Текст книги "Идеи и интеллектуалы в потоке истории"

Автор книги: Николай Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

XIX в. такая платформа была. Потом она сокращалась вплоть до

полного исчезновения. Это касается не только философии, но и

обширного поля публицистики. Даже такие яркие и талантливые

представители тех же традиций, как А. Сахаров и А. Солженицын, не

спорили друг с другом, что не случайно.

Представим идеальную  модель продуктивного спора

в отечественной философии. Разумеется, «провинциалы» будут

использовать свои «козыри» – новомодные импортированные идеи и

термины. Для «туземцев» такими «козырями» являются либо

советский марксизм (в более или менее развитых версиях «диамата» и

«истмата»), либо концепции славянофильской, религиозной,

евразийской традиций 72 . Как было сказано выше, в споре могут

участвовать только «мягкие изводы» обоих направлений, готовые

слушать друг друга и находить друг у друга значимые мысли и

подходы.

В роли инициаторов спора должны выступать «провинциалы»,

знающие об актуальных проблемах, обсуждаемых в западной

философии, о противостоящих позициях, о содержательных

конфликтах и трудностях. Такие задачи представляются «туземцам»

в качестве интеллектуального вызова. При отметании актуальных

философских проблем как незначимых дальнейшее общение

перспектив не имеет. Если же вызов принимается, то «туземцы» берут

на себя нелегкое бремя найти в своих идейных закромах, вывести

наружу, оживить такие смысловые содержания и подходы, которые

позволяют если не решить поставленные задачи, то посмотреть на них

с новой, неожиданной точки зрения.

Работа «туземцев» с трудностями современной западной

философии надежно выводит их из «туземного» состояния.

«Провинциалы», занятые теперь не только привычным идейным

импортом, но также обсуждением всегда значимых для них

актуальных западных проблем посредством местного, не известного на

Западе идейного потенциала, получают, как минимум, шанс быть

«услышанными». А это уже возможность продвижения к паритетности.

Другая сторона необходимости полемики и включенности

в мировые дискуссии – политика философских журналов и

72 Становится доступным пестрое разнообразие философских работ до и вне

установления идеологической монополии в СССР (см. солидную книжную

серию «Философия России первой половины XX века»).

264

издательств, редакционных коллегий книжных серий. Не так уж

трудно включить в перечень критериев учет ранее высказанных

взглядов в ведущих мировых журналах,  оригинальность и

аргументированность заявленной позиции.

Философия, бросающая вызов

Теперь представим в качестве «идеального типа» ту периферийную

философию, которая хотя бы пытается реализовать сформулированные

требования. В ней есть черты «провинциальной» философии

(постоянное напряженное внимание к тому, что делается в «столицах»,

попытки быть там «услышанными») и «туземной» философии

(большие амбиции, смелое прокладывание собственного пути,

пестование своих национальных школ, изобретение собственных

методов, подходов, понятий, терминологии). Ясно, однако, что это

некий иной тип, требующий своего отдельного обозначения.

В геополитике державу, пытающуюся прорваться в круг великих

держав, традиционно называют challenger – державой-претендентом,

державой, бросающей вызов. Примерно понятно, что делать

национальной философии (в том числе, российской), бросающей вызов

«столицам», на основе сформулированных выше общих ориентиров и

рассуждений.

Первое – это, конечно же, направленность на обеспечение

максимально широкого доступа к текущей «столичной» периодике

(наличие западных журналов в местных научных библиотеках) и

доступа к электронным публикациям; установление собственных

внутренних высоких стандартов (не дожидаясь принудительных норм

со стороны ВАКа, Академии наук или Минобра) на знакомство с

литературой и на оригинальность собственного вклада в решение

«горячих» проблем, обсуждаемых в «столицах»; получение поддержки

от собственного начальства, например, в рамках кампании за места

институций в мировых рейтингах.

Второе – формирование исследовательских групп, прежде всего, с

вовлечением талантливой молодежи со знанием языков и амбициями,

регулярные семинары, по возможности, стажировки в «столицах»,

планирование и проведение исследований в связи с горячими

«столичными» проблемами, но на основе каких-то собственных

конкурентных преимуществ; упорные попытки публиковать результаты в западных журналах.

Третье – активный поиск авторитетных коллег в «столицах»,

которые могли бы заинтересоваться роводимыми

здесь исследованиями, обязательно личное знакомство с

ними (теоретические основания см. в книге [Коллинз, 2002]), создание

коалиций и выстраивание дальнейших стратегий преодоления

философской периферийности.

265

В отношениях «философия и власть» домостроевская метафора

(жена, зависящая от мужа-хозяина, см. главу 5) должна быть понята

как устаревшая схема, тесно спаянная с порочными циклами

российской истории, – и схему, и принудительность власти, и циклы

следует изживать. Вынужденная центрированность на отношениях с

властью должна быть заменена на обретение своего голоса в кругу

других национальных философий. Российская мысль обретет свое

лицо, интересное и привлекательное для других, когда зависимость от

власти сменится на другую модель – клуб пусть не равных, но

свободных и уважающих друг друга участников обсуждений и споров,

продолжающихся в веках.

266

Глава 17. «Провинциализм», «туземство» и факторы интеллектуальной

«столичности» в социальном познании 

Мировая иерархия в науке: кто кого слышит

Российское социальное познание, с одной стороны, издавна

испытывает мощное влияние европейской традиции (в рамках которой

оно, собственно, и появилось) и с недавних пор – влияние

американских исследований и идейных достижений. Таким образом,

прогресс западной науки и философии представляет собой

перманентный вызов для отечественных обществоведов, в том числе

социологов. Два противоположных ответа на этот вызов —

ученический и изоляционистский – формируют типы социальной

науки, которые М. Соколов и К. Титаев обозначили намеренно

провокационно как «провинциальная наука» и «туземная наука».

В метафоре научной коммуникации как разговора «провинциальная

наука» слышит только столицы (признанные мировые центры

исследований), которые редко и нехотя отвечают ей взаимностью. При

этом «туземная наука» говорит сама с собой, в лучшем случае

обсуждая стародавние учения, слышит только себя, больше никто ее

не видит и не слышит74.

Рассмотрим аспект интеллектуальной мобильности.

«Провинциальная наука» стремится приобщиться к столицам,

осуществляя «паломничество» (стажировки, конференции, попытки

закрепиться); те, кто возвращаются, стремятся опять попасть

в признанные и престижные центры. Основные процессы

в «провинциальной науке» – это восприятие новых и новых идей и

терминов из столиц, попытки их приложения к местному материалу.

«Туземная наука» находится вне процессов международной

интеллектуальной мобильности, она включает множество местечковых

групп со своими авторитетами. В лучшем случае поддерживаются

связи с национальными научными столицами (в России – с Москвой

и Санкт-Петербургом).

73 В основу главы положен текст одноименной статьи в журнале:

Социологический журнал. 2016. Т. 22, № 1. С. 8-25.

74 «Если круг тех, от кого зависишь, уже определен, остается существенно

меньше стимулов расточать подлежащие обмену ресурсы на тех, кто в этот

круг не входит» [Соколов, 2013, с. 222].

267

Что же представляет собой мировая столичная наука и

действительно ли она представляет собой лишь «разновидность

туземной» 75 ? Важнейшими признаками столичности являются

полицентричность и плотная сеть взаимодействий между центрами,

особенно внутри Северной Америки, внутри Западной Европы и

между ними. Также центры рассылают своих «миссионеров» (визит-

профессоров) в мировые интеллектуальные провинции, в роли

которых выступают главные научные центры – Китая, Индии,

Японии, Турции, Бразилии, в том числе и два российских центра – те

же Москва и Санкт-Петербург (редко «миссионеры» проникают

дальше). Именно из национальных центров мировой интеллектуальной

провинции идет основной поток «паломников» в центры мировой

столичной науки – ведущие университеты и исследовательские

лаборатории США, Великобритании, Франции и Германии.

В противовес столь популярной среди российского чиновничества

идее «попасть  в топ-100» необходимо поставить более

содержательную стратегическую цель: сделать российскую науку

столичной, создать условия для того, чтобы в России появились

интеллектуальные центры с высокой мировой репутацией,

привлекательные и для «паломников», и для представителей

признанных столиц.

Если в некоторых областях математики и естествознания эта

столичность поддерживается с советской эпохи (о чем свидетельствует

сохранение интереса западной науки к соответствующим журналам,

ученым, достижениям), то в социальном познании ситуация, скорее,

удручающая. Именно в этой сфере наиболее радикально разделение на

«провинциальность» и «туземство», которые препятствуют

продвижению в мировой интеллектуальной иерархии.

Привлекательность места и типы комфорта

Возьмем два простых признака столичной науки: 1) в ее центры

стремятся попасть ученые из других столичных центров и из

национальных провинций; 2) сообщения из столицы (новые идеи,

результаты исследований) слышат и обсуждают ученые опять же из

других центров и провинций.

В общей модели территориальной динамики люди мигрируют

в соответствии со сравнительной привлекательностью разных мест.

75 «…как мы представляем себе столичную науку. Наш собственный ответ,

когда мы писали эту статью, заключался в том, что мы видим в ней просто

разновидность туземной, отличной от всех прочих лишь тем, что она

окружена шлейфом провинциалов, согласных считать ее столичной»

[Соколов и Титаев 2013б, с. 226].

268

Переменная привлекательности включает три типа комфорта: комфорт

жизнеобеспечения, социальный комфорт и духовный комфорт.

Для ученых  комфорт жизнеобеспечения редко имеет

первостепенную важность. Как правило, потребности соответствуют

«среднему классу», что понимается как «достойный» уровень жизни

(наряду с оплатой труда сюда входят социальные пакеты, уровень

медицины, образования для детей, экология городской среды и т. п.).

Важнейшими же для ученых являются социальный и духовный

комфорт, причем каждый со своей спецификой.

Требуемый ученым социальный комфорт включает открытость

коммуникаций, значимые взаимодействия с коллегами; возможность

получения признания, репутации; доступ к литературе,

исследовательским средствам; финансирование самой научной работы.

Если политики – искатели легитимности, то ученые и философы —

искатели интеллектуальной репутации, в идеале – посмертной

[Коллинз, 2002].

«Туземная наука» и «провинциальная наука» – это выражение

разных научных стратегий именно в борьбе за признание.

«Провинциалы» получают признание друг от друга, соревнуются

между собой – в осведомленности о новейших идеях в столицах

(западных интеллектуальных центрах), а также в причастности к ним,

получении зарубежных грантов, участии в международных проектах и

т. д.

«Туземцы» получают признание друг от друга, соревнуются между

собой – в продолжении локальных традиций, комментировании идей

местных авторитетов, а также в связях с местной администрацией,

участии в разработке всевозможных концепций и программ развития

своих городов и областей.

Ни тот ни другой путь не ведет к росту столичности, поскольку не

происходит рост признания трудов «провинциалов» и «туземцев»

в других местах, а особенно в самих столицах. «Провинциалы» там не

особенно интересны из-за всегдашней вторичности своих идей, а

«туземцев» не слышат вообще и даже не подозревают об их

существовании.

Что обеспечивает признание в науке?

В метафоре беседы этот вопрос звучит так: почему, собственно, вас

вообще должны услышать?

Есть два главных качества

интеллектуального высказывания для его «слышимости»: новизна и

значимость [Коллинз, 2002].

Значимость высказывания определяется тем, насколько его

содержание близко к центру интеллектуального внимания, насколько

оно включает вопросы, проблемы, темы, которые обсуждаются, над

269

которыми работают, о которых спорят, прежде всего в «столичной

науке».

Новизну высказывания образуют идеи, подходы, задачи и решения,

касающиеся значимых тем, но не повторяющие прошлых

высказываний, а стимулирующие дальнейшие исследования и споры.

Новое относительно незначимого не будет понято и принято во

внимание. Значимое без новизны является скучным повтором

известного и также не будет услышано. Только комплект

«значимое + новое» имеет шансы на привлечение интеллектуального

внимания. Только такое высказывание услышат: прочтут статью,

переведут книгу, будут их критиковать или хвалить, на них ссылаться,

развивать или модифицировать заложенные в них идеи и подходы.

Хронический порок «провинциальной науки» заключается

в отсутствии новизны, поскольку в ней ученически воспроизводятся

понятия, концепции, терминология столиц. В лучшем случае на

работы «провинциалов» ссылаются представители столиц как на

случаи подтверждения их идей на «экзотическом» (например,

российском) материале.

В «туземной науке» вполне может появиться своя новизна, но эти

ученые остаются в стороне от переднего фронта проблем, не знают и

не хотят знать, что теперь актуально и значимо в центрах столичной

науки, поэтому любая их новизна не значима ни для кого, кроме них

самих. Достижения «туземцев» ни в стране, ни в мире не видят и не

слышат, поэтому они вынуждены довольствоваться сугубо местным

признанием.

Значимость и новизна являются не только факторами социального

признания, но они также дают ученым чувство прикосновения к

истине, чувство того, что они занимаются настоящим познанием, а это

уже ценности духовного комфорта.

Факторы духовного комфорта ученого

Духовный комфорт как раз и предполагает причастность к высшим

святыням, ценностям. Для ученых это означает уверенность в том, что

они участвуют в деле познания, постижения истины [Соколов, 2015],

причем значимость этого занятия и результатов выходит за рамки их

жизни.

Что же делает науку «настоящей»? Апелляция к «истине» и

«объективной реальности» стала бы соскальзыванием с метанаучного

уровня обсуждения, поэтому она не поможет решению поставленного

вопроса. Если же принять во внимание социальные и исторические

проявления «настоящего познания», то они обнаруживаются

достаточно просто: по прошествии поколений результаты таких

исследований (и их авторы) остаются в интеллектуальном дискурсе,

переиздаются, обсуждаются, попадают в справочники и учебники

270

[Коллинз, 2002].

Такой исторической чести удостаиваются

преимущественно работы и авторы из столичных центров, тогда как

немногие исключения (Спиноза и Кьеркегор в философии,

Лобачевский в математике, Бахтин в литературоведении, Кондратьев

в экономической истории и др.) только подтверждают правило: они

либо сами получали образование в столицах, сохраняли контакты с

ними, либо по тем или иным причинам оказывались в центре внимания

тех же столичных центров, поскольку выдавали новые перспективные

идеи относительно значимых, особо «горячих» тем.

Радость узнавания и разоблачение неадекватности

Что же происходит вместо этого в «провинциальной» и «туземной»

науках? Есть сходные ключевые элементы в работах обоих типов

исследователей: все те же «радость узнавания» и «разоблачение

неадекватности» (см. главу 8).

«Провинциалы» испытывают «радость узнавания», когда в местном

материале им удается обнаружить реалии, подходящие новым,

модным и активно обсуждаемым понятиям в западной – столичной —

науке. «Туземцы» также переживают «радость узнавания», когда на

новом материале находят подтверждения идеям своих местных

кумиров. Однако эти идеи почти всегда оказываются отзвуками

давнишних интеллектуальных влияний из столиц, что и делает

«туземную науку» перманентно и безнадежно устаревшей.

Второй типичный феномен – разоблачение неадекватности, т. е.

привычные сетования и «провинциалов», и «туземцев» на то, что

западные понятия, в том числе классические и широко используемые,

не имеют прямых или вообще каких-либо денотатов в российской

действительности.

«Провинциалы» упорно ищут и находят иные, более адекватные

понятия в той же столичной науке, например, разоблачая отсутствие

в России настоящих «граждан», «гражданского общества», «права»,

«парламентаризма», делая упор на «аномии», «тоталитаризме»,

«сословном обществе» и т. д. [Гудков, 2004; Кордонский, 2008].

«Туземцы» обычно фиксируют «неадекватность» западных

концепций, указывают на некую расплывчатую, но прекрасную

«особость» российских реалий (в почтенной традиции «умом Россию

не понять…»).

Ясно, что ни тот, ни другой подход не дает шансов на признание

в будущих поколениях. Чтобы преодолеть эту слабость, необходимо

разобраться с факторами такого признания.

Условия продвижения к интеллектуальной «столичности»

Итак, несколько метафизическое понятие «настоящей науки»

выводит нас на социальное признание, но уже в долговременном плане

271

диахронии: на признание в последующих поколениях исследователей.

Данная тема детально разработана Р. Коллинзом

[Коллинз, 2002, главы 2, 15], поэтому можно перечислить основные

социальные условия достижения такого успеха:



прямое общение с лидерами в данной области, попадание

в центры интеллектуальных сетей;

участие в интеллектуальных конфликтах, спорах,

привлекающих внимание коллег и околонаучной публики;

высокий уровень конкуренции и обмена идеями;

ритуалы признания, насыщенное интеллектуальное общение,

что дает высокие уровни эмоциональной энергии, связанные с

чувством своей правоты – моральной силы, по Дюркгейму.

К этим условиям следует добавить факторы, относящиеся уже к

содержательной части познания.

получение новых результатов в переднем, сдвигающемся

фронте проблем (здесь есть лучшие возможности у

«провинциалов»);

наличие особого культурного капитала, преимущественного

доступа к тем идеям, которые не известны другим участникам

конкуренции (в данном пункте лучшие шансы имеют

«туземцы»).

Как отмечалось выше, М. Соколов и К. Титаев считают столичную

науку лишь разновидностью «туземной», отличающейся наличием

почитающих ее «провинциалов». Однако наряду с множеством

удручающих примеров «туземной науки» есть только небольшое

число мест, ставших мировыми интеллектуальными столицами.

Опыт Чикагской школы – факторы блестящего успеха

Рассмотрим пример Чикагской социологической школы первой

половины XX в., тем более, что на него ссылались сами М. Соколов и

К. Титаев. «Туземство» чикагцев было подтверждено тем, что

созданный журнал и первые хрестоматии только в самом начале

содержали переводы европейской классики (причем почти

исключительно трудов Г. Зиммеля), а позже

заполнялись публикациями сугубо местного производства.

Рассмотрим главные характеристики и достижения Чикагской

школы и сформулируем структурные обобщения в надежде получить

подсказку: чему обязан ее успешный прорыв к столичности.

1. «Столичный» импульс для местных исследований. Основатели

школы учатся в столичных интеллектуальных центрах, в течение

нескольких лет переводят и комментируют труды «столичных»

классиков, но в скором времени начинают собственные масштабные

исследования, результаты которых, а не привнесенные извне идеи,

оказываются в центре внимания.

272

Основатель чикагской социологии Альбион Смолл способствовал

переводу важнейших статей Георга Зиммеля. Уильям Томас и Роберт

Парк учились социологии в Германии. Влияние европейской мысли

этим отнюдь не ограничивалось76. Однако в скором времени чикагская

школа становится вполне самодостаточной77 «…как мы представляем

себе столичную науку. Наш собственный ответ, когда мы писали эту

статью, заключался в том, что мы видим в ней просто разновидность

“туземной”, отличной от всех прочих лишь тем, что она окружена

шлейфом “провинциалов”, согласных считать ее столичной»

[Соколов, 2013, с. 226].

2. Богатая предметная область и широкий фронт эмпирических

исследований, включающих экзотические, ранее не исследованные, но

будоражащие общественное внимание темы.

Чикагские социологи изучали свой город, в котором поселились

множество иммигрантов из разных стран, социологи исследовали

жизнь множества этнических групп: поляков, японцев, чехов,

итальянцев, шведов, немцев, евреев, китайцев, эстонцев; а также

положение негров и отношение к ним, межнациональные браки и

разводы; а также семьи, богословские собрания, предрассудки, темы

молодежи и пола, женской мобильности, контроля над рождаемостью,

становления личности, социальной самоизоляции, пространственной

сегрегации. Изучались также различные девиации, социальные

76 А. Нехаев со ссылкой на книгу Козера пишет: «В числе тех, кто оказал это

влияние, оставив на социологии Чикагской школы “европейский” след,

можно обнаружить самые разнообразные имена. И это не только имена

социологов (Огюст Конт, Габриэль Тард, Герберт Спенсер, Фердинанд

Тённис и все тот же Георг Зиммель), здесь мы встречаем имена и

философов (Вильгельм Виндельбанд и Фридрих Паульсен), и психологов

(Вильгельм Вундт и Альфред Адлер), и языковедов (Мориц Лазарус и

Хейман Штейнталь)» [Нехаев, 2013, с. 104].

77 «Ни один из прочих европейских классиков (Дюркгейм, Вебер, Зомбарт) не

удостоился, однако, чести быть переведенным, хотя на книги Дюркгейма

Смолл писал рецензии. Но уже в 1920-х гг. чикагские аспиранты больше не

осуществляют паломничество в Европу, а на место европейской звезды,

близость к которой чикагцы прежде демонстрировали как символ своей

причастности к мировой науке, лидеры школы начинают смело ставить

самих себя. Во “Введении в науку социологии” (1921) Парка и Берджесса,

хрестоматии, состоящей из 268 небольших фрагментов, перу самого Парка

принадлежат 13, Зиммеля – 10, Смолла, Самнера и Дарвина – по 4,

Томаса, Дьюи и Бехтерева – по 3. Остальные появляются не чаще двух

раз, в частности, Дюркегйм, Хобхауз, Спенсер, Ле Бон и Робертсон

Смит – дважды, Теннис и Зомбарт – единожды» [Соколов

Титаев, 2013б, с. 217].

273

патологии, асоциальное поведение: преступность, проституция,

бродяжничество, попрошайничество, алкоголизм и проч.

3. Широкое применение формализованного систематического

сбора данных. Совместное использование качественных («мягких»,

этнографических)  и  количественных («жестких»)  методов,

установка на их взаимодополнительность.

Именно этот синтез является до сих пор «визитной карточкой»

методологии Чикагской социологической школы.

4. Смелые теоретические обобщения, предложение новых широких

категорий, концептов, которые не сводятся к местной специфике, но

претендуют на универсальность.

Краткий перечень лишь наиболее известных понятийных,

теоретических новшеств чикагской социологии включает: «установки»

(«аттитюды» Томаса и Знанецки), «обговариваемый порядок» (Стросс),

«социальные миры», «персона», «человеческая экология»,

«территориальность», «институт» (Парк, Вирт, Хьюз, Макензи, Куинн),

«взаимодействия через символы и жесты», «определение ситуации»,

«I» и «Me», «коллективное поведение» (Мид,

Блумер), «интерактивный ритуал», «фрейм» (Гофман) и др. Выдвигались

гипотезы в рамках единой программы с практической направленностью (например, той же «человеческой экологии» или

изучения «социальных миров») [Николаев, 2009].

5. Идейность социологии, ее связь с актуальными философскими и

социально-реформаторскими течениями, принципами, ценностями,

идеалами.

Чикагские социологи открыто поддерживали либеральную и

прагматистскую философию Джона Дьюи, были преисполнены идеями

и надеждами социального реформаторства, преобразования большого

города (Чикаго) и всего американского общества. Смолл, Винсент,

Томас, Хендерсон утверждали либерализм как идейную основу и

главную социально-философскую доктрину своей социологической

школы.

6.

Учреждение первых в стране или в мире важнейших

институтов для поддержки и развития дисциплины: факультета,

журнала, профессионального сообщества. Построение неформальной

сети исследователей.

Чикагские ученые создали первый в США социологический

факультет (1892), первый в мире социологический журнал (American

Journal of Sociology, 1895), первое в стране «Американское

социологическое общество», 1905 (впоследствии «Американская

социологическая ассоциация», АСА). До 1971г. большинство президентов АСА были сотрудниками или выпускниками Чикагского

университета. В самом Чикаго возникают специальные 274

исследовательские бюро, центры, институты, по образцу которых

затем формируются социологические центры в других городах США.

7. Соединение исследовательских программ с учебным процессом.

В исследованиях города студенты-социологи Чикагского

университета участвовали в качестве дешевой или вовсе бесплатной

рабочей силы. Многие практические курсы были основаны на опыте

прошлых и ведущихся исследований.

8. Составление и успешное распространение первых в стране

учебных пособий по дисциплине.

Смолл и Винсент написали и издали первый в США учебник по

социологии (1894). Парк и Берджес составили книгу-хрестоматию

« Введение в науку социологии» (1921), которая многие десятилетия

была основным учебником студентов-социологов в университетах

всей Америки, до сих пор переиздается.

9. Поддержание научных связей с выпускниками, совместные,

сравнительные исследования с их участием, формирование сети

неформальных связей, обсуждение общих проблем; выпускники

становятся «миссионерами», распространяющими идеи и подходы

своей школы.

Вокруг журнала и интеллектуальных лидеров Чикагской школы

образовалась сеть выпускников, функционирующая как в течение

десятилетий ведущийся неформальный теоретический семинар.

Институционализацию этой сети осуществил Парк, создав «Общество

социальных исследований» (1920).

10. Тесные контакты с крупными философами и представителями

смежных наук.

Создатель философии прагматизма Джон Дьюи как раз в начале

XX в. работал на философском факультете Чикагского университета.

На смежных кафедрах работали такие известные ученые, как Джордж

Герберт Мид (социальная психология) и Торстейн Веблен (экономика).

Все они тесно взаимодействовали с чикагскими социологами.

11. Популяризация дисциплины в стране, участие в создании новых

кафедр и факультетов в других городах.

Чикагские социологи много сделали для привлечения внимания

американского общества к социологии, к восприятию материалов

эмпирических исследований; пропагандировали возможности и

перспективы социологической науки. Во многом благодаря их

деятельности уже в первые десять—двадцать лет XXв. курс социологии преподавался более чем в 150 университетах и колледжах

США.

12. Острая конкуренция, споры и последующий обмен идеями с

вновь возникающими исследовательскими центрами.

При появлении новых факультетов и центров социологических

исследований в университетах Гарвардском (Бостон), Колумбийском

275

(Нью-Йорк), Джона Хопкинса (Балтимор), Беркли (Калифорния)

ученые Чикагской школы, с одной стороны, развивали, уточняли,

пропагандировали собственные подходы, противопоставляя их

главным альтернативам (например, парсонсианскому вполне

схоластическому теоретизированию), с другой

стороны, – заимствовали идеи; включались в интенсивный интеллектуальный

обмен, споры на конференциях АСА и на страницах

профессиональных журналов; формировали на новых факультетах

свое представительство.

13. Получение значительной финансовой и административной

поддержки от города, провинции и центрального правительства;

представительство  в общенациональных  структурах

власти. Совместные проекты и участие в реформах.

Чикагский университет был основан семейством Рокфеллеров, их

фонд, правительство штата и мэрия Чикаго поддерживали

социологические исследования. Большую роль сыграли

организационные способности У. Харпера. Один из лидеров

Чикагской школы У. Огборн занимал различные посты

в правительственных ведомствах, руководил Исследовательским

советом социальных наук, и во многом благодаря ему и его книге

« Социальные изменения» (1922) социология стала популярной и была

институционализирована в США на общенациональном уровне.

Ведущие правительственные ведомства заказывали социологам

целевые разработки – как самим чикагцам, так и выпускникам

Чикагского университета.

Была ли Чикагская школа социологии «туземной»?

Чтобы доказать свой парадоксальный тезис о столичности как

особой разновидности «туземства», М. Соколов и К. Титаев

предлагают следующий мысленный эксперимент: представить, что

некая современная социологическая школа на российском Урале

(аналог Среднего Запада в США) «ведет себя» подобно школе

чикагских социологов начала XX в.:

«Представьте себе, как квалифицировались бы российские социологи,

которые проделали бы следующую траекторию. Примерно в начале

1990-х гг. некоторое время они стажировались во Франкфуртском

университете (трудно найти аналог Зиммелю, но Хабермас по целому

ряду причин кажется наиболее удачным сравнением; кроме того, никто

из отечественных социологов, насколько нам известно, не стажировался

у Хабермаса, так что этот пример не будет похож на личный выпад).

Степень их близости к классику была весьма относительной, но,

вернувшись, они провозгласили себя его учениками и наследниками,

создав индустрию переводов его трудов и игнорируя всю остальную

европейскую социологию. На протяжении следующих двадцати лет

Хабермас занимал в их профессиональном сознании все меньше места, а

276

они сами все больше, пока, наконец, к 2013 г. они не сжились с

ощущением, что вся стоящая социология делается в России, причем

непосредственно вокруг них, скажем, в том же уральском городе (будем

считать Урал аналогом американского Mid-West). Они издавали

хрестоматии по “Современной социологии”, состоящие более чем

наполовину из отрывков из их собственных трудов, преподносимых как

безусловная классика, а также текстов психологов, антропологов и

биологов, работающих в том же уральском университете, что и они.

Попытки младшего поколения московских, петербургских и

новосибирских ученых указать, что в Европе и где-то еще за пределами

России делалось и даже продолжает делаться что-либо интересное

помимо Хабермаса, более не воспринимались ими всерьез. Вряд ли кто-

то затруднится квалифицировать эту группу в ее нынешнем состоянии

как гипертуземную, несмотря на ее безусловно провинциальное начало.

Возвращаясь к Чикагской школе: то, что нам кажется сегодня ее важным