Текст книги "Русские адмиралы — герои Синопа"

Автор книги: Николай Скрицкий

Соавторы: Неизвестный автор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

Этому приказу предшествовало появление у Севастополя 14 и 16 февраля французского и английского пароходов, которые приближались ко входу в бухту, но уходили в море, как только вблизи оказывалась высланная навстречу шлюпка^{693 694}.

Приближение весны делало все более вероятным нападение неприятельского флота. Еще в декабре 1853 года экипажи трех кораблей построили по батарее в глубине Севастопольского рейда (Парижская, Святославская и Двенадцатиапостольская). В марте начали строительство еще двух батарей для обстрела ближних подступов к входу на рейд^695.

3 марта Корнилов предписал Нахимову направить по приказу Мен-шикова 1 тысячу матросов для постройки береговых укреплений; матросы должны были оказать помощь при съемке площади в глубине Южной бухты, где предполагали строить временные укрепления для защиты Севастополя^{696. В порту готовили второй бон с пеньковыми канатами, чтобы установить его от Павловской батареи до батареи № 4. 5 марта Меншиков и Корнилов проводили учения артиллеристов со стрельбой, которые продолжались с 9.00 до 14.00697.}

В течение зимы потушили маяки и сняли вехи у Севастополя, расставили пикеты для наблюдения от мыса Сарыч до мыса Аукулл, на внешние береговые батареи выслали морских офицеров для связи с эскадрой, учредили боевые сигналы для управления батареями. Пароходам следовало встречать приближающиеся к порту суда в море^698.

Начальник штаба Черноморского флота и портов проанализировал несколько вариантов нападения на Севастополь с моря. Он считал возможными прямую атаку неприятеля с высадкой десантов для овладения береговыми батареями, внезапную атаку внешних приморских батарей десантами, нападение на корабли Черноморского флота брандерами или обстрел их с моря кораблями противника. Сам Корнилов полагал наиболее вероятным внезапное нападение на батареи Констан-тиновскую и № 10, после чего мог последовать прорыв на рейд. Вицеадмирал более всего опасался нападения пароходов в условиях плохой видимости¹.

5 марта с Кавказа вернулась эскадра контр-адмирала Н.М. Вуко-тича. 6 марта три парохода контр-адмирала А.И. Панфилова пошли к восточному побережью Черного моря, чтобы снять войска укреплений Кавказской береговой линии, оказавшихся под угрозой; официально объявили, что пароходы направляются в Одессу^{699 700}. Задача была успешно выполнена.

Зима для Нахимова оказалась нелегкой. Более 3 месяцев он провел на борту корабля, не съезжая на берег, крайне занятый подготовкой отражения нападения союзников, и только лихорадка позволяла ему несколько отдохнуть и написать письма родным^{701. Даже с Рейнеке, остававшимся в Севастополе, он редко переписывался и встречался.}

По обыкновению, вице-адмирал не ограничивался выполнением прямых слркебных обязанностей. Как старший директор Севастопольской морской библиотеки, он докладывал адмиралу М.Б. Берху, что из суммы в 17 033 рубля серебром, собранной для семейств нижних чинов, убитых или изувеченных при Синопе и в других боях, комитет Севастопольской офицерской библиотеки решил 15 тысяч послать в Одесский коммерческий банк для наращивания процентов, чтобы затем построить в Севастополе дом для содержания 30 нижних чинов, а остальные раздать семьям погибших и раненым. Нахимов предлагал комитет библиотеки наименовать также «Комитетом, учрежденным для раздачи пожертвованных денег в пользу семейств нижних чинов, убитых и изувеченных в морских сражениях». Берх одобрил предложения^{702. Таким образом, пострадавшие в боях и семьи погибших получали средства, помогающие им выжить. Кроме того, окружающие могли видеть, что в стране не забывают о людях, проливших кровь за отечество.}

9 марта Корнилов приказом предписал командирам всех кораблей использовать распорядок дня, подготовленный Нахимовым для своей эскадры. В этом распорядке были указаны основные виды деятельности экипажа корабля с подъема до отбоя на каждый день недели, включая дни учений¹.

Мирная жизнь еще продолжалась. Ментиков через Корнилова поручил Нахимову рассмотреть «Руководство для производства артиллерийских стрельб», присланное начальнику Главного морского штаба Великим князем Константином Николаевичем для отзыва. Рапортуя Меншикову и предложив ему отзыв артиллерийского офицера, 10 марта вице-адмирал Нахимов писал: «...Я же, со своей стороны, нахожу, что в новом уче-ньи весьма мало изменений противу принятого ученья у нас в Черноморском флоте, составленного генерал-адъютантом Корниловым (когда он был еще командиром корабля), и те, которые сделаны, мне кажется, скорее замедлят учение, а не улучшат его. Кроме того, при составлении нашего ученья взят в расчет высочайше утвержденный на судах комплект команды, на нем основаны все прочие расписания, а равно и рассчитана прислуга у орудий. Приняв же новое ученье, придется увеличить число команды на судах и переделать прочие расписания без всякой видимой причины или необходимости»^{703 704}.

Так как строящиеся на берегу батареи оставались под наблюдением Нахимова, он для того, чтобы строители располагались ближе к месту работ, приказал разместить их по кораблям и там же довольствовать, о чем рапортовал Корнилову 12 марта^705.

В этот период по петербургским салонам ходила сплетня о якобы существовавших трениях между Нахимовым и Корниловым. Последний рассказал М.Ф. Рейнеке, что в письме к нему Ф.Ф. Матюшкин сообщил весть, услышанную от Н. Пущина, что ссора Нахимова и Корнилова вредит службе. Эта весть достигла ушей Великого князя Константина. Одним из первых он задал полковнику И.Г. Сколкову, направленному курьером в Санкт-Петербург, вопрос: «За что Корнилов и Нахимов ссорятся?» Император также оказался недоволен якобы существовавшими трениями между двумя моряками. Больной Нахимов, узнав об этих слухах, еще больше занемог. Рейнеке, чтобы успокоить друга, написал ему, что скорее всего сплетни достигли столицы через морских курьеров, и просил позволения написать знакомым морякам в Петербург, чтобы рассеять слухи^706.

Конечно, некоторое неудовольствие тем, что Корнилов вмешивается в его обязанности, Нахимов иногда испытывал. Адъютант Корнилова А.П. Жандр отмечал, что «...нашлись люди, которые стали жужжать Нахимову, что Корнилов распоряжается его эскадрою, как своею, – и самолюбие флагмана, старшего в чине, заговорило на мгновенье. Вот источник носившихся в то время слухов о несогласиях между двумя всеми уважаемыми адмиралами. По моей специальной обязанности я часто был посылай к Нахимову, хорошо знакомому мне лично, и могу утвердительно сказать, что оба адмирала слишком горячо любили службу, слишком свято понимали свой долг для того, чтобы из пустого тщеславия не помогать друг Другу в общем деле – пользе и чести России»¹. Жандр вспоминал, что сам Павел Степанович просил Корнилова не стесняться отдавать указания по эскадре на рейде и только сообщать, в чем дело. В свою очередь, начальник штаба Черноморского флота и портов не менее двух раз в неделю ездил на корабль Нахимова, часто обращался к нему за советами, направлял для отзыва подготовленные штабом документы. Завершал Жандр свои воспоминания по этому вопросу следующими строками: «...Павел Степанович, считая впереди всего пользу Черноморского флота, всегда с радостью содействовал Корнилову. Таким образом, дружеские отношения адмиралов укреплялись, и в продолжение всего лета 1854 г. Нахимов был принят как родной в семействе Владимира Алексеевича...»^{707 708}

Сам Павел Степанович огорченно отвечал Рейнеке 13 марта: «Любезный друг Миша! И меня крайне огорчила эта сплетня или, лучше сказать, гнусная клевета. Тем более она меня тронула, что я был сильно болен. Напиши, дорогой мой друг, и Матюшкину и Пущину, во-первых, что никто столько не ценит и не уважает самоотвержения и заслуг вице-адмирала Корнилова, как я, что только он один после покойного адмирала может поддержать Черноморский флот и направить его к славе; я с ним в самых дружеских отношениях, и, конечно, мы достойно друг друга разделим предстоящую нам участь; а во-вторых, что, если бы в настоящее военное время назначили бы на место Владимира Алексеевича даже Матюшкина или Пущина, людей, которых я нисколько не ценю и не уважаю, то и тогда каждый из нас покорился бы и повел дело так, чтобы не пострадала честь русского флага. Еще раз, гнусная клевета»^709.

Чтобы утихомирить столичные слухи, Рейнеке решил написать не к «отшельнику» Пущину или «осторожному иезуиту» Матюшкину, но к «доброму» контр-адмиралу П.Ф. Анжу, который был близок к П.И. Ри-корду – «лучшему колоколу для вестей в большом свете»¹. 15 марта он подготовил письмо, в котором просил утихомирить несправедливые слухи о вражде Корнилова и Нахимова, которые огорчали и самих адмиралов, и всех их уважающих:

«С самого начала вступления Корнилова в должность начальника штаба, когда он стоял от Павла по чину гораздо дальше, чем стоит теперь, и тогда Павел в пример другим оказывал не только должное уважение к его служебной власти, но и к его личности, а Корнилов, имея полную доверенность к откровенности Павла, умел ценить это и соблюдал самую благородную деликатность в служебных отношениях, не прерывая прежних дружеских связей. По смерти же Михаила Петровича эти два человека... еще более сблизились и служили друг другу как бы пополнением к общей цели на пользу службы, о важнейших делах которой они часто совещались и, конечно, не обходилось без споров; но эти споры при взаимном уважении и откровенности еще более утвердили доброе между ними согласие и эти отношения к чести обоих сторон и вообще к пользе службы сохранились и поныне. Да и может ли быть иначе между добросовестными людьми даже в мирное время, не только в военное, когда и враги должны забывать личности для общего блага.

Павел молит только об одном, чтобы Корнилова скорее утвердили главным командиром, ибо настоящее его положение без официальной законной власти во многом связывает его действия, особенно по хозяйству»^{710 711}.

Рейнеке направил черновик письма для прочтения Нахимову, который вскоре вернул письмо с пометкой: «Без всяких заметок, дорогой мой друг Миша, возвращаю тебе письмо. Ни дельнее, ни умнее написать нельзя. До Синопа служил я тихо, безмятежно, а дело шло своим чередом. Надо же было сделаться так известным, и вот начались сплетни, которых я враг, как и всякий добросовестный человек»^712.

18 марта 1854 года Корнилов отдал подробную инструкцию командирам кораблей, стоящих на рейде, береговых батарей и начальникам гребных десантных отрядов о действиях против неприятельского флота и его десанта в случае нападения на Севастополь с моря^{713. В тот же день вице-адмирал предупредил Н.Ф. Метлина о возможном нападении англо-французского флота на Николаев714.}

24 марта П.С. Нахимов в письме другу М.Ф. Рейнеке писал: «Мне бы хотелось отдать военный приказ по эскадре, в котором высказать в кратких и веских словах, что эта война священная, что я уверен, что каждый из подчиненных горит нетерпением сразиться с защитниками Магомета – врагами православия, что павшего в бою ожидает бессмертие, за которое будет молиться церковь и все православие, победившего – вечная слава и, наконец, самые летописи скажут потомкам нашим, кто были защитники православия! Но, как ни бьюсь, не могу сказать, ничего у меня не выходит. Потрудись, дружок! Если ты здоров и в духе, составь мне приказ. Ты этим большое бремя снимешь с меня»¹.

В письме к двоюродному брату от 19 марта, объясняя, почему он только теперь отвечает на поздравление с синопской победой, Нахимов рассказывал, что четвертый месяц не сходит на берег и постоянно болеет, ибо холодной зимой температура в каюте спускалась до 4 градусов мороза и нередко вода в графине замерзала. Моряк мечтал о том, что со временем все успокоится и год он сможет полечиться в деревне. Рейнеке он прямо писал, что девять дней болел, пять из них не вставал с дивана и ничего не ел. Но, несмотря на болезнь, вице-адмирал продолжал оставаться в курсе публикаций по морскому делу. В том же письме он высказал отрицательный отзыв о статье А.П. Соколова «Парус и винт», отмечая в ней недостатки, которые объяснил непрофессионализмом^{715 716}.

Казалось, боевые действия на Черном море затихли. После первого выхода в декабре союзные корабли зимой не покидали Босфора. Турки ограничивались тем, что перебрасывали войска в Батум^{717. Это порождало состояние успокоенности в Петербурге. Тем временем обстановка обострилась. Несмотря на отсутствие юридических основ;аний, Англия и Франция еще в декабре приняли решение считать события у Синопа предлогом для вмешательства в войну718. Переписка императоров и дипломатические переговоры должны были аргументом о разбойничьем нападении на беззащитный порт прикрыть тот факт, что великие европейские державы собирались пойти на шаг аналогичный: уничтожить Черноморский флот и овладеть Севастополем, чтобы хотя бы временно ликвидировать морскую силу России на юге. 15 февраля союзники ультимативно потребовали от Николая I оставить Молдавию и Валахию, 12 марта заключили военный договор с Турцией и 15 марта объявили войну России719. Русско-турецкая война превращалась в истинно Крымскую войну с коалицией великих держав, которая прославила героизм защитников Севастополя и поставила крест на парусных флотах.}

Начало войны потребовало приготовлений. 18 марта на пароходе «Тамань» отправили в Одессу Осман-пашу и трех турецких командиров кораблей, плененных при Синопе. 27 марта Корнилов и Нахимов отдали приказы об обороне города и порта¹. Команды усиленно готовились к боям по расписанию, составленному Нахимовым.

Меры эти оказались нелишними. С весной активизировались и союзники. 31 марта пароход под австрийским флагом приблизился к Севастополю и пытался увести купеческую шхуну, но был вынужден оставить ее, когда в погоню вышли два фрегата. Догнать быстроходный корабль не удалось, ибо Меншиков приказал прекратить пары на пароходе «Херсонес» в надежде, что англичане, если их не беспокоить, не ввяжутся в войну, а когда вернувшийся Корнилов вновь приказал разводить пары, было поздно^{720 721}. 1—4 апреля три союзных судна захватили одиннадцать херсонских лодок с мелкими грузами, в том числе с гардеробом семьи Корнилова. На большее они не решались. Сам Корнилов объяснял это сложностью ремонта паровых судов в Константинополе^722.

3 апреля поступили сведения о планах англичан затопить на фарватере Севастополя два-три старых турецких судна. Однако Рейнеке считал, что этого не допустят береговые батареи^{723. К этому дню большинство кораблей после завершения ремонта расположились по диспозиции724. Семь линейных кораблей эскадры Нахимова в две линии стояли поперек бухты за Килен-балкой, в устье которой установили «Силист-рию» как блокшив. Напротив ее у Голландии стоял корабль «Императрица Мария». Между Павловской и 4-й батареями расположились шесть пароходофрегатов, за ними у берега – четыре корабля эскадры Корнилова. Эскадре Нахимова следовало простреливать рейд вдоль, эскадре Корнилова – поперек. Малые суда, транспорты и малые пароходы в готовности оставались в гавани. Фрегат «Месемврия» загораживал подход к докам, где стояли на ремонте два линейных корабля. За боном располагались бриги «Язон» и «Эней». Впереди бона патрулировал корвет «Калипсо», а второй корвет был выдвинут для наблюдения к батарее № 10. Корветам этим предстояло в случае появления противника укрываться в Артиллерийскую бухту, а бригам уходить за линию эскадры Нахимова, к Инкерману. Пароходам следовало из бомбичес-ких орудий стрелять вдоль рейда, а в случае, когда противник прорвет бон, уходить в Артиллерийскую бухту и за линию Нахимова. Фрегатам на шпринге предстояло действовать навстречу противнику. Сооруженные и ранее существовавшие батареи должны были взаимодействовать с кораблями1.}

Предложение Нахимова, высказанное еще в декабре, поставить корабли в две линии у Ушаковой балки, чтобы обстреливать линию бонов, так и не было принято. Вице-адмирала беспокоило положение кораблей, в какое они могли попасть, если противник прорвет бон. Рейнеке также полагал, что противник, овладев укреплениями при входе в бухту и прорвав бон, сможет истребить по очереди корабли Корнилова и Нахимова. Оставалась надежда только на то, что англичане, представлявшие себе силу береговой обороны, не решатся на прорыв, а предпочтут высадиться на берег. С суши крепость почти не имела укреплений. Планировали соорудить баррикады, а на Малаховом кургане поставить батареи. Для укреплений город был готов предоставить камень и деньги, но Ментиков не считал постройку необходимой^{725 726}.

4 апреля Меншиков намеревался выслать малый отряд (три линейных корабля, фрегат и пароход) в крейсерство у Крыма, где были замечены три винтовых корабля и два фрегата. Нахимов, вечером приезжавший к Рейнеке, признал этот шаг опасным; он считал, что если и выходить, то всем флотом^727.

8 апреля Корнилов писал Метлину об обороне Николаева и входа в Днепровско-Бугский лиман. Но 9 апреля вице-адмирал серьезно заболел, и ему пришлось съехать на берег. Тем не менее 10 апреля, накануне годовщины смерти М.П. Лазарева, Корнилов с Нахимовым, Истоминым, Новосильским и группой офицеров отслужили молебен на могиле учителя, чтобы не делать это в праздник Пасхи. В этот день и в следующий Нахимов с Истоминым навестили Рейнеке и рассказали ему, как праздновали Пасху на флоте^728.

Сам Нахимов, в отличие от других флагманов, христосовался со всеми, включая матросов, и давал каждому по три яйца, которых закупил 9000 штук. Он посетил Корнилова на корабле «Великий князь Константин» и просил разрешения дать по чарке водки матросам корабля. Корнилов, со своей стороны, просил дать по чарке водки морякам его бывшего корабля «Двенадцать Апостолов». Затем Нахимов заезжал к А.С. Меншикову, к береговым знакомым и отправился поздравлять команды по кораблям. Вице-адмирал, чтобы не уменьшать боеспособность, организовал гулянье для части экипажей на берегу, вблизи расположения эскадры¹. Рейнеке записал в дневнике мнения матросов: «Во вторник, на третий день Пасхи, прогуливаясь по Севастополю, подслушал я разговор трех матросов... шедших впереди меня. Они говорили, что на эскадре Нахимова хотя и более работы, зато и более вольготы и веселья: «Он сам (т. е. Нахимов) катал яйца с матросами на своем корабле и христосовался со всеми встречными, которых знал лично, не то что у нас – никто и не смотрит на нашего брата; да и качели-то у нас на вантах сделали уже по его же милости. Дай бог ему здравствовать». Другой заметил: «Зато нас пускают в город, а там нет; гуляй только по пустому берегу». «Да что ж, – ответил первый, – и на пустом берегу там привольнее города: качели, палатки для свиданий с женами. И сам он приезжает посмотреть на веселье нашего брата»^{729 730}.

27 марта (8 апреля) пароходофрегат «Фуриус» прибыл к Одессе. Командир береговой батареи двумя холостыми выстрелами заставил англичан остановиться. От борта «Фуриуса» отошла шлюпка под парламентерским флагом с формальной целью узнать, выехал ли из города консул. Тем временем «Фуриус», не вставая на якорь, медленно приближался к берегу; его моряки зарисовывали укрепления. Когда судно подошло ближе, чем следовало, по нему открыли огонь на поражение. Один из снарядов попал в кожух колеса. Пароходофрегат, приняв шлюпку, сразу удалился. 1 (13) апреля к Одессе подошли уже три парохода. С них на шлюпке доставили письмо, в котором союзные командующие обвиняли защитников Одессы в том, что те обстреляли шлюпку под парламентерским флагом. Командующий Одесским военным округом генерал Д.Е. Остен-Сакен отверг обвинения. 2 и 3 апреля союзники захватили и увели или сожгли несколько торговых судов, производили промеры, после чего удалились. 8 – 9 апреля к Одессе собралась англо-французская эскадра из 19 линейных кораблей и 9 пароходов с 1900 орудиями. Союзные адмиралы 9 апреля потребовали сдать им находящиеся в гавани английские, французские и русские суда. Генерал Остен-Сакен не ответил на ультиматум. 10 апреля союзная эскадра атаковала порт и пыталась высадить десант, но была отбита огнем береговых орудий^731.

17—18 апреля англо-французский флот крейсировал у Севастополя; 21 апреля он вновь появился на горизонте. Ментиков хотел послать часть эскадры, но Нахимов и Корнилов согласованно выступили против. 24 апреля вновь союзники оказались в виду главной базы, в ночь на 23 и 25 апреля происходили ложные тревоги. 27 апреля французский пароход провел разведку Балаклавы, 28 апреля – Феодосии и Керченского пролива. 5 мая английский и французский пароходы приближались к Севастополю и после выстрелов с береговой батареи ретировались¹. В ответ с мая началось крейсерство русских судов. Сначала выходили два фрегата, бриг и пароход, с 15 мая – два корабля, два фрегата и два парохода под командованием поочередно В.И. Истомина, Ф.М. Новосильского и А.И. Панфилова. В июне крейсерства продолжались по расписанию Нахимова, хотя он и не одобрял их^{732 733}. Больше пользы принесло крейсирование парохода «Эльборус», который сжег два турецких судна недалеко от Босфора, высадив экипажи в шлюпки^734.

Нахимова в это время беспокоили запальные трубки Лехнера для бомб, присланные из столицы, ибо лишь три бомбы из десяти взорвались при попадании в щит^{735. 1 мая моряки провели удачный взрыв мины на рейде Севастополя736. Однако все это были эксперименты. Мины так и не удалось применить, а трубки, изготовленные в Николаеве, по-прежнему взрывались не вовремя, нередко даже вблизи дула пушек.}

Вице-адмирала огорчила статья, перепечатанная «Русским Инвалидом» из иностранного журнала. Автор писал, что Черноморский флот сильнее союзных, но боится выйти в море. Нахимов знал, что против двенадцати парусных линейных кораблей и шести пароходов неприятель располагал девятнадцатью только винтовыми кораблями и семью пароходами, которые имели явное преимущество перед парусниками. Флагман считал, что Корнилов, намереваясь выслать его эскадру в море, чрезмерно рискует. Начальник штаба флота полагал, что при встрече с превосходящим противником корабли успеют вернуться в Севастополь. Но Нахимов опасался, что бегство от неприятеля понизит дух команд. Если бы флот конвоировал транспорты, то при встрече с превосходящим противником пришлось бы либо сразиться и лишиться флота, либо бросить беззащитные суда^{737. Разумеется, такие мысли вице-адмирал высказывал лишь в узком кругу, не обсуждая открыто приказы.}

6 мая в Севастополь из Одессы прибыл пароход «Эльборус»¹. Но это был редкий случай прорыва блокады. Все опаснее казалось положение. 1 июля Корнилов поручил П.С. Нахимову сформировать для усиления десантных стрелковых батальонов еще два резервных из моряков 4-й и 5-й дивизий, а также поручил определить число ружей на кораблях для использования в случае необходимости^{738 739}.

Тревожная обстановка усиливалась. Если русские принимали меры к обороне Севастополя, то союзники готовились к нападению. Еще весной англо-французские экспедиционные войска высадились в Галлиполи у Дарданелл. Летом их перевезли в Варну. Войска страдали от болезней, попытки действий в Добрудже кончились потерей половины отряда от холеры. Союзные корабли продолжали появляться перед Севастополем. Экспедиционные войска в Варне несли потери от болезней, пока правительства Франции и Англии договаривались об организации высадки в Крыму для уничтожения Черноморского флота.

Вторжение

29 марта (10 апреля) 1854 года Англия и Франция заключили договор, которым обе страны обязались не вступать в сепаратные переговоры с Россией и не добиваться односторонних выгод¹. Союзники намеревались избавиться от конкуренции России и лишить ее Черноморского флота. После того как русские войска отошли от Силистрии и вернулись в пределы России, английское правительство начало торопить высадку в Крыму. 17 (29) июня военный министр Ньюкестл предложил генералу Раглану предпринять экспедицию в Крым и осадить Севастополь, если армия готова и нет причин, неизвестных правительству, которые могли отложить предприятие. Войска союзников еще не получили все необходимое, не справились с эпидемией холеры. Командующий французскими войсками Сент-Арно вообще не хотел осаждать Севастополь, а предполагал высадиться у Феодосии и занять Симферополь. Союзники не знали точно численность русских сил в Крыму. Тем не менее, Раглан отвечал: «Я обязан сказать Вам, что решение сделать высадку в Крыму принято не столько по имеющимся у нас сведениям о силе неприятеля или по степени нашей приготовленности к подоб-

ной экспедиции, сколько из уважения к желаниям правительства, сообщенным мне в Вашей депеше»¹.

31 июля (12 августа) началась посадка войск союзников на суда в Варне. Сначала английская, затем французская эскадра вышли в море и соединились у острова Змеиного. Здесь возник спор о месте десанта. Французский генерал Канробер предложил высадиться у Керчи. Однако больной Сент-Арно оставил выбор за Рагланом. Английский командующий с группой генералов на пароходе вышел к берегам Крыма на разведку, и место десанта избрали южнее Евпатории. 31 августа (12 сентября) армада из 89 боевых судов и 300 транспортов выступила и на следующий день подошла к берегам Крыма. В 10 часов утра 1 сентября на горизонте севастопольцы увидели дым, а около полудня пост оптического телеграфа сообщил с мыса Аукулл о приближении врага. Армаду русские адмиралы видели с вышки морской библиотеки в Севастополе, а начало выгрузки войск наблюдал лейтенант В. Стецен-ко, оказавшийся с разъездом казаков в месте высадки^{740 741}.

Союзники 1 (13) сентября высадили трехтысячный отряд, занявший Евпаторию. В последующие 5 дней на берег в 30 верстах южнее города вышли главные силы: свыше 62 тысяч человек при 134 полевых орудиях; эти войска 7 сентября направились к Севастополю по прибрежной дороге, прикрываемые с моря пароходным флотом. На подступах к реке Альма они обнарркили русские полки, которые выдвинул А.С. Ментиков^742.

Несмотря на то что высадку союзников ожидали с весны, она оказалась неожиданностью. Русское командование полагало, что с началом осени опасности десанта нет и появилась возможность до весны следующего года принять меры к обороне Севастополя с суши. Теперь судьба города висела на волоске.

Меншиков, оставив в Севастополе моряков и четыре резервных батальона, выдвинул 33 600 человек с 96 орудиями к Альме, чтобы преградить путь противнику. Однако не приняли меры к укреплению позиции и правильному ее использованию. В сражении на Альме 8 (20) сентября русские войска были атакованы союзными. У противника, кроме двойного превосходства, оказалось явное преимущество в вооружении. Нарезное оружие с большей дальнобойностью позволяло англичанам и французам расстреливать русских с дистанции, на которой гладкоствольные ружья были неэффективны. Неудачное расположение русских войск и слабое управление ими позволило французам атаковать их с левого фланга и заставить отступить. Русские потеряли в бою около 5700 человек убитыми и ранеными; потери союзников оценивают в 4500. Меншиков отступил к Севастополю, а 12 сентября перевел армию к Бахчисараю, чтобы сохранить сообщение с Россией. Поле боя осталось за противником. Тем не менее, союзные войска, встретившись с упорным сопротивлением, не сразу начали преследование. Первоначально они намеревались с суши атаковать слабое укрепление Северной стороны, тогда как флоту предстояло прорваться на рейд¹.

Готовили город к обороне преимущественно моряки. 1 сентября Корнилов предписал Нахимову, чтобы все суда его эскадры состояли в полной готовности сняться с якоря во всякое время; уже на следующий день Нахимов сообщил Корнилову диспозицию эскадры при выходе в море одной или двумя колоннами^{743 744}. В тот же день он получил приказ начальника штаба флота о приведении кораблей в боевую готовность и формировании батальонов из экипажей^{745. Корнилов приказал прекратить работы в порту и всех освободившихся направил на постройку оборонительных сооружений, послал отряд моряков на Альму. Основное внимание он уделил Северной стороне, почти беззащитной от нападения с суши, ибо прикрывало ее единственное старое укрепление, которое было легко обойти746.}

7 сентября Корнилов назначил на случай тревоги начальником войск на Северной стороне контр-адмирала В.И. Истомина, а на Южной – контр-адмирала А.И. Панфилова; общее начальство над флотом и морскими батальонами в отсутствие В.А. Корнилова, выехавшего к армии, было поручено Нахимову^747.

Высадка союзников, Альминское сражение и уход армии создали критическое положение в Севастополе. Только задержка движения неприятельских войск позволила защитить город с суши орудиями и моряками, занявшими наскоро построенные укрепления. Чтобы преградить путь противнику в бухту, 11 сентября между Константиновской и Александровской батареями были затоплены пять старых кораблей и два фрегата; в спешке на них оставили артиллерию^{748. В тот же день Меншиков поручил Корнилову оборону Северной, а Нахимову – Южной стороны.}

Затопление кораблей имело предысторию. Чтобы неприятельский флот не мог прорваться в Севастопольские бухты, А.С. Ментиков 9 сентября, прибыв после Альминского сражения с войсками к Севастополю, приказал В.А. Корнилову затопить при входе старые корабли и фрегаты, чтобы преградить путь в бухту неприятельским кораблям. Однако Корнилов посчитал эту мысль нелепой. Привыкнув считать флот боеспособным, он полагал, что лучше погибнуть в бою, чем топить корабли. Рассчитывая на боевое настроение командиров и флагманов, Корнилов собрал их и высказал свое предложение. Большинство собравшихся понимало, что выходить с 14 кораблями и 6 фрегатами при б пароходах против неприятельских 89 боевых судов, в том числе 36 паровых, – безрассудство, ибо с гибелью флота главная база лишалась людей и орудий, необходимых для обороны. Капитан 1-го ранга А.А. Зорин (Зарин) высказал это мнение. Его поддержало большинство. Собравшиеся считали, что дела не так плохи; было высказано мнение: «...мы готовы умереть, но прежде всего мы должны защищать Севастополь»¹.

Участвовавший в военном совете лейтенант А.Б. Асланбегов записал в дневнике:

«Какой неувядаемый блистательный венок готовился Черноморскому флоту: 14 кораблей, 7 фрегатов и 10 пароходов хотели сразиться с 33 кораблями и 50 пароходофрегатами. С какой дивной чудной памятью погреб бы себя в волнах Черного моря Черноморский флот! Если ему уж назначено погибнуть, то может ли быть славнее смерть? И какие чудеса храбрости увековечил бы за собою этот сонм героев, эта гордость храбрых? Россия бы отпела по нас вечную память; родные и друзья гордились бы считать нас в числе этих доблестных русских, которые так мужественно презрели жизнь.