его обаянию.
– Вы никогда прежде не позировали?
Кирстен молчала.
– Знаете, на самом деле этот процесс совершенно безболезненный. Довольно скоро вы совершенно забудете о моем присутствии.
Кирстен сильно в этом сомневалась. Довольно трудно было представить, что можно забыть о присутствии Эндрю Битона в одной с ней комнате. Даже здесь, в огромном холле, казалось, что массивный художник занимает практически все свободное пространство.
– Вас смущаю я или то, что я буду делать? – Битон внимательно и по-доброму продолжал смотреть в глаза Кирстен, пытаясь растопить лед ее неприязни.
Кирстен отчего-то покрылась испариной.
– Коль скоро я абсолютно не знакома с вами лично, мистер Битон, вынуждена сказать, что не расположена к тому, чем вы будете здесь заниматься. Мне не нравится сама идея анатомировать меня и выставлять столь неприглядную картину на всеобщее обозрение.
– Вы ошибаетесь, мисс Харальд, анатомирование – удел репортеров.
Кирстен неопределенно улыбнулась.
– Я – художник, мисс Харальд, и моя задача – создавать, а не разрушать. – Голос Битона звучал мягко и успокаивающе. – Я преследую единственную цель – уловить суть натуры человека, которого рисую, а вовсе не восторг или осуждение. Позирующие мне люди – предмет всеобщей веры, а к вере я отношусь достаточно серьезно.
Но Кирстен упорно пыталась не подпасть под обаяние Битона. Надев на лицо маску недовольства, она повернулась и безмолвно предложила гостю следовать за ней в гостиную.
– Где прикажете сесть? – не поворачивая головы, спросила она Битона.
– Там, где вы чувствуете себя наиболее непринужденно.
Не задумываясь, Кирстен немедленно уселась на одну из двух кушеток, стоящих лицом к лицу у беломраморного камина.
– По-моему, вы выглядите не совсем естественно, – заметил Битон. Он стоял, опершись на полку над камином, и все еще не открывал зажатый под мышкой альбом для эскизов.
– Как же я могу чувствовать себя свободно, если вы так на меня уставились? – парировала Кирстен. Закинув ногу на ногу, она тщательно расправила полы юбки и обхватила руками колено.
– До сих пор я считал, что вы привыкли к тому, что люди на вас пялятся, мисс Харальд. Ведь вы же, насколько мне известно, постоянно на сцене.
Все еще глядя прямо перед собой, Кирстен раздраженно цокнула языком, напомнив себе собственную мать.
– Это разные вещи.
– Почему?
– Потому что, когда я на сцене, я полностью поглощена музыкой. А вот вы, – она замолкла и бросила стремительный острый взгляд на Битона, – вы слишком близко от меня. И мне неприятно, что вы стоите там и присматриваетесь ко мне.
– В таком случае почему бы не облегчить задачу нам обоим? – Битон карандашом указал на рояль. – Сыграйте мне что-нибудь, представив, что я лишь безликий слушатель из публики.
Кирстен с большой неохотой села за инструмент. Но, пока она разминала пальцы, в ней произошла удивительная перемена. Безо всякой видимой причины пианистке вдруг захотелось поразить Эндрю Битона, ей вдруг стало просто необходимо потрясти художника. Как это было когда-то с Нельсоном Пенделом, Кирстен решила начать с «Токкаты» Прокофьева и с наслаждением атаковала клавиатуру всеми десятью пальцами. Вскоре к Кирстен вновь вернулось самообладание.
Как только Эндрю Битон начал делать первые наброски, он уже воочию видел будущий законченный портрет. Руки художника едва поспевали за растущим в душе восторгом: впервые в жизни он был настолько заинтригован и воодушевлен предметом своей картины. Кирстен Харальд – это мечта любого художника. Фотографы улавливали в ней только то, что она сама заставляла их увидеть – лакированную поверхность. Но то, что Кирстен бессознательно открыла Битону, сидя за роялем, вся поглощенная своей музыкой, было совершенно иным. Эндрю ясно видел перед собой страстную и неудержимо чувственную женщину, скрывавшую под тщательно оберегаемой маской внешнего спокойствия смятенность и пылкость натуры.
Затем Кирстен исполнила «Токкату» и «Патетическую» Бетховена, две прелюдии Листа и мазурку Шопена и принялась за шубертовскую сонату. Но она вновь чувствовала себя беспокойно и неуютно под пристальным взглядом серых глаз Битона, будто сидела перед ним абсолютно голая. Злясь на себя за собственную слабость, Кирстен доиграла сонату в резком форте и закончила ее серией трубно звучащих арпеджио.
Оторвав на мгновение взгляд от клавиатуры, Кирстен обнаружила, что Эндрю Битон с изумлением смотрит на нее.
– Мне в жизни не приходилось производить на кого-либо столь отрицательное впечатление, как на вас, – признался Эндрю. – И если бы бедный Шуберт когда-нибудь услышал свое произведение, насмерть задушенное подобным образом, уверен, он навсегда отказался бы сочинять музыку.
– А разве я не предупреждала, что вы меня нервируете?
Кирстен с грохотом захлопнула крышку рояля и нервно скрестила руки на груди.
– Ну а теперь можете расслабиться. – Эндрю закрыл альбом для эскизов и положил карандаш в пенал. – Я закончил вас мучить.
Битон направился к выходу, и Кирстен, вскочив из-за рояля, поспешила за ним. Внезапно и непонятно почему ей стало жаль, что Эндрю уходит.
– Вы, несомненно, разбираетесь в музыке. – Кирстен семенила рядом с Битоном, пытаясь поспеть за его гигантскими шагами.
– В колледже я факультативно занимался музыкой.
– А где вы ходили в школу?
– На северо-западе. Я из Чикаго.
– Не хотите чашку кофе? – решилась наконец Кирстен, когда они уже подошли к входной двери.
– Спасибо, но я уже опаздываю на другую встречу. Извините.
Битон указал глазами на шарообразную дверную ручку, которую Кирстен накрыла рукой, словно спрятала от гостя. Кирстен быстро отдернула руку, чувствуя себя совершенно нелепо.
Эндрю заметил происходящую в Кирстен борьбу чувств и почти поддался соблазну изменить свое решение и не уходить. Кирстен просто завораживала взгляд – она была притягательной загадкой. Удивительным сочетанием крайностей. Огонь и лед, земля и небо. Сейчас – женщина, через мгновение – ребенок. Расчетливый самоконтроль в ней неожиданно сменялся вспышками жуткого раздражения. Она одновременно манила и отталкивала. Наблюдая смятение в душе Кирстен, Битону стало жаль эту красивую женщину. Но Эндрю, испытывая угрызения совести и сожаление, все же отворил дверь.
– До свидания, Кирстен Харальд. – И то, как охрип его голос, удивило самого Битона. – Спасибо вам. Вы действительно воплощаете собой настоящее искусство.
Несмотря на то что дверь за Битоном закрылась, у Кирстен было такое впечатление, что художник вовсе не уходил, она продолжала чувствовать его присутствие в комнате. Проведя с Эндрю Битоном менее двух часов, Кирстен была уверена, что он узнал о ней больше, чем кто-либо на свете. У Кирстен было такое ощущение, что Битон, рисуя ее, оказал на нее физическое воздействие. Кирстен попыталась понять, что же на нее так подействовало – Битон-художник или же Битон-мужчина, и постаралась заставить себя хоть чуточку успокоиться. Ответ пришел, когда Кирстен легла спать. Она напрочь забыла о художнике и никак не могла избавиться от воспоминаний о мужчине.
