Текст книги "Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е"

Автор книги: Николай Коняев

Соавторы: Александр Петряков,Илья Беляев,Владимир Алексеев,Борис Иванов,Владимир Лапенков,Андрей Битов,Белла Улановская,Александр Морев,Василий Аксёнов,Борис Дышленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

Борис Дышленко
Пять углов

Умылся не так, нарядился не так, поехал не так, заехал в ухаб, и не выехать никак.

Загадка

I

В пятницу Исайю Андреевича с почетом проводили на пенсию, а на следующий день была черная суббота, и все о нем забыли. Ну и ладно: Исайя Андреевич последние месяцы только и думал о пенсии, так что ему было все равно, помнят о нем или нет. И не то чтобы Исайя Андреевич не любил своего коллектива, или был тяжело болен, или хотел бы заняться собственной дачей – дачи у него не было, – просто последнее перед пенсией время Исайя Андреевич почувствовал, что давно уже ему хочется на покой. Как-то раньше не замечал этого, а теперь вот заметил и стал не спеша и в свой срок подготавливать бумаги, так что когда пришло наконец время подавать, тут Исайя Андреевич и подал. Как ни копалось в документах начальство, как ни искало, придраться было не к чему: возраста Исайя Андреевич достиг, трудовой стаж у него намного превосходил нужный – не к чему было придраться. Жалко было отпускать его на пенсию: не бог весть какая спица в колеснице, но работник аккуратный, дисциплинированный, непьющий и дело свое за тридцать лет изучил досконально. Пытался начальник отдела уговорить Исайю Андреевича.

– Не уходите, – говорил, – Исайя Андреевич. Как же мы без вас?

– Да уж, – отвечал Исайя Андреевич, улыбаясь конфузливо и горделиво. – Незаменимых нет. Да ведь я и не у станка стою – что от меня проку?

Пытались Исайю Андреевича усовестить:

– Исайя Андреевич, а коллектив как же? Ведь к вам за долгие годы так привыкли: любят вас, уважают. Да и вам ведь как? Нужность свою, полезность чувствовать…

– Привыкнут и к новому, другому, – кратко отвечал Исайя Андреевич.

Тогда начальник решился на крайнее средство:

– Исайя Андреевич, мы вам тут думали как раз десять рублей прибавить. Погодили бы, поработали еще у нас: ведь это бы и на вашей пенсии отразилось.

Всю жизнь Исайя Андреевич был тих, уживчив; не только с начальством, но и с сослуживцами никогда в споры не вступал, но на этот раз оказался тверд.

– Чтоб вам, – сказал Исайя Андреевич, – эти десять рублей раньше придумать. Вот бы теперь и пенсия побольше была. Только все равно мне эти деньги покоя не прибавят, а мне хочется покоя, отдохнуть.

Так и крайнее средство не помогло – пришлось отпустить.

И вот в пятницу провожали Исайю Андреевича на заслуженный отдых. Утром еще профорг Татьяна Степановна Улитина, женщина громоздкая, широколицая и неудобная, при всей бесполезности и полной решенности вопроса, по инерции продолжала наседать на него с упреками:

– Что же вы, Исайя Андреевич, покидаете наш фронт? Как же вы будете без нас? Скучать станете: делать-то нечего будет.

Исайя Андреевич только улыбался и не отвечал. Исайя Андреевич знал, что будет делать. Последние месяцы Исайя Андреевич только и думал, что он будет делать, и не просто думал, а прямо-таки мечтал.

И вот в обед Исайю Андреевича провожали. В красном уголке публично та же самая Татьяна Степановна Улитина преподнесла ему в подарок от коллектива анодированные часы с красным циферблатом и большой, в коленкоровом под кожу переплете поздравительный адрес. Директор со сцены поздравил Исайю Андреевича. Начальник отдела выразил сожаление и тоже поздравил. Все пожимали Исайе Андреевичу руки. Теперь, истратив все слабые силы своего характера на сопротивление начальству, Исайя Андреевич чувствовал умиление и легкую грусть. После собрания директор пригласил Исайю Андреевича в свой кабинет, налил себе и Исайе Андреевичу по рюмке коньяку и сказал:

– Прощайте, Исайя Андреевич. Примите от меня лично поздравление и благодарность за вашу безупречную работу в течение ряда лет. Наслаждайтесь заслуженным отдыхом и не забывайте наш коллектив.

И рюмочку поставил на стол. Исайя Андреевич поблагодарил, свою рюмочку выпил, еще раз поблагодарил и отправился на заслуженный отдых.

Выйдя из учреждения, Исайя Андреевич почувствовал себя как-то неуверенно и в пустоте. И ждал от этого отдыха, и планировал, но планировал он его, во-первых, с утра, а во-вторых, не с пятницы, а с понедельника; и теперь, оказавшись на улице, немного растерялся. Сыро было на улице и неуютно, и непонятно было – пойдет ли сейчас дождичек или, наоборот, солнце выглянет. Выглянуло; стало вокруг ярче, светлее. К этому времени и рюмочка коньяку стала действовать: разлилась, согрела да еще и изнутри осветила в придачу к солнышку. А что осень… Так что – осень? Любил Исайя Андреевич всякое время года – любил и осень. А раз уж так случилось, что Исайя Андреевич вышел на заслуженный отдых в пятницу, а не в понедельник, то подумал он, что неплохо бы, вне плана, навестить двоюродного брата, жившего на Васильевском острове, уже давно персонального пенсионера и члена совета старых большевиков, а перед тем, как отправиться на Васильевский, Исайя Андреевич взял в винном магазине бутылку сладкого вина «Кагора»: очень любил Исайя Андреевич это вино.

Приехав на Васильевский остров, Исайя Андреевич поднялся к своему брату на третий этаж и позвонил коротенькими звоночками три раза: квартира была коммунальная, и звонок был один на всех.

Дверь открыл брат Александр Иванович. Брат был двоюродный и отчество имел отдельное. В отличие от Исайи Андреевича он был высок, костист, самоуверен, тверд характером и имел свою точку зрения.

– Здравствуй, Шурочка! – робко приветствовал брата Исайя Андреевич и, вытянув вперед бутылку, показал брату, что у него было.

– Ишь ты! – удивленно сказал Александр Иванович. – Что это? Не замечал за тобой. В пятницу?! Что стряслось?

– Не стряслось, Шурочка, а случилось. Случилось, Шурочка! – радостно приговаривал Исайя Андреевич, проходя в прихожую и с трудом совлекая с плеч узенький кремовый, купленный в детском отделе плащик. – Случилось, Шурочка, сбылось наконец-то!

– Что, на пенсию вышел? – догадался Александр Иванович, пропуская двоюродного брата вперед и строго на него глядя. – На пенсию вышел? Чему ж ты рад? – Александр Иванович надел очки в тонкой серебряной оправе, еще строже посмотрел на Исайю Андреевича и снова повторил: – Так чему ж ты рад?

– Как же, Шурочка, не радоваться? – удивился Исайя Андреевич. – Я ведь об этом чуть не полгода мечтал. Все разные мечты, планы строил.

Александр Иванович несколько раз иронически похмыкал, шевеля тонкими белыми губами.

– Чудак ты, – сказал он. – Ну садись. Вот сюда, в кресло: тут поудобней будет. Что это у тебя?

Исайя Андреевич с гордостью обеими руками протянул ему свой адрес.

– Вот – ценили меня, преподнесли памятные подарки. Вот – и часы с гравировкой.

Александр Иванович пренебрежительно посмотрел на часы – в руки не взял. Он раскрыл папку, посмотрел, сложил, посмотрел сквозь очки на Исайю Андреевича.

– «Ценили», говоришь? Так и не уходил бы. Может, зарплату прибавили б. Что дома сидеть?

– Мне, Шурочка, предлагали, – с гордостью сказал Исайя Андреевич. – Десять рублей прибавки предлагали. Не хотели отпускать.

– Пф! – сказал Александр Иванович. – Десять рублей! Десять рублей на дороге не валяются, – строго сказал Александр Иванович. – Брать надо, коли дают. Да и что тебе сиднем дома сидеть? Не пойму. Ну ладно, – сказал Александр Иванович, – вышел так вышел: отметить надо.

Александр Иванович энергично встал, энергично подошел к холодильнику, энергично наклонился, охнул, схватился за поясницу.

– Ох! – сказал Александр Иванович. – Сиди-сиди! – сердито крикнул он Исайе Андреевичу. – Здоровей тебя, хоть и старше.

Александр Иванович быстренько накрыл на стол. Любо-дорого было смотреть: и рыбные консервы в томате, и селедочку с луком, и яйца вкрутую сварил, и все это на тарелочках, чистенько, аккуратно – это у них в роду все такие: порядок любят.

– Беленького? – спросил Александр Иванович, потрясая над столом бутылочкой, которая прежде, как помнил Исайя Андреевич, называлась четвертинкой, а в наше время – маленькой. – Беленького выпьешь по этому случаю?

– Да нет, Шурочка, я уж лучше своего, сладенького: у меня от водки бывает головокружение. Твое здоровье, Шурочка!

– Я здоров, – ответил брат. – Давай лучше за твою пенсию. Сколько тебе назначили?

– Семьдесят рублей! – с гордостью ответил Исайя Андреевич.

– Вот. А могло бы больше быть, – наставительно сказал Александр Иванович. – Послужил бы еще три года. Учитывая прибавку… Конечно, не персональная, как у меня, – погордился немного Александр Иванович, – а все же.

– А мне, Шурочка, хватит, – говорил, тихо хмелея, Исайя Андреевич, – мне довольно. Куда мне? Потребности невелики: пить я не пью, к щегольству тоже наклонности никогда не имел, кушаю умеренно – для чего мне больше?

– А все-таки зря ты, – сказал Александр Иванович. – Я – другое дело: я и здесь на боевом посту. Я вот в совет старых большевиков хожу, жалобы разбираю – я везде людям нужен. Ну, а ты? Кто тебя в совет старых большевиков возьмет? – ты ведь даже не член партии. Вот разве что в домовой комитет? – предположил Александр Иванович. – Знаешь что? – сказал Александр Иванович. – Иди-ка ты, и правда, в домовой комитет: все при деле будешь. Уже не лишний человек. А кроме того, в товарищеский суд могут избрать – там же, при жилконторе. Иди, Исайя!

– Да что ты, Шурочка! – отнекивался Исайя Андреевич. – Что ты? Я никогда начальством не был – я не сумею, нет.

– Да ты брось, – убеждал Александр Иванович. – Я тоже до поры до времени не командовал, а пришла революция – заставила.

Вот Шурочка! Он всегда такой – резкий, энергичный. Все войны прошел и в том числе революцию. А ведь на десять лет старше!

– Нет, Шурочка, – сказал Исайя Андреевич, – нет. У меня свой план.

– План?! – удивился Александр Иванович. – Постой! – радостно закричал Александр Иванович. – Да ты не жениться ли собрался! Ну, брат, удивил! Извини, что сразу не догадался. Ну, поздравляю, брат, поздравляю! – Александр Иванович вскочил и, схватив руку Исайи Андреевича обеими руками, принялся возбужденно трясти ее. – Признаюсь, брат, удивил. Всего от тебя ожидал, но не этого. Поздновато, конечно, надумал, но что же?.. Только что ж ты молчал? Надо было с этого и начинать, а то – пенсия, пенсия!..

– Да нет, Шурочка, не жениться, – ласково отвечал Исайя Андреевич, дождавшись, пока пройдет возбуждение брата. – Нет, что ты! И в голове не было. Да и на ком? Ведь современные девушки сам знаешь какие: вольные, распущенные, многие даже курят. Нет, жениться – это не по мне.

– Хм! – опешил Александр Иванович. – Тогда не понимаю тебя. Что же тогда? Что у тебя за план?

– Да уж есть план, – уклонился от прямого ответа Исайя Андреевич.

– Так что же все-таки за план?

– Ты уж извини, Шурочка, – сказал Исайя Андреевич, – уж ты, Шурочка, не сердись на меня, только я тебе не скажу. Это – секрет.

– Да нет, я не сержусь, – сказал недоуменно Александр Иванович, – с чего мне сердиться? Я не сержусь. Только нет у тебя никакого плана, – рассердился Александр Иванович, – придумал ты все.

– Ну, нет плана, – согласился Исайя Андреевич, – нет так и нет. Только ты, Шурочка, не сердись.

– Да нет, ничего, – сказал Александр Иванович, – смотри сам. Как знаешь, твоя голова. Ну, давай выпьем, – улыбнулся тонкими губами Александр Иванович. – Давай – за твой план!

II

Исайя Андреевич проснулся с некоторой чрезмерной бодростью. Он посмотрел на будильник, стоявший на комоде у изголовья кровати, сверил его с подаренными часами: и на часах, и на будильнике было по половине седьмого. Исайя Андреевич посмотрел дальше, за будильник, на окно: за тюлевыми занавесочками пасмурно, а может быть, и мелкий дождик на дворе – этого нельзя было понять.

«Что ж, сколько хочу, столько и сплю, – с чувством свободы подумал Исайя Андреевич. – На заслуженном отдыхе хозяин – барин».

И Исайя Андреевич отвернулся к стене, на голову натянул одеяло (от света), только рот выставил, чтобы дышать, но заснуть больше не мог: под ватным одеялом все равно было душно, и сердце сегодня билось неровно и сильнее, чем обычно.

«То ли похмелье после вчерашнего? – подумал Исайя Андреевич. – Или привык рано вставать? Сколько лет вставал, а ведь в молодости, бывало, – не хочется. В молодости любил поспать. Да и похмелье – тоже, – решил Исайя Андреевич, – похмелье – само собой. Могу пойти пива выпить или бутылку взять домой, – подумал Исайя Андреевич. – Говорят: лучшее средство от похмелья – пиво. Лучше всяких лекарств. Захочу – выпью. Кто мне помешает? Никто не помешает». Исайя Андреевич довольно улыбнулся.

«Нет, это я пошутил, – улыбнулся Исайя Андреевич. – Не за то отец сына бил, что пил, а зато, что похмелялся. Мне похмеляться ни к чему, – подумал Исайя Андреевич, – я, слава Богу, не пьяница и не алкоголик: могу и так перемаяться. Жалко только, что сегодня суббота, а не понедельник: во-первых, от этого полного отдыха не чувствуется, а во-вторых, не так, не начать. Потому что начнешь сегодня – все колесом пойдет: все собьется. Ничего, сегодня дома пересижу. Схожу разве на Кузнечный рынок».

Исайя Андреевич поколебался и встал. Было тепло.

«Видимо, начали подтапливать», – решил Исайя Андреевич.

Неподвижный комнатный воздух от тепла был полон запаха мандариновых корочек, которые Исайя Андреевич хранил в шифоньере для отсутствия моли. Центральное отопление уже лет семь как провели, но Исайе Андреевичу казалось: совсем недавно.

«Теперь самая жизнь и начинается», – решил Исайя Андреевич.

Он вышел на кухню, включил газ и, поставив на конфорку кофейник, сам подошел к раковине и стал чистить щеточкой верхние зубы. Ванной в квартире не было: приходилось у раковины туалет совершать.

«Жато швоя квартира, – подумал Исайя Андреевич, ерзая щеточкой по верхним зубам. – Шовершенно нежавишимо и никаких жабот. Не жря переехал».

Переехал Исайя Андреевич еще в двадцатом году, сразу после похорон отца, служившего диаконом в ***-ском соборе. Отец был хоть и духовного звания, но добрый, душевный человек, и Исайя Андреевич сильно огорчился его смертью. Однако время было не такое, чтобы долго горевать: пришлось тогда Исайе Андреевичу, недоучившемуся гимназисту, искать себе средства к существованию. Тогда и переехал он из епархиальной квартиры к Пяти Углам, по месту полученной жилплощади. В те времена маленькой, тесной показалась ему эта квартирка, а вот же, у кого больше было, тех подселенцами уплотнили, у тех склоки начались, ссоры и неудобства, и подселенцы кляузы писали; а он, Исайя Андреевич, оказался сам себе единственный сосед – с собой не поссоришься.

«Хе-хе-хе! – сказал Исайя Андреевич. – Думал тогда: много ли мне нужно, а получил больше других. Вот что значит – довольствоваться малым», – не без гордости подумал Исайя Андреевич.

Поплескавшись как следует под краном, Исайя Андреевич почувствовал, что и сердце забилось вроде бы ровнее.

«И ни пива, ни валерианы не надо», – удовлетворенно подумал Исайя Андреевич.

Не спеша сидел он на кухне, пил сладкий кофе с молоком и с булочкой.

– Первый завтрак – легкий, – сказал Исайя Андреевич. – Спасибо тебе, Исайя Андреевич! – И вежливо ответил: – На здоровье, пожалуйста, Исайя Андреевич!

Исайя Андреевич прошел в комнату, придвинул кресло к окну и раздвинул тюлевые занавески. Он уселся поудобней в кресле, сложил руки на животе и, глядя, как за окнами постоянный мелкий дождичек моросит, задумался о своем плане.

Не зря Исайя Андреевич скрыл вчера от брата свой план: брат бы этого плана не одобрил, еще, пожалуй, и спор затеял бы с Исайей Андреевичем, а уж тост за этот план поднимать и подавно не стал бы. Наверняка ему бы этот план показался недостойным тоста и совсем ничтожным. А между тем план был английский, во всяком случае, он Исайе Андреевичу казался английским. Исайя Андреевич вообще всегда уважал англичан за их достоинство, любовь к семейному очагу и стойкость привычек. Правда, после войны было такое время, когда Исайя Андреевич их не уважал, даже не то чтобы не уважал, а политически не принимал за космополитизм, но и тогда, перефразируя известное изречение, дальновидно говорил: «Черчилы приходят и уходят, а английский народ остается». Слово «Черчил» Исайя Андреевич произносил на английский манер, твердо: он знал, что в фамилиях англичане не ставят мягкого знака на конце. И, говоря о «Черчилах», Исайя Андреевич в конечном итоге оказался прав: ко времени пенсии международные обстоятельства изменились настолько, что англичан снова стали уважать и появилась возможность к осуществлению английского плана. Собственно говоря, идея этого плана не всегда существовала в душе Исайи Андреевича. Вначале она появилась в виде каких-то смутных неосознанных желаний, отдельных видений, мимолетных ощущений; она рождалась в еще непросветленном сознании Исайи Андреевича как сонная греза, как рождается поэма, и наконец родилась, выросла, приняла стройные законченные очертания. Началось с того, что однажды во внезапном утреннем озарении пять дней рабочей недели точно наложились на пять углов места жительства Исайи Андреевича. Спустя некоторое время Исайя Андреевич вспомнил, что это совпадение впервые поразило его еще в тридцатые годы, в эпоху пятидневок, но тогда оно не дало повода ни к какому плану, поскольку план был пятилетний и государственный, так что Исайе Андреевичу тогда лично ничего не выходило: не сложилась еще историческая ситуация. Правда, когда в двадцатом году Исайя Андреевич переехал из Александро-Невской лавры к Пяти Углам, никакого предопределения, ни таинственного смысла, ни вообще чего-либо сверхъестественного в этом событии Исайя Андреевич не усмотрел: тогда не было не только пятидневной рабочей недели в теперешнем смысле слова, но и пятидневок и – страшно подумать! – самих пятилеток не было. Да, в те времена двадцатилетнему Исайе Андреевичу трудно было проникнуть в скрытую сущность явлений; теперь же в том далеком и, казалось бы, незначительном событии грозного двадцатого года видел Исайя Андреевич глубокий мистический смысл. И вот идея стала постепенно оформляться, но еще некоторое время как нечто абстрактное, отвлеченное от жизни – Исайя Андреевич еще не знал, к чему бы ее применить. И тогда постепенно выстроился английский план. Весь план состоял в сохранности здоровья, которое, как известно, зиждется на английской стойкости привычек, а делился он строго на три части.

Часть первая заключалась в правильности режима питания: первый завтрак – легкий, второй завтрак – плотный. Как у англичан, чтобы первый завтрак не препятствовал физкультурному развитию тела, а кроме того, желудок чтобы не растягивался внезапно, а постепенно привыкал к нагрузке продуктами питания; второй завтрак называется «ланч» (по-русски – полдник). Обед по плану предполагается поздний и с чтением газеты. Вместо ужина за телевизором английский чай.

Во второй части плана лежали прогулки: каждый день – в ином направлении; и ничего, что Загородный проспект, пересекая площадь, образует два направления, – как ни верти, углов получается пять. И по одному проспекту можно от одной площади в две стороны ходить. Эта мелочь Исайю Андреевича никак не смущала. Итак, Исайя Андреевич вознамерился начиная с понедельника после первого (легкого) завтрака совершать прогулку в одном из направлений. Направление предполагалось менять по часовой стрелке, чтобы тем подтверждать размеренное течение времени. Вот какова была вторая часть.

Третья часть была зрелищной и развлекательной. По субботам Исайя Андреевич намеревался посещать какой-нибудь из крупных универмагов: «Пассаж», «Гостиный Двор», ДЛТ – мало ли их? Ну, если и не слишком много, то во всяком случае на четыре-пять суббот хватит; а там ведь можно и повторить по кругу.

Воскресные дни в английский план не входили: они существовали не для здоровья, а для души. Нет, не о церкви шла речь: Исайя Андреевич был хоть и духовного происхождения человек, но во все эти предрассудки не верил. Нет, по воскресеньям Исайя Андреевич, как и прежде, намерен был навещать своего возлюбленного, хоть и двоюродного брата.

На самом деле Исайя Андреевич хитрил, объясняя все английскостью плана: все дело состояло в идее о Пяти Углах, но Исайя Андреевич и сам не сознался бы в таком нерациональном происхождении плана и повернул все дело так, как будто в этом виновата Англия.

– Однако, братец, ты – гусар! – с дружеской укоризной обратился к себе Исайя Андреевич. – Ты, братец, гусар. А еще о здоровье каком-то английском рассуждаешь. Смотри же, братец, характер у тебя уж больно русский: с таким характером трудно английские планы соблюдать. Надо же, один вчера почти целую бутылку сладенького выпил! Шурочка разве что две стопочки для компании поддержал. Поберегись, этак ты и за прекрасным полом приударять станешь.

Исайя Андреевич конфузливо засмеялся. Потом стал снова серьезным и встал. Он подошел к окну, присмотрелся: идет ли дождик? Шел. Исайя Андреевич вздохнул и послушно вернулся в кресло. Он теперь с нетерпением дожидался понедельника, чтобы начать заслуженный отдых.

Ill

Пенсия началась для Исайи Андреевича солнышком. После сильного, длившегося всю ночь дождя оно на улице появилось среди разошедшихся туч, осветило небольшую комнату Исайи Андреевича и заиграло тюлевыми зайчиками на крашеном полу.

Исайя Андреевич, проснувшийся раньше обычного и дожидавшийся половины восьмого, чтобы начать первый день трудового отдыха, в половине восьмого сел на кровати и сладко зажмурился не столько от солнышка, сколько от предвкушения. Встав с кровати, Исайя Андреевич направился прямиком к окну с целью еще больше удостовериться в освещении. В окно через кактусы посмотрел во двор: на противоположной стенке, в чьем-то кухонном окне, – баночки, марлевый мешочек висит; понял, что теперь всегда будет смотреть по утрам в окошко. Исайя Андреевич отошел от окна и вышел через коридорчик на кухню.

«Да, возраст-возраст! – думал Исайя Андреевич, проходя коридорчиком. – Секрет долголетия!»

Бритье доставляло удовольствие: конечно, не так, как в молодые или зрелые годы жизни, – тогда кожа была гладкой и упругой, бритва легко шла, набирая на зеркальное лезвие легкую ноздреватую пену, – теперь кожу приходится оттягивать, зато щетина стала крепче, лучше бреется.

«Заведу сиамского кота».

Позавтракав (на первый раз легко), Исайя Андреевич натянул плащик, заложил шарф поплотней и вышел на лестницу. Он потоптался немножко в нерешительности, постоял и, набрав полные легкие воздуха, шагнул вниз.

Улица встретила Исайю Андреевича солнцем и свежестью, как будто вместе с Исайей Андреевичем и весь мир вышел на пенсию: небо было чистым, и по неглубоким прозрачным лужицам пробегала мелкая рябь, едва шевеля одинокие, зажелтевшие от края листья. Магазины сверкали мытыми окнами и белыми буквами, по Ломоносовской в черных передничках из-под распахнутого пальто стайками перебегали школьницы, совсем гимназистки, и с Разъезжей вырулил на тяжелой серой ломовой лошади извозчик с желтыми сосновыми ящиками на плоской телеге.

– Первый пенсионный! – с гордостью сказал Исайя Андреевич.

Природа ликовала.

Исайя Андреевич не спеша направился по Загородному проспекту к Владимирской площади, с чувством рассматривая витрины закрытых еще утренних магазинов, то останавливаясь у гастронома, чтобы полюбоваться, как рабочие в белых запачканных фартуках, напрягаясь, тащат плотные картонные коробки с написанными на них заграничными буквами, то любопытствуя, на что идет запись у электрического магазина: оказалось, что на холодильник «Саратов». Люди стояли с плакатами на неструганых палках, и Исайя Андреевич подумал было: не стать ли ему с таким плакатом – записаться на «Саратов», – но решил, что это праздность, потому что есть же свой личный холодильник «Ленинград», не такой вместительный, а много ли ему надо?

Исайя Андреевич перешел на другую сторону, чтобы посмотреть, как дворник поливает из черного шланга тротуар.

– Привет труду! – бодро сказал Исайя Андреевич и приподнял над головой свою кепочку.

Молодой дворник (наверное, студент – подрабатывает) кивнул и улыбнулся Исайе Андреевичу, продолжая поливать. Исайя Андреевич хотел спросить у дворника, для чего тот поливает и без того мокрый тротуар; без обиды хотел спросить, а насчет мастерства – какие, мол, секреты? – но и о секретах не спросил, а забыл об этом, потому что в конце проспекта, от колокольни, появилось как бы тихое сияние.

Исайя Андреевич осторожно почувствовал биение сердца. Он взялся за пуговку рукой и неуверенно, как будто он до этого и не в ту сторону шел, сделал несколько робких шагов. Потом еще несколько робких…

Сияние не расширялось и не увеличивалось, а так же потихоньку приближалось, и это было не совсем сияние, то есть, может быть, и не сияние, а как бы сияние; вернее, Исайе Андреевичу казалось, что сияние. Ведь недаром же Исайя Андреевич почувствовал биение сердца, неспроста? Сияние тихо приближалось, а впереди сияния в черном пальто, в шляпке, с зонтиком в сухонькой ручке, с хозяйственной сумкой в другой, приближалась, шла навстречу Исайе Андреевичу пожилая женская фигура в проволочных очках. Ничего особенного на посторонний взгляд в этой фигуре не было, но для Исайи Андреевича она была полна великого значения.

– Машенька! – едва сумел выдохнуть Исайя Андреевич, поравнявшись с фигурой. – Машенька! – И, уже обретя голос: – Помните ли вы меня?

Дамская фигура, несколько по инерции просеменив, остановилась. Строго сквозь проволочные очки посмотрела на Исайю Андреевича, затем вслед за своей головой повернулась сама, прищурилась, как бы припоминая, и отрицательно склонила голову в шляпке направо, а потом – налево.

– Марья Ильинична, – поправила она Исайю Андреевича.

– Марья Ильинична! Вспомните: поклонник ваш гимназический. Не вспоминаете?

Марья Ильинична опять повспоминала глазами и даже сухонькие губки для нужного напряжения мысли втянула совсем внутрь. И как будто бы вспомнила.

– Вроде вспомнила, – сказала Марья Ильинична. – Саша? – неуверенно сказала она и костяным пальчиком ткнула в сторону сердца Исайи Андреевича.

– Ну да, Саша! – радостно воскликнул Исайя Андреевич. Сразу так многое вспомнилось ему от этого имени: в юности он своим крестным именем смущался, казалось оно ему несовременным, ветхозаветным, к тому же и одноклассники, гимназисты, прозвали его за это имя поповичем. (Исайя Андреевич и правда был немного поповичем.) В те времена он стыдился своего церковного имени и называл себя Сашей, а иногда для красоты Александром, а Александр был не он – Шурочка, двоюродный брат, – вот он так уж подлинный Александр. Но теперь дело не в этом было, а вот Машенька его узнала.

– Ну как? Вспомнили? – улыбнулся Исайя Андреевич. – Вот видите? И вспомнили. Именно – Саша.

Марья Ильинична тоже теперь улыбалась.

– Ну, а как вас теперь, полным именем? Отчеством?

– Да называйте Сашей! – с чувством сказал Исайя Андреевич. – Я для вас всегда, на всю жизнь готов Сашей оставаться.

– Ну-ну! – ласково сказала Марья Ильинична, осторожно передвигаясь рядом с Исайей Андреевичем по тротуару. – Неудобно – вы так выросли, возмужали, наверное, уже женатый теперь человек, дети, наверное, как же мне вас – Сашей!

– Что вы, Машенька! – горячо возразил Исайя Андреевич. – Я?! Нет! Я совершенно бездетный холостяк. Да и мог ли я жениться? – судите сами. После всего, что было!..

– А что было? – спросила старушка. – Я уж не помню, что было.

– Ну, вы-то конечно, – грустно сказал Исайя Андреевич, – а я… Я ведь по гроб моей жизни был в вас влюблен.

– А все-таки лучше – Марьей Ильиничной. Мы все-таки с вами старики: нам неприлично.

– Ну, уж если вы так считаете, – чуть-чуть огорчился Исайя Андреевич, – если так считаете, называйте меня Исайей Андреевичем.

– Исайей? – удивилась Марья Ильинична. – А я думала: Александр. Вы ведь тогда как будто Александром назывались?

– Грех мне, – сказал Исайя Андреевич, – молод был – врожденного имени стеснялся: хотелось имени благородного, военного; только я не помню точно, но вы как будто мое полное имя знали.

– Нет, не понимаю, – сказала старушка. – Чем же имя такое плохое? Хорошее имя. Есть, конечно, разные женщины, но мне лично такое имя больше нравится, чем какой-нибудь Эдик. А сколько же мы не виделись, Исайя Андреевич? – сказала старушка. – Полвека, наверное, не виделись?

– Да, наверное, полвека, – сказал Исайя Андреевич, – почти. Только, видите ли, Марья Ильинична: судьба так сложилась, обстоятельства. Папа мой покойный тогда умер, и мне уже нельзя было дальше в Лавре оставаться: место жительства епархиальное, ведомственное было. Я на службу устроился – мне лицевой счет вот дали, вот я и переехал сюда, к Пяти Углам. Квартира чудная – очень выгадал: небольшая, зато отдельная. Сам себе хозяин: никаких этих коммунальных неудобств никогда не знал. Так и живу – все один, хотя по метражу площади можно бы и вдвоем. – Исайя Андреевич вдруг испугался: что, если Марья Ильинична поймет не так – решит, что он, Исайя Андреевич, намекает, – неловко будет. Исайя Андреевич скоренько переменил тему: – Прогуливаетесь, Марья Ильинична? – спросил Исайя Андреевич для перемены темы.

– Да нет, Исайя Андреевич, сестру иду навестить.

Помолчали. Немного шли молча: не знали, о чем говорить. О своей юношеской страсти Исайе Андреевичу так сразу неловко было напоминать; Марье Ильиничне тоже, наверное, неудобно было эту тему затрагивать, а может быть, она об этом и не помнила. Ведь полвека прошло: мало ли сколько разных событий могло за это время произойти.

– Мы ведь тоже тогда к Пяти Углам переехали, – начала снова Марья Ильинична, – тогда, в двадцатом году. Вы в каком?

– Я – в двадцатом же, в октябре.

– Ну вот и мы – в двадцатом. Сначала вместе жили, ну а потом разъехались: как говорится, разные судьбы. Так что я с тех пор и не покидала этого места… Да.

– Да! – сказал Исайя Андреевич.

Хотел было Исайя Андреевич уточнить насчет семейного положения Марьи Ильиничны, но не уточнил: неловко показалось.

«Подумает, что навязываюсь; подумает, что в душу лезу», – подумал Исайя Андреевич – и не уточнил.

Шаг за шагом, не спеша дошли до дома Исайи Андреевича.

«Проводить ли Машеньку немного?» – подумал Исайя Андреевич и подумал, что неудобно. Неудобно навязываться.

– Ну вот, я здесь живу, в этом именно доме, – сказал Исайя Андреевич. – Вот эта парадная, а квартира двадцать девять бе. На са-а-амом верху. Почти мансарда, как у художников.

– Заходите и вы, Исайя Андреевич. Заходите в гости: я всегда рада буду. Вставочка у вас есть? Адрес мой и телефонный номер запишите.

Исайя Андреевич обрадовался несказанно, и сердце забилось резво, как в семнадцать лет. Даже в карман никак не мог попасть рукой. Наконец добрался, там, рядом с сердцем, нащупал записную книжку и, вытащив, на букве «м» раскрыл и записал: Машенька (фамилии не помнил, а спросить побоялся) и адрес: Загородный пр., дом № 3, кв. № 11.