Текст книги "Идеи и интеллектуалы в потоке истории"

Автор книги: Николай Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

псевдофилософию, прежде чем успеет она осквернить Россию своим

ядовитым дыханием и вонзить кровавые когти свои в недра ее" (цитирую

по "Очерку развития русской философии" Г. Шпета). Это был

политический ход: правительству предлагалось бороться с враждебными

гейропскими идеями, опираясь на российскую философию, стоящую на

основаниях, кои суть: "священное уважение к религии, неколебимая

верность монарху и безусловное подчинение существующим законам".

Но правительство в лице министра П. А. Ширинского-Шихматова это

предложение отвергло: университетская философия не вызывала у него

доверия и не казалась надежным союзником. Поэтому возникла

знаменитая формула "Польза от философии не доказана, а вред от нее

возможен", в соответствии с которой и была запрещена философия в

университетах».

Именно вследствие репрессивных практик со стороны власти

складываются две основные традиции русской философии,

выделенные

еще

В. В. Розановым: «учебно-официальная» и

«философское сектантство» («темные, бродящие философские

искания») [Розанов, 1903]. Первая, находясь под бдительным надзором

власти, находит свой modus vivendi в нейтральном начетническом

классифицировании и пережевывании прежних, преимущественно

античных и западноевропейских учений. Вторая выражает

собственные взгляды и чаяния более свободно, но все же мимикрирует

под литературу или публицистику, что способствует высоким

нравственным и религиозным порывам, но также обусловливает

отсутствие строгости, систематичности, интеллектуальной последовательности и глубины (т. н.

антитеоретичность [Атманских, 2008]).

С жесткой идеологической политикой «русской власти» связано и

другое разделение. Складываются, с одной стороны, конформистские

официозные, поддерживаемые властью, философские учения, а другой

стороны, философский слой протестных идейных течений. Если

властная идеология религиозна, то нонконформистские философские

учения склоняются либо к иной конфессии (католичеству,

экуменизму), либо к атеизму. В той же логике советский официальный

атеизм вызывал симпатии философствующих нонконформистов в вере

и религии.

В фазах «Стагнация» (1810—1820-е, 1890—1900-е, 1980-е гг.)

происходят несколько различных процессов. С одной стороны,

продолжается инерция прежних контрольных и репрессивных практик,

но уже без прежней жесткости и упорства. С другой стороны,

происходит как социально-экономическая, так и идейная автономизация элиты и связанных с ней интеллектуальных слоев.

96

Престижной становится причастность к полузапретной и всегда

референтной в России западной культуре, в том числе, знакомство с

новейшими философскими учениями.

В 1820-х гг. в России имело место увлечение немецкими

философами (Кант, Гегель, Фихте, позже – Шеллинг), в конце XIX—

начале XX вв. увлекались Бергсоном и Ницше, Махом и Авенариусом,

Спенсером и неокантианцами, в 1980-х гг. – Куном, Поппером,

Коллингвудом.

Одновременно в такие периоды нарастают протестные, оппозиционные настроения, для которых находятся западные кумиры

(Сен-Симон, Маркс) или возникают свои идеологические авторитеты

(Герцен, Бакунин, Чернышевский, Добролюбов, затем Плеханов и

Ленин, а в застойный советский период – Зиновьев, Сахаров и

Солженицын).

Ослабление властного контроля, рост открытости к мировым

интеллектуальным центрам, активность дискуссий вызывают к жизни

также значимое и оригинальное философское творчество. Неслучайно

в 1823 г. создается первый кружок с четкой философской

идентичностью – «Общество любомудров» (Одоевский, Веневитинов,

Шевырев, Киреевский). В 1820—1830-е гг. продуктивно работали

Чаадаев, славянофилы и западники. В период стагнации второй

половины XIX в. появляются труды К. Леонтьева и Н. Данилевского,

развивают философские идеи в своем творчестве Л. Толстой и

Ф. Достоевский. В позднесоветском застое (1970—1980-е гг.) пишут

свои философские или околофилософские работы И. Кон, Ю. Левада,

Ю. Лотман, Э. Ильенков, М. Мамардашвили, Б. Кедров, П. Копнин и

др.

Краткие, как правило, бесславно заканчивающиеся периоды

«Либерализации» (1801—1811, 1861—1867, 1905—1909, весна 1917,

1922—1927, 1956—1961, 1989—2000 гг.) 23 – время взлета надежд

образованной части общества, однако, обычно не отличавшееся

особым расцветом философского творчества. Как правило, здесь

ослаблялся пресс официальной идеологии, более известными

становились ранее подавленные идейные течения, в том числе

23

Здесь имеются в виду либерализации, во-первых, относительно

предшествующего периода, во-вторых, касающиеся политико-правовых и

политико-экономических аспектов. Как правило, в эти периоды легче

дышалось и философии. Исключением является период НЭП (1922—

1927 гг.), когда послабление частной и кооперативной собственности,

относительная терпимость новой власти к художественному авангарду

в театре, живописи, архитектуре, развитию психоанализа и педологии

сопровождались насаждением марксизма в философии, что предваряло

авторитарный откат уже во всех областях (формирование тоталитаризма)

в 1930-х гг.

97

философские. Это были периоды активной публикации ранее

созданного, а также особо интенсивного идейного импорта, что

началось еще с переводов Вольтера и других французских

просветителей в начальный период правления Екатерины II —

«императрицы-философа».

Бурные фазы «Кризиса» (1812, 1853—1855, 1905, 1917—1920,

1941—1943, 1991, 1993, 1998—1999 гг.) обычно приводят либо к смене

власти, либо к существенному изменению политики правителей,

удержавших свои позиции. В разных условиях «Кризис» приводит

либо к «Либерализации», либо к «Авторитарному откату», либо вовсе

к «Государственному распаду» (1917—1918 гг. и 1991 г.). Соответственно

меняются режимы, условия существования, организационные основы жизни и творчества интеллектуалов, в том

числе, и философов. В текущей фазе (2000-е и 2010-е гг.) с наиболее выраженными

чертами «Стагнации», но также с фальстартом «Либерализации»

(2008—2011 гг.) и «Авторитарным откатом» (с мая 2012

г.), философия не подвержена (пока?) ощутимому властному давлению24,

зато столичные философы активно привлекаются для медиа-проектов

(«фабрик смыслов») и даже пропагандистских ТВ-программ,

легитимирующих режим. Острота конфликта между «провинциальным» (прежде всего, аналитическим,

феноменологическим и постмодернистским) и «туземным» (соскользнувшим

в православно-патриотическую державность) направлениями ярко проявляется на Российских философских

конгрессах (см. приложения).

Что же мы можем почерпнуть полезного из прослеживания связей

между философским процессом и циклической динамикой социально-

политической истории России?

Объяснение особенностей российской философии

Прежде всего, российские циклы оказываются во многом

ответственны за явную расщепленность, расколотость отечественной

философии по нескольким линиям размежевания:

 западническая «провинциальная» / почвенническая «туземная»,

 официальная-лоялистская/неофициальная-протестная,

 академическая-систематическая/внеакадемическая-«жизненная»,

«свободная»,

 религиозная / атеистическая или секулярная [Розанов, 1903;

Лосев, 1991; Атманских, 2008; Красиков, 2008].

24 Давление все же начинается, см. главу 7.

98

Сама такая разделенность не является пороком. Разномыслие и

интеллектуальный конфликт – это живой сок развития философского

мышления [Коллинз, 2002]. Беда в том, что настоящий плодотворный

конфликт, т. е. бурные и продолжительные споры с углублением

аргументации в статьях и книгах – это, скорее, исключение

в российской истории мысли (таков был спор между первыми

славянофилами и западниками).

Привычный паттерн для отечественной философии, как и для

гуманитарии в целом, – разбредание потенциальных оппонентов по

разным журналам, университетским кафедрам, профессиональным

сообществам и дальнейшее камлание уже только для своей

«понимающей» аудитории (более детально о характеристиках

«(не)мыслящей России» см. гл. 8).

В чем же дело? Причина видится в отсутствии какой-либо связи

между успешной, убедительной аргументацией в споре

и репутационными (а также сопутствующими академическими,

карьерными, материальными) наградами. Спорить с соотечественниками невыгодно и даже опасно. Типичным, а значит во

многих отношениях полезным, является почти повсеместное

признание низкой, не стоящей внимания, значимости трудов ныне

живущих коллег (кроме своих начальников и научных руководителей,

разумеется).

Для «провинциалов» референтные философы живут только на

Западе (от Вольтера и Канта—Гегеля—Шеллинга до Ролза, Хабермаса,

Делеза, Лиотара и Жижека), для «туземцев» референтными являются

лишь умершие российские предшественники (от А. Хомякова,

К. Леонтьева и Н. Данилевского до И. Ильина). Но и в каждом лагере

философы также расходятся по изолированным «полянам».

Среди «провинциалов» сторонники постмодернизма, аналитизма,

феноменологии, хайдеггерианства, левой философии и проч. не видят

и не хотят видеть друг друга. Показателен журнал «Логос», пожалуй,

демонстрирующий наиболее высокий уровень эрудиции авторов и

рафинированности текстов. За редкими исключениями статьи здесь

имеют сугубо комментаторский характер по отношению к тому или

иному фрагменту западной интеллектуальной традиции. Дискуссии

между российскими философами, тем более продолжающиеся

продуктивные споры между представителями разных направлений и

традиций, здесь отсутствуют.

Взаимная изолированность сторонников государственничества и

имперства, православной идеи, русского национализма,

дохристианских славянских культов не столь велика, но и здесь

содержательных споров не возникает. По-прежнему в каждом из этих

секторов царят антизападническая риторика и комментаторское

прославление своей специфической, почвенной «классики».

99

С чем же связана воспроизводящаяся «партийность» и

периферийность российской философии? Известны факторы

центральности, или «столичности» в интеллектуальном пространстве

[Коллинз, 2002], и практически все они в России отсутствуют.

Нет сети конкурирующих паритетных центров (лучшие силы —

в Москве, за немногими исключениями остальная философия в России

вторичная, ученическая, киснущая в самоизоляции). Гиперцентрализация

финансовых ресурсов, сосредоточение организационных основ интеллектуальной деятельности в столице —

таков известный фактор российской жизни, связанный с

авторитаризмом власти, установкой правящих групп на облегченный

контроль над финансовыми ресурсами и идеологическими,

культурными процессами.

Западнически ориентированные «провинциалы» вторичны – им

нечего предложить своего для мировой философии, где по-прежнему

доминируют Франция, Великобритания и США. Почвеннически

ориентированные «туземцы» зациклены на «величии и

предназначении России», что никому больше в мире не интересно.

«Провинциалы» (обычно живущие в двух наших столицах и

немногих крупных академических центрах), не успев освоить один

пласт идей, связать его с традицией, поставить и решить

соответствующие проблемы, перескакивают на новую

свежедоставленную моду, углубляя тем самым колею периферийности.

В этом смысле провинциализм москвичей и петербуржцев,

гордящихся своей принадлежностью к эзотерике феноменологизма

или последних писков постмодернизма, прочих пост– и нео-, даже

более удручает, чем честная «туземная» отсталость православных

державников из российской глубинки.

Метания от амбиций до самоуничижения объясняются отчасти тем,

что интеллектуальное самосознание следует за геополитикой: амбиции

сопутствуют успехам, повышению международного престижа вплоть

до сверхдержавности, самоуничижение более типично в периодах

геополитических провалов, стагнации и кризисов.

В философии воспроизводится характерная для России

геокультурная пубертатность: сознание подростка мечется между «я

самый умный в мире» и «я – ничтожество и ни на что не гожусь»

(анализ этого феномена см.: [Розов, 2011, гл. 9, 12]). Корневая причина

данного удручающего феномена – слабость в России

организационной и экономической автономии интеллектуальных

сообществ с угрозами и рецидивами ее полной ликвидации.

Уязвимость нашей философии в отношении к политическим

пертурбациям и охватывающим их историческим циклам имеет те же

корни.

100

Организационные основы российской философии чрезмерно

зависят от власти и режима. В циклической динамике нашей истории

при смене фаз дискредитация прежнего режима и его символов

«отменяет» и прежние философские достижения. Отсюда – известная

краткость, прерывистость мыслительных традиций, когда все

начинается «с нуля»: При этом либо заимствуются новые западные

идеи (при «Либерализации»), либо философия подчиняется религии,

идеологии (при «Авторитарном откате»), либо начинает доминировать

великодержавие-почвенничество (экспансионистское при «Успешной

мобилизации» и охранительное при «Стагнации»).

Корневая причина прерывистости отечественной философии —

слабость в России организационной и экономической автономии

интеллектуальных сообществ с угрозами и рецидивами ее полной

ликвидации. Кто-то «наверху» всегда принимает значимые решения

относительно материальных основ интеллектуальной жизни: для кого

открыть лабораторию, кому сколько дать ставок, какие давать рубрики

в журнале, статьи какого типа публиковать, издание книг какого рода

финансировать и т. д.

При отсутствии организационной и финансовой автономии

философам оказывается гораздо важнее наладить отношения

лояльности со своим начальством, чем тратить время и силы на споры

с оппонентами. Такой паттерн способствует процветанию

монологизма в российской философии, точнее, множества никак не

соотносящихся между собой монологов. Без стимулов изобретения

новой аргументации нет и настоящего развития философского

мышления.

Уязвимость нашей философии в отношении к политическим

пертурбациям и охватывающим их историческим циклам имеет те же

корни. Именно вследствие низкой автономии организационных основ

в сфере конкурентной борьбы (за административные и финансовые

ресурсы, за руководство на факультетах и в НИИ, за журналы, за

тиражи книг и т. д.) для российских философов значимость выигрыша

в публичной дискуссии ничтожно мала в сравнении с установлением

клиентарно-патронажных отношений с представителями власти.

Нет интенсивности и эмоциональности принципиальных споров,

поскольку философы не инвестируют в них силы и время, резонно не

ожидая от этой деятельности репутационных и прочих наград.

При отсутствии общего поля внимания, автономного интеллектуального

сообщества и общепризнанной иерархии

авторитетов престиж достигается преимущественно как механическое

следствие подъема по академической лестнице (обретение научных

степеней и званий, вхождение в элитарные кланы распределителей

ресурсов). Для такой карьеры активное участие в полемике,

предполагающей критику статусных оппонентов, не полезно, а опасно.

101

По этим причинам каждая группа философов «возделывает свою

делянку», а отсюда – расщепленность, расколотость отечественной

философии по указанным выше линиям размежевания.

Причем же здесь приведенная в начале брачная метафора? Она

может показаться анекдотичной, а кому-то даже оскорбительной, но

в основе уподобления имеется вполне субстанциональный инвариант

социальных отношений: безальтернативная ресурсная зависимость

от властвующего «хозяина».

Пока этот паттерн взаимоотношений между философией и властью

будет сохраняться, философия останется зависимой, как женщина

в патриархальном доме, вынужденная добиваться благорасположения

хозяина (нередко втайне мечтая о его замене).

Уязвимость философии по отношению к циклической динамике

российской истории опять же сродни уязвимости женщин

в патриархальном доме в связи естественными жизненными циклами

– старением и упадком власти прежнего господина. Разрушить этот

паттерн может только преодоление рентной зависимости философской

деятельности от государственных структур.

Как относиться к охватывающему российскую мысль контексту

социально-политических циклов? Считать их вечными, фатальными и

приспосабливаться? Активно участвовать в попытках выйти из колеи

циклов?

Как выстраивать философскую позицию, пока цикличность

действует, особенно в фазах «Стагнация» и «Авторитарный откат»? На

что направить усилия для подъема философского творчества,

оставаясь пока в рамках колеи циклов?

Как достичь ресурсной автономии от власти?

Как сформировать общее поле внимания? Как преодолеть расколы

и разобщенность? Как способствовать развитию сетевых центров с

интенсивными спорами и творчеством?

Как преодолеть прерывистость, обеспечить накопление традиции с

подъемом рефлексии и абстракции?

Как увеличить значимость российской философии в западном и

мировом интеллектуальном пространстве?

К этим и другим вопросам относительно возможностей и

перспектив философии и науки в России обратимся в третьей части

книги.

102

Глава 7. Основания

поступков

интеллектуала

в

период

«заморозков»

Что происходит?

Беседуют два обществоведа (экономисты, политологи, социологи,

философы – неважно). Один спрашивает: «Что происходит в стране?

Другой отвечает: «Сейчас я тебе все тебе объясню». «Да нет.

Объяснить я и сам все могу. Ты скажи: что происходит?»

Данный вопрос касается уже не частных концепций и теорий (от

экономических до конспирологических), а разных онтологий.

Если речь идет о России, то онтология неизбежно должна включать

государство, политический режим, их отношения с элитами и

населением. Все эти элементы и отношения меняются в истории,

причем как известно, с повторениями.

Поэтому ответ на вопрос «что происходит?» вполне правомерно

искать в рамках модели циклической динамики российской истории

[Розов, 2011]. Если пользоватьcя метафорами, вынесенными в

название этой книги, то первый ответ совсем простой: «Колея»

(порочных циклов) все та же и углубилась, тогда как «Перевал» (к

новой – демократической – логике исторического развития) вовсе

скрылся в тумане.

Текущая ситуация в стране с весны 2012 г. квалифицируется как

сочетание кризисного развития и ответов режима на вызовы через

известные внешнеполитические акции в Украине и в Сирии,

ужесточение внутренней политики, попытки мобилизации элит и

населения под лозунгами «величия» «вставания с колен», «обретения

суверенитета» и т. п.

В рамках модели циклической динамики [Розов, 2011, гл.7-12]

ситуацию следует трактовать как вполне успешное разрешение

миникризиса 2011—2012 гг. через репрессивные практики, риторику

борьбы с «пятой колонной» и соответствующий переход к фазе

«Авторитарный откат»25.

Присоединение Крыма в марте 2014 г. с последующей почти

всеобщей эйфорией и явным повышением лояльности элит и масс к

власти и режиму, последующими попытками реализовать планы

25 «Трудно сказать, насколько длительным окажется процесс “зачистки”

интеллектуального поля от нелояльных ученых и насколько далеко он

зайдет. Но сколько-нибудь объективных препятствий на этом пути в

сегодняшней России не существует» [Гельман, 2013].

103

«Русской весны» и «Новороссии» имеет некие внешние черты фазы

«Успешная мобилизация». Однако последнюю реализовать не удалось.

Продолжающийся «Авторитарный откат» стал сочетаться с

усилением экономических неурядиц, что вновь грозит

соскальзыванием к фазе «Кризис». Пока режим достаточно силен и не

растерял ресурсы, не следует ожидать серьезных движений в сторону

«Либерализации». Скорее всего, ответы на новые неизбежные

неприятности экономического спада и социального напряжения

правящая группа будет находить в том же арсенале внутренних

репрессий и внешних «вдохновляющих» авантюр, попытках получить

хотя бы видимый статус на внешней арене через спорадическое

производство угроз, зон конфликтов и вынужденные для западных

лидеров переговоры.

Иными словами, в видимой перспективе политического будущего

пока можно говорить только об усугублении «Авторитарного отката»

на фоне неуклонной, хоть и медленной деградации экономики,

государственного управления, институтов и социальной сферы.

Положение философии в колее российских циклов

Для понимания положения интеллектуалов в современной России

нужен исторический контекст, прояснить который нам поможет анализ

драматической судьбы философии и обществоведения (под которым

будем понимать «чистое» – неприкладное – социальное познание).

Что же обычно происходило с философией в России в прошлых

фазах «Авторитарного отката»? Вспомним обобщение, проведенное

в предыдущей главе.

«Новая верховная власть, поначалу вполне популярная и уверенная

в себе, ведет жесткую политику не только в административной и

экономической сферах, но и на “идеологическом фронте”: вводит или

резко усиливает цензуру, повышает контроль за преподаванием и

общественным дискурсом и т. п. Официальная идеология может

опираться как на государственную религию, так и на государственный

атеизм. Либо закрываются философские кафедры и философию

перестают открыто преподавать в университетах (1830—1850-е гг.), либо

гуманитарии изгоняются на специальном «философском пароходе»

(1922 г.), либо философия превращается в одну из главных

идеологических дисциплин, обязательных для изучения во всех вузах (с

1930-х по начало 1990-х гг.), либо философы активно привлекаются для

сетевых и медиа-проектов (“фабрик смыслов”), легитимирующих режим

(с начала 2000-х гг.).»

В сегодняшней ситуации вполне резонно ожидать сочетания

таких  действий, пусть в новых формах, которые уже

104

просматриваются26. Философские факультеты и кафедры останутся

в крупнейших университетах, но будут испытывать идеологическое

давление через «патриотичных» назначенцев.

В периферийных вузах философские подразделения либо

сокращаются, либо сливаются с историческими, юридическими. Здесь,

как правило, идеологическое давление происходит жестче и

откровеннее.

Философские журналы уже начали практиковать самоцензуру, эта

тенденция усилится просто в силу финансовой зависимости от власти

и боязни «возмущения бдительных читателей»27.

Организация «философских пароходов» уже не требуется,

поскольку ужесточение условий для недостаточно лояльных

философов и обществоведов способно эффективно выполнить ту же

функцию: хорошо образованные молодые специалисты ищут

карьерные возможности на Западе, остальным приходится

26 Вот что пишет московский философ В. Порус в Фейсбуке: «"Польза от

философии не доказана, а вред от нее возможен" […] В наши дни эта

формула живет новой жизнью. Сколько ни доказывали философы

полезность своих занятий, подавляющее большинство тех, кому эти

доказательства предназначались, в них не поверило. Что до правительства,

то оно также пользы для себя в той философии, какая получила

повсеместное распространение и прижилась в высшем образовании, не

узрело. А вред от занятий философией стали истошно подчеркивать те,

кому что-то не удавалось в учебе или в научных исследованиях. Она-де и

время отнимает у занятых людей, и ничегошеньки им не дает для

увеличения

запаса их "компетенций", сулящих конкурентные

преимущества на рынке труда. Ее пока не запрещают, но потихоньку

убирают из университетов, сокращая отведенные на ее изучение часы,

переводя курс философии в режим просмотра специальных роликов

(изготовленных на манер онлайн-курсов по математике или иным более-

менее формализованным дисциплинам). Это сопровождается стонами

облегчения, издаваемыми студентами в унисон с организаторами

"оптимизированного" образования».

27 «Альтернативой отъезду за границу может оказаться внутренняя эмиграция.

Уход от острых тем исследований и (упаси Боже!) от иностранного

финансирования, отказ от публичного обнародования нежелательных для

властей результатов и перенесение нелояльности в сферу кухонных

разговоров – все эти приметы позднесоветской эпохи как будто

возвращаются в сегодняшнюю Россию. И вот уже ФОМ удаляет со своего

сайта данные опроса, свидетельствующие о том, что 37% молодых россиян

хотели бы навсегда покинуть страну, специалисты, изучающие проблемы

сексуальности, всерьез опасаются обвинений в гей-пропаганде, а

колумнисты и редакторы интернет-изданий тщательно вычеркивают из

текстов те слова, которые могут спровоцировать уголовное преследование

за клевету» [Гельман, 2013].

105

приспосабливаться или уходить из профессии. Кроме «кнутов»

применяются и «пряники» в виде грантовой поддержки «правильных»

– идеологически выдержанных – разработок.

Хотя многие черты указывают на возврат к идеологическому

контролю над философией и обществознанием в советскую эпоху, но

не видно достаточных факторов обвала к кампаниям прямых

репрессий 1930—1950-х гг. Скорее, ситуация будет напоминать

брежневскую эпоху 1970-х гг., которая имела черты, даже выгодно

отличавшие ее от периода первых десятилетий XXI

в.: тогда

проходила более или менее четкая граница между «нерукопожатными

карьеристами» и «настоящими учеными, философами» (типа И. Кона,

Ю. Левады, В. Ядова, Ю. Лотмана, В. Иванова, М. Мамардашвили),

причем молодежь (к которой относился и автор этих строк в то время)

безошибочно распознавала 'who is who’, кого слушать, кому верить,

кого читать и к кому примыкать.

Так или иначе, российским интеллектуалам, в том числе

философам, следует готовиться к периоду сопротивления, никому

неизвестно насколько долгому 28 . Должно ли это сопротивление

ограничиться лишь сохранением хотя бы части интеллектуальной

свободы, обретенной в постсоветскую эпоху? Продолжать ли попытки

встраивания в мировую философию, заявлять ли в ней свое слово и

какое? Пережидать ли политические заморозки в «башне из слоновой

кости» (которая никогда не была в России особенно надежной)? Или

по мере сил способствовать становлению настоящей демократии,

открытого правового общества в России? Чем ради этого можно и

нужно жертвовать? И не напрасно ли?

Конфликтующие идентичности интеллектуалов

Попробуем подойти к поставленным выше непростым вопросам,

отвлекшись от злободневности и рассматривая более общую проблему

должного поведения интеллектуалов с демократическими и

либеральными убеждениями в недемократических и нелиберальных

обществах (для авторитаристов и лоялистов такой проблемы не

возникает).

28 «Возможен ли в сегодняшней России иной путь, позволяющий открыто

заниматься профессиональной интеллектуальной деятельностью внутри

страны и публично отстаивать свои идеи, не идя на недостойные прогибы?

Во многом это будет зависеть и от умения самих интеллектуалов держать

удары, наносимые им властями, и от готовности организованно

противостоять закручиванию гаек в отношении коллег» [Гельман, 2013].

106

У каждого интеллектуала есть, как минимум, три ипостаси, или

идентичности:

1) быть профессионалом в своем деле, т. е. собственно

интеллектуалом, ученым или философом,

2) быть гражданином государства (или подданным при монархии),

3) быть частным обывателем, обычно обремененным заботой о

семье и близких родственниках, о своем собственном

благополучии.

Иногда интеллектуал еще может быть

4) руководителем (лаборатории, отдела, института, университета),

т. е. ответственным не только за себя и семью, но и за

сотрудников, за свою организацию и ее судьбу.

Допустим, интеллектуал с демократическими и либеральными

убеждениями по каким-то причинам не эмигрирует и остается в стране,

где царит и сгущается политическая реакция. Вероятно, в этой

ситуации он склонен допускать не лояльные власти и режиму

высказывания в речах и публикациях (в ипостаси 1), участвовать

в оппозиционных акциях и движениях (в ипостаси 2), что в силу

репрессивного характера режима угрожает его собственному

благополучию и благополучию его семьи. Например, его могут

уволить, запретить заниматься любимым делом, лишить средств к

существованию, избить, посадить в тюрьму (ущерб в сфере ипостаси

3) либо же разжаловать из начальников, после чего сократить

финансирование его научной организации или вовсе ее ликвидировать

(ущерб в сфере ипостаси 4).

Начальный ход в решении данной проблемы состоит в различении

области ригоризма (что запрещено или обязательно при любых

условиях) и области допустимых индивидуальных решений (где порог

допустимых компромиссов зависит от складывающихся условий,

твердости внутренних принципов, готовности к жертвам и личностных

ресурсов).

Принцип попадания ситуаций в область ригоризма определим

таким образом. Некий класс деяний, поступков (действий или отказа

от действий) либо однозначно соответствует принятой идентичности

(тогда они обязательны, или же надо от идентичности отказываться),

либо совершенно не совместим с ней (тогда они запрещены, или же

опять нужно отказываться).

Простейшие примеры таковы: если считаешь себя членом семьи

(тем более, ее главой), то обязан о семье заботиться, защищать

каждого, вносить свой вклад в благосостояние; если считаешь себя

гражданином государства, то должен платить налоги, участвовать

в выборах, не имеешь права работать на зарубежную разведку.

107

Каждая идентичность «ревнива» и претендует на полноту

ригоризма. Однако жизнь устроена так, что действия в одной

идентичности (например, быть интеллектуалом и посвящать все время

исследованиям, творчеству) зачастую противоречат требованиям

другой идентичности (быть отцом или матерью семейства и много

времени проводить с детьми, супругой или супругом, быть

руководителем и много времени проводить в заседаниях и

в подготовке официальных бумаг).

Иногда удаются компромиссы, например, в распределении своего

времени, но бывают случаи, когда компромисс невозможен, например,

когда руководителя института, лаборатории или кафедры принуждают

подписать какое-то разоблачительное письмо, которое он считает

клеветническим, выступить в качестве доверенного лица в выборах

политика, которого он считает недостойным, уволить сотрудника,

участвующего в оппозиционной, протестной деятельности, причем

недвусмысленно дают понять, что при отказе вверенное этому

руководителю подразделение потерпит существенный ущерб или

вовсе прекратит существование.

Ригоризм и компромиссы

Резонный способ справиться с этой трудностью – принять какую-

то из своих идентичностей в качестве главной, безусловно

приоритетной. При этом в соответствующей сфере деяний действует

ригоризм, тогда как в остальных – компромиссы, связанные с

оценкой рисков. Увы, и на этом пути остаются трудности, когда эти

риски растут (приближаются к 100 %) и ожидаемый ущерб крайне

велик. Допустим, в случае принятия приоритетом «быть

гражданином» гражданское чувство велит «выйти на площадь»

(публично заявить протест против действий власти), но следствием

будет тюрьма, репрессии для членов семьи и даже лишение