Текст книги "Идеи и интеллектуалы в потоке истории"

Автор книги: Николай Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

боль и досада – вполне нормальные и адекватные человеческие

чувства, возникающие при знакомстве со многими моментами нашей

истории, – привели не к отчаянию или защитному безразличию, а к

212

деятельной энергии, стремлении к личностному и профессиональному

росту, ответственности за положение дел вокруг себя. Речь, таким

образом, идет о формировании личности гражданина, ментальности,

мировоззрения.

Рассмотрим действительно непростые вопросы о Гражданской

войне, с оценкой сотрудничества сотен тысяч советских людей с

фашистами в 1941—1945 гг., с такими «героями», как Зоя

Космодемьянская, которых советское командование посылало

в качестве диверсантов поджигать русские же хозяйства в тылу врага.

Наиболее адекватная рамка – конфликтное взаимодействие, где

участники имеют свои мировоззренческие и ценностные «горизонты»,

свои пределы морально допустимого, а также доступные «меню»

действий и стратегий. Взаимодействие осложняется тем, что стороны

обманывают друг друга (как, например, Гитлер – Сталина перед

войной, а потом генерала Власова, обещая «автономию»), используют

манипуляции и «прочищение мозгов» (как советское командование со

своими диверсантами типа Зои Космодемьянской).

Кроме того, действует еще конфликтная динамика, когда в фазах

эскалации эти «меню» стратегий резко сужаются, а сами действия и

стратегии достигают пределов жестокого, зачастую несправедливого,

неоправданного насилия. В данной логике каждый из участников

«прав по-своему», т. е. в своей системе координат, но в то же время и

не прав в той мере, в которой поддавался на обман и манипуляции,

нарушал правовые или нравственные нормы, будь то ради выполнения

приказа, верности присяге, спасения людей, высоких идейных мотивов

или чего-то еще.

Сложность, многозначность оценок действий сторон в острых

конфликтах, особенно когда неоправданное насилие совершается

между соотечественниками, рискует соскользнуть в релятивизм или

даже цинизм («все правы и неправы, а значит правды и вовсе нет»).

Здесь спасительной надежной платформой выступают общезначимые

ценности (защита жизни, здоровья, свобод и прав каждого человека

[Розов 1998]). Разумеется, в оценке действий и стратегий,

осуществляемых в военное время, на эти ценности невозможно

опираться в полной мере, но ведь и для таких ситуаций есть

международные правила защиты мирных жителей, правил обращения

с пленными, определение «преступлений против человечности» и т. д.

В качестве примера возможности изложения истории такой крайне

болезненной темы, как массовое сотрудничество советских людей с

фашистами во время Великой отечественной войны (в том числе с

оружием в руках), когда суровым фактам сопутствуют вполне

адекватные нравственные оценки, можно привести известную книгу

М. Солонина [Солонин, 2006] и недавнюю статью В. Владимирова

213

«Русская трагедия. Советские люди на стороне Третьего Рейха,

1941-1945» [Владимиров 2013].

Макросоциальные процессы и личные истории

История страны, втиснутая в одну обложку, может быть написана

только «крупными мазками» – с изложением главных исторических

событий, характеристик разных периодов, представлением

магистральных процессов. Вместе с тем, символы и идентичности

школьников, затем юношей и девушек формируются во многом через

чувства сопереживания и идентификации, в том числе с теми

соотечественниками, о которых они узнают из истории родной страны.

Увлекательный, воспитывающий любовь к Родине и гражданскую

ответственность учебник должен содержать личные истории:

героические, драматические, трагические.

Принципиальным является вопрос о критериях отбора таких

индивидуальных историй. Нередко предлагают обратить внимание на

ранее незаметных  тружеников «кропотливой созидательной

деятельности» и «институционального строительства». К этому

справедливому призыву следует добавить тех, кто «плыл против

течения» в эпохи царивших беззаконий, несправедливости, жестокости,

кто словом и делом демонстрировал возможность «жить не по лжи»

даже в самые подлые и лживые времена.

Именно в таких личных историях соединяются большие испытания

для страны и индивидуальные испытания в жизни человека,

происходит соотнесение решений, поступков, каждодневных

нравственных усилий с окружающим контекстом, который создается

потоком макросоциальных процессов. Не нужно обманывать и

утверждать, что «хороших людей всегда было больше», нужно просто

показывать, что честные и свободные люди были всегда, пусть даже

в меньшинстве, откровенно пояснять в предисловии, почему именно

их личным историям уделено особое внимание.

После «Метаистории» Хейдена Уайта общим местом стало

представление о том, что исторические тексты строятся согласно тому

или иному литературному жанру [Уайт, 2002]. История России (как и

любой другой страны), написанная в жанре восхваляющей оды,

панегирика, всегда будет лживой и лицемерной. Обратная крайность

– писать о родной истории только едкую уничижительную сатиру —

также неприемлема.

С учетом универсальности конфликтной рамки, для истории

России лучше всего подходит драма (что не исключает актов трагедии,

фарса, комедии, а иногда даже пошлой оперетки). Действительно,

настоящая драма всегда содержит конфликт, трудные, противоречивые

и меняющиеся характеры, сложные жизненные коллизии. Общим

смысловым каркасом вполне могут выступать порывы к обновлению

214

(«модернизации»), к новой прекрасной жизни (что и в истории, и

в классических русских драмах обычно завершается печально,

трагично или «никак»).

В написании драмы отечественной истории не избежать наличия

навязчивых повторов (колеи циклов), когда в новых декорациях и

новом составе действующих лиц воспроизводятся одни и те же темы и

сюжеты: давление государственной машины и полицейщина,

печальные судьбы бунтарей, реформаторов и «маленьких людей»,

победительные держиморды и жулики, гибнущие в застенках

праведники. Драма русской истории – это, прежде всего, циклы

возобновляющегося государственного принуждения и попытки (чаще

всего неумелые и неудачные) избавиться от него или как-то его

«реформировать».

При всем этом безнадежность, присущая метафоре «колеи

порочных циклов», может и должна преодолеваться образом

исторических испытаний и самоиспытаний. Именно в этом плане на

авансцену отечественной истории выступают ее истинные герои – те,

кто внес наибольший вклад в российские культуру, науку, образование,

право, кто отстаивал свободу и гуманизм своим словом, делом или

всей жизнью даже в самые мрачные трагические периоды. Подвиги

праведников в прошлых поколениях, пусть даже не приводившие к

победам, – вот что дает историческую надежду.

Разные учебники при единстве базовых требований

Обратимся к практическим вопросам по проблеме школьного

учебника истории. Возможен ли, необходим или сколько-нибудь

оправдан единый учебник отечественной истории?

Нет, среди учителей, школ есть и останется разнообразие

предпочтений, причем не только идеологических, но и моральных,

стилистических, интеллектуальных. Единый для всей страны,

утвержденный на много лет учебник отечественной истории столь же

не приемлем, как и единая принудительно навязываемая всему

обществу идеология. Нет сомнений, что если такой единый учебник

все же будет «продавлен», то он будет лишь сервильным проектом,

легитимирующим действующую власть и режим.

Вправе ли общество, государство, местные сообщества,

профессиональные историки, философы, обществоведы, педагоги

выдвигать какие-либо общие требования к содержанию учебников

истории? Да, вправе. Правдивость (согласие с научно установленными

фактами, отказ от тенденциозных умолчаний) и направленность на

воспитание любви, уважения к родной стране, ее истории и культуре,

гражданской ответственности представляются наиболее непреложными общими требованиями.

215

Дальнейшие уточнения относительно того, как именно

согласовывать и конкретизировать эти требования, – предмет

будущих дискуссий, своего рода «затравкой» для которых призвана

стать данная работа.

Драма отечественной истории не завершена. Историческое

самоиспытание нашей страны продолжается. От того, какое

представление получат подрастающие поколения о прошлом, как

будут относиться к продолжающейся истории и своему месту в ней, во

многом будет зависеть дальнейшая судьба России.

216

Глава 14. Будущее мировой философии: дальнейшая маргинализация

или новый золотой век?

Философия издавна терпит внешние притеснения, то от власти, то

от церкви и религии, то от науки. Внутри нее тоже нет спокойствия.

Возобновляющиеся попытки отмены философии со стороны самих

философов58 перемежаются с тревогами и сомнениями относительно

ее будущего. Рассмотрим, насколько оправданы эти тревоги и при

каких условиях философия сумеет преодолеть нынешнее состояние

стагнации и тенденцию к маргинализации.

Историческая динамика успеха и престижа философии

Под маргинализацией философии понимается вытеснение ее из

центра на периферию и затем на окраину интеллектуального и

общественного внимания, снижение ее престижа и влиятельности.

Маргинализации противостоит триумфальный расцвет, когда

философские идеи, дискуссии, труды попадают в центр внимания

общества (или целой цивилизации), сами философы оказываются

наиболее влиятельными фигурами в интеллектуальном мире, а иногда

также в политическом, религиозном, моральном, эстетическом

дискурсах.

Периоды развития философии в эпоху древнегреческой классики (с

Сократом, Платоном и Аристотелем) в Англии и Франции XVII—

XVIII вв., в Пруссии и Германии XVIII—XIX вв., во Франции 1940—

1960 гг. являют собой архетипические образцы триумфального

расцвета.

Каждая национальная философия в своей истории переживает

волны приливов в направлении расцвета, триумфа и отливов

в направлении маргинализации, угасания. О мировой философии

говорить сложнее, поскольку в составляющих ее философиях

процессы не синхронизированы.

Глобализация объединяет интеллектуальные сети, в том числе философские. Национальные

философские центры становятся цивилизационными, а затем и

мировыми. Между ними выстраивается иерархия, которая, разумеется,

выглядит по-разному с разных национальных, географических,

58 См. главу 4.

217

Глава 14. БУДУЩЕЕ МИРОВОЙ ФИЛОСОФИИ

идейных ракурсов. 59 Однако по направлению цитируемости, по

направлению современного паломничества (кто куда едет учиться и

стажироваться) и современного мессианства (откуда больше

приглашают профессоров читать лекции), по направлению переводов

(книги и статьи с каких языков и из каких стран больше переводятся),

по тому, на каком иностранном языке в большинстве стран издаются

философские журналы, пишутся резюме к статьям, вполне можно

судить о сложившейся иерархии этих центров.

Кризис, стагнация или расцвет?

В свое время я уже рассуждал на темы грядущего кризиса и

трансформации философии в книге « Философия и теория истории.

Пролегомены» [Розов, 2001, раздел 7.1]. Вряд ли можно всерьез

говорить о кризисе мировой, тем более Западной, философии по

итогам прошедших 15 лет: растет число издаваемых книг, журналов,

активно проводятся конгрессы и конференции, факультеты и кафедры

не закрываются, хоть и не испытывают особого подъема. К тому же,

само слово «кризис» стало настолько затертым и бессодержательным,

что его лучше либо вовсе не употреблять, либо использовать в точном

значении, например, таком: глубокое падение важнейших параметров

и разрушительные процессы, когда прежде успешные попытки

исправления ситуации не помогают, а только усугубляют падение.

В мировой философии ничего похожего на кризис в таком значении не

происходит.

Как известно, внешние признаки благополучия вполне могут

скрывать внутренний надрыв и гниение, подобно фазе «Осени»

в сезонной метафоре О. Шпенглера. Так, обилие философских

факультетов, профессоров и книг в позднем Средневековье никак не

отменяло продолжающегося угасания и умирания религиозной

схоластики. Не следует ли тогда говорить о начавшейся стагнации

Западной (а за ней уже и мировой) философии?

Признаки затянувшейся стагнации

Р. Коллинз в своем фундаментальном труде « Социология

философий» убедительно показал, что стагнация мышления есть

результат утери центра интеллектуального внимания, когда

интеллектуалы утрачивают интерес к общему спору и общим темам,

разбредаясь по своим узким лагерям, либо сползая к социально-

59 «Это вызов, с которым философия сталкивается в эпоху современности,

начиная с XIX века, но особенно активно в XX—XXI веках. Я имею в виду

втягивание не-западных культур в интеллектуальную орбиту жизни Запада.

С чем здесь сталкивается западная философия? Она сталкивается с тем, что

о философии можно говорить не только в пределах западной культуры»

[Смирнов, 2012].

218

политической публицистике, либо углубляясь в схоластическое

комментирование своих избранных авторитетов, либо в погружаясь

в понятные лишь узкому кругу посвященных категориальные тонкости

[Коллинз, 2002, гл. 4 и 5].

Пожалуй, указанные признаки стагнации вполне можно усмотреть

в Западной философии, в том числе в ее наиболее авторитетном

направлении – аналитической философии.

«Хилари Путнам, мне кажется, находится недалеко от истины, когда

говорит, что по большей части аналитическая философия выродилась в

ссоры между профессорами философии, различающими “интуиции” —

по вопросам, “далеким от того, чтобы иметь практическое или духовное

значение”.

Желание непротиворечиво выразить интуитивные

представления вытесняет вопрос о полезности словаря, в котором они

выражаются. Это укрепляет убеждение, что философские проблемы

вечные и, следовательно, пригодны для изучения дисциплиной, не

зависящей от социальных и культурных изменений... Когда философы

начинают гордиться автономией своей дисциплины, опасность

схоластики возобновляется» [Рорти, 1994].

Если и есть что-то новое, свежее за ее пределами, то

в глобализированной мировой философии оно (пока?) не известно.

Зато комментирование наблюдается в полной мере – как местных

национальных классиков и авторитетов («туземная философия»), так и

западных светил («провинциальная философия»)60.

Внешне утеря ведущей роли и маргинализация философии

проявляются в падении ее общественного престижа, в отсутствии

популярных, широко известных философов после Сартра и Поппера,

в том, что нынешние философские трактовки уступают в значимости и

известности в сравнении с экспертными и научными: экономическими,

политологическими, социологическими, историческими. В разных

обществах либо прямо поднимает голову религиозный

фундаментализм (вплоть до экстремизма и терроризма на религиозной

почве), либо ведется последовательная «ползучая» клерикализация,

проникновение церкви в школы, университеты, академии.

Конечно же, о маргинализации философии свидетельствует

постепенное сокращение, падение ее роли в университетском

образовании, стагнация философских факультетов, снижение

популярности и востребованности философского образования

в последние десятилетия (детальнее см. [Розов, 2002, разд. 7.1]).

«Что же случилось? Случилось то, что я называю поражением

философии, утратой ею судьбоносных целей и ценностей, сменой

приоритетов в теперешней “массовой культуре”» [Огурцов, 2013].

Философы встревожены и все чаще обсуждают будущее

философии. Однако обсуждение нередко ограничивается

60 Термины в кавычках являются очевидными аналогами «туземной науки» и

«провинциальной науки» [Соколов, Титаев, 2013а].

219

предположениями об исходе спора между аналитической и

континентальной традициями, между натурализмом и

трансцендентализмом, призывами к плюрализму в национальных

философских ассоциациях и на философских факультетах; иногда под

громкими заголовками о «будущем философии» скрываются обычные

внутрицеховые обсуждения узких вопросов (см. например [The future

for philosophy, 2006; Lachs, 2013; Stern, 2013]).

Главными причинами нынешней маргинализации философии

представляются утеря высоких амбиций, разрыв с науками 61 ,

отгораживание от общественных и глобальных проблем, чрезмерное

увлечение комментаторством и анализом всевозможных тонкостей и

нюансов высказываний, «дискурса».

В наступившую после 1960-х гг. эпоху направлений пост– и нео-

уже нет прежних смелых амбициозных проектов построения

универсальных онтологических систем, социальных

утопий, безупречного научного языка, попыток строгого развертывания

единой системы принципов и т. п. Наступило время разочарования и

скептицизма, что проявилось в постмодернистской критике науки и

всей традиции Просвещения, в повороте «от бытия к текстам», в

частности, в доминировании аналитизма в англоязычной философии,

который «отмежевывается» от прежних грандиозных амбиций.

В связи с продолжающимся процессом отделения наук от

философии, последняя утеряла «привилегированный доступ» к

сознанию, мышлению, языку, общению, культуре. Вместо того чтобы

честно это признать и находить новые ниши для своих исследований в

сложившейся ситуации и в союзе с науками, философы предпочитают

игнорировать современные научные достижения, что закономерно

ведет к застою и вытеснению из центра общественного внимания.

Широко распространилось комментаторство с известной идеей

«все важное в философии уже высказано до нас».

«В наши дни преобладающая парадигма философской деятельности —

не научное исследование, а скорее экзегезис – прояснение, или

толкование, священных текстов или, возможно, творческая

интерпретация великих произведений мировой литературы. Мы можем

назвать это “экзегетическим поворотом”» [Хинтикка, 2011].

Такой подход позволяет поддерживать традицию, рафинировать ее,

но препятствует крупным сдвигам, прорывам, переломам в мышлении,

которые знаменовали развитие философии в периоды ее славных

триумфов. В статье « Есть ли будущее у философии? » Сергей Кочеров

убедительно показывает этапы последовательного ухода философии от

грандиозных познавательных и ценностных проектов к анализу

61 Об основаниях и причинах антисциентизма (антисайентизма) см.:

[Целищев, 2014, с. 174-185].

220

субъективности, языка и дальше – к «играм» и «симулякрам», жестко

ставит вопрос о перспективах:

«Жизнь и мудрость философии, сила ее влияния на социальную

практику и частную жизнь людей до сих пор определялись ее

способностью создавать универсальные онтологические конструкции и

великие идеологические проекты. Будет ли философия и дальше

концентрировать свои усилия на погружение в феномены чистого

сознания (мышления) или языково-коммуникативной среды или

предпочтет обратиться к постижению мудрости, адекватной запросам и

вызовам нового века, – вопрос открытый» [Кочеров, 2015].

Исключительное внимание к дискурсу, языку, значениям, смыслам

и логике высказываний ведет к бесконечным процессам уточнений,

также не обещает перспективной смены мыслительных траекторий

[Рорти, 2007], хотя само по себе значимо, поскольку при этом

готовятся орудия, инструментарий мышления, которые могут

пригодиться для каких-то новых больших задач философии.

Новый философский золотой век?

Можно было бы дальше развивать темы маргинализации и

стагнации, но нельзя пройти мимо тезиса о начинающемся расцвете

философии. Соответствующий небольшой текст Брайна Франсеса

следует привести почти полностью:

«Есть несколько факторов, которые в совокупности позволяют

предположить, что мы находимся в начале золотого века философии:

следовательно, нам следует быть оптимистами, а не пессимистами. Вот

некоторые факторы, отличающие нас от наших предшественников:

• достигнуто значительно большее знание в отдельных эмпирических

науках, а также делаются попытки использовать его при решении

философских проблем;

• достигнуто значительно большее знание в формальных науках, таких

как математика, логика, формальная семантика и теория принятия

решений, причем это знание активно используется;

• гораздо большим стало сообщество профессионально подготовленных

философов;

• существенно выросла философская коммуникация между членами

философского сообщества;

• принят групповой подход к разработке философских тем (как в науке);

практически нет гениев, работающих в изоляции;

• стремление к “более ясному” философствованию: использование

прямых основательных аргументов (тонкие двусмысленности не

принимаются), устранение неоднозначных суждений, объяснения

предпочитаются жаргону, меньше используется жаргон и т. д. (это более

справедливо для одних направлений, чем для других);

• значительно больший доступ к философским работам, классическим и

современным;

• больше терпимости в отношении широкого разнообразия мнений.

221

[…] Возможно, что мы находимся в начале золотого века философии. Я

не знаю, действительно ли я сам во все это верю, но над этим стоит

поразмыслить» [Frances, 2016]

Б. Франсес, разумеется, имеет в виду не всю мировую, а только

западную философию, но и в ней только аналитическое направление и

близкие к нему области. Данное уточнение вовсе не дезавуирует

основной гипотезы, поскольку периферия почти всегда ведома

флагманами – творческими центрами и интеллектуальными лидерами

сетей [Коллинз, 2002].

Отметим, что представление о наступающем золотом веке

философии имеет у Б. Франсеса статус не тезиса с надежным

обоснованием, а именно гипотезы. Ее подкрепление состояло бы

в демонстрации убедительного решения давних классических проблем

(со стажем столетий и даже более) силами новой философии. Так,

полная формализация аристотелевской силлогистики Я. Лукасевичем

могла бы послужить образцом такого рода решений. Однако за

пределами логики весьма затруднительно привести примеры сходного

уровня успеха и достигнутого согласия.

Вместе с тем, оптимизм Б. Франсеса подкрепляется таким

значимым философским авторитетом как Джон Серль. В статье

« Будущее философии» Серль пишет, что причина отсутствия в

современной философии великих гениев состоит не в том, что стало

меньше талантов, а как раз в том, что их стало слишком много, и это

не позволяет единицам столь сильно возвыситься над остальными

исследователями. Серль также видит большие перспективы в

коллективной философской работе, считает чрезмерным увлечение

эпистемологией и предлагает философам делать упор в будущем на

следующие темы: сознание и тело (психофизическая проблема),

философия сознания и когнитивная наука, философия языка,

социальная философия «среднего уровня» – между предельными

абстракциями и «журнализмом» анализа текущей политики, этика и

практический разум, философия науки [Searle, 1999].

Великие эпохи философии (расцвет и триумф) характеризуются

наличием общего центра интеллектуального внимания, ряда

перетекающих друг в друга дебатов, общей эмоциональной

зараженностью, схваткой между крупными представителями главных

интеллектуальных позиций – борьбой, которая стимулирует все новое

и новое творчество [Коллинз, 2002, гл.1-3, 10, 12].

Известны закономерности смены интеллектуальных интересов,

смещения центров интеллектуального внимания.

От исследовательской программы не отказываются лишь на том

основании, что представлены, казалось бы, убедительные аргументы

против ее фундаментальных предположений. Скорее всего, ее оставят,

когда исследования, ведущиеся в ее рамках уже больше не будут

222

считаться плодотворными, и когда открывается новая обещающая успех

альтернатива» [Eklund, 2011].

Нужно помыслить и представить идейные направления, с одной

стороны, преодолевающие факторы стагнации современной

философии, с другой стороны, обещающие философам открытие

новых смысловых пространств для развертывания успешного

творчества на основе накопленного потенциала.

Взаимосвязь

содержания философии и ее роли в обществе

Следует развести два критерия расцвета. Вначале говорилось о

внешнем социальном критерии близости к центру внимания и

влиятельности (континуум между триумфальным расцветом и

маргинальностью), тогда как Франсес явно имеет в виду внутренний

содержательный критерий: успех или неуспех в решении философских

проблем.

Действительно, здесь речь идет о совершенно различных

измерениях, но это вовсе не означает, что они не связаны. Сама же

связь не тривиальна, требует специального исследования.

Предположим следующую взаимную зависимость между внешним

социальным измерением и внутренним содержательным:

1)в социальном мире, в культурной сфере накапливаются

проблемы, напряжения и угрозы, имеющие также ментальное

(смысловое и дискурсивное) отражение; их не удается решить

при помощи привычных административных, силовых,

политических, экономических, интеллектуальных средств;

2)одновременно в философии происходит существенный

прорыв, появление новых идей, понятий, категорий, подходов,

которые обещают не только разрешать внутренние

содержательные философские проблемы, но также

выстраивать непротиворечивые картины мира, идеалы,

ценности, принципы, основания поведения (стратегий и

практик);

3)происходит пересечение интеллектуальных сетей и

институтов, структур публичного дискурса, социальной

практики, что обнаруживает эффективность использования

философских идей в преодолении ментальных и культурных

затруднений, социальных проблем и угроз (разумеется, вкупе

с административными и прочими мероприятиями, новыми

стратегиями и практиками);

4)растет популярность и влиятельность философии, что

привлекает к ней новые интеллектуальные силы,

активизируются творчество и конкуренция, ведущие к

дальнейшим продвижениям в содержательной области;

223

5)если новые успехи философии продолжают быть полезными

для решения старых и новых ментальных, культурных и

социальных проблем, то продолжается автокаталитический

процесс взаимоусиления в развитии мышления и социальной

практики;

6)в противном случае поиски решений в социальной сфере

ведутся уже не в философии, а сама философия переходит

в стадию относительно изолированного спокойного развития

или же обсуждения тонкостей, нюансов, комментаторства, что,

как правило, ведет к ее стагнации.

В периоды взлета философии (пункты 2-4) формулирование новых

идей, создание проектов сопряжено с откликом на актуальные

проблемы и чувствительностью к векторам и тенденциям развития:

«В этом смысле конструирование философских идей не есть лишь

утопическое предвиденье того, что не существует. Конструирование

будущего предполагает анализ наличных тенденций. В философии и

фундаментальной науке вообще предвиденье смыкается с

проектированием, с созданием идеальной модели будущего действия и

общения, которая в принципе может быть реализована на практике»

[Касавин 2015, с. 52].

В качестве примеров триумфа философии и во внутреннем и во

внешнем планах, где пункты 1-5 в той или иной форме присутствовали,

приведем:



роль софистов и философов поколений от Сократа до

Аристотеля в политической и культурной жизни греческих

полисов;

роль картезианского рационализма и бэконовского эмпиризма

в развитии новоевропейской науки;

роль философии английского либерализма и французского

Просвещения в процессах секуляризации, развития республиканизма, гражданского

равенства, повышения значимости наук, ремесел, инженерии, инвестирования в них;



роль немецкого идеализма в становлении университетского

образования и науки гумбольдтовского типа;



роль прагматизма в развитии американской демократии, науки

и образования.

Б. Франсес указывает на доводы в пользу частичного

осуществления только второго пункта: надеется на существенный

прорыв и решение внутренних философских проблем. Вообще говоря,

следует рассмотреть весь этот цикл взаимодействия применительно к

современной ситуации в мире и мировой философии.

Эпоха турбулентности

Две большие сферы проблем, бывшие сквозными в истории

человечества, отнюдь не исчезли в XXI в., но стали еще острее:

224

отношение растущих и технологически развивающихся обществ с

природным окружением (дефицит и истощение ресурсов, загрязнение,

естественная и антропогенная деградация среды), а также отношения

частей человечества между собой (межгосударственные,

межэтнические, межконфессиональные, классовые, сословные и

прочие конфликты).

Глобальные проблемы всем известны, и многое здесь тоже

упирается в новую систему правил, которых пока нет, и которые могли

бы обеспечить если не решение экологических проблем, то хотя бы

недоведение ситуации до опасных пределов, до экологических

бедствий.

Тим Мулган в статье « Будущее философии» размышляет о том,

какой должна стать философия, в особенности, этические учения, в

предположении о будущем «разбитом мире».

«Изменение климата – и другие экологические или экономические

угрозы – может привести к разбитому миру (a broken world), в котором

ресурсы Земли не могут поддерживать все человеческие существа; где

климат крайне непредсказуем и обычными станут экстремальные

погодные явления; где некоторые части земного шара станут больше не

пригодными для жизни; подумайте о невыносимой жаре африканских

пустынь или о тихоокеанских атоллах, навсегда скрывшихся под

волнами. Разбитое будущее, может быть, и не является неизбежным, но

это не только плод воображения. Это одно из возможных будущих, а

может быть, наиболее вероятное. И, конечно же, чем дольше мы делаем

меньше, чем должны делать, тем больше вероятность того, что таким

оно и будет» [Mulgan, 2011].

Недавние прокатившиеся по странам Северной Африки, Америки,

Европы, России и Украины волны социальных протестов, революций,

ответного государственного насилия, появление зон нового жестокого

варварства (Афганистан, Сомали, Ливия, регионы Центральной

Африки), террористических сетей и «государств» (Аль-Каида и ИГИЛ)

показывают риски нестабильности, конфликтность и уязвимость

социально-политических и политико-экономических устройств. Речь

идет не о наступившем полном хаосе и «конце времен», а о новых

вызовах для человечества, его разума, способности к договорам и

регулирующим правилам.

«Констатируя растущую хаотизацию мировой политики, заметное в ряде

стран снижение интереса к проблематике глобального регулирования и

управления, не следует видеть в этом признаки приближающегося краха

цивилизаций, конца культуры и вселенской катастрофы. Чем меньше

такого регулирования сегодня – тем острее будет потребность в нем в

будущем» [Фельдман, 2012, с. 44].

Практически везде общественное недовольство связано с разрывом

между основной частью населения и правящими элитами,

олигархиями, которые повсеместно – и в отсталых обществах, и

в самых развитых – монополизируют власть, силу, собственность и

225

престиж. Конфликты становятся особенно острыми, когда эти

классовые границы совпадают с этническими, конфессиональными,

государственными и цивилизационными.