Текст книги "Бездна обещаний"
Автор книги: Номи Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
31
Проснувшись утром, 25 ноября, страна узнала, что к власти в Афинах пришло новое правительство.
Правящая военная хунта, одержавшая победу на июльском референдуме, провозгласившем Грецию республикой во главе с Георгиосом Папандопулосом, была свергнута. Георгиос Папандопулос был посажен под домашний арест.
Генерал-лейтенант Фаидон Гизикис принял президентскую присягу. В последовавшей за этим скорой «чистке» тринадцать генералов были «принудительно» отправлены в отставку, а десять армейских полковников, в том числе и небезызвестный Димитрос Паттакас, – арестованы. В городе отменили комендантский час, и кругом царила атмосфера эйфории. Охваченные ликованием афиняне праздновали победу, и Кирстен радовалась вместе со всеми. Весь день она провела вместе с Полисисами и их друзьями, сперва гуляя по праздничным улицам, потом в таверне, потом опять на ликующих улицах. Конец праздника они провели на квартире Кирстен. В три часа утра Александрос извлек из пианино металлические пластины гранок и торжественно произнес:
– Шесть лет «Голос демократии» был голосом протеста. Теперь же он – посланник победы и мира!
Все присутствующие зааплодировали и одобрительно зашумели. Прислонив тяжелые пластины к стене, Александрос поднял свой стакан рецины и салютовал им Кирстен.
– За вас, мой дорогой друг, и огромное вам спасибо за ту помощь, которую вы оказали нам.
– За Кирстен!
Тост был немедленно подхвачен полутора десятками голосов. Все присутствующие, включая Кирстен, чувствовали себя счастливыми, будущее больше не пугало этих людей.
К пяти часам гости разошлись, у Кирстен остался только Маркос. Мальчик был явно взволнован и не хотел уходить. Сегодня ночью многое изменилось для всех: теперь все будет иначе, и Маркосу внезапно захотелось, чтобы все оставалось по-прежнему. Поняв, что происходит с мальчиком, Кирстен подошла к нему и нежно обняла его.
– Для нас с тобой ничего не изменилось, – заверила Кирстен Маркоса. – Ты по-прежнему мой маленький мужчина. – Зарывшись лицом в густые белокурые волосы мальчика, Кирстен изо всех сил прижала его к себе. – Ничего не изменилось, мой Маркос, обещаю тебе.
Мальчик облегченно вздохнул и вытер катившиеся по щекам слезы.
– Кирстен, теперь ты наконец сможешь учить меня играть на пианино? – с трогательной надеждой спросил он. – Может быть, мы начнем прямо завтра?
Но Кирстен сразу сникла:
– Боюсь, что завтра – нет.
– А когда же?
– Как-нибудь на днях.
– Но ты всегда так говоришь.
– Маркос! – Стоявшая в дверях Лариса нетерпеливо постукивала кулачком по косяку. – Пора и честь знать, пожелай Кирстен спокойной ночи и марш в постель.
Приподнявшись на цыпочках, мальчик расцеловал Кирстен в обе щеки и торопливо прошептал ей на ухо:
– Но когда-нибудь ты ведь научишь меня, обещаешь?
Глядя ему вслед, Кирстен рассмеялась:
– Обещаю!
Закрывая дверь и гася свет в гостиной, Кирстен с грустью подумала о том, что «когда-нибудь» – это самое безопасное обещание, которое она может дать.
За неделю до Рождества Кирстен неожиданно начала беспрерывно плакать. Слезы у нее вызывало буквально все: улицы, заполненные людьми, спешащими за последними покупками, разноцветные огни, елочные украшения и пышные гирлянды. Смех. Вечеринки. Наполнившее воздух ожидание праздника. Обещание близости, семейного единения. Казалось, радость бытия не обошла никого. Но где эта радость в ее жизни?
Кирстен хотелось близости и тепла, чувства принадлежности к семье. Ей нужен был Джефф. Ей нужна была Мередит. Ей нужны были родители. Кирстен мечтала вернуться в самое начало, к тем временам, когда они с Джеффри еще не были помолвлены. Но вернуть прошлое невозможно, приходится жить с тем, что есть.
Кирстен пыталась убедить себя в том, что она не одинока, что у нее, как и у всех, есть семья. Сейчас ее семьей были Полисисы и будут ею столько, сколько Кирстен захочет. Сознание этого помогало Кирстен, но и резало одновременно.
Кирстен, сидя на диване, в очередной раз предавалась печальным размышлениям, когда в дверь постучали. Торопливо вытерев слезы и высморкав нос, Кирстен поспешила открыть.
На пороге стояло ее прошлое.
Кирстен зажмурила глаза, ожидая, что призрак растворится, но, открыв их, она снова увидела, что призрак не исчез. Кирстен решила, что у нее начались галлюцинации.
– Привет, Кирстен, – сказал призрак человеческим голосом. «Наверное, настало время чудес, – подумала Кирстен. – А это – мне в награду?»
– Концертмейстер Филадельфийского симфонического оркестра только о тебе и говорил всю неделю. И, судя по всему, говорит он только о тебе вот уже третий месяц.
В его глазах было столько любви, что Кирстен, сама не замечая того, потянулась к нему:
– Майкл…
Все выразилось в этом коротком слове: отчаяние и страсть, печаль и горечь, боль, страдание и разбитые надежды.
– Я пытался, Кирстен, – хрипло прошептал Майкл, слезы блестели в его глазах. – Клянусь тебе, я пытался.
– Майкл, о, Майкл.
Вдруг Кирстен испуганно посмотрела на него. Он был таким же, как прежде, у него было все, а у нее – ничего.
Глядя на Кирстен, Майкл прочел ее мысли.
– Если бы мои молитвы могли изменить то, что произошло, я бы до сих пор стоял на коленях. Если бы мои руки могли исцелить тебя, я не выпускал бы тебя из объятий. И если обида на меня помогает тебе легче уживаться со своей болью, я готов с ней согласиться. Но, прошу тебя, Кирстен, ради Бога, не завидуй мне. Не думай, что меня пощадили, что у меня есть все.
У Кирстен перехватило дыхание. Майкл плакал. Она никогда прежде не видела его плачущим. Словно в тумане, Кирстен бросилась к нему, вытянув вперед руки, нет, это был не призрак, это был действительно Майкл.
Майкл крепко прижал Кирстен к груди. И она услышала, как прерывисто, с трудом, он дышит. Кирстен не выдержала и заплакала вместе с ним. Майкл принялся целовать ее лицо: лоб, глаза, щеки и, наконец, губы. Почувствовав мягкое прикосновение губ Майкла к своим губам, Кирстен на какое-то мгновение оцепенела, потеряв уверенность в том, что следует делать дальше. Но тело «вспомнило» когда-то пережитое, и Кирстен страстно ответила на поцелуй.
– Ах, Майкл, – шептала Кирстен в перерывах между поцелуями. – Майкл, меня так давно, так давно никто не обнимал. – Поцелуи становились все более горячими и настойчивыми. – Держи меня крепче, Майкл, – просила Кирстен. – Ну, пожалуйста, крепче. Не отпускай меня, Майкл.
Кирстен словно кружилась на карусели – все быстрее и быстрее, ощущая удивительную легкость и слабое головокружение. Ей ни за что не хотелось, чтобы эта карусель остановилась. Продолжая целоваться и не разжимая объятий, они постепенно перешли в спальню.
Не в силах более противиться желанию, они сбросили с себя одежду. Майкл лег и привлек Кирстен к себе.
Если он осторожничал – она настаивала, стоило ему откликнуться на эту настойчивость – она застенчиво ускользала. Он искал ее, он приподнял ее повыше. Она взлетела над ним, потом застыла и потянула за собой. На один краткий миг их напряжение слилось воедино.
Они жаждали освобождения и боролись с ним, не желая слишком скоро избавиться от предчувствия сладостно-мучительного конца. Они вновь и вновь удивлялись друг в друге тому, что до этой минуты уже давно не казалось им удивительным. Они снова и снова истязали себя жаркими, невыносимыми поцелуями, долгими, жгучими объятиями, безумными, волнующими обещаниями. И все это время он был в ней – тверд и голоден.
Но вот настал момент, когда страсть достигла своего апогея, когда пришлось, признав свое поражение, сдаться. Последний глубокий, мощный толчок вознес их на вершину блаженства. Тело Кирстен заныло, и ослепляющее своей силой наслаждение заставило ее забыть обо всем на свете. Судорожно сглатывая воздух, она застонала от переполнившего ее чувства…
Потом Кирстен лежала в объятиях Майкла, прижавшись к его груди и слушая ровный, ритмичный стук сердца. Она улыбалась распухшими от поцелуев губами. Все тело ее ликовало, между ног чувствовалась чудесная боль, кровь бурлила жизнью. Кирстен хотелось прыгать и кричать, все ощущения свелись к одному бесподобному состоянию: она чувствует!
Она чувствует!
И как это ни абсурдно, Кирстен страшно проголодалась. Жуткий, раблезианский аппетит, какого Кирстен не испытывала вот уже много лет. Но, когда она призналась в этом Майклу, он, казалось, ничуть не удивился. Они вместе быстро приняли душ, и, пока Кирстен готовила греческий салат, и разогревала домашние котлеты Ларисы, Майкл сидел за столом и трудился над раскупоркой охлажденной бутылки «Санта Елены».
– Мне все еще не верится, – призналась Кирстен, усаживаясь наконец за стол.
– Во что не верится?
– Что ты и вправду здесь. – Майкл улыбнулся и пожал ее руку. Губы Кирстен слегка задрожали. – Ах, Майкл, мне нужно сказать тебе так много!
Майкл поцеловал руку Кирстен.
– А мне – тебе.
Вначале Майкл рассказал о Поле Белле, что вызвало у Кирстен улыбку. Она вспомнила об авторучке, которую Пол когда-то подарил ей. Ручка все еще была с Кирстен, только лиловые чернила в ней давно высохли. Затем Майкл сказал ей, что сейчас выступает с Кливлендским симфоническим оркестром.
– Почему с Кливлендским? – поинтересовалась Кирстен.
– Даниэль, наш старший, последние два года преподает там математику в университете. Они с Келли, его женой, в прошлом году решили произвести нас в дедушку с бабушкой, и Роксана захотела перебраться к ним поближе.
Кирстен вздрогнула. Майкл – дедушка? Невозможно. Не может быть, чтобы этот сидящий напротив нее полный сил мужчина был дедушкой.
– К несчастью, – продолжал Майкл, – у Келли три дня назад случился выкидыш. Вот почему Роксана не приехала со мной в Европу.
Майкл подхватил с блюдца черную маслину и закинул ее в рот.
Кирстен, задумчиво жевавшая кусочек сыра, с трудом проглотила его.
– Как долго ты пробудешь в Афинах? – заставила она наконец себя задать вертевшийся на языке вопрос.
– По правде говоря, я вообще не должен быть здесь, – признался Майкл. – Как раз сейчас меня ждут в Риме. У меня там завтра концерт.
– И когда ты уезжаешь?
– Утром, в десять.
Понятно…
– А в какой гостинице ты остановился?
– Ни в какой. – Майкл вопросительно посмотрел на Кирстен. – Если не возражаешь.
– Возражаю? – Кирстен подняла бокал и улыбнулась Майклу. – Как я могу возражать?
Они проговорили до поздней ночи, а потом снова занимались любовью. И все было чудесней, чем когда бы то ни было, потому что после стольких лет у Кирстен и Майкла наконец появилось время. Драгоценное время, которое они могут потратить только друг на друга – на разговоры, ласки и воспоминания. Уютно устроившись в объятиях Майкла, Кирстен подумала о том, что сердце ее может запросто разорваться от такого вот счастья. Но когда она увидела, что Майкл зевнул и закрыл глаза, страх моментально закрался в переполненное счастьем сердце, и радость начала покидать его.
– Ах, Майкл, ради Бога, – с ужасом в голосе прошептала Кирстен. Глаза Майкла моментально открылись. – Не спи.
– Я измотался, Кирстен. – Майкл еще крепче обнял Кирстен и поцеловал ее в лоб. – Я уже не так молод.
Но беспокойство Кирстен не развеялось.
– Я помогу тебе остаться молодым, – полушутя пообещала Кирстен.
– Слишком поздно.
«Мне будет одиноко, если ты уснешь», – сказала про себя Кирстен, и на глазах ее выступили слезы. За эти несколько часов Кирстен почти забыла, до чего мучительно бывает настоящее одиночество.
Она попыталась расслабиться и тоже уснуть, но поняла, что ничего из этого не выйдет. Мысли не давали спать, и Кирстен оставила свои попытки. Всю ночь, пока Майкл мирно спал рядом, Кирстен снова и снова переживала каждое мгновение, проведенное ими вместе за все прошедшие годы.
Перед самым восходом Кирстен наконец задремала, но совсем ненадолго и проснулась с первыми лучами солнца. Сначала Кирстен растерялась, она никак не могла сообразить, где находится: ей вдруг показалось, что она опять лежит в постели с Джеффри. Но увидев лицо Майкла, она улыбнулась.
Кирстен разбудила Майкла поцелуем и щекоткой, а тот, отвечая на ласку, притянул Кирстен к себе и вместе с ней скатился на пол.
– Довольно резво для человека, который «уже не молод», – поддразнила Кирстен Майкла, покрывавшего все ее тело поцелуями.
– Но ты же обещала помочь мне остаться молодым, забыла? – ответил Майкл, лишь на минуту прервав свое жадно-голодное путешествие по прелестям Кирстен. – Хочу проверить, насколько твердо ты держишь свое слово.
Кирстен сдержала. И даже лучше, чем могла себе представить.
Позже они вместе не спеша приняли горячую ванну и позавтракали на балконе.
– Я не заметил нот на пианино. – Своей небрежно брошенной фразой Майкл разбил идиллию солнечного утра, заставив Кирстен страдать. – Ты ведь продолжаешь играть? – Майкл увидел, как изменилось лицо Кирстен, и почувствовал страх от внезапного предчувствия. – Кирстен, ты играешь?
– Нет, Майкл, – медленно покачала головой Кирстен, – не играю.
– Но почему? Не хочешь?
– Дело не в моем желании или нежелании.
– А в чем же тогда?
– Я не могу.
– Что значит «не могу»?
Кирстен рассказала Майклу все и, когда он отказался поверить, провела его в комнату, села за пианино и «заиграла». Видя, как Майкл пытается скрыть охватившие его чувства, ей стало его жаль, больше чем себя.
– Ты сыграешь для меня, Кирстен! Ты можешь, и ты будешь!
Майкл схватил холодные руки Кирстен и принялся интенсивно растирать их своими горячими ладонями.
– Ты что – волшебник? – спросила Кирстен с одной из своих проказливых интонаций, но Майкл оставался непробиваемо серьезным.
– Погоди с этим, Кирстен. – Майкл продолжал растирать ее ладони до тех пор, пока она не почувствовала приятное теплое покалывание. – А теперь расслабься, – приказал он. – Ни о чем не думай, выбрось из головы абсолютно все. Теперь закрой глаза и сделай глубокий вдох. Задержи дыхание, задержи. Молодец. Теперь медленно выдыхай, очень медленно. Хорошо. Теперь еще раз. Вот так и дыши – глубокий вдох-выдох, вдох-выдох. Хорошо. Теперь положи обе руки на клавиши и сосредоточься на ритме своего дыхания.
Не открывая глаз, Кирстен строго следовала указаниям Майкла, не слышала никаких других звуков, кроме его мягкого голоса и собственного глубокого дыхания. Пальцы коснулись клавиш, И дыхание непроизвольно участилось. Майкл приказал ей замедлить дыхание, успокоиться и не спешить. Кирстен опять сделала то, что от нее требовали. Медленно и ровно дыша, она взяла первую ноту. Потом еще одну, еще и еще. Затем Кирстен попробовала сыграть арпеджио, за ним – гамму. Сначала она играла только правой рукой, потом только левой и, наконец, заиграла обеими руками. Кирстен играла самую первую из когда-то разученных ею прелюдию Шопена, затем последовал любимый Дебюсси.
– Играй, Кирстен, играй!
Кирстен слышала голос Майкла, но доносился он откуда-то издалека.
– Сильнее, Кирстен, сильнее!
Кирстен открыла глаза и посмотрела на Майкла. Он, не отрываясь, смотрел на руки Кирстен, побледневшее лицо исказила гримаса ужаса. Кирстен не играла, ее руки были неподвижны. Они по-прежнему окаменело висели в воздухе, в двух дюймах над клавиатурой. Музыка, которую слышала Кирстен, существовала только в ее воображении, благодаря страстному стремлению поверить в то, что Майкл и в самом деле волшебник, что его горячее желание помочь освободит ее.
– Теперь ты видишь? – Кирстен потрясла руками и бессильно опустила их на колени. – Я же говорила.
Майкл помотал головой, несколько раз нервно взъерошил пальцами волосы и покачал головой.
– Да, – согласился он хриплым, приглушенным голосом и покраснел, – говорила. Но так не должно быть. – Обняв Кирстен за плечи, Майкл слегка встряхнул ее. – Я помогу тебе, как только у меня появится возможность, мы будем с тобой работать над этим. Не смотри на меня так. Я действительно буду с тобой работать. Прошу тебя, Кирстен, позволь мне помочь тебе.
Кирстен пожала плечами и поднялась.
– И когда же ты найдешь время помочь мне, Майкл? – Кирстен стоило большого труда не сорваться на истерику. – Нет, с этим я собираюсь справиться сама. Тебе же все равно спасибо. – Она подошла к Майклу и обняла его за шею. – Спасибо за желание помочь, но не будем больше об этом. Не будем терять времени, которого и так у нас осталось совсем немного. Все, чего я сейчас хочу, – чтобы ты обнял меня покрепче и не отпускал до самого ухода.
Майкл ушел двадцать минут спустя. Кирстен не спрашивала его, когда снова сможет увидеться с ним, а сам Майкл ничего об этом не сказал. Ничто не изменилось. Не дав обещания, не придется его нарушать. Но если их отношения внешне не изменились, то изменилась сама Кирстен. Утраты сделали свое дело. Звук захлопнувшейся двери теперь уже не вызвал у Кирстен острого чувства безнадежности, и внезапный холод опустевшей квартиры не был страшен, как прежде. Ночь, проведенная ими вместе, – божественный подарок, несколько запоздалый, но в конце концов полученный. Целых шестнадцать часов Кирстен была снова счастлива.
В следующем году Кирстен виделась с Майклом всего два раза, но обе встречи дарили только радость. Несмотря на постоянные мольбы Майкла позволить ему помочь Кирстен в попытках снова начать играть, она непременно отказывалась: Кирстен предпочитала тратить выпадавшее им драгоценное время на занятия любовью. Или беседы. Или проводы заходящего над городом солнца. Или уютное безмолвное лежание в объятиях друг друга.
Между встречами с Майклом жизнь Кирстен заполнялась каждодневными хлопотами, единственной отдушиной для нее была семья Полисисов и их друзья. Но главное – Маркос. Благодаря ему в ее жизни все еще оставалось место счастью. Маркос был в какой-то степени «заменой» собственным детям. Лариса и Александрос большую часть времени уделяли своим университетским делам, и Маркос по-прежнему часто оставался с Кирстен.
В марте 1975 года Майкл удивил Кирстен, позвонив из дома, который Истбоурны арендовали в Шейкер-Хайс. Майкл хотел, чтобы радостную новость Кирстен, узнала первой: его только что назначили постоянным дирижером Нью-йоркской филармонии.
– Я ждал этого момента всю свою жизнь, и вот – свершилось!
В голосе Майкла звенело ликование.
– Это же Нью-Йорк, Кирстен, ты можешь себе представить – Нью-Йорк! Я наконец получил шанс пойти по стопам своего учителя. Боже, если бы Тосканини был жив, если бы он только дожил до этого дня!
Во время разговора Кирстен все время смотрела на свои руки. Ей стоило немалых трудов заставить себя сказать поздравления и чтобы они звучали при этом достаточно искренне. Кирстен не знала, как ей это удалось, но она смогла. Повесив трубку, она увидела, что ее всю трясет. Только сейчас Кирстен поняла, что с ней произошло.
Она обиделась, она по-настоящему обиделась на Майкла. На то, что у него семья, карьера, успех, воплощенная мечта. Все, о чем Кирстен запрещала себе думать, внезапно прорвалось в ней. Кирстен пришла в ужас от своих чувств, но ничего не могла с собой поделать. Она обижалась на Майкла, и она ему завидовала. Потому что, несмотря на все уверения Майкла, у него на самом деле было все.
Пианино! Кирстен застонала и заставила себя встать.
Кто-то играл на пианино. Кирстен, цепляясь за стену, выбралась из спальни. Маркос. Это Маркос, сидя за пианино, подбирал на слух простенькую греческую народную песенку. Увидеть в эту минуту Маркоса было то же, что увидеть Джеффа, и неожиданно перед Кирстен открылась истина, которую она долгое время не хотела признавать.
Кирстен любила Маркоса. Любила так, как если бы это был ее собственный сын.
Но Маркос не был ее сыном, у него были свои родители. Кирстен получила его в долг, на какое-то короткое время.
Как Майкла, в точности как Майкла.
И снова Кирстен овладел тот же мистический страх, преследовавший ее всю жизнь: на нее наложено проклятие владеть лишь какой-то частью того или иного человека. Никогда и никто не принадлежал Кирстен полностью, так же как и она никогда не принадлежала кому-то одному.
32
– Ну-с, лапушка, надеюсь, сейчас ты почувствуешь себя счастливой. – Эрик Шеффилд-Джонс гладил длинные темно-русые волосы жены, которая с отсутствующим взглядом сидела, уставившись в окно. – Ты просто обязана – я в конце концов купил тебе Уинфорд.
Хотя Найджел, граф Уинфордский Пятый, вот уже несколько лет, как умер, его вдова Констанц продолжала жить в поместье до собственной смерти. Когда же дом был выставлен на аукцион комитетом по управлению собственностью, Эрик предложил цену, которую уже никто не в силах был перебить, Две недели назад Эрик стал единственным законным владельцем собственности, принадлежавшей графству Уилтшир, – об этом Клодия мечтала всю жизнь. А сегодня Эрик намеревался повезти Клодию на встречу с домом, который она не видела сорок восемь лет.
Сам Эрик уже осматривал поместье и даже успел почувствовать себя настоящим сквайром. Уинфорд к этому располагал, не зря его называли одним из самых красивых уголков старой Англии. Уинфорд был редкой жемчужиной георгианской архитектуры, его сохранение стоило любых средств. И Эрик решительно настроился этим заняться.
Эрик наклонился, поцеловал жену в щеку и отправился распорядиться насчет машины.
Клодия, дождавшись, когда двери за Эриком закроются, поднялась и сложила ситцевый шезлонг, в котором сидела. Сорвав несколько увядших фиалок, росших в горшочках на окне, она раскрошила тонкие, как папиросная бумага, цветы между ладоней. Вот уже три года, как Клодия сама занимала квартиру на четвертом этаже. Кирстен пропала, поговаривали даже, что она умерла, и вряд ли уже когда-нибудь будет нуждаться в своих прежних апартаментах. Годами никто не жил в этой квартире. Глядя в окно, Клодия наблюдала, как внизу Эрик суетится с укладкой багажа в автомобиль, и ей стало интересно, куда это собирается муж. Через несколько минут она вспомнила. Как же это утомительно – постоянно быть такой забывчивой. Как же это она забыла?
Эрик, дорогой, преданный Эрик, вез ее домой. После всех этих нескончаемо долгих лет она наконец вернется домой.
Кирстен с каменным лицом наблюдала, как таксист грузит ее чемоданы в машину. Прочий багаж был заблаговременно отправлен, осталась только одежда. Кирстен с тоской подумала о предстоящих ей двух перелетах (первый до Лиссабона, второй до Фару), ведь в отличие от прежних путешествий, предпринятых Кирстен за два года, прошедших после звонка Майкла, она уезжала безвозвратно. Билет, купленный в агентстве «Альфа Турист» на улице Гермиона, был в один конец – в небольшой городок на юге Португалии под названием Тавира.
Очередное место, которое Кирстен предстояло временно назвать своим домом.
– Подождите меня, пожалуйста, – попросила Кирстен шофера по-гречески и поднялась наверх еще раз проститься с Полисисами. В глазах Кирстен стояли слезы, в сердце закралась нестерпимая тоска, несмотря на все ее попытки оставаться спокойной, невозможно было расстаться с Ларисой, Александросом и в особенности с любимым Маркосом, не испытывая опустошительного чувства потери.
И все же Кирстен уезжала. Она чувствовала, что ее привязанность к трем этим людям становится чрезмерной, что она начинает слишком зависеть от потребности общаться с ними, от исходящего от Полисисов семейного тепла, по которому так ужасно тосковала. Кирстен снова пускалась в путешествие лишь для того, чтобы восстановить существовавшую между ними прежде дистанцию. А единственным верным средством от растущей привязанности для Кирстен было движение.
– Ты как специально выбрала неподходящий день для отъезда, – ворчал Александрос, заключая Кирстен в прощальное объятие. – Ты разве не слышала, что повсюду сейчас беспорядки из-за протестов против нового закона, запрещающего забастовки?
– Слышала. Столько всего изменилось, и в то же время ничего не меняется.
– Ранены уже десятки людей, – добавила Лариса, – а один, по сообщениям, убит. Ты полагаешь, следует рисковать, пытаясь добраться до аэропорта сквозь всю эту неразбериху?
– Теперь мне уже не приходится выбирать. Мой рейс через два часа, и единственное, что мне осталось, – попытаться.
– Кирстен, если тебе не повезет, то возвращайся сюда и оставайся с нами, – тут же вмешался Маркос.
– А ты только того и ждешь, – поддразнила мальчика Кирстен.
Она протянула руку, чтобы взъерошить его волосы, но Маркос увернулся. Кирстен не обиделась, понимая, что Маркос просто защищает себя от проявления ответных сентиментальных чувств. Мальчик раньше уже использовал все имевшиеся в его арсенале средства, чтобы отговорить ее от поездки: и то, что скоро его одиннадцатый день рождения (а Кирстен не будет, чтобы традиционно сводить Маркоса на симфонический концерт), и пианино (на котором Кирстен так и не научила его играть, хотя Маркос уже и умел играть на бузуке), и особенно неудачный выбор Кирстен нового места жительства (Тавира была типичным средневековым городишком, где люди и жили словно в средние века).
– А ты знаешь, что ростом почти догнал меня? – Кирстен еще раз попыталась вытащить мальчика из его «укрытия». – Уверена, что в следующую нашу встречу ты будешь таким же высоким, как отец.
– Ты хочешь сказать, что до тех пор мы не увидимся?
– Да нет, я вовсе не это имела в виду.
Но Маркос окончательно сник и даже отвернулся, чтобы этого не видели ни Кирстен, ни родители.
Он обожал Кирстен и никак не мог смириться с тем, что она уезжает. Но Кирстен решила все-таки предпринять еще одну попытку.
– Поди сюда, мой маленький мужчина, – ласково позвала она, протягивая мальчику руку. – Ну же, Маркос. Пожалуйста.
Еще с минуту Маркос колебался, потом, наконец сдавшись, вздохнул и подошел к ней. Держась за руки, они с Кирстен направились по длинному коридору к лифту.
– Ты ведь на самом деле понимаешь, почему я уезжаю, Маркос?
Понурив голову Маркос рассматривал узор на ковре.
– Не совсем, – глухим голосом признался он наконец.
– Я уезжаю, потому что и так задержалась в Афинах дольше, чем предполагала, и к тому же мне опять нужно какое-то время побыть одной. Афины – не мой дом, Маркос. И Тавира им не будет. Ни один из городов, в которых мне пришлось жить последние пять лет, не был моим домом. Мой настоящий дом – Нью-Йорк, и я собираюсь когда-нибудь туда вернуться.
– Но разве я смогу встретиться с тобой, когда ты туда вернешься?
– Ну, конечно, сможешь.
– Как?
– Ты приедешь ко мне.
– Нью-Йорк так далеко…
– Нет, вовсе не далеко: я же приехала сюда из Нью-Йорка, ведь так?
– Верно.
– Но это еще не скоро, и поэтому ты как-нибудь приедешь ко мне в Тавиру.
– А ты еще приедешь к нам в гости, хорошо?
– Конечно, мы ведь обещали друг другу. – Маркос неохотно кивнул. – И даже пожали друг другу руки, помнишь?
– Помню.
– А что еще мы обещали?
– Что я никому не скажу, куда ты уехала.
– Молодчина.
Кирстен не сказала Майклу о своем отъезде – он тоже был одной из причин бегства Кирстен.
Поездки Кирстен в течение этих лет тоже были своеобразной «защитой» от Майкла. И потому виделись они за все время только один раз, да и то мельком, когда оркестр Нью-йоркской филармонии приехал в прошлом году в августе в Афины для участия в ежегодном фестивале. И хотя в этой поездке Майкла сопровождала Роксана, ему удалось, оставив жену на час, приехать на квартиру Кирстен и провести с ней эти ворованные шестьдесят минут.
Встреча получилась какой-то неловкой, совсем не похожей ни на одну из трех предыдущих. Ни он, ни она даже и не пытались заняться любовью, вместо этого, сидя на балконе и потягивая узо, они вяло беседовали, изредка прерывая разговор поспешным поцелуем или объятием. Роксана, непрошеным гостем незримо присутствуя на их мимолетной встрече, физически вбивала между ними клин. Но в гораздо большей степени клин этот был вбит собственным желанием Кирстен быть не столь зависимой от Майкла. В конце концов и сам Майкл принял необходимость держаться на расстоянии. Не было времени на вопросы, еще меньше – на объяснения.
Кирстен уже не хотела объяснять или не объяснять своего состояния кому бы то ни было. Она устала от притворства, от того, что приходится довольствоваться кусочками и осколками. Теперь ей хотелось того же, что и пять лет назад, – безвестности и забытья. И только бегство в незнакомое место могло это ей дать.
Кирстен взглянула на часы и увидела, что опаздывает.
– Ну, быстренько, Маркос, еще одно дружеское объятие на прощание, и я побежала. – К досаде Кирстен, Маркос не двигался. – Маркос? – И, уже не дожидаясь его ответа, Кирстен обняла мальчика и покрыла его лицо поцелуями. Только она собралась отпустить Маркоса, как мальчик вскрикнул и сам крепко обнял Кирстен за шею. – Ах, Маркос, Маркос, – только и смогла промолвить Кирстен, снова обнимая своего любимца.
Потом, пока боль не стала совсем уж невыносимой, Кирстен отстранилась и поцеловала мальчика в обе щеки. Маркос ответил тем же.
– Я люблю тебя, Кирстен, – прошептал он ей на ухо и с полными слез глазами отступил на шаг. – Я люблю тебя.
Повторив свое признание еще дважды, Маркос повернулся и опрометью бросился прочь по коридору.
Тавира с ее тринадцатитысячным населением – самый живописный городок во всей Алгарви. Он расположился у подножия горы Рибейра-де-Аббека, когда-то город был оживленным портом. Но залив уже давно обмелел, и хотя многие здешние жители продолжали зарабатывать себе на жизнь рыболовством, большинство из них превратились в фермеров, обрабатывая свои участки точно так, как их обрабатывали предки тавирийцев сотни лет назад. Участки, расположенные на сбегавших к Средиземному морю склонах горы, выглядели как один огромный цветущий сад. Здесь пышно цвели лимоны, апельсины, мандарины, персики, груши, сливы и абрикосы. Поля были сплошь усеяны маисом, бататами, бобами, помидорами, капустой, огурцами, горохом, арахисом, тыквами и арбузами. Тавира действительно был местом постоянного сбора урожая, и у каждого жителя, имевшего свой лоскут земли, обязательно был собственный садик.
Небольшой домик Кирстен с двумя спальнями, гостиной, столовой и кухней ничем не отличался от сотен таких же домишек, выстроившихся вдоль продуваемой ветрами, вечно припекаемой солнцем улочки, всего в трех кварталах от самого главного здания города – собора Святой Богоматери. С фасада домика Кирстен открывался широкий вид на раскинувшийся внизу залив, а за домом Кирстен расположился маленький садик, в котором она, как и все ее соседи, выращивала собственные овощи. Обожая городок за его дремотную атмосферу и дух умиротворенности, Кирстен тем не менее за семь месяцев, прожитых в Тавире, ни с кем из соседей не подружилась, поскольку держалась от всех подальше. А для того чтобы еще больше защитить свою уединенность, Кирстен даже отказалась от телефона и почту получала, посещая местное отделение связи.
