Текст книги "Русские адмиралы — герои Синопа"
Автор книги: Николай Скрицкий
Соавторы: Неизвестный автор
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)
Все участвовавшие в этом деле матросы получили повышения. Лазарев испрашивал у морского министра награду Нахимову. Он писал в донесении от 10 декабря 1823 года: «Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почитаю представить на благорассмотрение гг. членов государственной адмиралтейской коллегии и лыцу себя надеждою, что таковой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства»1.
В столице представление не поддержали, ибо награда полагалась за десять спасенных, а в данном случае никого не спасли. Завалишин по этому поводу замечал: «Как будто удача или неудача изменяла сущность подвига и как будто не было примеров, что спасли и многих, ничем не рискуя, вследствие благоприятных обстоятельств»101 102.
В донесении Лазарев упоминал о Нахимове как о мичмане, не зная, что еще 22 марта 1823 года молодого офицера произвели в лейтенанты103.
В Сан-Франциско Лазарев смог избавиться, наконец, от Кадьяна, списав его по слабости здоровья на «Ладогу». Интересно, что капитан-лейтенант И.И. Кадьян в 1827 году командовал бригом «Усердие» и вновь вступил в конфликт с экипажем, так что Гейдену пришлось его назначить историографом эскадры104 105. Только на время он принял корвет «Наварин», чтобы затем сдать его Нахимову. Так через годы вновь пересеклись пути двух офицеров.
Пока же плавание на «Крейсере» продолжалось. В кают-компанию фрегата на смену Кадьяну пришел лейтенант Никольский. Через месяц после этого события, 4 января 1824 года, Нахимов писал другу Рейнеке: «Компанию офицеров имеем прекрасную, все офицеры и команда, благодаря бога, здоровы». Но в том же письме он сообщал о том, что Завалишина по высочайшему требованию вызвали в Петербург^.
У этого события необычная предыстория. Завалишин пытался создать «Орден восстановления», написал его устав и даже принял несколько членов. Осенью 1822 года из Лондона он направил письмо Александру I и просил его вызвать к себе106. Император дал соответствующее повеление. Однако выполнить высочайшую волю сразу не удалось. Фрегат простоял в Сан-Франциско до 17 февраля, запасся пшеницей и после трудного перехода прибыл в Ситху 18 марта. Оттуда Лазарев в мае отправил Завалишина в Охотск на бриге Российско-американской компании «Волга»107. Так разошлись пути двух товарищей. 3 ноября 1824 года Завалишин был уже в Санкт-Петербурге. Моряк представил записку об «Ордене восстановления», но Император признал идею «неудобоисполнимою». 14 декабря 1825 года, в день восстания декабристов, Завалишин находился в отпуске далеко от столицы, но был арестован 30 декабря, отпущен 18 января 1826 года, снова арестован весной 1826 года и осужден на 20 лет каторжных работ108 109.
«Крейсер» оставался в Новоархангельске. 12 августа 1824 года ему на смену прибыл шлюп «Предприятие». Лазарев решил ожидать из Охотска известий, которые могло доставить компанейское судно. Получив 8 октября предписание начальника Морского штаба от 9 апреля о возвращении, капитан 2-го ранга выждал, когда установится попутный ветер, и выступил 16 октября. Фрегат был в хорошем состоянии. Преодолевая бурную погоду, за 37 дней он дошел до Сан-Франциско и встал на якорь 21 ноября.
Буря нанесла повреждения как стоявшим в порту судам, так и домам поселения; с некоторых ветром срывало крыши, валило старые деревья. Несмотря на то что «Крейсер» прекрасно выдерживал непогоду, пришлось задержаться для ремонта и подготовки к переходу вокруг мыса Горн. Матросы за это время отдохнули после сырого климата Новоархангельска. 21 декабря фрегат продолжил плавание. До мыса Горн не встретили земли, в том числе и там, где на испанских картах располагался остров Ска Дудоза; лишь в одном месте видели парящих фрегатов, и, хотя появление этих птиц свидетельствовало о близости суши, островов там не обнаружили2.
Преодолевая частые штили, фрегат после 93-дневного плавания прибыл 23 марта в Рио-де-Жанейро. По пути умер матрос, еще десять были больны, и по требованию врача Алимана Лазарев поместил их в нанятом на берегу доме. Двое больных умерли, остальные выздоровели. 22 апреля Лазарев продолжил путь, намереваясь идти прямо в Кронштадт. Однако штили затянули плавание до 72 дней, и пришлось зайти 3 июля 1825 года в Портсмут для пополнения запасов провизии и ремонта такелажа. 20 июля «Крейсер» вышел с Портсмутского рейда, перенес в Скагерраке сильный шторм. 25 июля моряки увидели мыс Ска-ген и далее лавировали до Копенгагена, где несколько часов простояли на якоре. 30 июля при благоприятном течении фрегат оставил Зунд и вернулся 5 августа в Кронштадт. При осмотре корабль оказался в превосходной исправности3.
В рапорте от 10 августа М.П. Лазарев среди трех отличившихся офицеров отдал должное П.С. Нахимову, «...добровольно жертвовавшему собою при спасении канонира Давыда Егорова...»1. Лейтенанта 1 сентября 1825 года наградили орденом Св. Владимира IV степени и двойным жалованьем, а годы выслуги за время плавания были установлены двойными110 111.
Боевое крещение
После возвращения из похода на «Крейсере» Нахимов некоторое время оставался на берегу. В отпуске он узнал, что его кандидатуру намечали для Гвардейского экипажа.
Морской Гвардейский экипаж сформировали 16 февраля 1810 года на основе существовавших с XVIII века команд придворных яхт и гребцов. Экипаж, оснащенный по-сухопутному, отличился в боевых действиях 1812—1814 годов. После войны с Наполеоном к экипажу приписали суда, преимущественно придворные яхты. Изредка корабли, укомплектованные гвардейцами, ходили в заграничные плавания. Однако все же основной задачей их оставалось обслуживание Императорского Двора. Служба на придворных яхтах давала возможность проявить себя перед монархом. Для многих Гвардейский экипаж являлся предметом мечтаний. Но лейтенант стремился служить на море, о чем 1 февраля 1826 года писал другу М.Ф. Рейнеке из деревни: «Скажи – я – кандидат Гвардейского экипажа; ты знал всегда мои мысли и потому можешь судить, как [это] для меня неприятно. На этой же почте пишу брату П [латону] С [тепановичу] и прошу его употребить все средства перевести меня в Архангельск или куда-нибудь, только не в Гвардейский экипаж. Итак, прощай все воздушные замки и планы, которые мы с тобой строили в Архангельске. Жаль мне очень Мих [аила] Петр [овича], что он болен, я бы написал к нему и тогда, может быть, я бы исполнил мое желание. В следующем письме уведоми, пожалуйста, любезный Миша, о состоянии его здоровья»112.
Моряк надеялся на помощь М.П. Лазарева. И помощь пришла. Лазарева назначили командиром 74-пушечного корабля «Азов», который строили в Архангельске. Пользуясь правом набирать офицеров, он предложил Нахимову поступить на корабль, и тот согласился.
«Азов» заложили на Соломбальской верфи 20 октября 1825 года по проекту корабельного мастера А.М. Курочкина. Корабль водоизмещением 3000 тонн должен был нести 74—80 24 – 36-фунтовых пушек. Строили его А.М. Курочкин и В.А. Ершов. Спустили «Азов» 26 мая 1826 года1.
Для достройки корабля экипаж направили на Север. Сразу же по прибытии в Архангельск Нахимова захестнула работа по оснащению корабля. В письме Рейнеке, оправдываясь, что долго не отвечал, он рассказывал: «Скажу ль, что с пяти часов утра до девяти вечера бывал на работе, после должен был идти дать отчет обо всем капитану, откуда возвращался не ранее одиннадцати часов, часто кидался в платье на постель и просыпал до следующего утра. Таким образом протекал почти каждый день, не выключая и праздников, а ежели и приходилось несколько свободных минут, то они посвящаемы были дружбе и любви присутствующих»113 114.
Последние строки имели особое значение. В Архангельске лейтенант в первый и последний раз влюбился и даже хотел жениться. Его избранницей стала дочь командира Архангельского порта115. Но скромное положение флотского офицера и то малое внимание, которое он мог среди дел уделять своей избраннице, привели к неудаче: Нахимов получил отказ. Об этом он вскользь пишет другу: «Да, любезный Миша, если б я несколько более имел времени видеться с ней, тогда прощай твой бедный Павел без сердца и головы. Куда бы был тогда он годен?» Видимо, после этого случая Нахимов решил, что морская служба и женитьба несовместимы, особенно для молодого офицера, ибо далее писал: «Вижу, что ты нахмурился, всегда строгий и благоразумный, ты делаешь возражение, – разве дружбу должно забыть для любви? Отвечаю – все то же – виноват! Но кто из нас не был молод? Кто не делал дурачеств? Дай бог, чтобы дурачество такого роду было со мною последнее»116.
В переписке лейтенант больше всего внимания уделяет морской службе. Он рассказывает Рейнеке о том, как сходился с другими офицерами и как удалось организовать в кают-компании общий чай, объединивший моряков: «Как трудно новому офицеру поступить в экипаж, где уже все друг Друга знают и смотрят на пришельца довольно странными глазами. Как часто я должен был играть презабавные роли. Например, у нас был общий чай, но что это стоило? Одного надо было убедить доказательствами истинной пользы, другого, что капитан этого хочет и он, верно, узнает, отчего расстроилось; третьего, что уж все согласились, и неужели он один откажется быть в компании всех. Таким образом составилось. Зато после я уж слишком много был вознагражден, потому что всем понравилось, и все единодушно признали, чтобы следующую кампанию иметь чай общий»1.
«Азов» вышел из Архангельска 27 июля 1826 года с отрядом судов117 118. В состав отряда под командованием М.П. Лазарева входили также корабль «Иезекииль» и шлюп «Смирный». Для начала корабли выдержали сильный шторм у устья Северной Двины, где принимали грузы после прохода бара. При этом корабль «Иезекииль» не успел поднять гребные суда, потерял трех человек и шлюпку119. Далее Нахимов писал: «Под парусами ничего не случилось примечательного, кроме того, что мы потеряли грот-марса-рей и презабавно – в бом-брамсельный ветер, без волнения, днем; никто не знает истинной причины, я полагаю, что кто-нибудь прежде, поднимая марса-фал, надломил. Выхожу я с седьмого до первого [часа] на вахту сменить Шемана, спрашиваю, что сдачи? Он говорил, что шлюп отстает, и он по приказанию капитана взял первый риф. Марса-фал был не очень туго поднят, я спрашиваю: «Больше ничего?» В это время сломился грот-марса-рей. «А вот вам еще сдача»,– отвечает он. Но это послужило на пользу нашей дурной команде. Ветер вдруг начал свежать и скоро вогнал во все рифы, так что развело порядочное волнение. Однако ж мы довольно скоро исправили свое повреждение. В Шкагераке (Скагерраке. – Н. С.) прихватил нас крепкий NW, мы зашли в Винго, и я оттуда успел съездить в Готев-бург, поступил не хуже чем в Лондоне, то есть издержал много денег. Не знаю, жалеть ли об них. Мне кажется, каждый морской офицер обязан поступать таким образом. Пробывши долгое время в море в беспрестанной деятельности, можно ли, ступивши на берег, отказать себе в чем-нибудь, что доставляет удовольствие. В Копенгагене за противным ветром простояли три дня. В Кронштадт пришли 19 сентября, застали эскадру на рейде и, простоявши с ней до 4 октября, втянулись в гавань, где у нас был государь. Корабль ему понравился. Он велел все строящиеся корабли отделывать по примеру «Азова». Вообще, кампания наша кончилась очень приятно, не было никаких неудовольствий, и офицеры между собой были очень согласны. Надо послушать, любезный Миша, как все относятся об капитане, как все его любят. Право, такого капитана русский флот не имел, и ты на будущий год без вся-
.Щ:
ких отговорок изволь переходить в наш экипаж, и тогда с удовольствием моим ничто не в состоянии будет сравниться»1.
Разумеется, служба под командованием Лазарева, трижды обошедшего вокруг света и умевшего превращать корабли в образцовые, послужила добрым примером для Нахимова. Но судьба не позволила ему часто встречаться с другом. Рейнеке надолго остался изучать воды и побережье Белого и Баренцева морей. Теперь уже Нахимов писал ему 25 января 1827 года из Кронштадта, где продолжались работы на «Азове»: «С семи утра до двух после полудня бываю каждый день в должности (я назначен при работах корабля, и, признаюсь, для меня это самое приятное время). В два обедаю, после обеда час положено отдохновению, а остальное время провожу за книгой, никуда не выхожу из дому»120 121.
Нахимов писал, что живет в тех же двух комнатах, где расстался с Рейнеке, и оставил в кабинете без перемен все, что напоминало о нем. Кроме основных обязанностей, он оставался также ревизором за уехавшего в отпуск Ухтомского. Письмо лейтенант завершал обращением: «Прощай, помни, что ожидает ответа и более тебя преданный тебе друг Павел Нахимов»122.
Относительно спокойная служба в Кронштадте продолжалась недолго. На Средиземном море турецкие войска жестоко подавляли выступления греков за независимость. Восстание греков против поработи-телей-турок началось еще в 1821 году. В 1822 году Греция провозгласила независимость, греческие повстанцы в 1822—1823 годах нанесли несколько поражений туркам на суше и на море. В некоторых странах возникли общества для поддержки восставших. Однако правительства Англии, России, Франции и Австрии осудили освободительную войну греков, как восстание против законного сюзерена, и ограничивались лишь декларациями в пользу избиваемых православных подданных султана. Пользуясь невмешательством великих держав Европы, султан решил подавить восстание силами своих союзников. Аетом 1824 года 17-тысячные войска Египта под предводительством Ибрагим-паши, пасынка египетского наместника, захватили Кандию (Крит), остров Пса-ра. Зимой 1825 года египетские войска высадились в Морее, овладели Наварином и соседними крепостями, весной 1826 года взяли главный оплот восставших в западной Греции Миссолунги. В этот период Александр I безуспешно пытался «умиротворить Грецию», однако умер, не добившись цели. Николай I через месяц после вступления на престол заявил, что должен решить доставшееся ему восточное дело. В отличие от брата он не собирался ограничиваться дипломатическими заявлениями. Заключив с Великобританией 25 марта (4 апреля) 1826 года Петербургский протокол «об умиротворении Греции», который предусматривал признание Греции независимым государством, лишь уплачивающим дань султану, Император потребовал от Турции обсуждения спорных вопросов Бухарестского договора 1812 года и возобновления русского судоходства в проливах. Этот демарш был поддержан выдвижением русских войск и флота к турецким границам. Под давлением турки согласились на переговоры. 25 сентября 1826 года Аккерман-ская русско-турецкая конвенция подтвердила границу по Дунаю, закрепила за Россией побережье Черного моря с городами Сухуми, Редут-Кале и Анакрия; Турция обещала не препятствовать рускому судоходству в своих водах, включая проливы. Однако в Греции Ибрагим-паша овладел большей частью Морей и власть греческого правительства сохранялась лишь номинально123 124.
Император Николай I принял решение направить эскадру для защиты православных подданных Турции. Однако при ближайшем рассмотрении в составе Балтийского флота оказалось немного кораблей, пригодных для дальнего плавания. Только после того, как в 1826 году практическая эскадра адмирала Р.В. Кроуна из новых кораблей прошла подготовку на Балтике, а отряд адмирала Ф.Ф. Беллинсгаузена совершил пробное плавание на Средиземное море, появилась возможность в 1827 году послать сильную эскадру к берегам Морей, чтобы во взаимодействии с кораблями Англии и Франции добиться прекращения кровопролития в Греции.
Весной 1827 года по приказу Николая I на рейд Кронштадта вышли корабли практической эскадры известного флотоводца адмирала Д.Н. Сенявина. Младшими флагманами стали вице-адмирал Е.И. Лу-тохин и контр-адмирал Л.П. Гейден. Одним из кораблей этой эскадры стал «Азов»2. 21 мая корабль вывели на рейд Кронштадта и готовили к походу.
Николай I беспокоился о готовности эскадры. Он дважды посетил ее до конца мая, а 30 мая направил Д.Н. Сенявину письмо и инструкцию Министерства иностранных дел. Инструкция гласила: «Г. адмирал Сенявин, избранный высочайшей доверенностью к принятию главного начальства над эскадрой, отправляемой из Кронштадта, имеет следовать по данной ему уже инструкции в Портсмут. По прибытии в Англию и предварительном сношении с пребывающем в Аондоне послом кн.
Аивеном г. адмирал Сенявин по воле Е.И.В. отделит от эскадры, ему вверенной, и по собственному его выбору 4 линейных корабля, 4 фрегата и 2 брига для составления эскадры под командой контр-адмирала гр. Гейдена.
Эскадре сей назначается идти в Средиземное море, но о времени отправления оной г. адмирал Сенявин ожидать будет извещения от посла кн. Ли вена. .
Назначение сей эскадры будет ныне иметь целью, во-первых, защиту и покровительство торговли и плавания российских купеческих судов в морях, окружающих берега Морей и Малой Азии и острова Архипелаг-ские, во-вторых, наблюдение строгого нейтралитета в войне, продолжающейся между турками и греками»1.
31 мая в предписании начальник Морского штаба А.В. Моллер уточнил, что в пути следовало совершенствовать боевую подготовку кораблей. Если бы в Портсмуте Сенявин не получил особых указаний, ему следовало идти в Брест и затем возвращаться в Кронштадт125 126.
Вечером 8 июня Сенявин приказал приготовиться к походу, но приготовления продолжались и 9 июня. В ночь на 10 июня, наконец, Император прибыл на «Азов», после чего эскадра из восьми кораблей и пяти фрегатов снялась и отправилась за Красную Горку. Разделившись на два отряда, корабли провели учебный бой, продемонстрировавший плохую подготовку несплаванной эскадры. Николай I наблюдал «сражение», превратившееся в свалку, с борта «Азова», после чего пересел на яхту и вернулся в столицу, а эскадра отправилась в предписанный путь127.
Несмотря на то что Нахимов находился на флагманском корабле и мог наблюдать как события на рейде, так и посещения Императора, вряд ли он знал, что предстоит русской эскадре. Как человек начитанный, лейтенант мог предполагать ее назначение, но действительные планы знали немногие.
С 13 по 17 июня эскадра простояла на Ревельском рейде. Сенявин организовал практические и тактические учения. Для подкрепления здоровья моряков с берега доставляли свежие мясо, зелень и чистую воду128. Это был пример отношения знаменитого адмирала к нуждам подчиненных и урок для будущего флотоводца Нахимова.
Присоединив бриг «Ахиллес», Сенявин продолжил плавание. В ночь на 29 июня моряки выдержали шторм у Готланда, 4 июля дошли до Борнхольма, 6 июля прибыли к Мэну, взяли лоцманов и прошли к
Копенгагену. 10 июля присоединились корабль «Царь Константин» и два фрегата. Выступив 11 июля, эскадра преодолела встречные ветры и 22 июля вышла в Северное море, 26 июля приблизилась ко входу в Ла-Манш и 27 июля расположилась на Спитхэдском рейде Портсмута, где уже дожидался фрегат «Константин»1.
Автор исторического журнала русской эскадры отмечал: «Во время плавания эскадры от Кронштадта до сего места все корабли и фрегаты соблюдали во всей точности места свои в ордерах, столь же верно ночью, как и днем, все движения и управления производились быстро и правильно, ордер или колонна похода никогда и ни в каком случае не нарушались...
Старейшие и опытнейшие моряки Дании и Англии, посещавшие эскадру в Копенгагене и Портсмуте и видевшие ее в действиях, единодушно отзывались, что столь примерной и отличной эскадры они никогда видеть не ожидали...»129 130
О переходе от Кронштадта до Портсмута Нахимов позднее писал другу М.Ф. Рейнеке: «Ты, верно, на меня очень сердишься, любезный друг Михайло Францевич, что я, имея случай писать из Англии, не написал тебе. Но со мной так много случилось на этом переходе неприятного, что письмо мое ничем иначе не могло быть наполнено, как одними огорчениями, и потому я решился лучше не писать»131.
Самым большим огорчением, несомненно, явился приказ Д.Н. Сеня-вина, который шел на «Азове». Приказом этим лейтенант Нахимов и два других офицера были арестованы за чрезмерную жестокость к матросам132. Видимо, этот эпизод повлек за собой и наставление Д.Н. Сеня-вина Гейдену от 5 августа:
«...Весьма важным считаю обратить особое внимание в. с-ва на обхождение гг. командиров и офицеров с нижними чинами и служителями. Сделанные мною замечания на сей предмет показывают мне, что гг. офицеры имеют ложные правила о рассркдении соблюдения дисциплины своих подчиненных.
Нет сомнения, что строгость необходима в службе, но прежде всего должно научить людей, что им делать, а потом взыскивать с них и накладывать [взыскание] за упущение.
Надлежит различать упущение невольное от умышленого или пре-небрегательного: первое требует иногда снисхождения, а второе немедленного взыскания без послабления.
Никакие общие непослушания или беспорядки не могут произойти, если офицеры будут заниматься каждый своей командой.
По сему должно требовать от гг. офицеров, чтобы они чаще обращались со своими подчиненными, знали бы каждого из них и знали бы, что служба их не состоит только в том, чтобы командовать людьми во время работы, но что они должны входить и в частную жизнь их. Сим средством приобретут они к себе любовь и даже доверенность, будут известны и о их нуждах и отвлекут от них всякий ропот, донося о их надобностях капитану.
Начальник и офицеры должны уметь возбудить соревнование к усердной службе в своих подчиненных ободрением отличейших. Они должны знать дух русского матроса, которому иногда спасибо дороже всего.
Непристойные ругательства во время работ не должны выходить из уст офицеров, а неисправность и проступки матросов наказуются по установленной военной дисциплине...»1
Несомненно, суть приказа была известна Нахимову. Гуманизм знаменитого флотоводца, героя побед на Черном и Средиземном морях, молодой моряк воспринял всей душой. Видимо, именно отсюда началось то отношение к нижним чинам, которое со временем вызвало всеобщую любовь матросов к Павлу Степановичу.
К этому времени политическая обстановка прояснилась. 24 июля представители Англии, Франции и России подписали Лондонский трактат. Он представлял собой соглашение трех стран восстановить Грецию как государство. На Средиземном море собрались эскадры с целью, избегая по возможности столкновения с турками, не допустить, чтобы те нападали на греков133 134.
Еще ранее, 19 июля, Николай I подписал новую инструкцию, направленную прямо Гейдену. Инструкция, предусматривавшая активные действия Средиземноморской эскадры, предписывала: «Вследствие переговоров, продолжающихся с Англией и Францией, Россия в скором времени имеет заключить с сйми державами трактат, предмет коего есть прекращение кровопролитной вражды, существующей между турками и греками, и восстановление в сих краях мира и спокойствия...»135 Император предполагал возможность при отказе Турции предоставить грекам автономию использовать силу, чтобы воспрепятствовать отправке турецких вооруженных сил против греческих повстанцев, и даже совместно с союзниками прибегнуть к блокаде Дарданелл. Гейдену следовало оказывать поддержку президенту Греции И. Каподистрии и сохранять мирные отношения с флотами других стран, в первую очередь Австрии1.
Адмирал Д.Н. Сенявин узнал о заключении договора 29 июля от посланника России князя Х.А. Ливена, прибывшего в Портсмут на пароходе. Здесь же стало известно, что на основании договора русской эскадре следовало соединиться с английской эскадрой вице-адмирала Эдуарда Кодрингтона и французской контр-адмирала Анри де Риньи; каждый флагман вместо инструкции получил копию Лондонского трактата. Все эскадры должны были действовать согласованно под общим командованием старшего в чине. Таковым оказывался Кодрингтон. Тем самым инициативу действий уступали английскому флоту. Если бы турки отказались от переговоров с Грецией, следовало сблизиться с греками и принять меры, чтобы не допустить помощи турецким войскам на греческой земле из Турции или Египта, но избегать превращения блокады в войну. Предстояло выступать в роли примирителей, применяя силу лишь в случае, если турки попробуют воспрепятствовать действиям союзников136 137.
В Англии стояли недолго. Аивен торопил выступление, ибо срок посредничества трех держав истекал 20 августа – 1 сентября138. Со дня прибытия началась подготовка к походу на Средиземное море. 1 августа Д.Н. Сенявин отдал приказ о походе четырех кораблей, четырех фрегатов, корвета и двух бригов контр-адмирала А.П. Гейдена на Средиземное море для скорейшего соединения с английской, французской эскадрами и противодействия высадке турецких войск в Морее139. Для средиземноморской экспедиции отобрали лучшие корабли. В их число вошел и «Азов», на котором в ночь на б августа поднял флаг граф Гейден, а капитан 1-го ранга М.П. Аазарев стал также его начальником штаба. 8 августа после получения денег и инструкций эскадра отправилась в плавание, 24 августа прошла Гибралтар и 10 сентября прибыла в Палермо, где стояла 9 дней140.
Нахимов так писал об этом плавании в письме Рейнеке: «Ты можешь вообразить, каким нетерпением горели мы выйти скорее в море. Наконец, 8 августа снялись. Свежий попутный ветер нас подхватил; сколько возможно пользуясь им, в пять дней долетели до мыса С-т Винцента. Оставалось на одни сутки переходу до Гибралтара, уже начинали мечтать, как скоро достигнем цели своих желаний. Но, как нарочно, штили и противные ветры продержали нас очень долго, не впуская в Средиземное море. 24 августа прошли Гибралтар. С сего числа ветер во все время нам не благоприятствовал и все переходы наши были весьма несчастливы. 10 сентября пришли в Палерму, простояли девять дней. Что сказать тебе о Палерме? Что я довольно весело провел время, осматривая все достойное замечания, но не нашел и половину того, что описывает и чем восхищается Броневский»1.
Плавание это ознаменовал пример самопожертвования русского офицера. А.А. Домашенко, спутник Нахимова по плаванию на «Крейсере», в Англии по его просьбе был переведен на «Азов» и погиб на переходе к Сицилии, пытаясь спасти упавшего за борт матроса. Вот как в письме Рейнеке пишет Павел Степанович: «Был очень свежий ветер с дождем и жестокими порывами, волнение развело огромное. В один из таковых порывов крепили крюйсель. Матрос, бывший на штыкбол-те, поскользнулся и упал за борт. Домашенко в это время сидел в кают-компании у окна и читал книгу, вдруг слышит голос за кормой, в ту же секунду кидается сам из окна за борт, хватает стул, прежде брошенный, плывет с ним к матросу и отдает ему оный, сам возле него держится без всего на воде. (Как жаль, что он не схватился вместо стула за бочонок, который тут же был брошен, тогда, может быть, они оба были спасены.) Все возможное было употреблено к спасению их; шлюпка хотя с большою опасностью, но весьма скоро была спущена и уже совсем подгребала к ним, как в пяти саженях от шлюпки пошли оба на дно. О, любезный друг, какой великодушный поступок! Какая готовность жертвовать собой для пользы ближнего! Жаль, очень жаль, ежели этот поступок не будет помещен в историю нашего флота, а бедная мать и родные не будут награждены, которые им только и держались»141 142.
Не исключено, что для Домашенко образцом послужил пример Нахимова в ходе плавания «Крейсера». Во всяком случае, эпизод этот не был забыт. На деньги, собранные сослркивцами, в Кронштадтском саду Домашенко поставили памятник143.
Из Палермо эскадра зашла ненадолго в Мессину за депешами из России, но встречные ветры задержали на 3 дня. Нахимов воспользовался возможностью осмотреть город и разочарованно писал: «В Мессине надо восхищаться природой, больше ничего интересного я не нашел»144. Из этих строчек, как и предыдущих, ясно, что моряка интересовали не красоты природы, а то, что имело отношение к любимому им морскому делу.
Полученные в Мессине инструкции предписывали скорее соединиться с английской и французской эскадрами. Так как Гейден не знал, где они находятся, то направил фрегат «Константин» на Мальту узнать, не там ли английская эскадра, а сам 25 сентября выступил к острову Зан-те. 1 октября русские корабли встретились на меридиане острова Зан-те с английской эскадрой вице-адмирала Кодрингтона; на другой день присоединилась французская эскадра контр-адмирала де Риньи1.
При встрече с другими флагманами Гейден узнал, что 4 (16) августа посланники трех союзных стран в Константинополе представили рейс-эфенди Высокой Порты декларацию держав о посредничестве, но Пер-тев-паша дважды отказался принять документ, заявив, что отношения с греками – внутреннее дело Турции. Ввиду отказа турок от переговоров по вопросу о судьбе греков, следовало прибегнуть к принудительным мерам против турок и египтян в Морее, ибо временное правительство Греции на острове Поро (Порос) согласилось с условиями Лондонского трактата. Еще в сентябре английская и французская эскадры прибыли к Наварину145 146.
Было известно, что турецко-египетский флот в составе 3 линейных кораблей, 18 фрегатов, 30 корветов, 19 бригов, 31 транспорта с войсками и провизией, 7 брандеров стоит в Наварине147. 13 (25) сентября вице-адмирал Кодрингтон потребовал от Ибрагим-паши, сына египетского главнокомандующего сухопутными и морскими силами, оставить Наварин и вернуться в Александрию, угрожая неприязненными действиями. Ибрагим-паша обещал послать бриг за указаниями в Константинополь, а до получения инструкций не высаживать войск на берег и не высылать суда в море. Однако стоило Кодрингтону уйти к Занте для пополнения запасов воды, а французской эскадре к Милосу, как Ибрагим-паша выступил с флотом к занятому турками Патрасу. Узнавший об этом от своих крейсеров Кодрингтон выступил немедленно и заставил египтян вернуться в Наварин 22 сентября. Только в октябре русская и французская эскадры усилили Кодрингтона, который с единственным кораблем «Азия» и несколькими меньшими судами блокировал турок148.
Так как Ибрагим-паша высаживал войска на берег и истреблял в окрестностях Наварина плодовые растения, английский флагман собрал на своем корабле совещание с русскими и французами. Блокада в зимнее время могла не дать результата, и было принято решение: ввести корабли союзных эскадр на рейд Наварина и заставить Ибрагим-пашу подчиниться1.
5 октября союзники сделали последнюю попытку решить дело миром и направили совместное обращение, в котором объявляли, что введут свои корабли в Наварин, чтобы воспрепятствовать турецко-египетским силам распространять агрессию против берегов Морей и островов Архипелага. Однако письмо, направленное Ибрагим-паше, вернулось нераспечатанным. Ввиду этого последовало окончательное решение вступить в бухту и встать борт о борт с турецко-египетскими кораблями. При этом союзники договорились уничтожить неприятельский флот, если по союзным кораблям сделают хотя бы один выстрел149 150.
