Текст книги "Русские адмиралы — герои Синопа"

Автор книги: Николай Скрицкий

Соавторы: Неизвестный автор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

В середине марта в письме и. д. начальника штаба Черноморского флота Н.Ф. Метлину Нахимов сообщал, что Горчаков интересуется, как идет заготовка провизии и артиллерийских снарядов и когда они прибудут к Севастополю. Он жаловался: «Письменные дела меня совершенно губят, и я боюсь, что или сам запутаюсь, или всех перепутаю». Нахимов писал о том, что устроил пекарни в укрытых от обстрела местах, и просил доставить антрацит, который был необходим как для хозяйственных нужд, так и для пароходов, служивших для перевозок через бухту и для дежурства^901.

Как моряк моряку, Нахимов писал Н.Ф. Метлину, что каждую ночь дежурный пароход с разведенными парами стережет «...два новые редута, которым, нельзя не сказать, достается очень жарко, и каждые сутки выбывает из фронта до 150 чел.». Он сообщал о том, что с новой батареи обстреляли «Херсонес», стоявший в Инкермане, чтобы воспрепятствовать переправе противника через Черную речку, и причинили ему семь пробоин (четыре подводные), убив трех человек. Чтобы защититься от конгревовых ракет, Нахимов приказал блиндировать на пароходах крюйт-камеры и машины^902.

Занимаясь такими разными проблемами, среди всех трудов моряк продолжал заботиться о людях. Послав с бумагами своего флаг-офицера Костырина, у которого умерла мать и остались пять сестер, он просил предоставить ему такую командировку, чтобы Костырин смог побывать в имении, в Тверской губернии, и устроить дела¹.

Тем временем союзное командование не могло продолжать оставаться пассивным. Осада требовала больших расходов, тысячи больных и раненых вывозили из-под Севастополя, но потери продолжали нарастать. В конце концов численность франко-англо-турецких войск в Крыму выросла до 120 тысяч. Командующий французскими войсками Канробер предложил 1 марта начать бомбардировку, однако к этому времени не могли быть готовы английские батареи. Только 26 марта союзники сочли, что готовы начать новый натиск, и решили 28 марта открыть огонь из всех орудий. На каждое из 541 осадного орудия запасли по 350– 600 зарядов, и благодаря достроенной узкоколейке боеприпасы могли легко доставляться из Балаклавы. Союзники намечали после трехдневной бомбардировки начать штурм^{903 904}.

Утром 28 марта начали второе бомбардирование Севастополя. Но к началу бомбардировки система обороны была основательно усовершенствована. За 6 месяцев подступы к Киленбалочным редутам, Камчатскому люнету и 3-му бастиону прикрыли огнем из траншей, ложементов и батарей. На развитой системе бастионов установили 998 орудий. Дополнительную прочность обороне создавали подвижные батареи из легких мортир и горных единорогов, которые перемещали в нркные места, чтобы поражать неприятеля навесным огнем. Построенные блиндажи (141) могли укрыть до 6000 человек^905.

Гарнизон к 28 марта потерял 11 960 человек; только за 3 недели марта выбыли из строя 4500 человек. Однако гораздо большей проблемой стояла нехватка боеприпасов. Запасы пороха, несмотря на предписанные Нахимовым меры экономии, позволяли иметь всего по полтораста выстрелов на ствол, что явно оказывалось недостаточно для успешной борьбы с артиллерией противника. Войска имели полтора миллиона патронов. Однако защитники Севастополя сохранили уверенность в том, что отразят натиск неприятеля^906.

В день начала бомбардировки Нахимов, как обычно, объезжал позиции. Он обратил внимание, что городовой телеграф с задержками и неполно передает сообщения, и отдал распоряжение навести порядок, поручив наблюдение за телеграфами подполковнику корпуса штурманов синопцу Родионову¹.

2 апреля неприятельская артиллерия разрушила мост через Южную бухту, построенный по приказанию Нахимова. Так как связь Корабельной и Городской сторон сразу оказалась затруднена, адмирал немедленно приказал строить новый мост, теперь на бочках. Уже утром 15 апреля движение по мосту было открыто^{907 908}.

30 марта 1855 года М.Д. Горчаков, оценивая роль Павла Степановича и контр-адмирала Н.Ф. Метлина в обороне Севастополя, в рапорте Великому князю Константину Николаевичу представил их к следующему чину:

«Вице-адмирал Нахимов в числе храбрых защитников Севастополя; о заслугах его не нужно упоминать. В. и. в-во изволите ценить в полной мере подвиги сего героя, коего имя будет украшением наших морских летописей. Контр-адмиралу Метлину, столь отличному по уму, способностям и деятельности, мы главнейше обязаны и снабжением Севастополя и приведением Николаева в оборонительное состояние; он, так сказать, создал средства обороны столь важного для России Николаевского морского заведения.

Осмеливаюсь просить в. и. в-во об исходатайствовании у государя императора всемилостивейшего производства сих достойных воинов по представляемому наградному списку в следующие чины; это повышение откроет им пространнейшее поприще к новым заслугам престолу и отечеству»^909.

Однако представление Горчакова запоздало: по представлению Остен-Сакена 27 марта 1855 года П.С. Нахимова как начальника 5-й флотской дивизии произвели в адмиралы за отличие при обороне Севастополя^910.

6 апреля, на седьмой день бомбардировки, Нахимов рапортовал Ос-тен-Сакену о тех офицерах, которые заслужили награду^{911. В тот же день Мансуров по сведениям, представленным Нахимовым, рапортовал Великому князю Константину Николаевичу о потерях севастопольцев за 10 дней бомбардировки, которые составили для морского ведомства 2590 нижних чинов (343 убитых) и 87 офицеров (10 убитых). Чиновник отметил, что эвакуация раненых моряков в Николаев при предшественниках Нахимова была задержана и только распорядительность}

Флагманы синопа

адмирала позволила справиться с потоком раненых в результате бомбардировки¹.

6 апреля Нахимов рапортовал Д.Е. Остен-Сакену о том, что с начала обороны на изготовление мешков для земли израсходовали основные запасы парусины и других материалов, так что остались только запас новой парусины и по одному комплекту парусов на кораблях, фрегатах и пароходах. Адмирал просил утвердить эти расходы^{912 913}. Видимо, Остен-Са-кен не принял решения, и 7 апреля адмирал рапортовал М.Д. Горчакову:

«При крайней поспешности, с которой воздвигались укрепления Севастополя предместником моим вице-адмиралом Станюковичем, а потом и мною, согласно словесному разрешению г. главнокомандующего было дозволяемо отпускать на шитье мешков, которых по настоящее время сделано 4 999 429, необходимых материалов, как то: сперва парусина старая, потом парусина с судов, парусина новая, подкладочный холст, равендук и пр., как изволите усмотреть из прилагаемой ведомости.

Не имея на это письменного разрешения, я почтительнейше прошу в. с-во снабдить предписанием и о расходовании упомянутых материалов»^914.

Горчаков в ответ предложил указать, каковы расходы материалов до и после 9 марта. Только 4 мая Нахимов смог указать, что с 17 сентября 1854-го по 9 марта 1855 года на 386 945 мешков израсходовано 1 301 475 аршин материалов, а с 9 марта по 23 апреля 1855 года – 208 010 мешков при расходе 583 800 аршин материалов^915.

Иссякали не только материальные запасы, таяли и ряды моряков. Один из участников обороны Севастополя вспоминал о периоде после второй бомбардировки: «...Мы подходим, кажется, к той критической минуте, где вся физическая и нравственная сила уступит страшному везде утомлению и отсутствию надежды на помощь. Чем и когда все это кончится, то знает один бог, но невозможно, чтобы конец этот не был близок. Цифра моряков, стоящих еще на ногах, тает каждый день, а в присутствии этих героев заключается залог существования Севастополя; эту истину можно сказать по совести, без всякого пристрастия, потому что на это есть сотни доказательств. Собственно материальные средства тают еще скорее, чем прибывают: сделайте отсюда логическую посылку и посудите, что нам угрожает»^{916. Автор удивляется тому, ка-}

к им чудом еще что-то уцелело под обстрелом и почему в столице не ясно, что силы Севастополя истощаются и ему требуется подкрепление, позволяющее произвести наступление.

Особенное внимание неизвестный автор письма уделил роли П.С. Нахимова в обороне: «...Смело могу уверить вас, что надобно близко пожить от этого человека, чтобы оценить его вполне и узнать, до какой степени он человек необыкновенный и замечательный. Немного суровая оболочка, в которую, кажется, намеренно облекается его характер, обманывала и до сих пор обманывает весьма многих, даже самых умных и проницательных людей; потому я вполне убежден, что он далеко не разгадан. Мне кажется, что Павлу Степановичу можно даже сделать упрек в том, что он сам не хочет дать свободы всему объему своих способностей, он как-то упорно ограничивает себя ролью безусловного и даже иногда безмолвного исполнителя, будто бы умеющего только стоять и умирать, и постоянно отрицает в себе право судить о чем-либо другом, кроме морского дела. Между тем в разговорах со своими, к числу коих я горжусь быть причисленным, он становится иногда другим человеком, являются проблески столь быстрой, строго логической оценки обстоятельств, совершенно разнородных, иногда столь остроумные или иронические замечания, что невольно ожидаешь полного выражения невысказанного еще мнения, но иногда так же скоро снова является обычная оболочка, так что часто начатая мысль окончательно высказывается в последующем разговоре. Нахимова нельзя судить не только с первого раза, но даже с десятого, если какое-либо особенно удачное обстоятельство не выставит характера его в настоящем свете, в особенности теперь – при беспрестанных, не умолкающих ни день, ни ночь тревогах и беспокойстве. Нельзя иметь верного понятия о том, как Павел Степанович умеет быть умен и мил, когда того захочет и когда не стесняют его отношения к тому лицу, с которым он говорит. Надобно иметь в виду, что Нахимов не имел и не имеет другой семьи, кроме своего Черноморского флота, что он все остальное считает для себя если не чуждым, то, по крайней мере, неинтересным и недоступным, так что нельзя и ожидать, чтобы все неморяки ценили его так, как должно и можно. К тому же, он слишком мало льстит всякого рода основательным и неосновательным самолюбиям и, по-видимому, столь же мало дорожит посторонними для него мнениями. Вследствие сего, сколько мне кажется, только огромная его слава и невыразимо великое к нему доверие всех неискусников и нижних чинов всякого рода оружия освобождают его от всякого рода критик и порицаний» ¹.

==2^.

«Я уже имел случай неоднократно выказывать, как меня удивляли собственно административные распоряжения Павла Степановича. Я удивлялся, пока не понял, что не вполне оценивал человека. Теперь же удивляюсь только свежести, быстроте и логичности его распоряжений, когда вспоминаю, в какие тревожные и озабоченные минуты выпрашиваются у него различные подписи и разрешения. Правда, что Павел Степанович мне беспрестанно, смеясь, говорит, что он всякий день готовит материалы для предания его после войны строгому суду за бесчисленные отступления от форм и разные превышения власти и что он уже предоставил все свое имущество на съедение ревизионных комиссий и разных бухгалтерий и контролей. Почти наверное П.С. прав, и вы сами знаете, что иначе и быть не может, но дело в том, что все идет, движется и удостоверяется, и все исключительно чрез Нахимова и его собственное управление... Вообще, любопытно видеть вблизи и на самом деле стройность и полноту нашей морской администрации, несмотря на все ее недостатки. У моряков решительно нет ничего невозможного, и все здесь так ясно и сильно воодушевляется душою и волею Нахимова, что невозможно не сознать вполне, что он действительно олицетворяет настоящую севастопольскую эпоху. Ни я, ни все наши товарищи по морскому ведомству не понимают, что было бы и могло бы быть без него – о чем ни заговорите. В тех обстоятельствах, где вопрос идет о настоящем деле, Нахимов везде. Где нужна энергия воина, где может явиться сочувствующая душа и заботливость сердца, везде и всегда он первый и часто единственный. Я уверен, что когда-нибудь вполне оценят заслуги и высоконравственные достоинства этого редкого человека»¹.

Тот же автор обратил внимание адресата на то, что и Меншиков, и сменивший его Остен-Сакен признавали нравственное преобладание моряков и отдавали им честь и славу защиты Севастополя. С приездом Горчакова штаб Южной армии, прибывший с ним, считал себя выше прежнего руководства и был уверен в победе. Об этом гласил и приказ Горчакова от 8 марта, который ободрил всех. Однако вскоре необычные условия обороны стали проясняться перед прибывшими: «...Нахимов, знавший положение дел в настоящем их виде и не заблуждавшийся насчет опасности, нам предстоящей, с самого начала сколь возможно осторожнее предостерегал от обещаний насчет успеха и постепенно, как тогда, так и теперь, убеждал в необходимости действовать наступательно, чтобы пользоваться единственною, быть может, минутою и не терять людей даром, пока они стоят, сложа руки. Ему ответствовали обещаниями и отзывом о необходимости выждать подкреплений. Пока ждали – открылась бомбардировка и из пришедших новых войск положили почти дивизию. Тут последовала разительная перемена: бомбардировка открыла глаза. Никогда при кн. Меншикове не стали так отчаиваться в успехе, как теперь, и ныне даже оптимисты не видят ничего, кроме отсрочки падения нашего чудного Севастополя. Трудно, почти невозможно винить кого-либо: ясно, как день, что никто не знал и не воображал, что такое Севастопольская война. Теперь вопрос делается так прост и осязателен, что и я, невоенный, понимаю затруднения. Да и трудно не понять, что без пороха, без снарядов и при ежедневном уменьшении войска можно только стоять, чтобы не рисковать честью и судьбою. Чем это кончится, конечно, определить нельзя. Конечно, Севастополь держится еще сильно и стойко, но устоит ли он против медленной смерти, подготовляемой ему неприятелем? Дай Бог, дай Бог! Как бы то ни было – среди всех этих обстоятельств наши моряки стали в тень, приличия в отношении к ним соблюдаются со стороны всех, конечно; это в порядке вещей: кругообращение есть назначение колеса фортуны. Все наши моряки – от первого до последнего – более скромны, чем когда-либо, вполне убеждены, что справедливость будет отдана вполне впоследствии., когда самолюбие других будет удовлетворено. Тем не менее, чрезвычайно больно видеть, что в подобное критическое время есть еще место для мелких вопросов самолюбия...»¹

Производство в адмиралы не изменило характера деятельности моряка. В приказе от 12 апреля П.С. Нахимов отмечал, что его успех – следствие героизма адмиралов, офицеров и матросов:

«Геройская защита Севастополя, в которой семья моряков принимает такое славное участие, была поводом к беспримерной милости монарха ко мне, как к старшему в ней. Высочайшим приказом от 27-го числа минувшего марта я произведен в адмиралы. Завидная участь иметь под своим начальством подчиненных, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня.

Я надеюсь, что гг. адмиралы, капитаны и офицеры дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный для государя и России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную!

Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию; мы сдружились давно; я горжусь вами с детства. Отстоим Севастополь, и, если богу и императору будет угодно, вы доставите мне случай носить флаг на грот-брам-стеньге с тою же честью, с какою я носил его, благодаря вам, и под другими .клотиками; вы оправдаете доверие и заботу о нас государя и генерал-адмирала и убедите врагов православия, что на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков.

Рекомендую всем частным начальникам приказ сей прочесть при собрании своих команд»¹.

Адмирал также продолжал открыто ходить по укреплениям под пулями. За то и любили его подчиненные, особенно моряки.

П.И. Аесли 7 апреля писал родным: «...От души желал бы, чтоб наш Павел Степанович остался жив и невредим, потому что никто не был столько под пулями и бомбами, сколько он; где только самый большой огонь, то он туда и лезет, поэтому можно твердо верить, что кому суждено остаться живым, то тот останется. Решительно нужно удивляться смелости и хладнокровию этого человека; даже не моргнет глазом, даже если бомба разорвется у него под носом...»^{917 918}

18 апреля он же писал об участии адмирала в похоронах лейтенанта А.А. Бутакова и его авторитете среди моряков. Сам адмирал нес гроб лейтенанта до пристани. Это было весьма необычно, и Аесли считал, что только Нахимов в состоянии оценить труды севастопольцев^919.

Записная книжка адмирала за 1854—1855 годы полна записей по самым разным вопросам, которые ему приходилось разрешать^920.

Немало усилий отнимали бумажные дела, с которыми моряк справлялся хуже, чем с управлением парусами и делами обороны. Стараясь до минимума сократить бюрократическую переписку, Нахимов стремился быстро решать вопросы. Здоровье его было далеко от идеального. Адмирал страдал различными припадками. Боли в желудке, рвота, головокружение вплоть до обморока мучали его^{921. Сказывались и застарелая болезнь, и тяготы службы. Однако моряк не показывал виду, продолжая ежедневные объезды позиций и занимаясь десятками различных дел.}

Не отходил Нахимов и от интересов флота, следил за его действиями. 7 апреля он в приказе сообщал о методе тушения зажигательных ракет, разработанном Г.И. Бутаковым, и рекомендовал использовать его на судах эскадры^922.

С началом весны пришла опасность эпидемии. 21 марта Б.П. Мансуров рапортовал Великому князю Константину Николаевичу, что Нахимов добивается отправки максимального числа раненых, число которых все нарастало, на Северную сторону, где их в теплое время года можно было разместить на кроватях в палатках. По приказу вице-адмирала в Екатерининском дворце у Графской пристани организовали новое отделение лазарета для офицеров. Сам он лично посещал на Северной стороне тяжело раненного мичмана Шкота и принял его на свое попечение. Нахимов настаивал на эвакуации из Севастополя вдов, жен и детей защитников. Однако здесь Мансуров столкнулся с трудностями, ибо привыкшие к опасности женщины отказывались покидать город¹.

В дальнейшем Нахимов беспокоился о скорейшем вывозе раненых из осажденного города в Николаев. Б.П. Мансуров рапортовал 12 апреля генерал-адмиралу: «...Павел Степанович признал, что необходимо ныне же положительно и достоверно привести в известность, до какой степени возможно увеличить помещение наших больных в Николаеве, и притом сделать это так скоро, чтобы можно было разрешить все эти обстоятельства прежде, нежели, судя по вероятию, случилась бы здесь роковая минута, последует ли она от кровопролитного дела или от появления в Севастополе, чего боже сохрани, такой эпидемии, которая удесятерила бы все тяготеющие над нами затруднения»^{923 924}.

Так как в Севастополе возможности Николаева по приему раненых не были известны, а площади помещений на Северной стороне исчерпаны, Нахимов предложил самому Мансурову отправиться к контр-адмиралу Н.Ф. Метлину^{925. В результате командировки статскому советнику удалось договориться о перевозке раненых. 7 мая адмирал писал Великому князю Константину Николаевичу, что главное управление Черноморского флота и портов обязует подрядчиков, доставляющих грузы из Николаева в Севастополь, на обратном пути выделять подводы на 2 тысячи больных, что позволяло разгрузить севастопольские госпитали без больших расходов для казны926. К лету он решил вывезти по возможности всех больных и раненых. Мансуров рапортовал Великому князю Константину Николаевичу 2 июня: «...П.С. Нахимов не переставал говорить, между тем, что необходимо сделать более, т. е. что в Севастополе, и то вне огня, должен состоять только перевязочный пункт и что придет время, когда присутствие госпиталя под ядрами возбудит страшное затруднение»927.}

Ф.М. Новосильский

А.И. Панфилов

Н.А. Бирилев

Л.А. Ергомышев

Н.А. Колокольцев

Н.И. Ильин

А.А. Корнилов

Н.Н. Кузьмин-Караваев

П.А. Перелешин

И.Ф. Потемкин

М.А. Усов

А.Ф. Фельдхаузен

М.П. Шварц

Памятник затопленным кораблям

Крейсер 1-го ранга «Адмирал Корнилов;

Орден Нахимова

Хорошо организованная попытка вывезти все госпитали встретила сопротивление медиков, которые опасались за состояние пациентов во время пути. Однако Нахимов «...смотрел и должен был смотреть на тот же вопрос с другой точки зрения, он понимал и предвидел, что бедствие от неприятельского огня гораздо опаснее и вреднее, чем несчастные последствия от трудного и, может быть, несвоевременного пути; здесь рисковали терять десятки и сотни, а там, может быть, тысячи»¹.

Из-за сопротивления врачей из 8 тысяч больных и раненых вместо 2 тысяч удалось отправить лишь половину. Так как сухопутное ведомство, у которого также оказалось великое число больных и раненых, не могло помочь, было решено на нанятых подводах послать 300 человек прямо в Николаев, а 500 – первоначально в Симферополь с дальнейшей отправкой далее и заменой следующей группой в 500 человек. По возможности транспорты следовало направлять прямо в Николаев. Нахимов просил Мансурова наблюдать за организацией этих перевозок^{928 929}.

Не забывал адмирал представлять за заслуги офицеров и матросов к наградам. К примеру, 18 марта он направил Остен-Сакену представление о награждении капитана 2-го ранга Ф.С. Керна арендой, ибо этот офицер, исправно и мужественно командовавший бастионом, был человеком семейным, но без всякого состояния^{930. 6 апреля Нахимов предлагал Остен-Сакену новый список офицеров, достойных награждения, и писал: «Семисуточное общее бомбардирование Севастополя неприятелем вновь оправдывает доверие государя императора к его защитникам; мужественная, хладнокровная распорядительность частных начальников, конечно, получит в свое время достойное воздаяние; офицеры же, на долю которых досталась честь замедлить изготовление осадных работ отвлечением значительной части сил и средств неприятеля на левый фланг нашей позиции, имели счастье гораздо прежде заслужить удивление начальников и поселить зависть в товарищах к геройскому мужеству, ими оказанному, а потому я осмеливаюсь просить в. пр-во исходатайствовать согласно статуту заведывающим и по сие время новыми сооружениями нашей линии вполне заслуженную ими награду, как изволите усмотреть из прилагаемого при сем списка по наградной форме»931.}

Позднее Нахимов подписывал списки других достойных, в частности мастеровых и лаборатористов, которые участвовали в боях как артиллеристы, медиков¹. Он также предложил распространить на гражданских чиновников, работающих в управлениях, присутственных местах города и при Севастопольском порте, «...зачета им каждого месяца пребывания в Севастополе за год службы по всем правам и преимуществам»^{932 933}. 22 июня Нахимов своим приказом сообщил, что Император удовлетворил ходатайство и гражданским чиновникам – участникам обороны, как и военным, месяц осады будет засчитываться за год^934.

26 апреля Нахимов подписал очередной протокол кавалерственной думы ордена Св. Георгия, которая одобрила представление начальником гарнизона Севастополя Д.Е. Остен-Сакеном ряда морских офицеров к награждению орденом Св. Георгия IV степени^{935. 13 мая он в письме Великому князю Константину Николаевичу просил наградить арендой нескольких офицеров Черноморского флота (контр-адмирала Панфилова, капитанов 1-го ранга Кислинского, Микрюкова, Винка и капитана 2-го ранга Керна), которые лишились в Севастополе единственного хозяйства. Их семьи в случае гибели кормильцев на передовой линии оставались без средств к существованию936. 25 мая по представлению Нахимова были произведены в следующие чины несколько отличившихся офицеров937. 16 мая походная дума георгиевских кавалеров под председательством П.С. Нахимова подтвердила представление к ордену Св. Георгия лейтенанта Д.И. Бутакова938.}

Но достойных было слишком много. Чиновник для особых поручений Морского министерства Б.П. Мансуров рапортовал 22 апреля 1855 года генерал-адмиралу, Великому князю Константину Николаевичу: «...Нахимов олицетворяет в себе стойкий и непоколебимый гений Севастополя. История знает уже, что все чины Черноморского флота следовали и следуют этому примеру, и здесь слово «все» имеет действительно то обширное значение, которое исключений не допускает; как я не доискивался и допрашивался особенных примеров мужества, самоотвержения и хладнокровия, я всегда приходил и прихожу к тому результату, что честь, достоинство и подвиги везде одни и те же, разница в том, что сегодня отличится один, а завтра другой. Как ни строг Павел Степанович в своих оценках, он всегда готов прочитать список всех ныне остающихся на бастионах, когда его спрашивают об особенных отличиях»^939.

Однако при необходимости Нахимов отмечал и недостатки. Он делал замечание за несвоевременную и неточную передачу сообщений городового телеграфа, выговаривал капитан-лейтенанту Н.И. Викорсту за плохое наблюдение за его командой, немедленно направил встреченного на улице штабс-капитана А.Н. Зубкова к его команде и угрожал отдать под суд в случае дальнейшего уклонения от службы¹. Адмирал перечеркнул представление к ордену Св. Анны III степени коллежского регистратора П.И. Яковлева и поставил резолюцию подписавшему представление майору Вергопуло: «Выговор за представление негодяя»^{940 941}.

Лейтенант П.И. Аесли 22 апреля писал родным: «...Видя, как выбывает каждый день из нашего флота, подумаешь о его возобновлении и, рассуждая хладнокровно, увидишь, что это не так-то легко сделать, тогда как, кроме Павла Степановича, никого не осталось, да и тот, если будет продолжаться осада еще несколько месяцев, навряд ли останется цел и невредим, потому что нисколько не бережет себя и суется туда, где самый большой огонь...»⁹⁴²

Опасения Аесли, похоже, оправдывались. 30 апреля Мансуров рапортовал: «...К несчастью, сам П.С. Нахимов сильно ушиблен был камнем в спину так, что два дня не мог выходить из комнаты и подвергся даже кровохарканью. Адмирал не признавался в этом, кн. Васильчиков случайно узнал о последнем обстоятельстве и хотел убедить адмирала прибегнуть к медицинским пособиям, но старания его были тщетны, впрочем, слава богу, Павел Степанович чувствует себя гораздо лучше, по словам же его, очень хорошо. Дай бог, чтобы ушиб этот, уже второй и в том же месте, не имел никаких последствий...»⁹⁴³

Адмирал, несмотря на контузию, продолжал совершенствовать оборону Севастополя. 29 апреля он приказал начальникам отделений провести испытания ядер для 24-фунтовых пушек^{944. 3 мая 1855 года он отдал приказ о необходимости бдительного наблюдения за амбразурами противника при ведении ближнего артиллерийского боя945.}

25 мая Нахимов рапортовал о том, что на постройку укреплений приходится использовать рангоутный лес значительной стоимости, и просил дать указания не использовать ценную древесину на маловажные постройки^{946. Горчаков указал «...отпускать рангоутные деревья и рангоуты мелких и затопленных судов на исправление и устройство вновь платформ в Севастополе в самом крайнем случае – по истощении всех лесных запасов»1.}

Моряк продолжал объезжать позиции. 16 мая Лесли вновь писал родным: «...Павел Степанович Нахимов продолжает разъезжать по батареям, нисколько не стараясь отклонить от себя опасности от пуль, которые вокруг него постоянно летают, как пчелы какие-нибудь. Матросы удивительно любят его: например, вчера он разъезжал по батареям и, когда проходил с одного фаса на другой, только и слышно было: «Наконец-то наш адмирал пришел на нас поглядеть, ведь когда пройдет, словно царь, так и душе легче!» Я думаю, для Павла Степановича ничего не может быть приятнее, как слышать подобные отзывы и любовь своих подчиненных, и, конечно, он может гордиться ими. Мы, как уже привыкшие к неожиданностям, ждем и теперь, что вот-вот опять откроется бомбардировка...»^{947 948}

22 мая Б.П. Мансуров сообщал Великому князю Константину, что впервые с начала осады после молебствия на обеде у Нахимова в парадных формах с эполетами собрались флагманы, командиры кораблей и представители управлений. Сам адмирал впервые появился с тремя орлами на эполетах. Статский советник писал: «Во время обеда я с трудом мог вообразить, что мы в Севастополе: в первый раз после высадки неприятеля случилось всей этой геройской братии собраться и пировать вместе, и в общей радости свидеться по радостному случаю позабыто было все горе и испытание осадного положения; не могу выразить, с каким увлечением и энтузиазмом провозглашено было троекратное русское «ура», когда адмирал Нахимов произнес поздравление в. и. в-ву. Вслед за тем пили за здоровье самого адмирала. Павел Степанович хотел остановить общее приветствие, говоря, что надобно сперва отстоять Севастополь, но голос его был заглушен криком: «Отстоим! Ура». Можно сказать только одно: жаль и очень жаль, что неприятельские вожди не могли присутствовать при этих минутах. Они бы наверное сильно задумались...»⁹⁴⁹

Но союзное командование не видело силы духа командования российского, и вскоре праздник сменился новой боевой страдой. Началась третья бомбардировка Севастополя.

В апреле 1855 года Луи-Наполеон, которому надоело ожидать успехов от своих войск, приказал генералу Канроберу предпринять наступление против войск Горчакова, отрезать их от России и разгромить. С прибывшим 25-тысячным французским и 15-тысячным сардинским корпусами силы союзников составили 170 тысяч против 110 тысяч русских. Но эти наступательные планы не одобряли ни Канробер, ни тем более Раглан. Английский командующий отказывался осуществлять планы, задерживающие взятие Севастополя. Канробер не торопился выполнять предписания Императора и был сменен генералом Пелисье¹.

За период, в который союзники принимали решение, какое направление избрать, они провели в мае—июне совместную операцию силами флота и десантных войск против мирных портов побережья Крыма и Азовского моря. Одновременно продолжались обычные обстрелы. Защитники несли ощутимые потери, которые не могли перекрыть прибывавшие подкрепления. Все больше сил требовалось на восстановление старых и постройку новых укреплений^{950 951}.

Русское командование еще пыталось проводить контрапрошные работы. 18 апреля перед 5-м бастионом и редутом № 1 под огнем соорудили линию ложементов. Но сил недоставало, и 20 апреля французы взяли эту линию, превратив в свои передовые укрепления. Неудачей окончилась и попытка генерала Хрулева занять Кладбищенскую высоту и угрожать левому флангу французских работ. В ночь на 10 мая батальоны Подольского, Орловского и Житомирского полков вырыли контрапроши у Кладбища и Карантинной бухты. Но к вечеру неприятельские войска захватили и их, превратив в свою параллель. Приходилось ограничиваться оборонительными мероприятиями, сооружать завалы, ложементы, устанавливать фугасы вблизи своей линии укреплений. Общее число орудий на укреплениях достигло 1174, из которых 571 – для борьбы с осадной артиллерией. Неприятель располагал 588 орудиями с боекомплектом 500—600 зарядов на ствол, тогда как защитники имели не более 140 зарядов на пушку и 60 зарядов на мортиру^952.