Текст книги "Поиски счастья"
Автор книги: Николай Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
Глава 41
ВЛАСТЬ КОЧАКА
Тымкар и сам едва ли отдавал себе отчет, что именно побудило его принять неожиданное решение. В самом деле, ведь не могла же болтовня этих двух американцев оказать такое влияние на образ его мыслей и поступки! А между тем вот он уже плывет к родным берегам.
Не каждому человеку дано на протяжении всей жизни сохранить бодрость душевных сил, неугасшее пламя юности. Даже незаурядная личность, потратив много сил на достижение какой-нибудь цели и не достигнув ее, порой надолго утрачивает черты индивидуальности.
И только время или какой-либо внешний толчок вдруг выводит ее из состояния чуть ли не полного безразличия, искра протеста воспламеняет давно тлевшую в сознании неудовлетворенность, в душе поднимается бунт, побуждая к новым попыткам осуществить свои чаяния и надежды – если уж не для себя, когда оказывается, что жизнь прожита, то для детей и потомков.
За годы, проведенные на острове, Тымкар много думал и многое понял. Да и пора: ведь уже тридцать семь лет!
…С большой кожаной байдары, идущей под парусом, отчетливо были видны такие знакомые Тымкару прибрежные горы, долины, сопки…
Тыкос сидел на корме, за рулем. Сипкалюк и Тымкар привалились к перевернутой нарте, к которой были привязаны свернувшиеся клубками собаки. За кормой на буксире легко скользила маленькая байдарка.
Льды то и дело вынуждали менять направление, пережидать, спускать парус. Однако берега становились все ближе, а остров все глубже опускался в море…
Солнце достигло зенита, жгло, но тело пробирал озноб: от воды и льдов тянуло холодком.
Много, ох, как много мыслей теснилось в голове у Тымкара. У него теперь совсем большой сын, такой же рослый, как он сам. Только у Тыкоса еще нет ни одного седого волоса. Что ж, Тыкос спокойно прожил свои девятнадцать лет, а Тымкар в его годы уже побывал в Номе, у Омрыквута, зимовал по чужим стойбищам, исходил всю Амгуэмскую тундру.
Вдруг лицо Тыкоса напряглось, ноздри широко раздулись, он весь вытянулся, не двигаясь с места.
– Лахтак, – тихо, настороженно произнес он.
И Сипкалюк с Тымкаром заметили на воде морского зайца: он, видно, грелся на солнце. Юноша подтянул байдару, бесшумно перебрался в нее и, ловко перебрасывая весло с одного борта на другой, начал удаляться. У ног молодого охотника лежали копье, гарпун, закидушки: к винчестеру не было патронов. Тымкар спустил парус.
Лахтак, заметив опасность, нырнул. Тыкос начал его преследовать. И Тымкар, поняв, что ждать сына придется долго, причалил байдару к большой льдине, вылез и за выступ тороса укрепил конец. Сипкалюк последовала за ним: она тоже засиделась, озябла.
Собаки насторожили уши, беспокойно задвигали мордами. Льдины медленно дрейфовали на север, Тыкос удалялся к югу. И чем дальше морской заяц уводил охотника, тем острее чувствовал Тымкар какую-то горечь в душе. Ведь вот так и он всю жизнь гоняется с копьем и гарпуном за морскими зверями! А были бы патроны… В эту минуту он пожалел, что разъехался с Тагьеком: все же у того всегда есть патроны к винчестеру. Винчестер! Как много надежд возлагал на него в свое время Тымкар… Ему казалось тогда, что путь к счастью лежал через обладание ружьем. Оно должно было помочь ему заполучить Кайпэ в жены. Но годы прошли, нет ни Кайпэ, ни родных… И даже ружье его лежит без патронов, как никчемная вещь.
И Тыкос все вот так же охотится без ружья. Конечно, Тымкар не напрасно трудился эти годы: есть у него байдара, собаки, нарта, снасть есть. А в Уэноме еще должны сохраниться остатки яранги. Меховую палатку-полог он везет с собой.
Ничего, он еще достанет ружье Тыкосу у русских! Да, конечно, он достанет его!
Тымкар бродил по льдине, а Сипкалюк принесла из байдары чайник с пресной водой и из прихваченных с собою кусков плавника, политого жиром, разложила костер. На Тымкара потянуло пахучим дымом, он оглянулся, увидел огонь на льду, подошел, присел, протянул к костру руки, глядя то на яркие языки пламени, то сквозь него на порозовевшие льды. Его слегка знобило: сказывались и сырость, и холод льдов, и беспокойная ночь накануне с визитом американцев, и нервное состояние, заставлявшее временами дрожать его тело: это особенно неприятно.
Да, да, он сам точно не знал, что именно побудило его принять такое неожиданное даже для самого себя решение. И эта неспособность разобраться в себе еще больше возбуждала Тымкара. Как встретят его в Уэноме? Что скажет Кочак? Что подумают старики, увидев, что у него жена эскимоска… Хмурый Тымкар не дружелюбно посмотрел на жену. Она почувствовала его тяжелый взгляд.
– Ты что, Тымкар? – на ее лице заметно было волнение.
Тымкар прислушался к потрескиванию костра.
– Так, ничего, – он достал трубку, но там уже давно не бывало табака.
Чайник начал посвистывать. Жена ушла в байдару за кружками.
Тыкоса все не было. Он втащил свою легкую байдарку на льдину и теперь подползал к морскому зайцу. Тыкос не отступится: он не таков.
Из жестяных кружек Сипкалюк и Тымкар пили чай. Собственно, «чай» – это только слово: пили горячую воду. Она так приятно согревает тело.
– Ничего, – проговорил Тымкар, как будто до этого он утверждал нечто обратное. – Чукчи не хуже эскимосов.
Ведь жил же он, чукча, среди чужих!
Сипкалюк уже привыкла к его манере вести себя и выражать свои мысли.
– Однако, так лучше, – опять вслух высказал он что-то непонятное ей.
– Это верно, – поддакнула Сипкалюк, довольная, что муж заговорил с ней, хотя она и не знает, о чем он думает. – Ты правильно думаешь, Тымкар.
– Да, я думаю правильно, – согласился он и протянул жене кружку, чтобы она еще раз наполнила ее кипятком.
Отец не хотел, чтобы Тыкос женился на эскимоске, но разве стоило об этом говорить Сипкалюк?
– Ты правильно думаешь, Тымкар… – невпопад повторила она, решив втянуть мужа в разговор.
Тымкар покосился на нее и улыбнулся.
– Где же Тыкос? – он поднялся и долго всматривался вдаль.
Тыкоса не было видно. Сипкалюк смотрела туда же. Но разве можно заметить так далеко среди торосов человека, одетого в белую камлейку?
Даже лахтак – на что уж близко от него был сейчас Тыкос! – и тот не видел охотника, распластавшегося на льду у самой кромки. Охотник ждал лишь удобного момента, чтобы пронзить его брошенным копьем.
Костер догорал. Языки пламени поникли. Сипкалюк принесла из байдары еще плавника; надо же и Тыкоса напоить чаем. Тымкар опять бродил по ледяному полю – сутулый, задумчивый. Всю жизнь он принимал быстрые и внезапные решения. Так он решил плыть за пролив, так поссорился с чернобородым на трапе шхуны, затем – покинул Уэном, поселился на острове. А вот теперь…
Прошло уже несколько часов, как Тымкар оставил остров, а мысли его все были неспокойны. Сейчас он думал о том, как в долгие дни пурги станет рассказывать чукчам обо всем, что у него записано на моржовых клыках. Он расскажет им про Амнону, про большое стойбище американов, о том, как повсюду живут чукчи и эскимосы. Потом он спросит их: как они думают, почему у одного человека в лавке висит без дела много винчестеров, а у другого, кому они так нужны, нет ни одного? Почему даже слабый шаман живет лучше сильного охотника? Почему так неправильно живут настоящие люди – чукчи?.. Мало умеют. Сидят в ярангах, как мыши в норах.
– Тыкос! Тыкос идет! – раздался радостный возглас Сипкалюк.
Сильными движениями весла Тыкос вел байдарку на запах дыма. Вот он заметил и фигуры родителей.
Отец быстро пересек плавучую льдину и увидел, что в байдарке сына лоснится черная шкура лахтака. «Молодец, хороший охотник! Удача ждет нас в Уэноме», – радовался он, как будто ему самому было девятнадцать лет, и это была его первая удача… Он помог Тыкосу вытащить на лед морского зверя, одобрительно похлопал сына по плечу, заглянул ему в лицо, засмеялся. Вот таким же ловким был он сам в молодости!
Усатый, лоснящийся жиром морской заяц лежал у их ног. В байдаре поскуливали собаки.
Тыкос пил чай, даже не замечая, что это просто горячая вода.
Солнце спускалось к горизонту. Пролив стал лиловым, появились миражи. Чего только не увидишь в такой час среди ледового моря! Вот – поселок, яранги; дальше – большое стойбище, каких не видел даже Тымкар. Моржи. Нартовая дорога, упряжки. Шхуны. Оленье стадо, мшистая тундра.
– Акалпе, акалпе![25]25
Быстрее, быстрее!
[Закрыть] – поторапливал Тымкар.
Теперь, когда не было уже причин задерживаться, он спешил: капризен пролив, того и гляди подует ветер, начнет сжимать льды, преградит путь к берегу.
Снова подняли парус. Но воздух был почти неподвижен, и отец с сыном налегли на весла. Поскрипывали уключины, пот выступил на лбу: тяжела байдара.
Отражаясь от льдов, лучи низкого солнца раздражали зрение. Гребцы достали из-за пазухи костяные пластинки с едва заметными отверстиями – «чукотские очки».
Сипкалюк дремала, склонясь к собакам.
Тихо. Только поскрипывают уключины да, раздвигая воду, шуршит кожаное днище байдары.
Все кажется прекрасным Тыкосу. Он с нетерпением ждет приближения берега, где еще никогда не был. А ведь там жил его отец! Там теперь станут жить они, и там, однако, побольше людей, чем на острове. Сердце его радуется, что наконец-то он сможет охотиться в настоящей тундре. Ему надоел остров: он знает там каждый камень, каждую кочку. Какой же там промысел для настоящего охотника! А тут, тут он добудет много песцов и лисиц. Все будут завидовать ему. А осенью они поедут на ярмарку к оленеводам. Как все это интересно!
Сонная Сипкалюк слегка стонет: ей снится, что Тымкар берет себе другую жену – чукчанку…
Тымкар гребет. Остров в проливе все глубже погружается в море. Теперь видна лишь его вершина. Родные берега совсем близко.
Солнце утонуло в густых темных испарениях у горизонта. Все посерело. Сильнее потянуло холодом.
Большое ледяное поле преградило путь. Пошли в обход. «Тут я родился, здесь должен и умереть», – вспоминаются Тымкару слова старика Емрытагина. Мудрый старик. Вот и Тымкар тоже плывет на свою родину. Хотя умирать он не собирается! Ему нужно так много еще самому рассказать чукчам и их рассказы записать рисунками и значками на кости.
А вот Тагьек тоже родился в Наукане, а поплыл в Ном… Разве в Наукане не его родина? И Тымкар вспоминает, как сопротивлялась всегда этому переселению Майвик, как не хотели плыть туда Уяхгалик, Нагуя. Почему Тагьек так поступил?
Думая о детях Тагьека, Тымкар с болью в сердце вспомнил свою дочурку. Она умерла, хотя после ее рождения отец долго не ходил на охоту, как этого требовал «закон жизни». Неправильный закон! Надо будет сказать об этом чукчам.
– Э-гей! – восклицает Тыкос.
Льдина кончилась, и почти одновременно подул ветерок, вырвалось из туч солнце. Снова подняли парус. Байдара заскользила по слегка зарябившему проливу.
Берега быстро приближались. И снова, как перед отплытием с острова, все перемешалось в душе Тымкара. И опять он не сумел ответить на вопрос: что так внезапно побудило его к переселению? Конечно, не появись эти американцы, он был бы сейчас на острове. Но Тымкар чувствовал, что истинная причина не в этом, не в них: они послужили лишь толчком. Ведь не послушали их эскимосы, не послушал Емрытагин! Только Тагьек да он.
Сипкалюк дремала. Днище кожаной байдары слегка пошлепывало по воде. Солнце быстро взбиралось на небо, пригревало. Клонило ко сну.
На берегу кто-то заметил их байдару, махал руками, сзывал народ: слишком странен был этот ранний приход с острова, когда еще не прошли в проливе льды.
Берег заполнялся чукчами. «Кто бы это мог быть?» – думали они. Вообще в этом году у них много необычайного. Зимой приезжал на нарте Ван-Лукьян, ходил по ярангам, собирал уэномцев, рассказывал охотникам о новой жизни. И хотя трудно было поверить ему, как вообще стало трудно верить людям, тем не менее рассказы его взбудоражили чукчей.
Как только вскрылся пролив, таньг умчался на остров. А сейчас вот плывет с острова еще какая-то байдара.
«Кто бы это мог быть?» – думал и сильно постаревший Кочак. Он стоял впереди чукчей, по обыкновению прищурив единственный глаз.
Тыкос опустил парус и теперь на веслах обходил льдины. Видно было, что он возбужден. Вот сейчас он увидит родное поселение отца, увидит тех, с кем пред стоит теперь жить. Он уже различал группу девушек: они стояли несколько особняком. Что ж, пусть они поглядят на него! Тыкос ловко работает веслами.
На лице Сипкалюк тревога. Не поднимаясь на ноги, с руками, сложенными на груди, она вглядывается в толпу. Ей немного страшно: как отнесутся к ней женщины, что подумают они про нее? «Эскимоска!..»
Тымкар стоит на корме, у руля. Он, кажется, видит Кочака, и сердце сильно бьется в груди. «Убийца! Лучше бы нам не видеть тебя!» – вспоминаются ему давние слова шамана. Что скажут чукчи? Как встретят они «убийцу», у которого жена – эскимоска?
На берегу он замечает деревянный вельбот. Это большое богатство! «Как добыли?» – думает Тымкар, и в этот момент ему становится досадно, что он не участвовал в приобретении вельбота и не войдет в байдарную артель.
– Какомэй! – изумленно воскликнул кто-то из стариков, стоявших на берегу. – Однако, это Тымкар, сын Эттоя!
– Тымкар?
Снова тишина. Все вглядываются в байдару.
– Как может он быть? – спустя минуту отзывается чей-то женский голос в толпе.
Несколько голов неодобрительно поворачиваются на голос: женщина говорит в такой серьезный момент, когда молчат даже мужчины!
– А Тымкар кто? – спрашивает какой-то подросток у отца, заглядывая ему в лицо.
– Тымкара только старики помнят. Это было давно.
Опять льдина мешает подойти к берегу. Тыкос направляет байдару в обход.
– Что было давно? – не унимается подросток, теребя отца за рукав.
– Тебя еще не было, – отмахивается от него тот, вспоминая, что в ту пору, будучи почти сверстником Тымкара, только что женился, а теперь ему уже сорок лет.
– А где он был так долго? Разве там тоже есть чукчи?
– Э-эх! – недовольно шикнул на него отец. – Замолчи.
«Но Тымкар ли это?» – думали уэномцы.
Обходя льдину, байдара удалялась.
Некоторые чукчанки зевали, но любопытство мешало им покинуть берег, Кто же станет спать, когда новости на подходе!
Как и в ту далекую весну, когда Тымкар возвращался из Нома, ему бросилось в глаза, что встречающих очень мало. Он вгляделся в уэномцев пристальнее и теперь ясно различил фигуру шамана.
– Кочак… – упавшим голосом произнес Тымкар.
– Что? – переспросил сын.
Отец не ответил. Сипкалюк заметила бледность на щеках мужа.
Одновременно узнал Тымкара и Кочак. Его глаз сощурился сильнее, усы задергались. Он что-то пробурчал себе под нос и поспешил в ярангу.
И не успела еще байдара причалить, как из яранги послышалось ворчание бубна.
Чукчи заволновались. Что бы это значило? Почему Кочак ушел и начал шаманить? Что-то недоброе слышалось им в звуках бубна. В поведении шамана они усматривали плохое знамение. Но, влекомые любопытством, чукчи все ближе продвигались к кромке воды.
Теперь уже все видели в байдаре двух мужчин и женщину. Они плыли со всем скарбом: с пологом, снастью, нартой, собаками; за кормой была привязана охотничья байдарка.
Ни Тыкоса, ни Сипкалюк никто не знал, а Тымкара могли знать лишь его ровесники да старики, которые еще не ушли к «верхним людям». Таких тут оказалось немного. Во всяком случае, Тымкар никого не узнавал. Среди встречающих было больше женщин, девушек, подростков и детей.
«Где же люди? – спрашивал себя Тымкар. – Куда могли они уйти, когда не ушел еще лед?» Но, с другой стороны, ему было приятно, что его теперь почти никто не знает. Ведь его изгнали отсюда.
Тыкос делал последние взмахи веслом.
– Этти! – раздался голос с берега.
– Тымкар?
– Ты пришел, Тымкар?
В радостных приветствиях утонули звуки бубна. Уэномцы столпились у самой воды.
Тымкар первым спрыгнул на землю.
Широко улыбаясь, он здоровался и вглядывался в лица. Как все незнакомы! Да и на него многие смотрят с удивлением, как на человека другой земли…
Сипкалюк неподвижно сидела в байдаре. Тыкос убирал весла.
– Тымкар, это я – Пеляйме! – стоя против него, говорил пожилой чукча.
– Пеляйме! Тумга-тум! – они обхватили друг друга руками, счастливые встречей.
Пеляйме лишь на год старше Тымкара, он помнит все.
– А где Анкауге? Где Пелятагин? Где все люди этого поселения? Разве они перестали встречать приходящих к ним?
Уэномцы удивленно смотрят на него.
– Нет только Кочака, Все другие встречают тебя, Тымкар.
– Однако, я не вижу их. А где же Мэмель, Ильмоч, Эккем?
Чукчи опустили глаза. И Тымкар понял, что этих людей уже нет. Да, конечно, ведь прошло столько лет! Но разве все уже были тогда стариками?
– Какомэй…
Звуки бубна становились все громче.
– А где же Ренвиль?
– Ренвиль – я, – послышался в ответ пискливый голос подростка.
Уэномцы снова опустили головы: это был уже не тот Ренвиль…
На берег сошел Тыкос. Чукчи расступились, пропустили его к отцу.
– Тыкос! – в голосе Тымкара слышалось возбуждение. – Это Тыкос, мой сын.
– Тыкос? – повторили в толпе, улыбаясь.
– А где же Сипкалюк? Сипкалюк!
Сипкалюк? Это не чукотское имя…
Худенькая, с тревогой в больших глазах, жена подошла к Тымкару. Он взял ее за руку.
– Кочак? – он указал рукой туда, откуда раздавались тревожные звуки.
Ему никто не ответил, и он понял, что здесь не забыли историю его жизни.
В байдаре поскуливали забытые собаки; они пытались перегрызть поводки и выпрыгнуть на берег.
Злоба обуяла Тымкара. Он понял, зачем шаманит Кочак. «За что, за что? – думал он. – Разве я убил таньга?! Злой шаман, злой!»
Уэномцы обратили внимание, как страдальчески исказилось лицо Тымкара.
– Я не убивал таньга! – в отчаянии выкрикнул он. – Кочак… – но он не посмел договорить того, что само рвалось из сердца.
– Чего ты хочешь, скажи? – обратился к нему Пеляйме и быстро огляделся: все сочувственно смотрели на его сверстника.
– Слишком велика обида! – простонал изгнанник, ощупывая рукой горло.
– Почему не видно радости на твоем лице? Разве ты не рад, что вернулся к нам, в свое родное поселение? – сказал ему уже другой чукча, которого Тымкар не узнал.
– Я не нарушал правил жизни. Нет! Но как могу я остаться там, – он указал на остров, – где по-другому живут и говорят? Кто поймет меня? А мне надо так много рассказать вам!
Чукчи насторожились: он говорит так, как мог говорить только шаман… Уж не сделался ли он шаманом?
– Чего ты хочешь, скажи? – уже вторично задал ему вопрос Пеляйме, напряженно вглядываясь в друга.
– Я тут жить стану! Вот моя жена, вот сын. Байдара, снасть, собаки – все есть у меня.
И тут Тымкар заметил, что на месте яранги его отца и матери еще торчат вкопанные ребра кита. Протискиваясь сквозь толпу, он пошел к остаткам своего жилища. Сипкалюк, Тыкос и все уэномцы последовали за ним.
Собаки в байдаре заскулили громче, но ни их, ни звуков бубна никто не слышал. Все шли за Тымкаром. Шуршала под ногами галька, солнце отбрасывало длинную несуразную тень от движущейся толпы.
Каркас яранги почти полностью сгнил. Однако было видно, что ничья рука не разрушала жилища. Только ветры и снег. Кое-где виднелись обрывки истлевших шкур. Стойки были все целы, и Тымкар обхватил одну из них руками, прижался щекой. Глаза его блестели.
Бубен стих. Кочак выглядывал из яранги.
– Тут жить стану! Тьгкос, выгружай байдару, собак.
Сын пошел к берегу, за ним двинулась уэномская молодежь. Тымкар опустился у стойки, сел.
– Вельбот теперь имеете? – помолчав, спросил он.
– Кочак, – отозвался Пеляйме.
– Кочак? Разве он у вас лучший охотник?
Смущенные его речами, чукчи опустили глаза. Все они знали – Пеляйме рассказал им, – что Кочак выменял вельбот за те шкурки, которые утаил, когда собирал их от всех яранг, чтобы откупиться от русского начальника за преступление Тымкара. Пеляйме узнал свои шкурки, когда летом Кочак их просушивал.
– Много новостей у нас, Тымкар.
С берега тащили полог, разобранный каркас для спального помещения. Впереди бежали собаки.
– Хороши собаки! – похвалил кто-то.
Лицо Тымкара расплылось в улыбке. Какому же охотнику не веселят сердце такие слова? И Тымкар вспомнил, как он и Тыкос выращивали щенят. Вспомнил старика Емрытагина: это ведь он подарил первого щенка.
– Кочак! – глухо, испуганно проговорил кто-то, и все оглянулись.
Кочак шел сюда. Чукчи смолкли, насторожились. Это очень нехорошо, когда шаман сам идет к людям.
Крепкий, несмотря на свои шестьдесят лет, Кочак приблизился, пронизывая собравшихся недобрым, колючим взглядом черного глаза. Тымкару казалось, что этот тяжелый взгляд прижимает его к земле, достает до самого сердца. Шаман подошел, уставился на пришельца. «Как отказать ему?» – раздумывал он. «Как поступить мне с ним?» – думал Тымкар.
Чукчи отошли из-под колючего взгляда Кочака в сторону. Тымкар остался с Сипкалюк, Тыкосом, собаками. Разгрузку байдары прекратили.
– Откуда ты явился? Кто твой отец?
– Какомэй!.. – тихо ахнули в толпе. Кто же не знает Тымкара!
Тымкар поднялся на ноги. Горло перехватило. Хорошо, что он еще не знал, как Кочак приобрел вельбот!
– Кто звал тебя сюда, «зря ходящий»? – повысил голос шаман.
– Каттам… – вырвалось у Тымкара, но, спохватившись, он смолк, крепко сжав кулаки.
Люди снова ахнули. Неслыханное дело! Ругать шамана?! Что же теперь будет?.. Да и как это мог Кочак не узнать его? Стар стал, что ли?..
– Это Тымкар, сын Эттоя, – попыталась исправить положение Энмина.
– Га, ши! – как на собаку, шикнул на нее Кочак, топнул ногой. – Вы! Отправляйтесь! Великое несчастье принес вам этот пришелец! Разве вы ослепли! У него жена эскимоска. У него сын – родной брат кэле. Смотрите, смотрите! – растопырив пальцы, он выброеил вперед руки и, притоптывая, тыкал ими в переселенцев.
Ощерясь, на шамана зарычали собаки.
– Убери своих собак! Убирайся отсюда! – глаз шамана, казалось, горел желтым огнем, но почему-то взгляд этот уже не казался Тымкару страшным.
– Ты, видно, выжил из ума, если не узнаешь Тымкара, сына Эттоя, – сам о себе сказал Тымкар прерывающимся от волнения голосом.
– Сьгн Эттоя – убийца! Мы изгнали его. Разве вы забыли?!
– Ты лживый человек, Кочак! Я никого не убивал. Ты оболгал меня!
– Вы слышите? Вы слышите? Что же вы стоите? Разбегайтесь скорее по ярангам!
Озираясь, женщины, дети, подростки и даже Пеляйме начали отступать назад – одни с испугом, другие недоумевая. Что же это такое: Тымкар – не Тымкар… Да и верно: откуда мог взяться он? Уж не происки ли это кэле? Быть может, они ошиблись, и это не Тымкар? К тому же, разве стал бы чукча, если он человек, так разговаривать с шаманом?.. «Ты лживый человек», – сказал он ему. Как во всем этом разобраться? Кто поможет им?
– Ты слабый шаман и лживый! – повторил Тымкар, – Я не боюсь тебя, я не верю тебе! Уходи. Я стану жить тут! – его кулаки снова сжались.
Тыкос восхищенно смотрел на отца. Сипкалюк дрожала: как все это страшно! С шаманом так говорить! Как можно?
Кочак растерялся: он явно не был готов к такому обороту дела. Он решил, что немедленно запряжет собак – пока еще лежит в долинах снег – и поедет к другим шаманам совещаться. Пусть еще больше перепугаются чукчи, увидев, что он покинул их. А потом, потом они решат, как поступить с Тымкаром. Все эти мысли пронеслись мгновенно, так же быстро, как произошла вся эта сцена.
– Кэле! Кэле! – отмахиваясь руками и пятясь, повторял Кочак. – Бегите, бегите! – и сам он, спотыкаясь, заспешил к своей яранге, бормоча на ходу заклинания.
Через минуту из его яранги снова послышались удары бубна, а спустя четверть часа чукчи увидели, как Кочак покинул Уэном.
К Тымкару снова подошел Пеляйме.
– Тымкар, – Сказал он ему. – Я, Пеляйме, верю тебе. Я твой друг, и я знаю, что ты не убийца. Все люди поверят тебе, и ты будешь жить с нами.
– Пеляйме, тумга-тум! Значит, веришь, что я не убийца? Однако, сегодня я едва не стал им… Как мог он? Разве Эттой не рос вместе с ним? Что плохого я сделал Кочаку? Разве не человек я, а дух? – он опасался сказать «кэле».
– Это хорошо, что Кочак уехал. Пойдем есть. Завтра я помогу тебе установить полог.
Тымкар обнял своего старого друга.
– Много новостей у нас, Тымкар, – сказал Пеляйме, – Недавно приходил к нам таньг. Хороший. Скоро еще придет.
– Хороший таньг? Не Богораз ли?
– Богораз? – Пеляйме, казалось, что-то вспоминал.
– У него брови – как крылья у летящей чайки, длинный нос, большой лоб, не так ли?
– Однако, нет. Его зовут Ван-Лукьян. Ох, совсем забыл! Этот таньг плавал на остров. Разве ты не встретил его там?
– Он был там, – коротко ответил Тымкар.
Чукчи сидели на топчане, кусках плавника и просто на полу. В домике Пеляйме было тесно. Энмина разливала чай.
– Много таньг Ван-Лукьян говорил нам, – продолжал Пеляйме. – Так, говорит, несправедливо, так не будет, вы станете жить лучше. Тогда тоже куда-то уезжал Кочак.
– Верно, – подтвердил один из чукчей.
– Так было. Да, да, Еще сказал – торговля правильная будет, Американов выгоним, – дополнил другой.
Но можно ли этому поверить? – спросил сидящих Пеляйме.
Занятые чаепитием, чукчи молчали.
После чая Энмина куда-то ушла и увела с собой Сипкалюк. Мужчины закурили. Комнатка быстро наполнялась табачным дымом.
– Скоро, говорил Ван-Лукьян, вы сможете за двух песцов получить винчестер с патронами, – не унимался Пеляйме.
Тыкос вспомнил рассказ отца о том, как чернобородый янки требовал у него за ружье целую стопу шкурок высотою с винчестер, И вот за все годы, сколько их было, они с отцом так и не добыли ружья, к которому всегда можно было бы приобрести патроны.
– Конечно, этому трудно поверить, – продолжал муж Энмины, почесывая вспотевшую спину, – однако, так говорил таньг.
– А у него винчестеры были? – спросил Тыкос.
– Однако, не было.
Тыкос громко засмеялся. Чукчи неодобрительно посмотрели на него: хотя трудно поверить словам странного таньга, но разве можно смеяться над этим?
Взгляд Тымкара был сосредоточен и задумчив. Ведь это было бы большое счастье, если бы настала такая жизнь, как говорил Ван-Лукьян. «Меня, – сказал таньг, – прислал Ленин – самый большой и сильный человек на земле, который жалеет бедняков»…«Самый сильный!» – повторил в уме Тымкар, В тундре самым сильным всегда был Омрыквут. А таньг Амвросий говорил чукчам, что на земле самый сильный называется царем. Он помощник бога-духа, стойбище которого на небе. Тогда он представлялся Тымкару богатым оленеводом и шаманом, стаду которого, как звездам, нет числа.
Однако ни главного шамана – бога, ни его помощника – царя никто из чукчей не видел. А теперь оказывается, что самый сильный на земле – Ленин, Так говорил и на острове Ван-Лукьян.
Чукчи курили. Их лица были едва различимы в густом дыму.
– Сначала мы не поверили таньгу, – вмешался какой-то юноша, с достоинством взглянув на Тыкоса. – Думали – шаман он. «Мы, говорил он, большевики, красные». А сам белый, как все таньги.
– Ты много всего видел, Тымкар, – снова заговорил Пеляйме, – ты помоги нам.
– Да, да, много видел, – поддержали и другие.
– Однако, я много видел американов.
– Это так, – согласились чукчи, – мы тоже так думаем. Мы также думаем, что Кочак обманщик и слабый шаман. Ты правильно поступил. Живи с нами. Мы хотим тебя. Кочак нам говорил: «Прогоните таньга. Плохой. Пусть подохнет. Тогда радость появится в наших сердцах». Зачем, однако, станем прогонять? Возможно, он правдивый человек, станет за две шкурки давать винчестер, Разве это плохо? А шаман смеется: «Даже ребенок не поверит этому!» Но кто же в тундре не знает, что Ван-Лукьян правдивый человек! Он вроде как чукча! Ты как думаешь, Тымкар?
Тымкар глубоко затянулся дымом.
– Я думаю, что Кочака надо прогнать. Лживый человек. Возможно даже, что я убью его, хотя никогда убийцей не был.
Чукчи стихли, изумленные смелыми словами.
– Я также думаю, что американы – очень плохие люди. Не надо пускать их к себе. Один раз я уже не пустил чернобородого.
– Однако, он стрелять начал из пушки?
– Это верно, – подтвердил Тымкар, – но все же я не пустил его.
– Таньг Ван-Лукьян думает так же, – заметил Пеляйме. – Он также говорит, что там, где Ленин самый сильный, бедные дрались с богатыми.
– Это верно, – послышались голоса. – Все мы слышали это. Однако как могут бедные драться с богатыми?
Тымкар снова задумался.
– Я думаю, что такие таньги, как Богораз, Василь, Ван-Лукьян, – это правдивые таньги. Они наши друзья. Я также думаю… – но договорить ему помешали вернувшиеся Энмина и Сипкалюк.
– Э-эх! – дружно и весело ахнули они, едва различимые в табачном дыму.
Лишь тут мужчины обратили внимание, что и сами себя почти не видят.
– Моржи появились, Пеляйме! – радостная, объявила Энмина.
– Э-гей! – раздались в ответ одобрительные голоса, и, как по уговору, все потянулись к выходу.
Но ни появление моржей, ни встречи с земляком – ничто не могло согнать напряженного выражения с лиц охотников. Эта весна, как никогда, взбудоражила их. Что-то непонятное происходило вокруг.
