Текст книги "Идеи и интеллектуалы в потоке истории"

Автор книги: Николай Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

вкладом в социологию, было сделано именно благодаря туземной, не

провинциальной, фазе динамики. Провинциальная фаза не оставила

ничего, кроме конспектов Зиммеля, вроде виртовского “Урбанизм как

образ жизни” – изящного, но безнадежно вторичного текста»

[Соколов, Титаев, 2013б, с. 217].

Процитированный текст оставляет впечатление крайней степени

лукавства. Знают ли м. Соколов и к. Титаев достижения и факторы

успеха чикагской школы, представленные выше в 13 пунктах?

В этом нет сомнений (вероятно, они знают об этом существенно

больше, чем автор этих строк). Но по каким-то причинам они

решили «вынести за скобки» все эти достоинства чикагцев и

сосредоточились только на аспекте быстрого перехода от

«провинциализма» к «туземству» (п. 1), закрепив его умозрительным

приложением к «уральской школе социологии».

Читатель теперь имеет прекрасную возможность самостоятельно

развить тот же мысленный эксперимент и представить, как

проявились бы пункты 2–13 (выделенные курсивом общие

формулировки, в которых, заметим, нет ни слова о чикаго) для

«уральской школы социологии», допустим, в екатеринбурге-

свердловске (или в любом другом крупном российском городе).

Разве могут возникнуть сомнения, что при полноценном выполнении

всех этих пунктов условная «уральская школа социологии» никем

бы уже не воспринималась как «туземная», а, напротив, стала бы

настоящим столичным центром – как минимум

в общенациональном масштабе!

Принято считать, что расцвет Чикагской школы закончился в связи

с отъездом Парка из Чикаго в Нэшвилл в 1936 г. Социология в Чикаго

остается и поныне одной из сильнейших в США и мире, но

безусловное первенство первых десятилетий XX в. было утеряно.

Более того, что-то случилось с энергией, импульсом, энтузиазмом,

которые были характерны для первых славных десятилетий. Не стало

277

меньше денег, талантливых студентов и преподавателей, интересных

предметных областей; даже книг и статей публикуется больше, чем

100 лет назад. Почему же иссяк источник прежней, бьющей через край

энергии поиска и жажды открытий?

Позволю себе смелую гипотезу, которую могу здесь подкрепить

только общими соображениями. Предположение состоит в том, что

Чикагская школа утратила свое былое значение, поскольку не встала

твердо на путь разработки, проверки и уточнения явных

социологических теорий.

Вероятно, здесь сыграли роль, с одной стороны, захватывающее

богатство эмпирического материала социологии города,

открывающиеся возможности его исследования, с другой стороны, —

отталкивание от набиравшего силу гарвардского мейнстрима,

возглавляемого П. Сорокиным, а затем Т. Парсонсом, где под видом

«теорий» строились возвышенные конструкции из отвлеченных

категорий. Иными словами, Чикаго и Гарвард в первую половину

XX столетия представляли собой две стороны антитеоретического

консенсуса.

Антитеоретический консенсус –

общая платформа «туземства» и «провинциализма»

Хорошо известно демонстративное презрение философов,

социальных исследователей и гуманитариев к «плоскому

позитивизму», «мифам объективного знания», «линейности

мышления», «абстрактным конструкциям», «кабинетной науке» и т. д.

Зачастую в потоке такой «критики» выбрасывается самое ценное

в науке – эмпирически подкрепленное теоретическое знание.

Соответствующая установка была названа антитеоретическим

консенсусом (см. главу 8). Как подтвердить значимость подхода,

который определяется направленностью на эмпирически

подкрепленные теории? Рассмотрим наиболее успешные и

продолжительные линии развития американской социологии и

смежных наук после взлета Чикагской школы в первой половине XX в.

В Чикаго и Мичиганском университете в Анн-Арборе работали

приехавшие из Германии Рудольф Карнап и члены Берлинской группы

философии науки (ответвления Венского кружка) Карл Гемпель и

Ганс Рейхенбах, которые затем преподавали в лучших университетах

Калифорнии и Восточного побережья США. Судя по всему, именно

этот идейный импульс сыграл столь большую роль в направленности

ведущих американских антропологов, социологов, политологов на

построение, проверку и уточнение теорий78..

78 Создатель авторитетной теории происхождения государства Роберт

Карнейро [Карнейро, 1970/2006] говорил мне, что своим подходом обязан

278

В Гарварде с 1950-х гг. получила начало славная линия

преемственности сравнительно-исторического и теоретического

исследования революций (Баррингтон Мур, его ученица Теда Скочпол

и ее ученик Джек Голдстоун).

Из Гарварда в Беркли для изучения социологии переместился

молодой Рэндалл Коллинз, создавший позже целый спектр теорий от

макро– (геополитика, интеллектуальные сети, динамика рынков) до

ультра-микро-уровня (теория интерактивных ритуалов)

[Коллинз, 2002, гл. 1; Collins 2004; см. также Приложение 1].

В тот же Беркли из Чикаго приехал Герберт Блумер, разработавший

на основе идей Джорджа Мида стройную теорию символического

интеракционизма, – пожалуй, наиболее знаменитую и авторитетную

по сию пору.

Там же в Беркли учился и вел исследования Артур Стинчкомб,

автор блестящей и не устаревающей методологической книги

«Конструируя социальные теории» [Stinchcombe, 1987].

Судя по всему, продолжающийся до сих пор «золотой век

исторической макросоциологии» [Коллинз, 2015, с. 23–50] обязан

успеху и процветанию именно тесной связи между эмпирическими

сравнениями и явными формулировками теоретических гипотез,

систематическими попытками их проверки.

Действительно, подкрепленная и уточненная теория – вот что дает

истинное качество в науке, а дальше уже можно бороться за признание

этого качества, в том числе международное. Именно обращение к

проверке, уточнению, разработке теорий с эмпирическим

подкреплением может вывести из стагнации и из обеих порочных

стратегий: «провинциализма» и «туземства».

Теоретические перспективы социального познания:

на пути к «машинерии быстрых открытий»

Прорвать антитеоретический консенсус нельзя методологической

полемикой, но можно – высоким престижем теоретических работ.

Чтобы такие работы были поняты и признаны на Западе, они должны

трактовать (развивать, обогащать, либо опровергать) признанные и

наиболее активно обсуждаемые западные же теории и модели.

лекциям Ганса Рейхенбаха. Когда же я спросил у Коллинза, почему он не

сослался на Карла Гемпеля [Гемпель, 2000], хотя в описании своей

методологии предсказания (распада «Советской империи» – Варшавского

блока и СССР) Коллинз явно воспроизводит гемпелевскую схему научного

объяснения через использование общей теории [Коллинз, 2015, гл. 2], он

ответил, что данная методология «охватывающих законов» (covering laws)

была просто общим местом в социологическом образовании в Беркли

1960-1970-х гг.

279

Рассмотрим методическую сторону работы с гипотезами и

законами в теоретическом социально-историческом познании.

Известна особая роль математической формализации и

манипулирования формулами для становления и развития «науки

быстрых открытий» в естествознании. Какой можно использовать

аналог для тех положений социальной теории, которые не

формализуются в виде алгебраических или иных формул?

Общая черта большинства теоретических положений – связь

между переменными. Однако переменные здесь почти никогда не

бывают абсолютными шкалами, а связи – линейными или иными

простыми алгебраическими зависимостями. Строгая математическая

экспликация и формализация, если и возможны, то в весьма узких

рамках. Вероятно, наиболее удобным, наглядным, простым средством

формализации социально-исторических закономерностей являются

тренд-структуры – графы, вершины которых означают переменные

(факторы, характеристики), а стрелки означают положительные или

отрицательные (или переключающиеся) связи между ними

[Stinchcombe, 1987, ch.5-6; Розов, 2009, с. 144-150].

Следующий принципиальный способ использования тренд-

структур в предполагаемой «машинерии быстрых открытий»

представлен в области социального и исторического познания

[Розов, 2009, часть 3].

Допустим, поставлена некая теоретическая проблема, в общем

случае относящаяся к объяснению некоторого класса явлений.

Фиксируется переменная-экспланандум (возможно, несколько

экспланандумов для сложных явлений). Если на тренд-структуре

представить экспланандум в виде вершины, то задача объяснения

состоит в выявлении окружающих вершин и связей, прямо или

опосредованно воздействующих на вершину-экспланандум. Как и

почему в этой ситуации должно быть выгодно использование ранее

полученного теоретического знания?

Первыми претендентами на переменные-экспланансы

(объясняющие факторы) должны стать те, что всегда или при

определенных условиях действуют на экспланандум, согласно ранее

выявленным законам. Если таковых найти не удается, то все равно

внимание должно быть сосредоточено на переменных, которые, с

одной стороны, явно взаимодействуют с экспланандумом, а с другой

стороны – испытывают закономерное воздействие переменных

следующего причинного слоя. Такая исследовательская стратегия

программирует высокий интерес к наличию и надежности ранее

выявленных закономерностей, способствует стремлению

к воспроизводству и проверке результатов, полученных

предшественниками.

280

Гарантирует ли такой прием возникновение «машинерии быстрых

открытий»? Нет, удобные средства использования прошлых

результатов являются необходимым, но отнюдь не достаточным

условием. Требуются еще, как минимум, два фактора:

1) совокупность известных большинству социальных теоретиков

переменных, снабженных операциональными и надежными

тестовыми методиками идентификации значений,

2) резкое изменение мотивации исследователей в направлении

построения объяснительных и предсказательных теорий.

Современная социология следующим образом трактует причины

резкого изменения мотивации: необходимо эмоциональное потрясение,

связанное с достижением особенно яркого успеха, присвоением

исключительно высокого статуса авторам и самому подходу

достижения такого рода результатов в сочетании с открытием ясных

перспектив и доступных методов и средств для повторения такого

успеха [Коллинз, 2002, гл. 1-3].

Наиболее яркий и убедительный успех в познании достигается при

удавшемся предсказании (здесь можно вспомнить эффект

предсказания появления кометы Эдмундом Галлеем). Соответственно,

прорыва в области социальных и исторических наук можно ожидать

только после ряда удавшихся предсказаний, полученных на основе

явно выраженных законов и надежных методов идентификации

начальных условий. Такой прорыв непременно повлечет за собой

радикальную трансформацию всего массива теоретических и

эмпирических результатов в данной сфере, неуклонное превращение

его в систему надстраивающихся друг над другом положительных

знаний, служащих основой для получения новых знаний. Какая же

требуется методология для этого интеллектуального прорыва?

Синтез методологий

В качестве методологической основы возьмем два наиболее

конструктивных результата, которые нам оставила в наследство линия

логического позитивизма: номологическую схему объяснения

исторических явлений Карла Гемпеля и концепцию научных

исследовательских программ Имре Лакатоса. Пользуясь тем, что

соответствующие тексты уже давно доступны отечественному

читателю [Лакатос, 1995; Гемпель, 2000], укажем только на те

моменты, которые будут важны для последующего изложения.

По Гемпелю, явления истории так же доступны научному

объяснению и предсказанию, как и явления других областей

эмпирической науки (астрономии, механики, химии, биологии и т. д.).

Корректное научное объяснение некого явления-следствия по

Гемпелю должно быть представлено как дедуцирование суждения о

классе таких явлений-следствий из формулировок релевантных

281

универсальных законов (или универсальных гипотез) и суждений о

наличных начальных условиях [Гемпель, 2000, с. 16].

Роберт Карнейро убедительно показал, что в реальной науке

объяснять и предсказывать следует не индивидуальные («уникальные

и неповторимые») события, а лишь классы явлений [Карнейро, 1997].

Нет ни смысла, ни возможности научно объяснить, в какой день и час,

кто именно, как и сколько нанес ножевые раны Цезарю, что именно и

как изображено на фресках Микеланджело. Речь должна идти в первом

случае об условиях государственных кризисов и попыток переворотов,

в том числе в форме убийства верховного правителя, а во втором

случае – об условиях развития художественного творчества, выбора

направления, стиля и тематики в связи с социальным заказом,

идейными и художественными течениями в формативный для автора и

текущий периоды.

Номологическое исследование (анализ) означает изучение

эмпирических явлений с целью их объяснения и/или предсказания на

основе законов (номос) – тех самых универсальных или

охватывающих законов (covering laws), по поводу которых столько

было поломано копий в период расцвета аналитической философии

истории в англоязычном мире 1950—1970-х гг. [Розов, 2009, гл. 2].

Модель развития науки Лакатоса органично сочетается с

номологической схемой Гемпеля. Каждое звено в цепочке сменяющих

друг друга теорий (стержне исследовательской программы) содержит

адекватное в определенных рамках номологическое объяснение,

причем формулировки гипотез или законов по Гемпелю тождественны

теоретическим суждениям (в том числе, аксиомам «ядра» программы

или следствиям из них) по Лакатосу. Логика исследовательской

программы позволяет эффективно работать с аномалиями —

противоречиями между эмпирическими гипотезами и релевантными

фактами, так что любые затруднения, с которыми сталкивается

программа, не разрушают ее, но, напротив, служат стимулами для ее

дальнейшего развития.

Построение и проверка теорий

в исторической макросоциологии

Для объяснения социальных и исторических явлений предложен

специальный метод, разработанный на основе синтеза методологий

Гемпеля и Лакатоса, а также на основе обобщения логической

структуры наиболее плодотворных исследований в области

исторической макросоциологии (охватывающей теоретический план

социальной антропологии, исторической социологии, геополитики)

последних десятилетий – прежде всего, работ Р. Карнейро,

Р. Коллинза, А. Стинчкомба и Т. Скочпол [Розов, 2002, гл. 6,

2009, часть 6].

282

Схемы Гемпеля и Лакатоса, пожалуй, с наибольшей

эффективностью используются в достаточно широком спектре

социальных наук, по сравнению с реальным применением других

разработок логики и методологии науки. Однако каждый раз речь идет

о частных линиях исследований, тем более, о частных науках и

дисциплинах.

В предлагаемой стратегии, названной номологическим синтезом, конструктивные подходы Гемпеля и

Лакатоса расширяются на всю область социально-исторического

познания. Что это означает?

В пестрой мешанине (чтобы не сказать – зыбкой трясине)

парадигм, концепций, моделей, подходов, комментариев и

комментариев на комментарии теперь высвечивается ясная и

твердая цель – получение достоверных теоретических

положений (научных законов), имеющих двоякое обоснование.

Во-первых, через цепь опосредований каждое такое

положение должно быть эмпирически подкреплено (принцип

корреспондентности), во-вторых, каждое такое положение не

должно противоречить ранее установленным теоретическим

положениям – законам, относящимся к тому же фрагменту

реальности, а желательно быть согласованным с ними (принцип

когерентности).

В данной перспективе появляется четкий критерий для

оценки всей накопленной совокупности философских и научных

представлений о социальной и исторической действительности:

что из них способствует и каким именно образом получению

сети достоверных теоретических законов, причинно

объясняющих явления этой действительности?

Заметим, что речь не шла ни о дисциплинарном, ни о

концептуальном, ни даже о предметном единстве. Хорошо

известно, что каждый фрагмент действительности (в

особенности, социально-исторической и культурной) имеет

разные грани – предметы, изучаемые разными дисциплинами с

помощью различных концептуальных и категориальных орудий.

Популярное предубеждение в духе Т. Куна о

несоизмеримости парадигм и теорий, о непереводимости

соответствующих кодов и т. п. имеет тот дурной эффект, что

плодотворнейшая работа по сближению между собой

достоверных результатов, полученных в разных традициях и

дисциплинах, уже долгое время почти не ведется. Исследователи

отделились друг от друга перегородками кафедр, лабораторий,

профессиональных ассоциаций и журналов. Дифференциация

интеллектуального труда достигла таких крайних степеней, что с

неизбежностью должен начаться широкий процесс синтеза.

283

Рассмотрим синтез, казалось бы, полярных интеллектуальных

традиций: исторической (всегда тяготеющей к идиографии) и

математической (как интеллектуальной основы номотетики-

номологии).

Разрыв в стилях мышления

Все, кто сталкивался с попытками применения математических

методов в истории, чувствовали в той или иной мере огромный разрыв

между математикой как наиболее абстрактной и рационализированной

наукой и историей как бастионом гуманитарного мышления. Проблема

же заключается не только и не столько в различии стиля мышления и

научных традиций (хотя отрицать данный фактор невозможно), но

в пагубности самой исходной методологической установки

применения математики прямо и непосредственно к задачам и

материалам традиционной, преимущественно эмпирической науки

истории.

Традиционная историческая наука направлена, прежде всего, на

установление фактов, выявление их взаимосвязи и превращение

в связное повествование (исторический нарратив). Может быть, при

решении такого рода задач математический подход может как-то

помочь, но сфера применения математики здесь представляется весьма

узкой и сугубо инструментальной. Фактически речь идет о статистике,

позволяющей превращать большой набор данных (мелких фактов)

в обобщающие положения (более крупные факты).

Совершенно иначе дело обстоит при подъеме на теоретический

уровень. Здесь появляются общие гипотезы, требующие проверки.

После дискредитации «исторических законов» (Брейзиг, Бокль и др.)

в сообществе профессиональных историков стало хорошим тоном

вовсе отвергать теоретический подход в истории. Несмотря на это,

в исторической социологии, экономической истории, военной истории,

политической истории исследователи стали выявлять законы и

закономерности (см. краткий перечень здесь: [Розов, 2002, гл. 8]), что

позволило такому авторитетному мыслителю как Р. Коллинз

определить наше время (примерно с 1970-х гг.) как «золотой век

исторической макросоциологии» [Коллинз, 2015, Введение].

Математические методы могут сыграть ключевую роль на обоих

главных этапах теоретико-исторического исследования: индуктивном

и дедуктивном.

На индуктивном этапе главной задачей является формулирование

общей гипотезы о причинах, механизмах, закономерностях динамики

интересующего исторического явления. При обилии однородных

численных данных статистический анализ, факторный анализ,

кластерный анализ и подобные математические техники позволяют

выделять общие паттерны, соответственно строить предположения о

скрытых глубинных сущностях и причинах, формулировать

284

соответствующие теоретические гипотезы [Турчин, 2007]. Если

данные имеют не численный, а структурный и качественный характер,

то используются методы и аппаратные средства логики и дискретной

математики, такие как булева алгебра [Розов, 2009, с. 204-229].

На дедуктивном этапе задача состоит в проверке и коррекции ранее

полученных теоретических гипотез. Именно здесь важную роль

получает математическое моделирование. Наиболее тонкий и сложный

момент в этой работе – формализация гипотезы, превращение ее в

математическую модель, например тренд-структуру

(ориентированный граф причинной динамической связи между

переменными), и соответствующую систему линейных или

дифференциальных уравнений.

Достоинство такого рода моделей состоит в том, что с помощью

заданных алгоритмов и, особенно, с применением компьютерных

программ можно получать дедуктивные следствия из утверждений

модели с почти безграничными возможностями варьирования условий,

связей и коэффициентов. При действии известного эффекта сдвига

цели на средство подвижники математической истории часто

полностью сосредотачивают внимание именно на таком

приспособлении математической модели к объясняемым данным. При

этом индуктивный и дедуктивный этапы смешиваются, слипаются, а

из исследования выхолащивается самое ценное – теоретический

взгляд на общие сущности и причины явлений.

Общий методологический тезис в данном пункте состоит

в следующем: необходимо теоретическое обоснование и теоретическая

направленность каждый раз, когда с помощью методов математики

пытаются выявить не отдельный факт, а нечто общее относительно

исторической динамики и социальной эволюции.

Политика интеллектуального успеха

как искусство возможного

Как мы видели, многое в успехе Чикагской школы было обязано месту,

времени и удаче. Не везде обитают фонды Рокфеллера, только

однажды можно учредить в стране первый социологический факультет,

первый социологический журнал, написать первый учебник и первую

хрестоматию по социологии. Прибавим к этому, что Америка получает

в середине XX в. гегемонию в ядре мировой экономики, становится

ведущей научной державой мира, в том числе и в социологии.

Поэтому лидеры американской науки почти автоматически становятся

лидерами мировой науки.

Тем не менее, практически все представленные выше пункты 1-13

(факторы продвижения к столичности) заслуживают внимания и

размышления о возможностях их использования в нынешних

конкретных условиях, пусть более скромных, чем те, в которых

285

посчастливилось работать основателям и продолжателям чикагской

социологии. Добавим сюда необходимость идти по перспективному

пути, ориентированному на теоретический подход в исследованиях.

Чтобы российские работы были поняты и признаны в «столичных

центрах», расположенных, как принято считать, пока только

в северной америке и западной европе, они должны трактовать

(развивать, обогащать либо опровергать) признанные и наиболее

активно обсуждаемые западные же теории и модели.

Известные факторы резкого повышения качества и признания

исследований известны сопоставим с 13 пунктами обобщения причин

расцвета Чикагской школы:



добавление серьезного эмпирического (или архиважного

теоретического) аргумента в ведущемся «горячем» споре; тот

лидер (научный лагерь, фракция, «банда»), чья позиция

усиливается, непременно ухватится за этот козырь, тогда как

оппонирующий ему лидер (лагерь) вынужден будет

преодолевать возражение по существу, а значит, «реплика»

будет услышана (пункты 4, 12);



предоставление удобного для использования подхода (средства,

модели, понятийной конструкции, группы терминов),

концептуализации эмпирического материала, позволяющего

более эффективно получать, осмысливать, представлять новые

результаты (пункты 3, 4);



постановка такой новой проблемы, которая, с одной стороны,

обещает ведущим столичным лидерам и фракциям успешное и

внушительное решение, соответственный подъем собственной

репутации, с другой стороны, – скрывает «подводные камни» и

быстро не решается, что ведет к спектру разнообразных попыток

и новым, ранее не видимым проблемам [Коллинз, 2002, гл. 15];



в идеале такая проблема может стать «глубоким затруднением»,

требующим больших и разнообразных усилий в течение

десятилетий или даже многих поколений исследователей (см.

исследование причин долговременной значимости философских

проблем [Розов, 2003]).

Действительно, прорыв к эмпирически подкрепленным теориям —

это борьба и за внимание, и за новизну, и за признание. Надежное

подтверждение теорий на различном материале с вниманием к

противоречиям (аномалиям) и их преодолением – лучшее

свидетельство истинности, что и дает чувство «настоящего познания»

в смысле М. Соколова [Соколов, 2015] и соответствующий духовный

комфорт.

Наука – социальное явление, поэтому для достижения

интеллектуальной столичности успехи в содержательном плане

должны сочетаться с известной организационной активностью.

286

В условиях уже существующих отдаленных столиц те, кто стремится к

признанию своих трудов, к повышению статуса своих центров, могут

принять во внимание следующие практические рекомендации:

Обучаться или стажироваться в столице, провести там первые

исследования, наладить связи с лучшими специалистами в своей

области, потом вернуться на родину (см. П. 1);

Широко развернуть научную работу по заимствованным образцам,

сообщать о ней в «столицы» («провинциальный» ход);

Проводить на родине регулярные семинары, где совмещается

систематический обзор новейших столичных идей и достижений с

непременным представлением местных исследований (п. 9),

сделанных в том же ключе, но не вторичных, а направленных на

прямую конкуренцию и новацию («провинция» бросает вызов

«столицам»);

Совмещать упорные попытки прорваться в «столичные» издания с

учреждением своих журналов и книжных серий (п. 6), в которых

совмещать переводы новейших работ и обзоры достижений из

«столиц» (п. 1) с результатами местных исследований, выполненных

по «столичным» стандартам и отвечающих как на горячо обсуждаемые

проблемы и темы, так и на новые собственные, обнаруженные в своих

исследованиях и спорах глубокие затруднения (вызов со стороны

просвещенного «туземства);

Накапливать собственный арсенал подходов, идей, понятий, теорий,

превращая его в конкурентное преимущество при решении, а затем и

постановке проблем передового фронта (пункты 2–4);

Освоив главные столичные достижения, смело браться за самые

трудные проблемы, заявлять о новых проблемных областях и

«глубоких затруднениях», тем самым вовлекая столичных коллег

в «игру на своем поле» (пункты 9, 12).

Здесь должна идти речь о широких программах стажировок

молодых отечественных ученых в ведущих мировых центрах, а также

об активном привлечении иностранных ученых, преподавателей,

стажеров, студентов в российские центры науки и образования,

поощрении совместных программ обучения и исследований. Такой

тезис может показаться странным («нам самим не хватает ресурсов,

тем более, в условиях текущей реформы академической науки»), но

речь здесь идет вовсе не о перераспределении дефицитных финансов, а

об императиве открытости и повышении привлекательности

отечественных интеллектуальных центров.

Вообще, здоровый современный национальный интеллектуальный

центр в идеале должен быть в значительной мере международным – с

большой долей меняющегося состава иностранных приглашенных

исследователей, заинтересованных стажеров. Это никак не подорвет

российские научные школы, а только увеличит их силы, престиж и

287

привлекательность. Дилемма между «провинциальной наукой» и

«туземной наукой» будет разрешена, если российское социальное

познание сумеет осознать и вести себя как наука, бросающая вызов.

288

ПРИЛОЖЕНИЕ 1. «Социология философий» Рэндалла Коллинза – новый этап

самосознания интеллектуалов в мировой истории

«Социология философий: глобальная теория интеллектуального

изменения» – книга профессора социологии Пенсильванского

университета Рэндалла Коллинза – является крупным событием

мировой мысли на рубеже XX и XXI веков.

В первую очередь, это громадный компендиум по главным

мировым философским традициям на протяжении 25 столетий.

Детально проанализированы древнегреческая и эллинистическая,

древняя и средневековая китайская, древняя и средневековая

индийская,  средневековая японская, еврейская и арабская

философские традиции, европейская традиция периодов

Средневековья, Нового Времени, XIX века. XX век представлен

анализом неопозитивизма и Венского кружка, немецкой и

французской экзистенциальной философии, англо-американской ветви.

Кроме этого, развитие философского мышления представлено

в контексте смежных интеллектуальных традиций богословия,

естествознания, математики и логики, с особым вниманием на

структурные факторы внешнего социального контекста.

При всем этом главную ценность книги представляет не эта

экстраординарная широта охвата (которая не является редкостью

в энциклопедических изданиях по истории философии, особенно

в немецкой и английской традициях), но целостность и глубина

теоретического видения, социологическая проницательность, обилие

новых нетривиальных концептуальных моделей, причем

подкрепленных детальным сравнительно-историческим анализом.

Когда «Социология философий» Рэндалла Коллинза будет по-

настоящему освоена интеллектуальным сообществом, что-то очень

существенное изменится в характере философского мышления.

Произойдет своего рода социологическое взросление философов и

философии, так что прежние способы интеллектуального поведения

покажутся новым поколениям если не наивными, то, по крайней мере,

79 Вступительная статья к книге: Коллинз Р. Социология философий:

глобальная теория интеллектуального изменения. (Пер. с англ. Н. С. Розова

и Ю. Б. Вертгейм). Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. (1280 с.)

С. 7-31.

289

принадлежащими

уже

прошедшей – «социологически

дорефлексивной» эпохе.

* * *

Рэндалл Коллинз (р. 1941 г.) вырос в семье американского

дипломата (в связи с этим в детстве провел несколько лет в Москве),

получил престижное образование в Гарвардском университете

(1959—1963 гг.), где как раз преподавали непосредственные ученики

Питирима Сорокина. Большое впечатление на Коллинза произвели

лекции Т. Парсонса, особенно о подходе Макса Вебера к анализу

мировых религий, о теории символов и социального членства у

Дюркгейма. Здесь же Коллинз изучает философию, знакомится с

Куайном, слушает лекции П. Тиллиха. В это время в Гарварде вел

сравнительно-исторические исследования аграрных революций

классик исторической социологии Баррингтон Мур. Среди

гарвардских психологов внимательно изучались труды

Л. С. Выготского, в том числе о культурно-исторической природе

человеческой психики, мышлении как интериоризированной речи

и т. д. Это влияние достаточно ощутимо чувствуется в трудах

Коллинза, в том числе и в «Социологии философий».

Докторскую степень Коллинз получал в Беркли (Калифорния), где

учился в 1964—1968 гг. В этом университете как раз в середине 1960-

х и начале 1970-х гг. происходил бурный расцвет социологической

науки. Здесь учителем Коллинза был приехавший из Чикаго Герберт

Блумер – один из сильнейших учеников Дж. Мида, фактический

создатель теории и школы символического интеракционизма.

Большое влияние на Коллинза также оказал работавший в то время

в Беркли Ирвинг Гофман, талантливейший микросоциолог, исследователь

ритуалов повседневного общения. Коллинз