Текст книги "Чайка"
Автор книги: Николай Бирюков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
Партизаны – весь отряд – столпились посредине поляны, там, где качались на ветру три березы с голыми сучьями и сосна с покривленной вершиной.
Прислонившись спиной к сосне, Катя не отрывала глаз от Маруси, напряженно ловя каждое ее слово.
Было ясно, что злодейство в Покатной – это ультиматум немцев, и в первую очередь не мирному населению, а им, партизанам: или откажитесь от борьбы, или за все ваши действия будет отвечать народ, – так немцы думают скрутить по рукам и ногам отряд.
Маруся замолчала, и стало слышно, как царапались, задевая друг друга, голые сучья берез.
Вокруг деревьев желтели шесть могил. На одной земля была совсем свежая, необветренная – во время разгрома немецкого транспорта на Жуковском большаке отряд потерял трех человек.
Рассвет только еще начинался, и по поляне плавал клочковатый туман, выползавший из кустов, за которыми лежало болото, поросшее хилым березняком и осинником. Поляна была большая и походила на прямоугольный треугольник: с двух сторон подступили к ней шумные сосны, кое-где среди них белели стволы берез, а с третьей стороны окаймлял ее непроглядно разросшийся ивняк.
Ближе к кустам курганами горбатились две большие землянки. По левую сторону мужской землянки был сделан навес, опиравшийся на врытые в землю, необструганные кругляши; там лежали груды трофейного оружия: пулеметы, автоматы, минометы. Рядом с женской землянкой, над кострами, чернели большие котлы. От них подымался пар; вкусный запах борща перемешивался в воздухе с ароматом хвои и сырыми запахами болота.
Зимин медленно, точно преодолевая большую тяжесть, поднялся на бугор, на котором стояла Маруся – бледная, с расширенными глазами.
– Решайте, товарищи: можем ли мы отказаться от борьбы?
По поляне пробежал ропот. Взгляд Зимина задержался на Кате. Она решительно покачала головой.
– А допустить, чтобы весь народ, от стара до мала, был истреблен, можем?
Шум разом стих.
– Что ты, Зимин?! – испуганно вскрикнула Катя. Зимин обвел взглядом всю толпу.
Прямо перед бугром стояла машинистка райкома комсомола Нюра Баркова, в белом переднике, с большим половником в руке; слева от нее – две великолужские колхозницы с оголенными по локоть руками, на руках засохла мыльная пена: женщины прибежали от ручья, где стирали белье. Руки Кати и Коли Брагина были в черной краске – печатали листовки. Еще несколько человек в толпе выглядели «по-мирному», а остальные только что вернулись из очередной операции и стояли в полном боевом снаряжении – с винтовками, с автоматами, с пулеметами.
Выражение лиц из-за утреннего сумрака трудно было рассмотреть, но Зимин слышал, как тяжело все дышали, и у него самого дыхание спирало, словно вдруг тесным стало горло.
– Чувствую, все вы того же мнения, что и я, – сказал он. – Другого выхода у нас нет и быть не может: продолжать борьбу еще более ожесточенную… и спасти от расправы весь народ. Для этого кое-что придется нам перестроить в своей жизни, кое от чего отказаться… Обо всем этом подробно поговорим вечером.
Он спустился с пригорка и подошел к Кате.
– Пройдемся по лесу.
Поляной шли молча, а в лесу Катя тревожно спросила:
– От чего думаешь отказаться, Зимин?
– От налетов на гарнизоны, например.
– А еще?
– Обязательно от налетов на мост. Катя остановилась.
– Дадим восстанавливать?
– Да.
– И потом, может быть, будем развлекаться – ходить на Волгу и смотреть, как через нее помчатся поезда, чтобы задушить Москву?
На лице Зимина не дрогнул ни один мускул; оно продолжало оставаться таким же хмурым и спокойным.
– От слова «строиться» до слова «помчатся поезда» так же далеко, как от земли до неба, Катя.
Он отломил ветку и, общипывая с нее игольник, рассказал ей о мыслях и планах, которые сложились у него, когда слушал Марусю. Каждый налет на строительство моста будет оплачен сотнями жизней колхозников и колхозниц. К тому же в этих налетах совсем нет острой необходимости. Раз или два они могут удаться, а потом немцы выставят такую охрану, что не подступишься. Тогда действительно придется смотреть, как побегут через Волгу вражеские поезда. Пусть лучше немцы думают, что отряд боится риска. Надо дать им отстроить мост и тогда взорвать. Отказавшись от налетов на мост и гарнизоны, отряд возьмет под свой контроль магистраль и будет пускать под откос поезда со строительными материалами, а все лесные дороги превратит в настоящие «дороги смерти» для немцев. Надо вывести из строя, по возможности, весь транспорт – это одна из задач отряда, и не очень трудная: автотранспорта у немцев здесь мало, лошадей они не получили. Затяжка строительства поможет отряду разрешить и вторую задачу: спасти народ от физического истребления. Нужно сагитировать все население уйти в леса, чтобы к моменту взрыва моста немцы остались один на один с отрядом. В свою очередь, народ поможет отряду затянуть строительство. В этот промежуток, необходимый для организованного ухода в лес, пусть работают, но работают медленно, используя для вредительства каждый удобный момент.
– Ясно, дочка? – пытливо и вроде колеблясь, спросил Зимин. Катя кивнула. Она сразу схватила и оценила его мысль о временном отказе от борьбы с немцами «в лоб». О бегстве же всего населения в леса она думала еще в ту ночь, когда прощалась на берегу с матерью.
Зимин скомкал в кулаке общипанную ветку, отбросил ее.
– От того, как удастся разрешить вторую задачу, зависит вся наша дальнейшая борьба. Задача трудная: медлить нельзя – упустим момент, а слишком поторопимся – испортим все дело…
Из глубины леса донесся крик кукушки. Еще и еще раз. Зимин и Катя встревоженно переглянулись: трехкратный крик кукушки – условный сигнал, которым часовые должны предупреждать отряд о близкой опасности.
Когда они выбежали на поляну, с другой стороны из-за деревьев выскочил Васька:
– Немцы!
Зимин остановился как вкопанный.
– Где?
– Подходят, товарищ командир. Разреши мне винтовку, я…
– Сколько их?
– Не знаю, товарищ командир, много… И пешие и конные…
Ему хотелось рассказать, как он сидел в лесу, а вокруг него все время белка крутилась, как он осмотрелся и увидел дупло, полез на дерево, до самого дупла добрался, оглянулся – вдали каски, штыки, кони…
Но командир уже стоял к нему спиной.
Лицо Зимина, как и всегда перед началом боя, было сурово. Он думал: сила партизанских ударов – в быстроте и неожиданности. Вступить в бой с численно превосходящим противником, находясь в обороне, на фронте – это оправданный героизм, а здесь – глупость. Отступить в лес, с риском попасть в кольцо – еще глупее. Оставался единственный вариант – тот, который он имел в виду, когда приказал заминировать отдаленные подступы к поляне с правой и с левой стороны – отступить по потайной болотной тропинке, но… просто отступить сейчас уже невозможно: враг слишком близко подошел. Нельзя на глазах у немцев растянуться по болоту цепочкой, да еще с двенадцатью ранеными. Обстановка вносила в этот вариант существенную поправку – обязательность боя, но не оборонного: лишь при условии разгрома немецкого отряда можно будет уйти по болотной тропинке. В голове складывался план: устроить немцам ловушку – пропустить их на эту поляну и ударить по ним с двух сторон. «Да, только так! Вырвать у врага инициативу: вместо обороны – в атаку».
– Ку-ку, ку-ку… – тревожно неслось из леса. Справа один за другим грохнуло несколько взрывов. Зимин, а следом за ним и все партизаны повернули головы влево.
– А-ах!.. А-ах!.. – раздались там подхваченные эхом взрывы.
– Хорошо! – спокойно сказал Зимин.
Он вынул из грудного кармана свисток и с перерывами просвистал. Это был сигнал часовым покинуть посты и немедленно прибыть на поляну.
Вдали одиноко прогрохотал выстрел. С минуту стояла тишина, и вдруг – залп.
Зимин поднял руку.
– Отряд…
Не прошло и пяти минут, поляна опустела. Над мужской землянкой вился дымок. Зимин и Катя вышли из нее, отряхивая с себя черный пепел от сожженных бумаг.
– Только не торопиться, дочка. Самое страшное, если немцы зайдут кому-либо из нас в тыл. А это очень вероятно, если мы начнем бой прежде, чем заманим их на поляну. Жди сигнала. Ясно?
Из-за деревьев выбежал взволнованный Васька..
– Немцы тоже вроде нас, товарищ командир, поделились надвое. Одни стоят, где стояли, а другие идут сюда…
Катя побледнела, взглянула на Зимина.
– Да, это может сорвать нам все, но изменить что-либо поздно. – Он крепко сжал ее руку. – Можно всего ожидать, дочка, поэтому… поцелуемся.
Сердце Кати сжалось недобрым предчувствием. Она судорожно обняла Зимина.
– Прощай, отец! Но все же будем надеяться, что «до свиданья».
– Будем надеяться. – Зимин посмотрел ей вслед и побежал в другую сторону.
Васька нагнал Катю, когда она остановилась у ложбины, в которой залегли партизаны.
Глаза ее были синие-синие и не светились, хотя все лицо было залито солнцем. Партизаны молча смотрели на нее. Она – на них. Исключая раненых, здесь было тридцать человек, и среди них: Маруся Кулагина, Нюра Баркова, Озеров, Саша, Николай Васильев, отец Жени агроном Омельченко, два старика с Лебяжьего хутора.
Маруся лежала так неспокойно, что казалось, еще мгновение, и она кинется навстречу немцам. Взгляд Кати перебежал на Нюру Баркову. Та была бледна и вся дрожала.
«Нужно не выпускать их из глаз», – подумала Катя. За остальных она не опасалась – не раз все они бок о бок дрались под немецким огнем.
– Подходят ближе, – тихо доложил Васька. И тут же все услышали, как глухой, спокойный шум леса разорвался криками и пропал, точно придавленный тяжестью бегущих ног.
Нина Васильева зябко поежилась.
– Чуется, прямо вот в воздухе смертью пахнет. Лебяженские старики посмотрели на нее: один – зло, другой – с укором, а Озеров сурово сказал:
– Перед боем о смерти не говорят, девушка.
От поляны донеслись резкая пулеметная очередь и пьяные голоса, слившиеся в один вопль.
– По деревьям стреляют, Катерина Ивановна! – крикнул Васька.
Сердце Кати горело, и столько было любви в нем! Подруги, товарищи…. Хотелось обнять их всех и крепко прижать к груди, как сейчас Зимина, а в горле было душно, не хватало воздуха: тяжело вести бой, когда наверняка знаешь, что многие из него не вернутся.
Стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась. Вот вдали закуковала «кукушка», и Катя приказала пулеметчикам выдвинуться вперед.
Раненые заволновались. Зоя приподнялась на локте.
– Товарищ командир! Катюша… Я тоже смогу… ползком.
– Нет! – отказала Катя. Лицо ее стало властным. – Помните, товарищи, о покатнинцах… Вперед!
С качающихся веток глуховато падали шишки. Пулеметчики – Озеров, Николай Васильев, Саша и Люба Травкина – ползли, плотно прилегая к земле. Пропустив мимо себя Марусю и двух уваровских колхозниц, Катя поползла рядом с Нюрой Барковой.
– Боишься, Нюрочка?
– Не знаю, Катюша. Сама не пойму, что со мной… Трясет всю. Скажи… страшно убивать людей?
– Это не люди, Нюрочка, – фашисты. Будешь в них гранаты бросать, о каждом думай: это он твоего отца живым в землю зарыл.
– Да, так, пожалуй, легко будет, – прошептала Нюра. Метра два проползли молча, потом Нюра, вся как-то содрогнувшись, взяла Катю за руку.
– Катюша, а ты… о смерти думаешь? Катя покачала головой.
– О чем же?
– О чем? Не знаю… О многом, обо всем, только не о смерти.
Стало видно поляну. Немцы разрушали землянки, подбрасывали на воздух матрацы и подушки, рвали их штыками.
– Стой! – тихо подала команду Катя.
Она приказала Саше и Озерову занять позиции справа и слева. Дождавшись, когда они залегли за отдаленными холмами, прижала к губам свисток. Еще не успел оборваться свист, как по ту сторону поляны дружно застрочили пулеметы. Просветы между деревьями потемнели – это побежали с поляны немцы.
– Пулеметы-ы! – звонко скомандовала Катя.
– Та-та-та… – заговорил пулемет Николая Васильева, и тут же захлебывающейся скороговоркой зачастил пулемет Любы. Первый ряд бегущих немцев упал, как густая трава под косой.
Немцы метнулись влево.
– Та-та-та-та-та… – застучал пулемет Саши.
Давя друг друга, немцы кинулись вправо. Справа ладно запел пулемет Озерова.
Немцы падали кучками, зеленые, как саранча.
Вдали прокатился гром. По ту сторону поляны взметнулся черный лохматый столб, и Катя почувствовала, как земля под ней загудела, задрожала, поплыла…
«Артиллерия!»
Стремительно поднявшись, сна схватилась за гранату, хотела крикнуть: «За мной!», но рука беспомощно опустилась: с нее капала кровь.
Ошеломить и сразу смять немцев не удалось. Голоса пулеметов по ту сторону поляны отдалялись. Вероятно, Зимину пришлось принять на себя удар резервной части немцев.
Закусив губу, Катя смотрела, как немцы залегли за деревьями, как вытащили с поляны станковый пулемет. Пули со свистом пролетали мимо ее головы, вгрызались в землю, срезали с сосен ветки. Вдали опять грохнуло, и послышался визг летящего снаряда.
Глава четырнадцатаяЗимин не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он отдал приказ: «Умереть, но не сдвинуться с места». Дым стлался по земле, заволакивал небо. Партизаны лежали в одну линию, с большими интервалами один от другого. Только две комсомолки-пулеметчицы остались в заслоне у поляны.
Зимин не командовал: всем и так было ясно – требуется одно: стрелять, стрелять и стрелять до тех пор, пока бьется сердце, пока есть патроны… Патронов не станет – кинуться вперед с гранатами.
Путь к спасению отряда оставался прежний – уничтожить прорвавшихся на поляну немцев и, выставив заслон пулеметчиков, отступить по потайной болотной тропинке. Но для этого нужно было сначала измотать и отбросить вот эту вторую лавину немцев, оставить здесь заслон в два-три пулемета и кинуться на помощь катиной группе. Правда, положиться на такой заслон очень дерзко, но и весь бой дерзкий. И с самого начала именно через дерзость мыслилось спасение; к тому же свежий враг и потрепанный – не одно и то же: пуганая ворона куста боится… Пока немцы решатся на очередную атаку да разберутся, что против них всего-навсего два-три пулемета, времени пройдет достаточно, чтобы сделать последний бросок, который решит, быть отряду или не быть.
Накалившийся пулеметный ствол дышал жаром, и Зимин чувствовал, что у него со всего тела пот лил ручьями. Шею, поцарапанную пулей, жгло, будто в ссадине растворялась соль; нестерпимо хотелось потрогать это место, почесать. Вокруг рвались мины, гудела земля… Рядом – раненые, может быть убитые… Кто? Это станет известным после боя, если он окончится благополучно, а сейчас думать об этом не к чему.
Все его внимание было сосредоточено на пулемете и немцах, выраставших вдали сквозь дым, как зеленые волны. Срежут пули одну – поднимается другая. Впереди горело несколько сосен. Земля за ними была устлана трупами. Они лежали кучками, и кучки эти шевелились: по мертвым немцам ползли живые. Сколько там в запасе этих зеленых фрицев? Издали доносилось ржание коней. Чьи кони? Этих, что ползут, или прибыл свежий резерв? Нет времени оглядываться по сторонам. А вырваться отсюда надо во что бы то ни стало… Если отряд погибнет, народ останется на растерзание немцам и мост будет построен… Пойдут по нему поезда на Москву…
От этих мыслей крепче стискивались зубы. Пальцы как бы закостенели на спусковом крючке. Пули летели сквозь стену дыма красными пунктирами.
– Та-та-та-та… – стучали в лад и пулемет и сердце.
Отползли назад немцы, застывали на окутанной дымом земле.
«Так вам, арийская сволочь! Зарились на советскую землю, – она под вами… Мягко лежать?» – радовался Зимин и чутко слушал.
– Та-та-та-та… – поливали немцев огнем остальные пулеметы.
Автоматы отзывались глухим беспрерывным кашлем.
– Пах… пах… – с паузами выговаривали винтовки.
Вдали на земле то и дело вспыхивали светлые пятна, лучами разбрызгивая от себя огненный дождь: это Гриша-железнодорожник посылал немцам гостинцы из миномета.
«Хорошо, ребятки, хорошо!» – мысленно одобрял Зимин, а сам слушал все напряженнее и напряженнее, боясь пропустить паузу в минометной пальбе: когда затихал звук рвущихся мин, можно было расслышать, что делалось по ту сторону поляны.
Ванюша Кузнецов едва успевал подтаскивать пулеметчикам патроны и воду для охлаждения стволов. Побежав от ручья, он чуть не попал под мину – суком, оторвавшимся от сосны, зашибло плечо.
Зимин невольно вобрал голову в плечи – так низко провыла мина; оглушенный, он ткнулся лицом в прелый игольник и почувствовал, как на него посыпались сверху тяжелые комья земли.
Попробовал шевельнуться и не мог. Подумалось: «Конец!»
Кто-то тряс его за плечи, и звонкий голос кричал:
– Товарищ командир!.. Товарищ командир! Осыпая с себя землю, Зимин рывком сел и протер глаза. Перед ним стоял Васька; позади зияла воронка, и на краю ее трещала охваченная огнем сосна. Лицо у Васьки было в крови.
– Я от Катерины Ивановны… Патроны кончаются… Отбили пять атак… – проговорил он задыхаясь.
Присел рядом с Зиминым и торопливо принялся рассказывать, как сложился бой по ту сторону поляны. Слушая, Зимин не сводил глаз с немцев. Сквозь дым было видно, как они подымались во весь рост и строились под прикрытием деревьев.
«Психическая… Ну что ж!»
– Передать по цепи – прекратить огонь! – крикнул он стрелявшему из автомата учителю Васильеву.
Тот передал приказ соседу и оглянулся.
– Без моего приказа огня не открывать, – продолжал Зимин. – Приготовить гранаты.
Немцы шли плотными шеренгами, волна за волной…
Зимин приник к пулемету.
– Передай: держаться до последнего патрона, – сказал он Ваське. – Если есть возможность, пусть немедля переходят в атаку со штыками и гранатами. Я помогу. Еще передай: «До скорого свиданья». Понял? Иди!
– Есть итти, товарищ командир, – взволнованно сказал Васька и не сдвинулся с места. Он изумленно смотрел то на немцев, которые приближались, помахивая автоматами, то на партизан, неподвижно застывших возле своих пулеметов и винтовок.
– Иди! – гневно поторопил его Зимин. Немцы были уже шагах в полутораста. Васька побежал.
«Держаться до последнего патрона… До скорого свиданья», – пробираясь кустами, твердил он слова командира, а сам завистливо думал: «Эх, и чесанут немчуру, чтобы пешком не ходили! Вот бы посмотреть!» Сердце то колотилось и горело, то сжималось в холодный комок: со своими все-таки ничего, а одному страшно!
Совсем близко он услышал немецкую речь и притаился, но тут же подумал: «Не век же стоять. Приказ командира надо передать скорее», – и побежал. Вдогонку ему затрещали выстрелы, но на Ваську они особого впечатления не произвели. Вокруг и так все стонало и грохотало.
Выбравшись из кустов, он протер глаза и… ничего не увидел: такой был дым, словно по всему воздуху молоко разлилось. И это молоко было испещрено пятнами, неподвижными и двигающимися. Неподвижные – трудно было сказать – то ли деревья, то ли люди… Двигающиеся определенно были людьми, но какими: свои или немцы?
Васька стоял растерянный. Где-то здесь должен быть Саша со своим пулеметом. Услышав на земле шипение, он наклонился и увидел, что стоит возле пулемета. Рука Саши лежала на спусковом крючке, но пули из ствола не вылетали: диск был пустой. Саша лежал, склонив голову к плечу, и по его белым вьющимся волосам на прелый игольник струйкой стекала кровь.
– Саша! Саша простонал.
На голову Васьки упала ветка хвои. Вторая ветка упала на пулемет, и он зашипел: ствол был раскален почти докрасна. Васька вытер шапкой лицо и тут только понял, что вокруг свистели пули, – это они срезали ветки. Он затряс Сашу за плечо.
– Саша! Катерина Ивановна где? Саша! Саша лежал, как мертвый.
Глотнув слезы, Васька побежал было к тому месту, откуда Катя посылала его к Зимину, и упал, споткнувшись о что-то темное; рука попала на холодное и мокрое лицо. Догадался: труп… Тела валялись в одиночку и кучками. Наверное, побитые немцы, а может быть, и партизаны… Ощущая, как у него зашевелились волосы, Васька побежал прямо по трупам. Кто-то застонал под его ногами, кто-то закричал:
– О, майн готт! О-о!..
С головы сорвало шапку, но не ветром: Васька почувствовал, как обожгло ему затылок, а в ушах так и стояло: взи!.. взи!..
На голову падали ветки, сыпался игольник. Все это сейчас было безразлично Ваське. Он только чувствовал, как от дыма все горше становилось во рту, к горлу подступала тошнота, в висках стучало, и так горячо, словно в голове начинался пожар.
Вот, наконец, и бугор.
Люба Травкина и Николай Васильев, прильнув к пулеметам, устало вглядывались в дымную даль. Позади них, в низине, Васька увидел неподвижно распластавшихся девушку и старика с Лебяжьего хутора. В стороне кто-то стонал. Ни Кати, ни остальных партизан не было.
Пошатываясь, Васька остановился около пулеметчиков.
– Катерина Ивановна… где?
Люба молча указала вправо – туда, где, словно факел, трепетала языком пламени высоченная сосна.
Немцы, видимо, решили любой ценой разделаться с пулеметчиками. Едва умолк сашин пулемет, как они предприняли атаку бугра Озерова. Катя повела партизан на выручку предрика. Слитным гулом неслись оттуда стрельба, трескучий грохот гранат, крики.
«Успеют ли? А если и успеют – осилят ли? Ведь немцев вон сколько!»
Николай Васильев повернул голову и забегал глазами, отыскивая Ваську.
– Эй, где ты? Видел командира?
– Держаться до последнего патрона, – смутно долетел из дыма голос мальчика.
– Гляди, Николай, гляди! – заволновалась вдруг Люба.
Фланговый удар партизан был для немцев настолько неожиданным, что они в панике хлынули обратно к поляне.
– Та-та-та-та-та! – пел им вдогонку замолчавший было пулемет Озерова.
Катя обрадовалась: «Жив!» Она взбежала на пригорок и пошатнулась: предрика с окровавленной грудью силился подняться с земли. Отблески пламени горевшей сосны ложились на его посеревшее лицо, плясали в закатывающихся глазах.
Опустившись на колени, Катя поддержала голову умирающего товарища. На мгновение она забыла о бое и о том, что, может быть, через несколько минут всех их ожидает смерть. В мыслях всплыло звездное небо, отражавшееся в ручье. Она и предрика стояли на краю ручья, и он говорил: «Меня никак не могут убить – предчувствие такое. Мужик я, Катя. И горжусь этим. Мужик знает цену трудовой народной копейке – не пустит ее на ветер. Многие считали меня скупцом. А для себя, что ли, я трудовые копейки сберегал? Электростанции строил, эмтеэсы, племенные фермы разводил… Трудовую копейку, Катерина, всегда надо вкладывать в такие дела, которые богатства наши множили бы; и нам, и детям нашим, и внукам служили бы; чтобы они живым памятником труда нашего сквозь годы прошли. А вот теперь своими руками пришлось рушить построенное… Знаю: так нужно, и все же совести нет покоя. Когда отстрою все заново, когда скажут люди: „Нет боле за тобой долга, товарищ Озеров“, – тогда можно помереть, а до этого… нет!»
Было это минувшей ночью, всего несколько часов назад. И вот теперь…
Губы Озерова разомкнулись.
– Не дождался, Чайка… Ты… и Зимину передай… не хочу унести с собой… ненависть… неистраченную… На себя ее примите… вам завещаю…
Катя хотела сказать, что и она и Зимин примут его завещание, отомстят, но, почувствовав, как быстро стали леденеть под ее пальцами щеки предрика, молча поцеловала его и поднялась.
Она стояла, с ног до головы освещенная горящей сосной. Зубы ее были стиснуты крепко-накрепко и на скулах шевелились тени от двигающихся желваков.
К ней подбежала Нина Васильева.
– Катюша… убьют!
Катя не ответила и не пошевельнулась. Она смотрела, как у поляны, словно туча, разрасталось в дыму черное пятно: немцы опять поднимались в атаку. Но думалось не о немцах, а вот об этих товарищах и подругах, притаившихся за деревьями, за бугорками. Она чувствовала на себе взгляды друзей. Все они доверили ей свои жизни, пошли за ней и сейчас, вероятно так же, как и она, понимают: подходят последние минуты.
Движется в дыму черная масса… Чем отшвырнуть ее? Нечем зарядить автоматы и винтовки. Молчит пулемет. Отступить бы и соединиться с группой Зимина? Нельзя: позади, в низине, лежат раненые подруги и товарищи. А Васьки нет. Может быть, тоже убит. Нет ответа от Зимина. Что там, по ту сторону поляны?
От сознания беспомощности, обреченности она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. А немцы приближались, немые, безликие, черные…
Катя на секунду зажмурилась и тут же широко раскрыла глаза: пулемет Озерова вдруг заговорил. К нему прильнула Зоя. Губы ее судорожно передергивались, и так странно, словно смеялись. Бинты на ногах были в крови и грязи.
– Хорошо, Зоенька, хорошо! Спасибо, – заликовала Катя.
Одни немцы падали, другие появлялись на их месте в дыму и продолжали итти вперед – все так же стеной, сплошной лавиной.
Бывают мысли неожиданные и яркие, как вспышка молнии. Так было и у Кати. Она вдруг поняла: обороняться больше нельзя. Если перебьют их здесь, у пригорка, то раненые все равно погибнут. Если же смело кинуться в атаку, можно и победить – опрокинуть немцев. Группа Зимина услышит и поможет хотя бы одним или двумя пулеметами. Дым будет союзником – скроет число атакующих. Перед дыханьем смерти и понятие «риск» приобретает совсем новый смысл.
Глаза ее сверкнули, лицо посветлело.
– Победа и месть, товарищи!
Не замечая боли, она отцепила раненой рукой от пояса гранату и взмахнула ею:
– За мной!
И побежала с пригорка.
Партизаны поднялись как один; Маруся Кулагина и еще три девушки обогнали Катю.
Резко прозвучала немецкая команда, и не стало в дыму темной стены, а с того места, где она была, сверкнули вспышки выстрелов. Катя услышала сбоку чей-то девичий вскрик; вот впереди нее кто-то упал: кажется, Маруся…
Она перепрыгнула через тело подруги и крепче стиснула гранату.
– Катерина Ивановна-а!.. – откуда-то издалека донесся голос Васьки.
В сознании мелькнуло: «Ответ от Зимина». Но это было сейчас неважно. Сердце горело уверенностью, что ею принято правильное решение. Другого нет и не может быть.
Дым слезил глаза.
Трах-та-тах! – разорвалась слева от нее граната.
Метрах в десяти-пятнадцати от себя Катя разглядела лежавших на земле немцев. Рука сама взметнулась, и на месте, куда упала граната, поднялся клуб огня, мгновенно разлетевшийся на фосфорические брызги. Стоны и вопль немцев наполнили сердце радостным торжеством; на бегу отцепляя от пояса вторую гранату, Катя звонко крикнула:
– Бей гадов!
– Бей! – подхватил позади нее Николай Васильев. Рядом с ним бежала Люба Травкина.
Гранаты рвались слева и справа. Немцы отползали, и за ними гнались синеватые клубы дыма.
Катя чуть не упала, споткнувшись о барахтающиеся на земле тела. Нюра Баркова, сдавливая пальцами горло немецкого офицера, кричала:
– Ты, гад, тятеньку моего живьем зарыл! Ты!
На мгновение Катя задержалась и каждым мельчайшим нервом почувствовала, что вот именно того, что делает Нюра, страстно хочет и она-сдавить проклятое немецкое горло: за Федю, за любовь свою горькую, за мать, посаженную в колючую тюрьму, за Озерова – за все!
Из-за деревьев в нее прицелился длинный немец. Она рванулась вперед, перепрыгнула через офицера и Нюру и медленно осела: пуля впилась ей в бедро.
Близко раздалась чья-то автоматная очередь – и немец упал.
Николай Васильев подхватил Катю под руку.
– Оставь! Вперед! Бей же! Бей! Ну! – простонала она яростно.
Одна за другой взвились к небу три сигнальные ракеты. При свете их Катя увидела: немцы стадом бежали на поляну. «Ах, если бы встретили их с той стороны огнем!.. Неужели Зимин не слышит? Неужели не поможет?»
Катя поднялась. Вероятно, пробило только мякоть бедра; нога стояла твердо. Схватилась за пояс – гранат не было.
– Ура-а-а!.. – донеслось до ее слуха. По ту сторону поляны затрещали пулеметы.
«Зимин!» – Катя засмеялась от радости и, вырвав из руки мертвого немца винтовку, кинулась вперед. Она не слышала воя мины, пронесшейся над самой головой, почувствовала лишь ветер от нее. Земля дрогнула, словно расколовшись пополам; перед глазами Кати взметнулся черный вихрь и плашмя швырнул ее на землю.
