Текст книги "Поиски счастья"
Автор книги: Николай Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
Тымкар, Вакатхыргин и его дочь жили дружной семьей. В их яранге всегда были табак и чай, свежее нерпичье мясо – его добывал во льдах старик, жир – его вытапливала девушка, патроны – их выменивал Тымкар. В пологе было тепло. Чукчи завидовали. Хорошо им: охотников много, ртов мало. Эмкуль сшила Тымкару теплую одежду из припасенных раньше оленьих шкур.
В долгие дни пурги девушка расшивала Тымкару полы кухлянки и рукавицы из тюленьей замши, а он накалывал рисунки на моржовый клык, изображая на нем зверей, сцены охоты, ссору на трапе с чернобородым янки, Богораза, какую-то сказку о счастье. Здесь были и чукчи с ружьями, и девушки, и ребенок в красивой меховой одежде. Вакатхыргин с интересом следил за его работой; старик любил сказки и умел их рассказывать.
Временами Тымкар задумывался. Беспокойные мысли переносили его от Кайпэ к Сипкалюк, потом – к Тэнэт, Тауруквуне, Эмкуль. Образы путались, сливались. От переносья ложилась поперечная складка на лбу у глаз собирались легкие морщинки. Виделись ему мать, отец, Кочак и тот пастух, который поймал его арканом, как дикого оленя…
Вакатхыргин искоса поглядывал на него, раскуривая трубку на длинном мундштуке. Ему жаль было Тымкара, потерявшего всех родных. Но почему он не берет в жены его дочь? Что нужно ему? Почему его ум неспокоен? И старику казалось, что, женись Тымкар на ней, – и их шатер станет самым счастливым в Ванкареме.
– Тымкар, – тихо окликнула его однажды Эмкуль, когда ей показалось, что отец заснул, – О чем ты думаешь?
Тымкар улыбнулся.
– Думал, как выменять у Джона ружье. Много хочет песцов.
– Разве мое ружье перестало радовать твое сердце? – вмешался старик.
– Разве каждый охотник не должен иметь свое ружье? – и Тымкар снова углубился в работу над клыком.
Опять все смолкли.
Тымкар знал, что значит ходить по тундре без ружья, а он весной собирался в тундру на поиски стойбища Омрыквута. Семь шкурок песцов и лисиц собрал он, Джонсон требовал двадцать. Если бы не приходилось отдавать шкурки за патроны, табак, чай, за материю на камлейки, Тымкар уже накопил бы нужное число. Но он не один, и надо жить.
Пурга сменялась ясными морозными днями, давно прошла январская оттепель, дни увеличились.
Подружки и другие молодые чукчанки внимательно оглядывали Эмкуль, но не находили в ее фигуре никаких изменений.
– Однако твой муж не женолюбивый, как видно, – уже не впервые допекала девушку жена соседа.
– Да уж не бессильный ли он в любви? – интересовалась красивая чукчанка, сама неравнодушная к Тымкару.
– Когда же ты станешь настоящей женщиной? – допытывались другие.
Эмкуль краснела, опускала глаза. Разве это хорошо – женщине и не иметь ребенка? Но сказать им, что Тымкар ей не муж, одинаково стыдно, как и слушать эти вопросы.
Девушка досадовала на Тымкара, Отец был ею недоволен. Ему казалось, что тут виновата она, А старику так нужен внук. Какому же старику не хочется внука?
Нередко Вакатхыргин нарочно на целые сутки уходил к соседям, оставляя их одних. Дочь была уже взрослой девушкой, старик опасался остаться без потомства, У чукчей не считалось зазорным, если девушка становилась матерью, не имея мужа. Наоборот, они радовались каждому ребенку, каждому новому человеку – продолжателю жизни постепенно вымирающего народа, Ко всем детям чукчи относились одинаково хорошо.
В глазах чукчей Эмкуль выглядела смешной и жалкой. Это понимал и отец. Однако он никогда не жалел, что помешал ей принести ребенка от Джонсона: это не настоящий человек. Другое дело Тымкар! И если не Тымкар, то кто же возьмет ее в жены? У других за невесту год или два женихи отрабатывают, живя в семье девушки, а дочь Вакатхыргина никто, как видно, не хочет брать в жены. Больно было отцу, он сердился на дочь. Хорошенькое дело: целую зиму живет в одном пологе с парнем и не может принести старику внука!
Эмкуль понимала причину гнева отца. Тем тяжелее ей было выслушивать расспросы соседок. Но что она могла сделать? Разве ей самой не хотелось стать настоящей женщиной?
– Эмкуль, – приставала к ней соседка, – почему не видно радости на твоем лице?
– Не знаю! – безразличным тоном отвечала дочь Вакатхыргина, чувствуя, как щеки наливаются краской.
– Тымкар, однако, уйдет от тебя, если ты не станешь настоящей женщиной. Какому чукче нужна такая жена!
Видно не зря звали эту чукчанку долгоязычной женщиной.
Эмкуль стала избегать показываться в поселении. Тогда ее начали навещать в яранге… В конце концов очень важно знать, почему она не становится матерью.
* * *
С приближением весны все более бойко шла торговля у Джонсона, Чуть не ежедневно около склада виднелись нарты и собачьи упряжки. Приезжали оленеводы из стойбищ, охотники из других поселений.
Одни из них удивлялись, узнав, что в этот сезон купец дает за пушнину меньше, чем в предыдущий; другие соглашались с тем, что раз льды помешали прийти шхуне и товаров мало, – надо беречь их, чтобы всем досталось хоть понемногу; третьи хмурились, видя в складе достаточное количество всяких ящиков, мешков, оружия, материалов. Но что же сделаешь? Хорошо еще, что товары все-таки есть и не нужно гнать собак до другой торговой фактории. Разве есть время у оленеводов и охотников совершать такие поездки? У кого в тундре олени, у кого нет корма для собак: мясо, заготовленное на зиму, почти все уже съедено; собаки отощали, их кормят совсем плохо. Поворотчики с Колымы приезжали с товарами не часто.
Еще лет двести тому назад чукчи обходились без всяких привозных товаров. Ножи делались из камня и кости, светильни представляли собой каменные плошки, нитками служили жилы животных, одеждой – шкуры оленей и нерп; хлеб, табак и спирт были неизвестны, как и огнестрельное оружие, попавшее к ним впервые от казаков в начале восемнадцатого века. Да и зачем было оно им, когда вокруг столько непуганых зверей!
Чукчи жили, не зная других стран и народов. Но теперь… теперь зверь распуган – гарпуном или сеткой не всегда добудешь, – да и привыкли они и к табаку, и к чаю, и к украшениям, и ко многому другому, что привозилось с Колымы и Аляски.
К Джонсону чукчи относились терпимо, полагая, что «сильный товарами человек» так же достоин уважения, как и шаман, силач, богатый оленевод или хозяин большой байдары. Они считали даже невозможным просить за шкурки песцов и лисиц какие-либо товары – они просто выкладывали их купцу и с благодарностью, порой дивясь его щедрости, брали то, что им давали. В конце концов все это необходимые вещи! Когда же кто-либо из охотников просил товаров сам, чукчи с неодобрением относились к нему: ведь так своей жадностью можно разгневать американа, который и сам хорошо знает, что нужно охотнику, его жене или невесте. К тому же как посмотрят на все это духи? Достаточно прогневить их, чтобы заболеть, не иметь удачной охоты, погибнуть во льдах или навлечь на себя много других неприятностей… Нет, чукчам нельзя гневить духов!
Однако старик Вакатхыргин поступал совсем не так, как подсказывало благоразумие. Он, как казалось ванкаремцам, попрошайничал, не соглашаясь отдать Джону песцов за те товары, которые получали все. Джон доказывал ему, что товаров мало, ругался, но Вакатхыргин упорствовал. «Разве это хорошо? – думали другие охотники. – Чукча не должен так поступать, если он действительно настоящий человек». И было тем более странно, что духи почему-то не гневались на старика. Это было уже совсем непонятно! Да уж не дух ли он сам – этот седой и хитрый старик? Вот и Тымкар тоже: ни к кому не заходит, целую зиму провел то на охоте, то в яранге Вакатхыргина… Есть слухи, что он убил таньга, но духи тоже не гневаются на него. Все это очень, очень странно!
Мистер Джонсон никаких странностей в поведении чукчей не усматривал. Все шло отлично. Каждый день – большая торговля, подготовка пушнины к отправке, подведение баланса, составление ответа своему хозяину. Горячая пора!
В прошлую навигацию владелец этой фактории привез ему за два года банковские квитанции на тысячу долларов. Вместе с его частным бизнесом это составит весьма приятную цифру. Джонсона волновал только один вопрос: не принес бы черт чернобородого янки раньше других шхун. Как тогда утаить свою личную пушнину? Чтобы не рисковать, он снял на окраине селения пустовавшую ярангу. Каждый вечер туда отправлялись разобранные по сортам и упакованные тюки пушнины. Днем и ночью охраняли этот склад нанятые Мартином охотники. Он снабдил их оружием.
Чукчи смеялись над сторожами:
– Ты, однако, на кого здесь охотишься?
Им совершенно чужда была сама мысль об охране товаров: кто же возьмет чужое? Разве только собаки… Но ведь яранга закрыта. И к чему тогда винчестер?
Расчет Джонсона был прост: чернобородый всегда спешит, чтобы первому побывать в других поселениях, он успевает только наспех просмотреть записи в книгах, пока матросы и чукчи грузят пушнину и сгружают товары, и сразу же выбирает якорь. У него не будет ни времени, ни желания лазить по ярангам. Да и какие могут у него возникнуть подозрения? Мартин приготовил ему такое количество пушнины, которое точно соответствует израсходованным товарам по нормам, установленным хозяином. Мало этого, он, мистер Джонсон, для вида наторговал ему на одиннадцать «хвостов» больше.
Таким образом, все оставшиеся в фактории ценности были теперь собственностью самого Джонсона. Вот почему он и вынужден был ежевечерне отправлять в склад приобретенную за день пушнину. Но товаров все еще оставалось порядочно, а Мартину было бы жаль подарить их хозяину лишь для того, чтобы услышать от него похвалу своим способностям.
В один из таких горячих дней, когда уже началось таяние снега, к нему приехал Гырголь из стойбища Омрыквута. Одной из трех запряженных нарт управлял он сам, двумя другими – Кутыкай.
Джонсон сразу узнал Гырголя. Но, увидев три загруженные пушниной нарты, Мартин на мгновение даже растерялся: ему стало страшно, что все это предстоит утаить от хозяина. Однако уже в следующую минуту его обрюзгшее лицо прояснилось, он вышел из фактории навстречу приезжему.
Чукчи посторонились. Так он никого не встречал.
– Гырголь! – воскликнул он, как будто принимал старого друга.
– И-и, – широко улыбался тот.
Джонсон протянул ему руку.
Оленевод неуклюже взял ее; так они простояли, как показалось чукчам, очень долго.
Гырголю хотелось, чтобы все видели, как встречает его Джон-американ.
– Хочешь есть? Идем ко мне! Сегодня я больше принимать пушнину не буду, – и, заперев склад на замок, он вместе с оленеводом ушел в жилище.
Их встретила молодая чукчанка.
– Китти! – обратился к ней Мартин, – Это мой гость, Гырголь. Он хочет есть.
Чукчанка засуетилась у жирников. Джонсон сходил к себе в комнату, принес спирта, галет, копченой колбасы. Гырголь сиял. Да, Джон действительно был истинно хороший человек!
Кутыкай возился с собаками, оберегал от них пушнину. Вокруг столпились ванкаремцы: охотники, женщины. Были здесь и приезжие.
– Ты опять будешь торговать поштучно? – спросил Гырголя Джонсон. – Это очень-очень долго.
Оленевод задумался. С одной стороны, это необходимо; надо же пометить товары каждого пастуха, чтобы не спутать; но, с другой стороны, это действительно очень долго, хотя и приятно. Прошлую зиму он привез совсем мало шкурок, а потратил целый день. Сколько же потребуется времени теперь?
– Ко-о[20]20
Не знаю
[Закрыть], – наконец выдавил он из себя.
Мартин пришел ему на помощь.
– Сколько ты привез?
– Ко-о, много. – Он в самом деле не знал количества. Да и как сосчитать?
– Олл-райт! Мы будем торговать десятками, – и янки пояснил ему эту технику. – Но ты знаешь, Гырголь, что прошлый год шхуна не привезла мне товаров и я не даю теперь так много, как раньше?
Гырголь насторожился, отодвинул стопку со спиртом.
– Ты можешь спросить об этом всех чукчей. Они подтвердят тебе, что я говорю правду.
Джонсон сходил за гроссбухом, начал подсчитывать. Судя по виду тюков, Гырголь привез шкурок сто. Если заплатить ему по прошлогодним нормам, то и тогда останется еще не менее шести винчестеров, сорока пачек патронов и шестидесяти – табаку, ящик чаю, двести ярдов кумача, спирт, мука, галеты, бисер и прочая мелочь.
Щелкают косточки счетов. Гырголь наблюдает, как шаманит этот американ.
«Хитрый», – думает он.
Мартин отложил книгу, счеты, выпил еще стопку спирта. Китти принесла свежее тюленье мясо, только что вынутое из котла.
Гырголь вспотел.
– Олл-райт! Ты мой друг, и я дам тебе товаров за каждую шкурку столько же, как и в прошлую зиму.
– Так надо, конечно, – как должное, принял это сообщение муж Кайпэ, обжигаясь горячим мясом.
Блестящая мысль вдруг пришла в голову Джонсону. Он обласкает этого щенка: после торговли он отдаст ему весь остаток своих товаров под пушнину будущего года! Это разумнее, чем рисковать ими. Он отдаст ему все… винчестеры, патроны, кумач, табак, чай, бисер. Он скупит пушнину в норах! Он приручит этого молодого дикаря и не даст возможности чернобородому учесть остаток товаров и записать их ему, Джонсону, на приход. Разве это не блестящая мысль, восхищался Мартин своей находчивостью. Ведь нартовый путь кончается – значит, с пушниной к нему едва ли придет кто-нибудь еще. И, кроме того, оставшись без товаров, он устроит себе месячный отпуск. Ведь он так устал с этими дикарями!
И мистер Джонсон залпом выпил еще стопку.
– Мы будем торговать завтра. Я запру склад изнутри, чтобы нам никто не мешал.
Гырголь согласился.
– Да, а где же Кайпэ? Ты хотел привезти ее с собой.
Гырголь объяснил, что у Кайпэ родилась дочь.
Джонсон разочарованно сморщил нос, закурил сигару. И он и оленевод захмелели. Китти куда-то исчезла.
Утром Кутыкай втащил в склад все тюки с пушниной, и Гырголь с Джонсоном заперлись там.
Любопытные чукчи столпились у дверей, Так Джон еще никогда не торговал.
Привлеченный скоплением людей у фактории, явился туда и Тымкар – и увидел Кутыкая. Гнев охватил его, черные глаза сделались колючими, злыми: он вновь, казалось, ощутил на своей шее затягивающийся ременный аркан.
Заметил его и Кутыкай, побледнел. Гырголь закрылся в складе… кругом чужие люди… Тымкар высок и силен… Машинально пастух ощупал висящий на поясе охотничий нож. Но Тымкар уже принял решение, исключающее ссору. Ведь сейчас ему важнее узнать, где кочует стойбище Омрыквута, чем расправиться с этим жалким пастухом!
Тымкар поздоровался с чукчами.
В ответ громче всех послышался голос Кутыкая. В эту минуту он жалел, что тогда так жестоко поступил с сильным и большим охотником. «Он, однако, видно, лучше Гырголя…» Пастух был зол на Гырголя за шкурки песцов, которые тот отобрал у него. «Кто кормит тебя? – кричал на него вчера Гырголь. – Кто дает тебе мясо? Если ты бедняк, то молчи!» Хорошо еще, если он даст Кутыкаю чаю и табаку. Что скажет теперь жена?..
Тымкар смешался с толпой.
Из-за дверей склада то и дело доносились возгласы удивления: это после торговли Джонсон отдавал оленеводу все остатки своих товаров. Потом до слуха чукчей дошли слова Гырголя. Он просил американа заготовлять для него у охотников лахтачьи шкуры, ремни, жир, торбаса, которых так много нужно пастухам: за все это Гырголь обещал платить пушниной.
Джон согласился.
Чукчи радовались. Теперь они смогут получать все товары за шкурки морских зверей, за жир, ремни, обувь. Это очень хорошо, пусть женщины шьют побольше торбасов!
Чукчи возбужденно говорили друг с другом. Тымкар вплотную подошел к Кутыкаю:
– Каковы новости?
– Ко-о, – неопределенно ответил тот, снова побледнев.
– Откуда приехал? – веки Тымкара вздрагивали, выдавая волнение.
Пастух показал рукой на тундру, не спуская глаз с возбужденного охотника. Однако Тымкар не проявлял никаких признаков недружелюбия; наоборот, закурив, он даже угостил Кутыкая.
Из склада потянуло спиртом. Чукчи удивились еще больше, послышался смех. Кто же не развеселится при таком запахе!
Тымкар втягивал пастуха в разговор. Тот постепенно обрел дар речи, но все время опасливо поглядывал на склад: не вышел бы Гырголь!
– Где кочует Омрыквут? – наконец прямо спросил Тымкар.
Кутыкай ждал этого вопроса. Он замялся: ведь Омрыквут запретил ему быть многоговорливым попусту. Что будет, если узнает Омрыквут?
– Где кочует Омрыквут? – тихо, по властно повторил Тымкар, стараясь скрыть волнение.
Пастух почувствовал, как его щеки похолодели. Он огляделся по сторонам. Из склада слышались веселые голоса. Там пили спирт. Злоба на Гырголя подкатила к горлу Кутыкая.
– Междуречьем, где Амгуэма и Бельма…
Двери фактории распахнулись.
Кутыкай отскочил к упряжке.
– Кутыкай! – пьяным голосом позвал его Гырголь. Джонсон был тоже пьян. Он заметил Тымкара.
– А ты тут что бездельничаешь? Мне нужны помощники – чистить пушнину.
– Карэм! – отрезал Тымкар, качнув головой. – Карэм! – и направился к яранге Вакатхыргина.
Пастух таскал в нарты товары. Охая от удивления, – так много Гырголь увозил товаров, – по сторонам стояли чукчи.
Ванкаремцы придвинулись к дверям, увидели, что склад пуст. Осталась только пушнина. Раздались возбужденные, на разные голоса, восклицания.
Кутыкай увязывал груз. Джонсон и Гырголь опять подержались за руки, и нарты тронулись. Озадаченные, смотрели им вслед ванкаремцы.
Этим же вечером покинул Ванкарем и Тымкар. Никто не видел его ухода. А когда Эмкуль и отец догадались, что Тымкар их оставил, они не удивились: каждый чукча волен поступать, как вздумает.
Лунной ночью Тымкар вновь одиноко брел по тундре. В глазах его был тот блеск, который свойствен только людям, исполненным веры, что счастье от них не уйдет.
* * *
Снег еще лежит по низинам, но время пурги и короткого дня миновало.
Тихо, воздух прозрачен, светят луна и звезды.
Цепочкой, одна за другой, бегут три упряжки. Посвистывает под полозьями снег. Нарты скользят по подмерзшему насту.
Время от времени Гырголь взглядывает на звезды и покрикивает на собак. Упряжка послушно сворачивает то вправо, то влево. И снова тишина. Только шорохи и посвисты переговариваются под полозьями.
Втянув голову в кухлянку, на задней нарте дремлет Кутыкай.
– Поть-поть-поть! – покрикивает на собак Гырголь.
Кутыкай открывает глаза. Снег, звезды, луна. Тундра безбрежна, как это огромное звездное небо. Где ей начало? Где конец?
Быстро перебирая лапами, бежит упряжка. Впереди видна фигура сидящего на нарте Гырголя. Он курит, оглядывая Амгуэмскую тундру. С этими товарами Джона он чувствует себя превосходно.
Шесть винчестеров! Каждый бы лопнул от зависти, увидев их. А спирт… Патроны, табак, чай, бисер, ножи, котлы, иголки! Достаточно, думал Гырголь, подарить иголку хозяйке любого шатра, как станешь самым дорогим и желанным гостем.
– Кхр-кхр-кхр! – доносится до слуха Кутыкая с передней нарты.
– А кумач! Его хватит на две двадцатки камлеек.
Гырголь втягивает носом воздух: ему чудится запах жилья. Он снова взглядывает на звезды и окриком слегка поворачивает собак влево.
Кутыкай спит. Под полозьями нарт перекликаются шорохи.
Скоро долина реки Амгуэмы.
По совету Джона-американа Гырголь заедет в кочевья оленеводов. Он раздаст им товары под пушнину будущего года. Следующей зимой он соберет ее и отвезет в Ванкарем. Джон обещал дать ему товаров еще больше.
«Однако Джон истинно хороший человек», – уже не впервые мысленно повторяет про себя муж Кайпэ.
Джон заготовит для него торбаса пастухам, лахтачьи шкуры на подошвы, ремни, жир, он даст все, чего захочет сам Гырголь. Все оленеводы станут завидовать Гырголю. Он уже и сейчас «сильный товарами человек»! Кто же откажет ему в оленях, если он даст спирт и табак, торбаса, ремни, чай и кумач, винчестер и патроны.
И Гырголь предвкушает, как из всех стойбищ пастухи погонят оленей в его стадо. Каждому оленю он вырежет на ухе свое клеймо. Стадо его потеряет счет, он станет самым «сильным оленями человеком» в тундре. К тому же, у Омрыквута и без этого немалое стадо. А Кейненеун все еще не принесла сына.
– Поть-поть-поть!.. Кхр-кхр-га!
Упряжка сворачивает влево.
Гырголь отчетливее чувствует запах близкого жилья.
Да! Он станет хозяином Амгуэмской тундры. Он разделит стадо на несколько отдельных кочевий. В каждом из них у него будет жена!..
– Поть-поть-поть-га!
«Гырголь! Ты пришел?» – уже чудятся ему ласковые слова привета повсюду, куда бы он ни приехал. В чужих кочевьях у него будут товарищи по жене. Щеки Гырголя рдеют. Мороз пощипывает губы, он облизывает их, глядя вперед невидящим взором.
Заметив стойбище, собаки резко натягивают упряжь и мчатся к ярангам.
Кутыкай вздрагивает, хватает остол. Из-под остроконечного тормоза снег упругой струей бьет вверх. Нарты бросает на застругах. Гырголь растерянно кричит на собак, которые с тявканьем и визгом врываются в чужое стойбище.
А дома уже давно ждут Гырголя. Еще с вечера нетерпеливый Омрыквут, томимый ожиданием, ушел в шатер старшей жены. Кейненеун и Кайпэ в яранге вдвоем. Кайпэ скучно одной в своем пологе, она пришла в шатер отца. Кейненеун тоже грустна. Детей у нее нет. Омрыквут ушел. Ляс советует ему взять себе третью жену. Разве все это может радовать Кейненеун? Разве ей самой не хочется стать настоящей женщиной.
На руках у Кайпэ ребенок, завернутый в нежную шкурку утробного олененка. Дочь. У нее такие же большие глаза, как и у матери.
Уже так давно уехал Гырголь! Что он там делает?
Кейненеун и Кайпэ молчат. Каждая думает о своем.
В пологе горят два жирника. Тепло. В тундре тихо. Близится время отела. Кейненеун вспоминается Амвросий. Всю весну он бродил за нею в стаде. Потом Омрыквут отдал ее ему… Почти с тех пор сердце неспокойно, хотя прошло уже две зимы. Омрыквуту нужен сын – наследник стада. Быть может, потому он и отдал ее таньгу? Кейненеун краснеет.
– Ты что? – спрашивает ее Кайпэ.
– Так, – уклоняется от ответа жена Омрыквута.
Кайпэ думает о Гырголе. Она уже примирилась с тем, что стала его женой. Конечно, ей хотелось быть женой Тымкара – такого смелого, высокого, сильного. Плохо, что тогда Кутыкай догнал их. Она даже не успела стать его женой. Ее дочь не может быть похожа на него.
Глаза Кайпэ задумчивы.
– Ты что, Кайпэ?
Кайпэ молчит. Ей скучно всю жизнь проводить в этом отцовском шатре и в этом стойбище. Кто же не хочет на берег! Там все новости, там люди живут веселые, здесь – только олени.
Один из жирников начинает коптить. Кейненеун поправляет фитиль и снова садится на прежнее место. Ее сердце щемит, ей стыдно, что от нее – молодой и сильной – Омрыквут ушел к старой жене, матери Кайпэ.
Тихо.
Только слышно, как монотонно шипят фитили, отдавая пламени жир.
Молодые женщины ложатся на оленьи шкуры и засыпают.
Осчастливленная приходом мужа, не спит в своем шатре мать Кайпэ. Она вспоминает времена своей молодости. Она была красива. Но против воли отец отдал ее Омрыквуту – сыну богатого оленевода. Уже вскоре Омрыквут взял себе вторую жену – Кейненеун.
Горят жирники. Рядом спит Омрыквут.
В яранге жены Кутыкая уже несколько дней нечего есть. Мясо кончилось. Омрыквут не закалывает оленя для пастухов. А заколоть своего оленя она без мужа не смеет. Какая же жена поступит так? Что сказал бы Кутыкай?
Дети спят, укрытые оленьими шкурами. В пологе прохладно: горит только один жирник. Днем она выпросила у Кейненеун кусок мяса для детей и немного жира.
На перекладине у потолка висят почерневшие от времени амулеты. Они охраняют ночью оленей… Тут и человеческие фигурки, и бесформенные, но имеющие таинственный смысл кусочки древесины, клочки шерсти и кожи, звериные зубы. Они заменяют в стаде Кутыкая…
Жене Кутыкая только двадцать лет, но морщины уже видны на ее широком лице.
Это очень плохо, когда Гырголь забирает с собой Кутыкая. Конечно, Кутыкай привезет детям и ей подарки, он выменяет их у купца на шкурки тех песцов, которые он и она поймали зимой капканами. Но все-таки это очень плохо, когда нечего есть и Кутыкая нет дома…
Она прислушивается: не послышится ли лай подбегающих упряжек. Но кругом тихо. Тихо в тундре. Тихо в яранге.
Небольшое стойбище спит. Только в яранге Ляса слабо бормочет бубен. Ляс шаманит. Он надел свою шаманскую одежду и что-то выкрикивает, бьет в бубен.
Кто знает, о чем шаманит Ляс?
Лясу жарко, лицо у него потное, он в фанатическом экстазе и не сомневается, что стойбище благоденствует благодаря его неустанным заботам. И даже тогда, когда нет никакого повода связываться с духами, он время от времени напоминает им о себе – сильном шамане Лясе из стойбища Омрыквута.
* * *
В чужом стойбище Гырголь спит неспокойно. Ему все мерещится, что в наружную часть яранги, где сложены его товары, кто-то пробрался, хочет их похитить. Гырголь прислушивается, высовывает голову из полога.
Кутыкай спит, как будто забота о сохранении имущества – не его забота. Это сердит Гырголя. Он набивает трубку, закуривает.
В яранге жарко. Гырголю не спится. Много желаний в его голове. Он верит в их осуществление: «Все будет, все будет! Джон поможет мне стать хозяином Амгуэмской тундры!»
