Текст книги "Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е"

Автор книги: Николай Коняев

Соавторы: Александр Петряков,Илья Беляев,Владимир Алексеев,Борис Иванов,Владимир Лапенков,Андрей Битов,Белла Улановская,Александр Морев,Василий Аксёнов,Борис Дышленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

Долго еще смотрел Исайя Андреевич, как Машенька медленно, осторожно переставляя от возраста несоразмерные высохшим щиколоткам ступни, уходит по Ломоносовской, бывшему Чернышеву, провожаемая осенним солнышком. Смотрел Исайя Андреевич со слезами у горла, но к слезам примешалось какое-то еще чувство: ну, не то чтобы планы, потому что и не знал еще Исайя Андреевич ничего ни о теперешней жизни, ни о семейном положении своей юношеской любви, – но кое-что примешалось, и от этого сильнее запрыгало сердце Исайи Андреевича и прибавилось бодрости; так что Исайя Андреевич, совсем как юноша семнадцати лет, взбежал по лестнице на пятый этаж, а если бы и не взбежал, то, во всяком случае, всего только один раз по пути отдохнул.

IV

Исайя Андреевич поставил чашечку в сушилку, отошел и полюбовался: на кухне был порядок.

«Первый завтрак – легкий», – ласково подумал Исайя Андреевич.

За окном утро было солнечным.

«Ну и погодка! – подумал Исайя Андреевич. – Прямо настоящее бабье лето!»

Исайя Андреевич прошел коридорчиком в комнату.

«Не пощеголять ли? – подумал Исайя Андреевич. – Вдруг опять Машеньку встречу? Пожалуй, оденусь сегодня поприличней: пальто и шляпу надену».

Исайя Андреевич здраво рассудил, что под пальто пиджак не увидеть будет, новый он или старый, но брюки надел новые, темно-синие, шевиотовые; на этот раз вместо кепочки приготовился надеть шляпу – не новую, но ведь у аккуратного человека вещи долго сохраняются. Вот и шляпа, зеленая велюровая, нигде не залоснилась, не потеряла от времени своей бархатистости, – вполне приличная шляпа. А вот пальто Исайя Андреевич решил сегодня надеть новое, ненадеванное: не черное покупал себе, старческое, но и не какое-нибудь голубенькое – купил коричневое: и не мрачно, и в то же время солидно – самое подходящее для возраста пальто. Хотел еще надеть новые коричневые на коже полуботинки, для ансамбля, но подумал и не стал – под калошами все равно не видно будет, – надел повседневные.

На стене наклонно, как картина, висело в темной рамочке зеркало. Исайя Андреевич, сохраняя шляпу в руке, подошел к зеркалу, глянул снизу вверх исподлобья, а тот – сверху вниз, но тоже исподлобья. Глянул: череп желтенький, а волосы еще есть, мосточком через темя, но есть. Горделиво улыбнулся Исайя Андреевич.

«Да! То ли мы пили, то ли мы ели? Теперь ведь и масло не то, и молоко не то, да и сам дедушка хлебушко тот ли? Это еще вопрос. Большая химия. Вот посмотришь на этих молодых: вроде бы и крупные, да разве те? Не те. А в те-то годы?.. Хоть на Машеньку погляди: какая-никакая, а все узнать можно. Ведь узнал же! Поди-ка через полвека нынешних узнай!»

– Господи, почти полвека! – воскликнул Исайя Андреевич. – Сорок пять лет! – Мысленно он уже и эти сорок пять лет приплюсовал к своей системе (по девяти лет на каждый год), но о Машеньке… Нет, ее он боялся сюда прибавлять, потому что даже не мечталось. – Машенька! – сказал Исайя Андреевич и улыбнулся исподлобья, но ласково, а оттуда, сверху, исподлобья же, но ласковая улыбка.

– Да, то ли мы ели, – сказал Исайя Андреевич, – то ли мы пили?

Выйдя на улицу, Исайя Андреевич потоптался немного в нерешительности – велик был соблазн снова пойти к Владимирской площади, – но, подумав, Исайя Андреевич решил этого не делать.

«Во-первых, не стоит от плана отступать, – подумал Исайя Андреевич, – во-вторых, и неудобно: могу показаться Машеньке навязчивым. Если опять ее встречу, может подумать, что нарочно по Загородному хожу; а у нее, может быть, муж, дети – неудобно. А потом, что за характер – от плана отступать? Нет, я лучше позвоню ей через неделю, как раз в понедельник, после прогулки».

И Исайя Андреевич, чрезвычайно довольный твердостью характера, направился по Разъезжей, чувствуя, что вот он, хорошо и прилично одетый, солидного возраста человек, идет себе по улице как хочет, не торопясь, и даже не идет, а прогуливается для свежего воздуха и собственного здоровья, и что у него есть квартира и пенсия, и он ни от кого не зависит. Он даже остановился перед витриной магазина, чтобы отразиться в большом стекле и посмотреть на себя в полный рост: как он выглядит? Выглядел исключительно. Жалко только, что стекло – не зеркало и не отражало во всей полноте хорошего качества коричневого драпа, но и по очертаниям фигуры видно было, что человек не просто так, а пенсионер, хоть и одинокий, но непьющий и положительный товарищ.

Исайя Андреевич, понаблюдав, тронулся с достоинством, неторопливо дальше, но вдруг остановился и с улыбкой зеленую шляпу склонил набок.

По противоположной стороне улицы и опять навстречу осторожной походкой приближалась к переходу Марья Ильинична и, по-видимому, собиралась переходить.

«Вот ведь судьба! – подумал Исайя Андреевич. – Бегать за судьбой не надо – сама найдет. Как это удачно, что я не пошел по Загородному!»

Исайя Андреевич с умилением смотрел, как она бережно ступает на переход обутой в старомодную туфлю несоразмерной от возраста ногой. Сколько мог быстро он заспешил ей навстречу и – надо – под локоть успел ее подхватить на середине перехода.

– Вот мы и снова встретились – кто думал! – запыхавшись, произнес Исайя Андреевич. – Доброго вам утра. Как спали?.. – Исайя Андреевич не договорил, потому что проезжавший тяжелый, груженный мануфактурными тюками грузовик заставил его придержать Марью Ильиничну за локоток.

– Благодарю вас, – сказала пожилая женщина, оказавшись на тротуаре, – очень благодарна. Сразу видно: хорошего воспитания товарищ. Разве теперь среди молодежи встретишь любезность? Еще раз спасибо, э-э-э… имя-отчество ваше не напомните?

Исайя Андреевич опешил. «Что же это она? Уже забыла! Только вчера – и вдруг…» Даже губа у Исайи Андреевича обиженно отвисла.

– Как! Исайя Андреевич. Ведь – вчера…

– Ах, простите, Исайя Андреевич! – спохватилась старушка. – Забыла, забыла… Ведь «Свинокопчености»… Так?

– Нет, – поправил Исайя Андреевич, – не «Свинокопчености». Мы вчера на Загородном встретились.

– На Загородном? – сказала старушка. – Не может быть. Ведь вчера понедельник был? Нет, не на Загородном, а, по-моему, в «Свинокопченостях». Ну, вы же ветчину брали. По тридцать семь копеек. Было?

– Вообще-то было, – сознался Исайя Андреевич, – только «Свинокопчености» – это позавчера, а вчера тоже «Свинокопчености», только отчасти «Свинокопчености», а отчасти нет, потому что «Свинокопчености» – это несколько напротив, а мы у моего дома простились. Теперь вспомнили?

– Точно, – сказала старушка, – точно. Только, Исайя Андреевич, я все равно не помню, где мы с вами встречались.

«Вот-те раз! – подумал Исайя Андреевич. – Теперь уже и не „Свинокопчености“!»

– Так ведь вчера же…

– Нет, не вчера, – сказала старушка, аккуратно высвобождая из деликатных пальцев Исайи Андреевича свой локоток и дальше передвигаясь сама. – Что вчера, Исайя Андреевич, то я помню, и что позавчера, тоже помню – память у меня хорошая. Вы мне лучше скажите: мы с вами прежде встречаться не могли?

– Да как же! – опять удивился Исайя Андреевич. – Да я ведь вас вчера провожал до Ломоносовской улицы. Неужели не помните?

– Да нет, это я помню, – сказала Марья Ильинична. – Это я помню: ведь вчера понедельник был. Я по понедельникам всегда по Ломоносовской хожу – тут ошибки быть не может. А вот, я помню, в старину…

– Ну, верно, – подтвердил Исайя Андреевич. – То же самое я вам и вчера…

– Да что вы, Исайя Андреевич, все – «вчера» да «вчера»! Вот я помню, еще в старину, в молодости… Э-эх, старина-старина! – Старушка от удовольствия даже остановилась. Топнула несоразмерной от возраста ножкой. – Старина!

– Вот я и говорю, – обрадовался Исайя Андреевич, – в старину. Можно сказать, после самой Великой Октябрьской и даже, можно сказать, до. Я же тогда ухаживал за вами. Помните, как я ухаживал?

– Ну, как же, – заулыбалась Марья Ильинична, – это же мы тогда на Староневском жили. Помню-помню. Как же, Исайя Андреевич, были времена. Вы тогда Сашей назывались, – доверительно сообщила старушка, хотя Исайя Андреевич и сам ей это вчера говорил.

– Верно, – грустно подтвердил Исайя Андреевич. – Я за вами ухаживал, а вы в юнкера были влюблены.

– В юнкера? – гордо сказала старушка и даже выпрямилась от негодования. – Ни-ко-гда! – твердо сказала старушка. – В юнкера! Тьфу!

– Да напрасно вы так переживаете это, – сказал Исайя Андреевич. – Я ведь… Я не придаю этому значения: любовь это ведь такое дело. Насильно, как говорится, не будешь приятен. Что же – и юнкер?

– Нет, товарищ, вы что-то путаете, – твердо сказала Марья Ильинична. – Вы меня не за ту принимаете. Никогда я в юнкера влюблена не была.

– Ну, не были, не были, – согласился Исайя Андреевич, не желая обострять только вчера восстановленные отношения, и хоть ему было неприятно, что Марья Ильинична так решительно отрекается от своей первой любви, что она, может быть, под давлением обстоятельств хранит это в тайне, все же согласился. – Нет, не были, – согласился Исайя Андреевич. – Вы, наверное, это просто так говорили. Наверное, просто по какой-нибудь причине говорили.

– Мало ли чего молоденькая девушка ни наговорит, – сказала пожилая дама. – Наболтает сорок бочек, а потом сама всю жизнь жалеет.

У Исайи Андреевича затрепетало в груди.

– Так вы… вы, – сказал он, – жалели об этом.

– М-м-м! – протянула старушка и повела очками куда-то в сторону.

У Исайи Андреевича коленки скрипнули и подогнулись.

– Ах! – сказал Исайя Андреевич.

Старушка посмотрела на него с улыбкой.

– Ну, прощайте, Исайя Андреевич! – сказала старушка, приостанавливаясь возле дома Исайи Андреевича. – Дальше не провожайте меня. Дальше я уж сама дойду.

– Вы – снова к сестре? – спросил Исайя Андреевич.

– К сестре, – сказала Марья Ильинична, – проведать, как она там.

– Вы что, каждый день к ней ходите? – полюбопытствовал Исайя Андреевич.

– Каждый день, – сказала старушка, – а раз в неделю у меня сходимся. Прощайте, прощайте, Исайя Андреевич. Заходите как-нибудь в гости. Адрес возьмите.

– У меня он вот здесь записан, – с улыбкой сказал Исайя Андреевич, прощупывая записную книжку, которую он перед выходом не забыл переложить в карман пальто. – Прощайте! – сказал он. – До свидания вам! – сказал он; когда старушка уже отошла, он с нежностью прошептал: – Машенька!

Исайя Андреевич постоял немного на своем углу, потоптался.

– А ведь помнит мой дом, – удовлетворенно сказал Исайя Андреевич. – Все помнит, только вид делает. Ох, кокетка! – сказал он, но сказал это ласково и любовно.

V

– Первый завтрак легкий – второй будет плотный, – с удовольствием сказал Исайя Андреевич.

Он подошел к раковине и наполнил водой леечку. Поливая кактусы, мурлыкал про себя песенку юности «Белой акации грозди душистыя».

– Белой акации грозди душистыя, – пел Исайя Андреевич, – вновь аромата полны.

Отчетливо пел букву «о» в слове «аромата», как тогда ее пел, подражая Шула-Шулаковскому, знаменитому в то время певцу. Правда, и тогда не пел Исайя Андреевич, а только мечтал, как бы он ее спел, если бы у него был для этого подходящий баритон; а теперь вспомнил, и опять – на букву «о», – мечты пробудились.

С утра слегка прошел дождичек, но теперь совершенно прояснилось: можно выходить. Исайя Андреевич оделся в новое пальто и опять к зеркалу подошел: что-то последнее время приятно стало к зеркалу подходить. Исайя Андреевич исподлобья улыбнулся своему отражению, а тот Исайя Андреевич – исподлобья ему.

«Что, есть еще прическа? Не густо, конечно, однако же есть. Не черные, правда, но и не белые, а все еще серенькие. Не такой уж и пожилой, – сам себе подумал Исайя Андреевич. – Не так чтобы молод… Солиден, словом. Есть еще порох в пороховнице! Еще и жениться не поздно».

Блаженно улыбнулся Исайя Андреевич, а сверху ему – исподлобья, но блаженно.

«А что? Машенька, говорит ведь, жалеет. Может быть, вдова? Или брак был неудачен?.. А может быть, даже и не выходила замуж вовсе, – сладко холодея, подумал Исайя Андреевич, – пора этим поинтересоваться решительно».

– Ах ты, парень-хват! – пожурил сам себя Исайя Андреевич. – Как был в юности волокита, так и остался – ничто тебя не берет.

И они с зеркалом улыбнулись друг другу конфузливо, а все-таки – горделиво.

Исайя Андреевич в зеленой велюровой шляпе, в пальто спустился по лестнице и вышел на улицу. Соотносительно плану пересек площадь наискосок и пошел по Загородному, но не так, как позавчера, а к Звенигородской, смело вперед. Но теперь и Марья Ильинична незаметно вошла в его план. Вернее, теперь и план применялся к Марье Ильиничне. Во всяком случае, Исайя Андреевич, обратившись мысленно к плану, тотчас перевел его на Марью Ильиничну: что было бы, если бы Марья Ильинична сегодня снова встретилась. Но такая встреча, разумеется, была невероятна: не может же одна случайность повториться три утра подряд. И это чистый подарок судьбы, что Марья Ильинична вчерашним утром встретилась Исайе Андреевичу на Разъезжей улице: путь ее по Разъезжей пролегать был не должен, ввиду того что ее адрес проживания приходился на первую половину Загородного проспекта, а сестра, которую она навещала, имеет местожительство по Ломоносовской улице. «Нет, конечно, совершенно невозможно встретить сегодня Марью Ильиничну», – уговаривал себя Исайя Андреевич, не прекращая соответствовать плану, сердцем сладко замирал не то в предчувствии, не то не в силах бороться с надеждой: вдруг да и сегодня произведется волшебный подарок судьбы. Поэтому Исайя Андреевич, продвигаясь вперед, бегал глазами вдоль Загородного проспекта: не покажется ли все-таки впереди знакомая и желаемая фигура Марьи Ильиничны – и невольно, в противоречие плану, Исайя Андреевич все ускорял и ускорял небольшие английские шажки.

У пивного ларька выстроилась очередь. Выстроилась, зигзагом изогнулась, и все равно – через весь тротуар. Исайя Андреевич потоптался вдоль очереди, отыскивая пространства. Все пространства никак не находилось: утренние кровельщики, грузчики и просто алкоголики опохмелья ужались тесно, как будто боялись, как бы кто-нибудь без очереди не влез, или знобило их – неясно; разговаривали между собой по-современному, гадко, одно слово обыкновенное, а два неприличных, и уж хоть бы ругались, так нет же, разговаривают мирно и даже как будто дружелюбно. Не понимал Исайя Андреевич такого направления – хотел миновать, но миновать нельзя было – приходилось дожидаться. Только было образовался проход между двумя вот так хамски беседующими молодцами, только нацелился Исайя Андреевич в этот проход прошмыгнуть, как тут же и остановился, чтобы дать дорогу, потому что – ирония и волшебный подарок судьбы! – увидел в просвете желанную фигуру Марьи Ильиничны.

Исайя Андреевич повел рукой на себя:

– Марья Ильинична, вот сюда!

Дама застряла, не могла пробраться между двух молодых алкоголиков, замешкалась. Исайя Андреевич кинулся туда:

– Пропустите же! Пропустите, пожалуйста, женщину.

Пьяница отступил немного:

– Проходи, бабка.

И еще похлопал по старческой спинке.

Исайя Андреевич захлебнулся от гнева, закашлялся, затрясся, не знал, что сказать на непредвиденную дерзость: сталкивался с такими подробностями и раньше Исайя Андреевич, но раньше из-за тишины характера их не замечал, вернее, не придавал значения. Сейчас закашлялся. Исайя Андреевич подпрыгнул на месте, стукнул молодого наглеца по вздувшейся лапе:

– Как вы смеете, пьяница негодный!

Опухший парень тупо вытаращился на Исайю Андреевича:

– Ты что, папаша, озверел?

– Как вы смеете мне тыкать! Вы хам! – кричал Исайя Андреевич. – Хам, а я пенсионер!

– Пойдемте, пойдемте, – тянула Исайю Андреевича дама, – не обращайте никакого внимания на хулиганов.

Исайя Андреевич с тяжелой одышкой подчинился Марье Ильиничне. Он только еще раз обернулся и гневно крикнул – не крикнул, а прошелестел:

– Вы лишились всех прав состояния!

– Ну, будет, – успокаивала Марья Ильинична, – не стоит так волноваться, не стоит горячиться: в вашем возрасте сердце нужно беречь.

– Современная молодежь! – с горечью сказал Исайя Андреевич.

– Да, это конечно, в этом вы правы, – поддержала Марья Ильинична. – Молодежь теперь не та: нет теперь рыцарства. В наше, помните, время… совсем другое дело было. Другое отношение к старикам. А уж к женщине, к даме… И ларьков этих скверных не было – кто их только придумал? – и пьяный на улице в те времена уж такая редкость: мальчишки за таким бегали толпой, дразнились. Вы помните? Да и вообще жизнь была, – сказала старушка. – Музыка играла, много военных – разве сравнишь? Да.

– Теперь не тот народ, – сказал Исайя Андреевич, – коренных-то ленинградцев ведь и не осталось почти: понаехали разные из Пскова.

– Слава богу, – сказала старушка, – не нам с ними жить. Как посмотрю, так, знаете ли, радуюсь, что у меня ни детей, ни внуков нет.

Исайя Андреевич живенько намотал это себе на ус.

– Что ж не обзавелись, простите за любопытство? – спросил Исайя Андреевич.

– Да мне как-то не к лицу, – возразила старушка, – я ведь девица.

– Так вы, значит, все-таки не вышли замуж? – встрепенулся Исайя Андреевич.

Старушка странно посмотрела на Исайю Андреевича и ответила:

– Нет, не вышла.

– Отчего же? – спросил Исайя Андреевич. – Вам ли с вашей внешностью было в девушках оставаться?

Старушка еще страннее посмотрела на Исайю Андреевича и сказала:

– Стоит ли об этом?

– Ах, стоит, стоит! – воскликнул Исайя Андреевич.

– Да что же так сразу? Неудобно.

– Да почему же неудобно? – настаивал Исайя Андреевич. – Дело известное, к тому же давнее, прошлое. Поверьте, я не злоупотреблю: мне ли злоупотребить! Ведь и сам, можно сказать, трагедию пережил.

– Пережили? – спросила Марья Ильинична.

– Пережил, – заверил Исайя Андреевич.

– Ну что ж, – немножко жеманясь, сказала Марья Ильинична, – раз уж вы так настаиваете… И потом, действительно, дело прошедшее… Было, было! – сказала старушка. – Была молодость; был у меня кавалер. Молодой, блестящий. Да, видно, не судьба была с ним соединиться.

Исайя Андреевич затаил дыхание. Подумал: не он ли это, молодой и блестящий.

– Кто же это? – робко спросил Исайя Андреевич.

– Был юнкер, – вздохнула старушка, – был молодой, блестящий: пробор по ниточке, шпоры, золотой зуб, – знаете, как это выглядит? – Марья Ильинична топнула несоразмерной ступней так, что мелкие брызги полетели. – Было! – сказала Марья Ильинична. – Ухаживал за мной, букеты подносил, предложение руки и сердца делал.

Исайя Андреевич, пока старушка вспоминала, свое изумление мог выразить только беспорядочными жестами, а когда Марья Ильинична закончила – растерялся.

– Как «юнкер»? – растерялся Исайя Андреевич: никак не ожидал он такого после вчерашнего.

– Юнкер, – сказала старушка. – Э-э-э! – сердито сказала она. – Что вы все, действительно? Вы все думаете: юнкера только и знали, что революции подавлять. Будто у них другого дела не было! Не-е-ет, юнкера тоже разные бывали. Некоторые за отечество проливали кровь. То в революцию уж другие были юнкера, а мой жених еще до революции погиб, так до светлого будущего и не дожил. – Старушка горестно вздохнула.

Исайя Андреевич все никак опомниться не мог.

– Юнкер, вы говорите? А как же…

– Так, – сказала старушка. – В шестнадцатом году окончил школу и был произведен в офицеры. В прапорщики, – с гордостью сказала старушка. – Мне так это нравилось! – Старушка покачала головой. – Такой молодой! Такой блестящий! – Старушка вздохнула. – Отправился на фронт, – сказала она, – во Францию, в экспедиционный корпус. Там он и лежит.

– И из-за этого вы… – Исайя Андреевич решил оставить пока этот вопрос.

– Можно сказать, что из-за этого, – сказала старушка. – Ну, вообще-то и после были женихи. У кого-кого, а у меня… Вот, например, один гимназист. – Исайя Андреевич поймал кокетливый взгляд и весь запылал. – Да, – продолжала старушка, – гимназист. Что вы на меня так смотрите? Я ведь тоже гимназисткой была: единственная в семье, – не без гордости сказала старушка. – Так этот гимназист, – старушка сверкнула очками, – с пятнадцати лет за мной ухаживал. Пять лет! Да я все не шла за него: так верна была убитому офицеру. – Она еще раз вздохнула. – Потом уж и об этом пришлось пожалеть.

У Исайи Андреевича заслезились глаза. Он остановился, вытащил из кармана носовой платок, развернул и долго сморкался.

– Прошу прощения, – сказал Исайя Андреевич. – Я не знал. Ничего этого всего не знал.

– Да что там! Это «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой», – сказала старушка. – Я уже и переживать забыла. Уже и жалеть перестала: век прожила – и слава богу.

– Нет, вы не думайте так! – горячо возразил Исайя Андреевич. – Не думайте так: ведь судьба… она порой такие шутки шутит. Знаете, не надо сдаваться, – убеждал Исайя Андреевич. – Мы с вами еще поборемся. Вдруг и для нас с вами еще не все потеряно. Может быть, и нам с вами на закате наших дней еще засветит солнышко.

Старушка искоса, минуя очки и даже с некоторым опасением посмотрела на Исайю Андреевича: видимо, темперамент его речи смутил, а может быть, и напугал ее.

– Ну, я, пожалуй, дальше одна, – сказала она, останавливаясь на одном из пяти углов, – я одна… Я поторопилась. Мне к сестре, вы не провожайте меня, – торопливо говорила Марья Ильинична. – Прощайте, всего вам доброго.

– Да-да, прощайте, – со слезами на глазах сказал Исайя Андреевич. – Прощайте. Всего самого лучшего вам!

Старушка насколько могла быстро повернулась и засеменила по Разъезжей, а Исайя Андреевич, приподнявшись на цыпочки, еще крикнул ей вслед:

– Я вам в понедельник позвоню-у-у!

Марья Ильинична обернулась, очень странно посмотрела на Исайю Андреевича, махнула зонтиком и пошла дальше.

И только тогда Исайя Андреевич удивился.

«Что же это она по Разъезжей пошла? – догадался Исайя Андреевич. – Ведь если к сестре, то надо вовсе не по Разъезжей, надо по Ломоносовской улице идти».

Тут было какое-то несовпадение, но Исайя Андреевич, пребывавший под обаянием, был далек от подозрений.

VI

Исайя Андреевич вставил челюсть и принялся за легкий завтрак. «Странно немножко вчера вела себя Машенька, – подумал Исайя Андреевич, намазывая на булочку мягкий, как масло, сырок, – странно. Не то странно, что в своем юнкере созналась, – что же первому встречному о таких вещах рассказывать: юнкер это не рабочий и не матрос. Конечно, теперь не те времена, чтобы за юношеское увлечение юнкером – неприятность, но все равно, обжегшись на молоке, дуешь на воду: зачем так сразу – откровенность? Ведь сорок пять лет прошло: мало ли как я мог измениться, тем более что она меня и помнит не очень хорошо, – так что вполне могу понять и одобряю такую осторожность. И не это странно, а странно она на меня в последний раз посмотрела. Будто испугалась чего-то. То не боялась, не боялась – и вдруг… И не только это, еще странно, что она по Разъезжей пошла. Зачем она по Разъезжей пошла? Ведь ее сестра по Ломоносовской проживает. А вчера?.. – внезапно озарило Исайю Андреевича. – А позавчера? Я ведь ее вчера не на том направлении встретил. А позавчера вообще на Разъезжей. Странно это. Куда бы это она ходила так рано? Нет, если она из дому шла, то должна была от Владимирской идти. Куда же все-таки она ходила так рано? Вот в чем особенная странность, – подумал Исайя Андреевич. – Видно, что-то Машенька скрывает. Что-то тут не то. Нет, ничего, – успокоил себя Исайя Андреевич, – это разъяснится. Вот и с юнкером она тоже поначалу скрывала, а потом почувствовала доверие – и призналась. Так же и с улицами будет. Сейчас скрывает, а потом почувствует доверие – и расскажет. Расскажет все об этих улицах: почему туда ходит. А может быть, она адрес не свой дала? При первой встрече могла и вовсе не доверять и на всякий случай ложный дать адрес. На первый случай. Разные могут быть на это причины: бывают же и грабители. Тем более что и выглядел я не так в тот раз элегантно: старый плащ, кепочка…»

– Э-э-э, да что! – сказал Исайя Андреевич. – Грабители бывают и поэлегантней нас одеты: у таких все есть, им ведь деньги даром даются. Нет, не похоже, чтобы грабители, тут дело в чем-то другом.

«А может быть, ей жить негде? – с внезапным ужасом подумал Исайя Андреевич. – На лавочке ночует?.. Да нет, – даже засмеялся про себя Исайя Андреевич, – какая нелепость! При советской власти… Взбредет же в голову. – Исайя Андреевич опять про себя посмеялся. – Нет, тут какая-то простая причина, обычная».

Но сколько ни ломал себе голову Исайя Андреевич, так ничего придумать не смог.

– Ничего, – в конце концов сказал Исайя Андреевич. – Главное, что отношения наши с Машенькой развиваются успешно; а насчет всех этих тайн, то на это всему свое время. Может быть, просто из кокетства не туда пошла.

Погода была светлая, но сегодня не солнышком, а обычным осенним освещением. Исайя Андреевич, выйдя на улицу, огляделся и согласно плану пошел по Ломоносовской.

Как была, так и осталась улица: все не заасфальтируют. Правда, говорят, что булыжник до некоторой степени лучше, от булыжника здоровья больше, – но переходить по булыжнику все же не так удобно, как по асфальту.

«Зачем мне переходить? – подумал Исайя Андреевич. – Мне и на этой стороне хорошо».

Так и пошел Исайя Андреевич по этой стороне – на ту сторону переходить не стал, – пошел, поглядывая на окна и дворики и радуясь, что Ломоносовская не имеет предприятий торговли с витринами. А то, хоть бы и на витринах, насмотришься за пятидневку товару – зачем тогда и в универмаг ходить? А так, по плану, получается весело: в будни – ничего такого, просто прогуляешься, посмотришь на охрану природы и как в сфере обслуживания сотрудники работают, как наша молодая смена в школу и в профессионально-технические училища идет. А вот еще интересней голубей кормить – может быть, попробовать их кормить?

Это Исайя Андреевич подумал оттого, что он увидел, как напротив, через дорогу, в скверике старушка кормит голубей, а в следующее мгновение увидел, что это не старушка, а Марья Ильинична, его Машенька, кормит голубей. Машенька сидела на лавочке и кормила голубей, собравшихся вокруг ее обутых в старомодные туфли, несоразмерных от возраста ног.

Исайя Андреевич радостно остановился.

– Ну, уж везет так везет! – сказал Исайя Андреевич.

Исайя Андреевич заторопился скорее на ту сторону, пока Машенька сидит. Он поспешно, но осторожно перебрался по скользкому булыжнику, перешел. Присел на лавочку рядом со старушкой.

– Доброго утра! – пожелал Исайя Андреевич, приподнимая за краешек зеленую шляпу.

– Здравствуйте, – отвечала старушка, продолжая крошить голубям черствую булку.

– Голубей кормите? – спросил Исайя Андреевич, хотя и сам видел, что Марья Ильинична кормит голубей.

– Каждое утро кормлю, – нехотя отвечала пожилая женщина. – Что еще одинокой вдове делать?

– Вдове? – переспросил Исайя Андреевич. – Как «вдове»?

– Вдове, – недовольно сказала старушка. – А как меня еще называть? Мужа похоронила, двух детей в Ташкенте имею, – кто же, как не вдова?

– Как же? – сказал Исайя Андреевич, озадаченный таким поворотом. – Да вы разве не девушка?

Старушка посмотрела на Исайю Андреевича поверх очков, отодвинулась немного.

– Вы – что? Вам что, товарищ, надо?

– Да нет, но вы же сами…

– Что «сама»?

– Ну, вчера, – Исайя Андреевич затруднился на секунду. – Ведь вчера вы совсем противоположное говорили.

– Я? Что-то не припомню, – женщина собрала губы, как сухофрукт.

– Но ведь не кто-нибудь, вы же сами мне эту историю доверили.

– Вчера? Послушайте, как вас зовут?

– Исайей Андреевичем, – сказал Исайя Андреевич, уже немного привыкший к странностям своего предмета, – Исайей Андреевичем, вы же знаете.

– Не помню, – сказала старушка. – Тут много разных, кому делать нечего.

Исайя Андреевич от чувств засопел.

– Знаете… – возмущенно начал Исайя Андреевич.

– Да-да, – едко сказала старушка, как бы намекая на что-то нехорошее, – много тут всяких. Один на днях так прямо на квартиру приглашал, а с виду – порядочный человек.

– Так это же я приглашал! – возмутился Исайя Андреевич. – Но я же…

Старушка быстро взглянула на Исайю Андреевича.

– Нет, – уверенно сказала старушка, – тот не еврей был.

– Но ведь я тоже не еврей, – сказал растерянно Исайя Андреевич, – я коренной ленинградец, и родился я в Петербурге.

– Ну как же не еврей? – сказала старушка. – Исаак.

– Во-первых, не Исаак, а Исайя, – поправил Исайя Андреевич, – а во-вторых…

– А во-вторых, говорю, что не вы, значит, не вы, – резко сказала старушка. – Другой был, тоже шустрый. Да и вообще, я – не про вас, я – без личностей.

– Но это же я был, только…

Старушка опять посмотрела:

– Нет, не вы.

– Просто я по-другому одет был, вот вы и…

– Ну, и тем хуже, – сказала старушка, – нечем тут похваляться. Как вас, говорите, зовут?

– Исайя Андреевич, – автоматически повторил Исайя Андреевич.

– Так вот стыдно, Исайя Андреевич.

– Но Машенька!..

– Я вам не Машенька, – сказала Марья Ильинична.

– Извините, пожалуйста, я ведь по старой памяти.

– Да-а, память не та стала, – согласилась старушка, – никуда стала: что когда было – ничего не помню. Одни только лотерейные билеты помню.

– Значит, и меня не помните? – печально сказал Исайя Андреевич.

– Да нет, вас вроде вспоминаю, как напомнили.

– А вчерашнюю нашу встречу вы помните?

– Вчера мы не встречались, – уверенно ответила старушка.

– Да как же, вспомните – встречались. Еще прошлое наше с вами вспоминали.

– Какое прошлое? – спросила старушка.

– Ну, наше; ваше и мое.

– А чего это? – Старушка недоверчиво посмотрела на Исайю Андреевича.

– Ну, как я… Как я за вами ухаживал и так далее.

Старушка посмотрела на Исайю Андреевича и насторожилась.

За проволочными очками мелькнуло что-то, как будто какое-то воспоминание – не то вчерашнее, не то совсем давнее, из молодости, из времен девичества, – какое-то слабое напряжение, которое все усиливалось, росло – и вдруг старушка подпрыгнула на скамейке.

– Хха-а! Сашок! – радостно крикнула старушка и хлопнула Исайю Андреевича по плечу.

– Сколько лет, сколько зим! – крикнула она. – Куда же ты, парень, тогда пропал?

Исайя Андреевич растерялся от такого панибратского обращения. Как-то совершенно это не вязалось ни со вчерашним, ни со всем обликом Марьи Ильиничны. Исайя Андреевич и заговорил не сразу, а только когда пришел немного в себя. Тогда, закрыв рот, поскольку он так и сидел с открытым, а потом снова открыв его, он стал пересказывать уже трижды рассказанную историю своего переезда. Но, рассказывая, он вовсе не думал о том, что говорит, а повествовал автоматически, сам же тем временем соображал: что же это опять такое стряслось с Марьей Ильиничной, что не только спутало в ее воспоминании даты и события – это бы еще ничего, – но также сделало ее из расположенной и общительной, даже, можно сказать, доверчивой, вдруг неприязненной и подозрительной и добавило неожиданной фамильярности, которой разве что от мужчины, да и то какого-нибудь новомодного, можно было бы ожидать.