Текст книги "Поиски счастья"
Автор книги: Николай Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)
День прошел в тревоге, и ночью в Уэноме никто не спал. Прислушивались, молчали. Думали о незваных гостях. Что-то будет?
В яранге Кочака загремел бубен: шаман вызывал духов-помощников.
– Иван!
Исправник забыл, что отправил казака выведывать про батю. На зов никто не явился.
– Шляется, морда! – пробурчал он, прислушиваясь к глухим ударам бубна.
Но Иван шлялся не зря. Он обходил подряд все яранги, выспрашивал про Амвросия и доглядывал насчет достатка жителей…
В шатре Тымкара, запущенном без женского присмотра, он заметил шкуру чернобурки и несколько песцов. Тымкар при свете жирника шлифовал клык моржа. Помощник исправника поздоровался, осмотрелся, подвинулся поближе к жирнику. Не спуская с колен клыка, Тымкар ответил.
От других чукчей казак уже выведал, что юноша много бродил по тундре, бывал на Аляске. Возможно, он встречал Амвросия.
Иван исподволь выспрашивал о людях, которых приходилось видеть Тымкару. Тымкар неохотно упомянул про чернобородого янки, но это не заинтересовало таньга. Сказал про Ройса и Джонсона, про Богораза. Таньг постарался тогда обрисовать облик миссионера: рыжая бородища, высок, длинная одежда, на груди – большой серебряный крест.
Тымкар упорствовал, так расценивал его поведение казак. «Ох, не на верном ли я пути? – спрашивал себя Иван. – Одинокий, бродяга. А батя, видно, прихватил пушнинки…»
– А почему ты, мил-человек, – уже другим тоном заговорил он, – почему ты дома не сидишь, а бродяжишь повсюду?
Тымкару не понравились эти слова. После всего случившегося с ним за минувшие два года он стал раздражительным.
– Однако, ты сам, как я вижу, «зря ходящий по земле».
«Ого, – подумал казак, – голь-то перекатная зубы показывает!» Он покосился на нож. Тымкар поймал его взгляд, и вдруг вспомнилось: стойбище Омрыквута, отказ хозяина принять нож, стыд и боль на лице Кайпэ и… сидящий в углу рыжебородый ганьг. «Да не этот ли им нужен?!» И Тымкар рассказал все, что видел и знал про него.
Казак-переводчик засиял. Из слов Тымкара он понял, что стойбище Омрыквута – а с ним и батя – кочевало к Колыме. «Так я ж то чуял, что владыка наш подвернул в тундру за хвостами[15]15
Пушниной
[Закрыть] да там и залетовал, видно…» Довольный открытием, Иван поднялся, косясь на чернобурку и песцов Тымкара.
Вылез из шатра, прислушался к воркотне бубна. «Ну, ну, шамань, одноглазый, шамань!..» Оглядел небо и направился к яранге Кочака. В голове быстро зрел план: «Господину колымскому исправнику треба поспешать до лекаря, – казак тихо хихикнул, сам себе подморгнул, – ему не до бати!»
– Будя брякать! – буркнул он, влезая к Кочаку в спальное помещение.
Недовольный, тот опустил бубен с погремушками. «Ишь, разоделся», – ухмыльнулся казак, разглядывая шаманский балахон, обвешанный зубами зверей, бусинами, клочками разноцветной собачьей шерсти, амулетами. Пот катился с лица шамана. Хитрый и злой глаз был сощурен.
– Твой Тымкар видел человека, которого мы ищем.
Шаман насторожился. Он так и знал, что этот Тымкар много всем горя принесет. Об этом он догадался еще тогда, когда тот перед отплытием за пролив закричал: «Вы! Почему смеетесь вы над стариком?..» Но Кочак молчал, выжидая, что еще скажет таньг.
– Господин колымский исправник требует большую плату за человека, которого… убил Тымкар. Он хочет прикончить всех мужчин и сжечь ваши жилища…
Глаз шамана открылся шире, зрачок округлился.
– Но мне жаль вас, и я помогу вам. Если виноват Тымкар, вы можете спасти себя. – Казак помолчал, прикидывая, сколько следует запросить. – Двадцать «хвостов», пять чернобурок, – потребовал помощник исправника, – и утром я обману большого начальника, увезу его отсюда.
Вскоре он покинул ярангу шамана.
Кочак позвал Тымкара.
– Отсохни твой язык! – гневно встретил он юношу. – Что наболтал ты таньгу? – глаз шамана горел недобрым огнем.
Суеверный, как и все чукчи, Тымкар испуганно глядел на него.
– Где ты видел рыжебородого? Или твой ум помрачился?
– В стойбище Омрыквута… – начал было тот, но шаман перебил его:
– Лучше нам не видеть тебя здесь! – злобно выкрикнул Кочак, и голова его дернулась назад не по своей воле, как показалось Тымкару.
По телу юноши прошла дрожь. Слова шамана были равносильны проклятию, изгнанию из родного селения.
Кочак схватил бубен, заметался с ним по пологу.
Тымкар попятился – жалкий, с широко открытыми глазами. «Чем я прогневил его?»
– Тагам! Тагам! – не останавливаясь, выкрикивал шаман. – Зови стариков!
Юноша обошел все яранги.
– Великое несчастье принес нам Тымкар, – сообщил собравшимся Кочак. – Лучше бы нам не видеть его здесь.
Старики понурили седые головы, приготовились выслушать страшное.
– Он убил таньга, да, убил он – того, которого теперь ищут. Да, да! – убеждал сам себя шаман. – Большую плату требуют они за него.
– Тымкар? – ахнули старики, усомнившись. – Как мог он убить человека? Или не хватило моржей и тюленей?
– Да, он, Тымкар, он убил, он, да! – повторял, возбуждая себя, шаман, потряхивая бубном.
Старики оглянулись, Тымкара не было.
– Сорок песцов, десять бурых лисиц. Или утром они убьют всех вас и сожгут ваши жилища… Да, сорок и десять. Это мне удалось так легко спасти вас, это я, Кочак, ваш шаман, вызвал духов-помощников, и они помогли мне. Разве не сильный шаман я? – выкрикивал Кочак, кривляясь, лязгая зубами, перескакивая с одного места на другое.
– Да, да! Конечно, – послышались испуганные голоса стариков.
– Идите, идите! Все несите ко мне, и утром их не будет в Уэноме.
Проклятие повисло над именем Тымкара.
Мужчины тащили меха Кочаку, женщины плакали. Встревоженные, хныкали дети. «Тымкар убил в тундре таньга», – из уст в уста передавалась новость.
Все до единой шкурки снесли чукчи шаману. Отнес и Тымкар. Кочак отобрал двадцать песцовых и пять чернобурых, те, что похуже, и отдал их таньгу.
– Мы сами прогоним его. Пусть подохнет он в тундре и волки не коснутся его трупа. Вот наша плата.
На рассвете Иван явился к исправнику.
– Здравия желаю, господин колымский исправник! – приветствовал он начальника.
– Морда! – заревел тот, пуча глаза. – Где шляешься?
– Я хотел доложить, что батя…
– Расшибу!.. Нарты к лекарю! Не гнить же мне тут из-за твоего беспутного бати! Ну…
Глава 12
БОГОРАЗ В УЭНОМЕ
Вскоре после отъезда исправника в Уэноме появился Богораз. От взора его не ускользнуло не свойственное чукчам отсутствие гостеприимства: здоровались с ним сухо, в жилище никто не пригласил, на вопросы отвечали уклончиво и неохотно. Было ясно, что в поселении произошло что-то неладное. А так как люди встретили таким образом его, русского, то, думал Богораз, похоже, что недобрых дел натворили здесь не чужеземцы.
Владимир Германович был в Уэноме впервые. Однако кое-кого уже знал и кроме Тымкара, если не лично, то по рассказам энурминцев. Знал он имя уэномского шамана, историю с помолвкой его сына Ранаургина с молодой Энминой: помолвка эта состоялась, когда оба они только родились; известно ему было и то, что Энмина любит юношу Пеляйме, а не шаманского сына.
Знакомство с Кочаном произошло неожиданно. В конце поселения Богораз заметил чукчу, который спокойно стоял у своей яранги и глядел на него, в то время как другие мужчины и женщины явно старались уклониться от встречи с ним, скрывались в жилищах при его приближении. Этнограф заинтересовался этим человеком и направился к нему.
– Здравствуй! – первым поздоровался Богораз, хотя по обычаю ему, как путнику, полагалось лишь ответить на приветствие.
Своим единственным глазом чукча, казалось, хотел насквозь просверлить таньга. Не отвечая, он спросил:
– Кто ты, откуда, зачем явился?
Этнограф догадался, что это и есть шаман Кочак. На том была обычная оленья кухлянка с обвисшими впереди пустыми рукавами, на голове – волчий малахай.
Грубые вопросы шамана напомнили Богоразу недавнюю встречу с исправником. И ему пришла в голову шутливая мысль: представиться этому грозному чукотскому владыке по всей форме, предъявить паспорт, открытый лист министра, упомянуть об Академии наук… Но уже в следующий момент он осудил себя за эту, как он называл ее, мальчишескую, недостойную ученого мысль. Хоть Кочак и шаман, но ведь он – человек, и не его вина, что живет он в темном царстве.
– Я человек, – просто ответил Богораз. – Иду в бухту Строгую.
Легкость, с какой таньг произнес эти слова по-чукотски, не озадачила шамана. Жил он на берегу пролива, людей разных видел много – не то, что шаман Ляс из стойбища Омрыквута. Но Кочака не удовлетворил столь краткий ответ.
– Однако ты пришел в Уэном. Бухта Строгая там, – он указал рукой на юг.
Владимир Германович понял, что рассчитывать на кров в этой яранге не следует, спросил:
– А где яранга Тымкара?
Выпучив глаз, Кочак даже отступил на шаг назад, настолько поразило его, что незнакомый таньг, которого никогда не видел даже он, знает Тымкара. Дрожь прошла по телу шамана, ему вдруг показалось, что перед ним дух возмездия, который сейчас бросится на него, схватит за горло и заставит признаться, что он, шаман Кочак, решив избавиться от строптивого Тымкара, объявил его убийцей, забрал двадцать лучших песцовых шкурок себе, хотя сам не поверил таньгу-казаку и знал, что чукча не мог убить человека… Ведь только дух мог осмелиться спрашивать теперь у него об этом убийце Тымкаре!
Но «дух» спокойно ждал ответа и бросаться на шамана вовсе не собирался.
Богоразу показался странным испуг шамана. Кочак медленно пятился к открытой дверце яранги.
– Почему ты испугался? Разве я такой страшный? – улыбнулся ученый.
«Слова эти, – отметил про себя шаман, – не могут, однако, принадлежать духу, если он дух и пришел за мной». Он остановился.
– Тебя зовут Кочак?
Желая совсем успокоить шамана, Богораз допустил непоправимую оплошность: услышав свое имя из уст непонятного человека-духа, Кочак издал вопль испуга, лицо его исказилось; не поворачиваясь и не отрывая тела от полога яранги, он резко отпрянул назад, как бы спасаясь от незримо протянутых к нему рук, и словно провалился в открытую дверцу яранги…
Нет, здесь, на побережье, встретиться с такой степенью суеверия этнограф не ожидал! Озадаченный, он стоял, стараясь объяснить себе причину такого сильного испуга. Но тут же вспомнил о странном поведении всех встреченных им в поселении чукчей и понял, что в Уэноме ожидают его интересные исследования.
Вопль шамана услышали во многих жилищах, отовсюду выглядывали люди.
– Где яранга Эттоя? – спросил этнограф юношу с раскосыми, но красивыми глазами.
Пеляйме боязливо огляделся по сторонам, но любопытство взяло верх, и он спросил:
– Откуда знаешь его? Эттой ушел к «верхним людям», Теперь Тымкар живет там, – и, не ожидая ответа, указал на один из заснеженных куполов.
Тымкар одиноко сидел в своем шатре. Он не отозвался на оклик, не проявил никаких чувств, увидев знакомого таньга. Казалось, ему все безразлично. Уже две руки дней он не показывался никуда из яранги. Пеляйме, его друг, тайно приносил по ночам жир и мясо, а Энмина, приходя вместе с Пеляйме, варила пищу, убирала полог. Но и с ними ни о чем не говорил Тымкар. Только слушал. Что мог он им сказать? Сказать, что он никого и никогда не убивал? Но кто поверит ему, если сам Кочак объявил его убийцей и за его преступление всем охотникам пришлось отдать таньгам пушнину, ничего не получив взамен! Временами Тымкара обуревала злоба, тогда ему хотелось выбежать наружу и кричать – кричать так громко, чтобы услышали все: «Это неправда! Я не убивал таньга. Кочак – плохой шаман, он обманщик!» Но, страшась этой дерзкой мысли, он только кусал губы.
Тымкар был отвергнут всеми. Но он не осуждал уэномцев, зная, что и сам поступил бы так же, если бы кто-нибудь из них, имея злое сердце, убил человека.
Все попытки Богораза вовлечь юношу в разговор оказались безуспешными. Тымкар молчал. Временами, как казалось Владимиру Германовичу, он даже гневно смотрел на него.
Этнограф решил ждать. Он разделся, записал дневные наблюдения в блокнот и, даже не попив чаю, задремал.
Ночью какие-то шорохи разбудили его, Он открыл глаза.
Незнакомая девушка убирала полог, а юноша, показавший ему днем эту ярангу, сидел на корточках у жирника, заглядывал в висящий над огнем котел. Пахло вареным мясом. Широко разбросав руки, Тымкар спал.
Тихо, чтобы не разбудить спящего, Богораз заговорил. Он узнал имена ночных посетителей, рассказал им о своей прежней встрече с Тымкаром. Потом осторожно приступил к расспросам.
– Ко-о, – отвечали Пеляйме и Энмина, поглядывая на спящего друга.
Им не хотелось рассказывать о Тымкаре плохое. К тому же они думали не так, как говорил Кочак.
Вскоре они заторопились и ушли. Так ничего и не узнал в эту ночь Богораз.
И на следующий день Тымкар молчал. Он был поглощен глубоким раздумьем. После нескольких неудачных попыток вызвать его на разговор Богораз умолк, а затем отправился бродить по поселку.
Он заходил в яранги. Его встречали настороженно, говорили неохотно, предпочитая отделываться обычным «ко-о».
Чукчи по понятным причинам боялись общаться с таньгом. Чего доброго, потом таньг с головой и усами моржа начнет искать его, и может легко выясниться, что он бывал в их яранге…
Но чем замкнутее держались уэномцы, тем сильнее утверждался этнограф в мысли, что он должен выяснить причины такого поведения, и не только выяснить, но и сделать все возможное, чтобы раскрыть людям глаза на правду.
Шли дни, а Богораз не покидал Уэнома. Короткие ночные беседы с Пеляйме и Энминой становились более доверительными, но причины молчаливой подавленности Тымкара, замкнутости чукчей, испуга Кочака все еще оставались загадкой.
Богораз пошел к Кочаку. Жена шамана не пустила его в полог: муж болен. Был ли действительно Кочак болен или он просто не показывался из яранги, установить не удалось.
Глядя на нового обитателя Уэнома, чукчи не понимали, зачем пришел к ним этот таньг. Он без товаров, пушнина ему не нужна, он ничего не требует, никому не угрожает. «Что нужно ему здесь?» – думали они.
Богоразу же нужно было многое. Плохим бы он был ученым, если бы отступил перед трудностями. Посвятив свою жизнь изучению малых народов Севера, Владимир Германович никогда не удовлетворялся намерением только собрать материал для исследования, изложить свои наблюдения и выводы. Ему хотелось посильно помочь этим людям, а потом, когда настанет лучшее время, в которое он верил всей душой, за которое сидел в тюрьме, отбыл ссылку, жил в изгнании, – тогда создать для них письменность, учебные заведения, перевести на чукотский язык Пушкина и Толстого, приобщить эти народы к русской культуре.
Время торопило этнографа. Ему предстояло побывать на всем побережье до самого Славянска и в предстоящую навигацию отплыть в Петербург для обработки собранных материалов. Богораз не мог затягивать работу, порученную Академией наук, но он считал бы бессмысленными свои занятия, если бы не выполнял всего того, что требовала от него совесть русского ученого-революционера.
В одну из ночей, когда опять пришли Пеляйме с Энминой, Богораз сказал им:
– Вижу я, вы поступаете, как настоящие люди. Кроме вас, у Тымкара нет никого. Пусть у него будет еще один друг. Но чтобы помочь другу, надо знать, что с ним случилось. Я не знаю, а вы не говорите мне.
Владимир Германович смолк. Он искренне хотел бы помочь этому смелому, пытливому и, как видно, волевому юноше. Наступила тишина. Быстрая, энергичная Энмина вопросительно взглянула на Пеляйме. Ее девичье чистое сердце чуяло, что такие слова не сумел бы сказать плохой человек, «Зачем плохому человеку друг, которого постигла беда? – думала она. – К тому же таньг Богораз совсем не такой, как люди с того берега, как таньги с блестящими полосками на плечах, которым недавно пришлось отдать всех добытых в Уэноме песцов и лисиц».
– Пеляйме? – вопросительно окликнула она своего друга.
– Трудно сказать про человека плохое, – отозвался он.
«Это верно, – подумала девушка, – говорить об этом другим людям – как бы самому соглашаться с тем, о чем объявил Кочак…»
Какое это было бы открытие для этнографа, если бы свою мысль Энмина высказала вслух! Но она молчала.
– Думаю я, – снова заговорил Владимир Германович, – вы поступаете плохо, скрывая от меня горе моего друга Тымкара.
К щекам Энмины прилила кровь.
– Пусть, однако, я скажу! – расхрабрилась она.
И тут же, торопясь, как будто теперь ей мог кто-нибудь помешать, с трудом подбирая слова, начала:
– Кочак… – она запнулась. – Кочак… Тымкар таньга оптомэ[16]16
Как будто, как бы, вроде
[Закрыть] убил… Однако, зимой куда пойдет? – внезапно закончила она, глядя горящими глазами на Владимира Германовича и как бы требуя у него ответа на свой вопрос.
Богоразу вспомнились вопрос исправника об отце Амвросии, поиски миссионера, сам купец в рясе, застрявший на лето у Омрыквута. Но усилием воли остановив поток своих предположений, он спокойно спросил:
– Какого таньга, когда?
– Рыжебородого. Мы не видели. Однако, думаю я, – опять заторопилась Энмина, – Тымкар не мог убить человека, Кочак…
– Эн! – резко и громко перебил ее Пеляйме, опасаясь, что сейчас она скажет что-нибудь плохое про шамана.
От этого окрика проснулся Тымкар. Вскочил на колени, осмотрелся, нахмурился. Умышленно не обращая на него внимания, Богораз задал новый вопрос Энмине:
– Как узнали? Тымкар сам сказал?
– Кочак сказал.
– Кочак? – думая уже о чем-то другом, машинально переспросил он, глядя на осунувшееся лицо владельца яранги. Глаза Тымкара горели нездоровым огнем.
– Когда сказал? – быстро пришла нужная мысль. – Когда приезжали таньги с белыми полосками на плечах, да?
И Пеляйме и Энмина утвердительно кивнули.
– Он брал у вас песцов для таньгов-начальников?
– И-и, – неожиданно откликнулись все трое.
– Кочак – лгун! – возбужденно проговорил Богораз. – Тымкар не убийца, и я докажу это.
Наступила тревожная тишина. Тымкар сидел с широко открытыми глазами, глядя в напряженное лицо таньга, который летом пожелал ему счастья, а теперь узнал, что он не убивал никакого таньга. «Как узнал? Шаман, что ли?» – подумал Тымкар, но тут же отогнал от себя эту мысль: ведь шаман-то как раз и сказал неправду…
– Так вот почему испугался меня Кочак, – расхохотался Богораз. И сразу ему сделалось все понятно, хотя Тымкар был в стойбище Омрыквута позже, чем он. – Ты, наверное, сказал, Тымкар, что видел в тундре рыжебородого таньга Амвросия?
– Оказал.
– Так вот, други мои, как все получилось…
И он нарисовал им картину всего случившегося в Уэноме.
– Ваш шаман, – повторяю вам, – лгун и трус, – заключил он. – Не сомневаюсь также, что он еще и мошенник!
Возмущенный поведением исправника, решив, что надо написать о нем губернатору, и наивно рассчитывая на какой-то результат своей жалобы, Богораз в то же время не мог упустить удобного случая показать чукчам, что шаманы – это тунеядцы, бездельники, шарлатаны. В порыве возбуждения он не считался с тем, что у него нет неопровержимых доказательств, с тем, что его одиночная схватка с Кочаком не принесет чукчам ощутимого облегчения в их нелегкой жизни.
В страшное изумление приводил он жителей Уэнома на следующий день, заходя в яранги и сообщая, что Тымкар – вовсе не убийца, а шаман – жулик и обманщик.
– Таньга Амвросия, которого теперь ищут, я видел живого и здорового в стойбище Омрыквута. Вы можете сами потом узнать это. Ваш Кочак – лгун!
При этих словах мужчины опускали глаза, как бы показывая, что они не слышат, о чем говорит такой бесстрашный человек; женщины старались поскорее выскользнуть из полога. «Разве может врать чукча, а тем более шаман? – думали они. – Что слышат их уши? Что болтает несуразный таньг? Хоть бы не узнал Кочак, что в их яранге говорились такие слова… К тому же сам Тымкар молчит…»
Смятение в умах посеял Богораз в этот день. Никогда еще чукчи не слыхали ничего подобного. Как можно про шамана говорить такие слова? Где научился этот таньг разговаривать по-чукотски? Непонятный человек… Да уж человек ли он?
Слухи о поведении русского немедленно достигли Кочака.
– Так я и знал, – прошипел шаман, натягивая на голову оленью шкуру, под которой лежал.
Кочак притворялся больным. Суеверный, нередко доводивший себя при камлании до исступления, он искренне испугался, впервые увидев Богораза и подумав, что это явился за ним дух. Потом, когда «дух» ушел и вот уже целую руку дней, живя у Тымкара, не беспокоил его, Кочак убедил себя, что крылобровый таньг – просто очень сильный шаман, сумевший узнать его тайну. Теперь, ворочаясь под шкурой, Кочак стонал. Он тяжело переносил свое поражение. «Что нужно этому таньговскому шаману? Почему не прогонят его чукчи?» – думал он, но выйти на единоборство с сильным недругом боялся, опасаясь подвергнуться при чукчах еще более жестокому посрамлению. Пусть, решил Кочак, пусть болтает! Чукчи не поверят ему. Пусть еще сильнее перепугаются они, не чувствуя его, шамана Кочака, помощи! И он утвердился в мысли, что самое выгодное в его положении – болеть, ни во что не вмешиваться, ничего не говорить, ничего не знать. А потом, когда, наконец, таньг уйдет из Уэнома, Кочак объявит его злым духом, преобразившимся в доброго таньга, чтобы легче было у людей все выведать. «Кто поверит ему, что я лгун, а Тымкар не убийца? Как докажет он это? Они еще пожалеют, что слушали его, что сами не прогнали!»
Но чукчи не собирались прогонять этого, как видно, очень умного и простого, хотя и непонятного таньга. Не смея усомниться в словах шамана, они, однако, внутренне, скрывая это друг от друга, тянулись к таньгу, как тянется к свету веточка ивняка из-за мшистого камня, отнявшего у нее солнце. Его сердечные слова, его стремление помочь Тымкару, смелость его внушали уважение.
Богораз говорил не только о лживом шамане Кочаке и Тымкаре. Он рассказывал о жизни оленеводов, называя многих по именам, что заставляло верить ему; о том, что в глубокой тундре чукчи живут продолжительнее, чем на берегу, так как почти не пьют водки и не общаются с людьми с того берега. Передавал он и новости, которые так ценят на Севере: о знакомых уэномцам охотниках. Слушая его, чукчи начинали видеть, как неправильно они живут. Этнограф знал, что рассказать и как рассказать, чтобы не смутить своих слушателей, заставить их думать.
Считая, что здесь он сделал все, что мог, Владимир Германович решил на следующий день двинуться дальше, в бухту Строгую.
От Энмины и Пеляйме Тымкар уже знал, что таньг Богораз уверял всех чукчей в его невиновности и в лживости шамана. «Как не боится он Кочака?» – думал Тымкар. В душе юноша был благодарен таньгу, хотя и знал, что уэномцы все равно не поверят ему.
Поздно вечером, когда Пеляйме с Энминой пришли проведать своего друга, Богораз сказал им:
– Утром я ухожу из Уэнома, Наверное мы больше никогда не увидим друг друга.
Девушка, успевшая уже привыкнуть к нему, встрепенулась. Рука с ножом, которым она резала мясо, застыла в воздухе. Смолк и Богораз. Только Пеляйме недоуменно глядел на Энмину, не понимая, почему она перестала готовить Тымкару пищу.
– Что ты за человек? – внезапно спросила девушка. Эта мысль все последние дни не давала ей покоя. Думала она об этом и сейчас, когда таньг сказал, что навсегда покидает их. – Твои поступки нам непонятны. Ты поступаешь так, как может поступать только чукча с добрым и большим сердцем. Откуда пришел ты? Скажи!
Казалось, только этих вопросов и ждал Владимир Германович. Он начал рассказывать им о себе, о жизни русских людей, об их борьбе за лучшую долю, о том, как он сам три года сидел взаперти в маленькой яранге, которую с ружьями охраняли богатые люди, злые и жадные, как Кочак, чтобы он не смог убежать.
– Теперь, – продолжал он, – я хожу по земле и учу людей, как надо им жить.
Тымкар внимательно слушал. Он уже не мог больше молчать; ему хотелось спросить этого доброго таньга: как же быть ему, Тымкару, что делать, как дальше жить? Но таньг все говорил, говорил… Но говорил не совсем о том, что так мучительно хотелось сейчас узнать Тымкару. Странный таньг! Добрый, но трудно его понять…
– Кто там подслушивает у яранги? – вдруг спросил Богораз.
Пеляйме осторожно выполз из полога. Через минуту он вернулся.
– Однако, Ранаургин, сын Кочака. Энмина его невеста по обещанию, – вздохнул юноша.
Девушка смутилась, тревожно взглянула на таньга.
– Ты сама обещала стать его женой? – спросил Владимир Германович, умалчивая, что ему прекрасно известно выражение «невеста по обещанию».
Она отрицательно качнула головой.
– У русских тоже раньше так поступали. Теперь уже не так. Раньше было неправильно, – стараясь говорить как можно проще, заметил этнограф.
Глаза Пеляйме засветились радостью. Он не сдержался, сказал, обращаясь к Энмине:
– Мы поступаем, как таньги, Эн! Разве я не прав?
Тымкару вспомнилась его первая встреча с Богоразом у костра.
– Почему у тебя шрам на шее, Тымкар? – неожиданно спросил его Владимир Германович, как будто до этого они все время с ним говорили. – Раньше его у тебя не было.
– Кутыкай, – отозвался юноша и тут же умолк.
– Кутыкай, Кутыкай… – повторил этнограф, припоминая, где он слышал это имя. – Ах, да! Пастух Омрыквута?
Тымкар кивнул головой.
– Он поймал его арканом, – не утерпела Энмина и покосилась на Пеляйме.
«Многоговорливая по-пустому», – подумал про нее тот, но смолчал. Пользуясь этим, девушка рассказала все, что знала о случае с Тымкаром.
– Разве Омрыквут отдает дочь Кутыкаю? – удивился Владимир Германович.
– Нет, Гырголь назначен быть мужем, – опять пояснила Энмина.
– Почему поступают так люди? – не вытерпел наконец Тымкар, задетый за больное. – Зачем Кутыкай отнял у меня Кайпэ? Разве она его невеста? Почему таньги забрали всю нашу добычу, когда чукчи этого поселения даже не знают человека, которого таньги ищут? Как мог Кочак – чукча и шаман – сказать, что я убил рыжебородого? Теперь он прогоняет меня из родного дома… Как видно, ты много знаешь. Пусть мы станем считать тебя умным человеком. Скажи: что делать мне теперь, как жить?
Богораз услышал в голосе юноши отчаяние.
Тымкар, Энмина и Пеляйме ждали ответа.
– Кутыкай слеп, как новорожденный щенок, хотя он старше всех вас и у него уже есть жена и дети, – начал Владимир Германович.
Он попытался понятно ответить на все вопросы Тымкара и в заключение сказал:
– Живи в родном селе. Никуда не уходи. Не бойся говорить, что ты не убивал таньга. Никогда не опасайся говорить людям правду.
«Кто же посмеет назвать Кочака обманщиком? Только слушать такие слова – и то страшно», – подумали его юные слушатели.
– Поверьте мне, други мои, придет время – не будет ни шаманов, ни богатых оленеводов. Все люди на земле заживут счастливо!
«Придет время… Когда оно придет, почему, как придет?»– думали двое юношей и девушка. А им сейчас надо жить! Нет, большего ждала от слов таньга Энмина! Правда, многое из того, что говорил он в эти дни, крепко запало в память ей и Пеляйме, да и других людей растревожило… Только Тымкар, казалось, ничего не узнал, что помогло бы ему решить свою судьбу. По-прежнему мрачный, он сидел у жирника и думал, думал… «Я найду тебя, Кайпэ!» – неотступно звучали в сознании слова, которые он выкрикнул, когда Кутыкай едва не задушил его арканом.
…Пеляйме и Энмина давне ушли. Владимир Германович задремал. Лишь Тымкар, суровый, осунувшийся, неподвижно сидел в глубоком раздумье.
Жирник медленно угасал.
