Текст книги "Поиски счастья"

Автор книги: Николай Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Глава 34
ХОЗЯИН ТУНДРЫ

Начало апреля. День ясный, морозный. Небо высокое, чистое. Трудно сказать, где кончается тундра и начинается небо.

Снег тверд: ветры отменно зализали его, наделали заструг. Ни былинки, ни веточки.

Вечереет. Нежные краски заката гаснут, блекнут алые вершины далеких сопок, горизонт голубеет все больше.

Тундра спокойна. Не верится, что еще накануне она выла, бурлила, слепая и страшная. Как хороша она после непогоды! Мороз приятно щекочет ноздри, бодрит. Воздух прозрачен, дышится легко. Забыты невзгоды и лишения минувших дней. Вот только бы еще покурить Кутыкаю! Но табака нет. Правда, не первый день нечего курить пастухам, но в другое время и думать-то о куреве некогда: пурга валит с ног, слепит, захватывает дыхание… А сейчас очень хочется закурить Кутыкаю! Но где возьмешь? И как назло так медленно меркнет день.

Гырголь приказал пригнать к вечеру в стойбище две Упряжки оленей. Как только взойдет луна, Кутыкай с Гырголем отправятся по кочевьям собирать пушнину, чтобы отвезти ее Джону-американу. Уж там-то Кутыкай покурит! Надо только хорошенько запрятать те две лисьи шкурки, про которые не знает Гырголь.

В напряжении Кутыкай хмурит лоб, с досадой думает о том, как долог этот нудный день, бесконечный, как сама жизнь.

В стойбище все заняты работой: женщины спешат закончить заказы Гырголя – шьют меховую одежду и обувь. Гырголь увезет ее Джонсону, а тот отправит аляскинским золотоискателям. Шьют все: жены пастухов, девочки-подростки, жены Омрыквута, Гырголя, Ляса.

Дети, не отходя от матерей, хнычут, просят есть. Матери шикают на них: до еды ли, когда не окончена еще работа, а скоро вечер!

Ляс шаманит в своей яранге, просит у духов удачи Гырголю. Омрыквут, Гырголь и еще двое стариков молча сидят вокруг.

Кутыкай ничего этого не видит. Но он знает, что так бывает всегда перед отъездом Гырголя.

Пастух Кеутегин идет к Кутыкаю. Ему тоже тридцать лет. Они вместе выросли в этом стойбище, в один год женились, пасут одно стадо, у них обоих по трое детей и почти равное число личных оленей. Оба они одинаково одеты, черноволосы, смуглы, у обоих приморожены щеки, ни у одного из них нет табака.

– Этки, – вздыхает Кеутегин, и Кутыкай знает, что именно плохо: плохо, что нечего закурить.

– Ты счастливый, – продолжает пастух. – С Гырголем на берег едешь.

Усы Кутыкая растягиваются в улыбке: он и впрямь считает себя счастливым. Ведь другим нужно еще ждать их возвращения, а он, Кутыкай, тогда уже будет курить.

Кеутегин озирается по сторонам, как будто в тундре их может кто-нибудь подслушать. Он подходит совсем близко, и лишь тут становится заметно, что он немного выше Кутыкая и в глазах его больше беспокойства.

– Конечно, в это верится с трудом, что торгующие люди столько дают табаку и чаю за песцовую шкуру. Однако ты, верно, знаешь правду?

Кутыкай промолчал, увидев бредущего к ним пастуха Рольтыргыргина.

– Есть слухи, что Гырголь часть себе забирает.

Кутыкай замахал на него: «Молчи!» Кеутегин смолк.

– Этти! – приветствовал их Рольтыргыргин. За весь день они не встречались: стадо большое.

Ему ответили. Помолчали. И Кеутегин и Кутыкай явно нервничали: это видно по их взглядам, по неспокойным движениям: только было начался такой важный и совсем необычный разговор, и им помешали. А кто же станет говорить об этом при Рольтыргыргине? Кому не известно, что он все передает хозяину?

– Однако, совсем вечереет, – Кутыкай поглядел на запад. – Будем ловить упряжных оленей, как сказал Гырголь. Ты, Рольтыргыргин, иди за пятнистым и черным с подпалинами, мы с Кеутегином поймаем других.

Снимая с пояса аркан, Рольтыргыргин с недовольным лицом ушел. Он догадался, что пастухи знают о его доносах хозяину: «Разве они маленькие? За что Омрыквут дал мне весной теленка, если не дал им?»

– Есть слухи, что Гырголь много товаров берет на берегу, – продолжал Кеутегин. – Верно ли это?

– Не знаю… – робко отозвался Кутыкай и оглянулся на Рольтыргыргина. Но тот уже отошел далеко.

– А где Гырголь берет оленей? Вот уже восемь зим их пригоняют ему из других кочевий. Его стаду скоро не будет числа!

Кутыкай опять не ответил: страшно.

– Почему молчишь ты? Разве не с тобой вседа ездит Гырголь?

– Я работник при чужом стаде. Как стану говорить про хозяина?

Кутыкаю самому так хочется, так необходимо говорить об этом. Но страшно! А если узнает Гырголь? Что станет тогда с ним, с его семьей?

– Прежде ты был мне приятелем, – укоризненно заметил его сверстник. – Или Гырголь тебе лишнюю папушу табаку дал, что стал ты малоговорящим?

Щеки Кутыкая вспыхнули, взгляд стал жестким.

– Лучше бы отсох язык твой, чем мне слышать эти слова! Я, однако, курю, как видишь… – зло бросил он.

– Кутыкай! Тумга-тум! – Кеутегин взял его за плечи, заглянул в лицо.

Тот сразу обмяк, улыбнулся.

– Моя кровь – твоя, – продолжал Кеутегин.

Но Кутыкай вдруг заметил, что Рольтыргыргин издали наблюдал за ними.

– Идем, идем ловить упряжных! – сказал Кутыкай.

Пастухи пошли к стаду.

– Рольтыргыргин… Ты берегись его, – неожиданно заговорил Кутыкай. – У Гырголя тоже худое сердце. Плохие людишки! Потом все расскажу тебе.

– Хорошо, – согласился Кеутегин.

Он попросил друга взять у него припрятанные шкурки для обмена на табак и чай у американа.

Все время, пока ловили оленей, приятели обсуждали, как лучше Кутыкаю провезти шкурки, чтобы не узнал Гьгрголь.

* * *

Гырголь совсем готов к отъезду. Пушнина упакована, осталось только погрузить на нарты, увязать, но это уже работа Кутыкая.

Сейчас Гырголь пойдет в шатер молодой жены, спросит, что привезти ей, поест, немного отдохнет, а с восходом луны и тронется. Путь не мал: одних стойбищ сколько надо объехать! Там повсюду для него припасена пушнина. Он заплатил за нее вперед. Если окажется мало двух нарт, он будет прихватывать их в стойбищах. Кто посмеет отказать ему? Еще нет в Амгуэмской тундре такого человека! Даже оленей – уж как не хочется чукчам отдавать ему живых оленей, а приходится, если для расчетов не хватает пушнины! На обратном пути от Джона-американа он вновь посетит все стойбища, проверит, отогнали ли ему оленей должники. Покрыли свой долг – так он опять им даст товаров, а нет – возьмет оленей силой! Но кто же станет ссориться с ним? Кто еще, кроме него, помогает оленеводам товарами? Разве есть у них другие «сильные товарами люди»? Конечно, можно бы и самим отвозить все на берег к купцам. Но где взять шкурки, когда Гырголь еще зимой заплатил за них? Всем, всем помогает Гырголь! Кто еще даст вперед товары без платы? Где найти такого человека? Только он может так поступать!

Все эти мысли веселили Гырголя. Сидя в яранге, он с жадностью ел жирное оленье мясо, поглядывая на свою молодую жену. Она не знала, что у Гырголя почти всюду есть товарищи по женам. Не знала потому, что еще никто из невтумов не являлся в их стойбище, не предъявлял своих прав. Впрочем. Гырголь и не собирался отдавать ее товарищам по жене: ведь у него была еще Кайпэ… Да и есть ли время этим беднякам разъезжать по тундре, когда нужно беречь стадо, добывать ему, Гырголю, пушнину? Гырголь облизывал жирные пальцы.

…Над тундрой всходила луна.

Все стойбище вышло провожать Гырголя и Кутыкая. Среди женщин – Кайпэ. Но муж не подошел к ней, ничего не сказал.

Быстрые олени понеслись по твердому насту, нарты таяли во тьме, оставляя за собой две блестящие полоски на снегу.

Этой же ночью достигли соседнего стойбища.

Молодой оленевод, лишь недавно, после смерти отца, вступивший во владение стадом, приветливо встретил Гырголя:

– Гырголь! Здравствуй, Гырголь!

– Это ты, Апчок? – вместо ответа на поклон произнес сосед.

Кутыкай с нартами остался вдали, чтобы собаки не испугали оленей. Апчок заметил их.

– Ты на оленях? Э-гей! – крикнул он громко, чтобы кто-нибудь услышал его. – Заходи, Гырголь, в ярангу.

Гость достал трубку, набил ее, закурил, потом предложил кисет Апчоку. К ним быстро подходил какой-то чукча. Апчок велел ему отогнать оленей Гырголя в стадо, привезти нарту в стойбище. Пастух ушел.

Поели, попили чаю, закурили.

– Еду к приятелю американу за товарами, – начал деловой разговор Гырголь. – Потом привезу тебе.

– Очень люди страдают без товаров. Нет ли сейчас у тебя немного?

– Прежде был в состоянии, теперь не могу. А много ли приготовил «хвостов»?

Молодой оленевод пространно начал рассказывать о плохом промысле. Мало добыли песцов. Пастухи заленились.

– Многословен ты, – резко перебил его Гырголь. – Говоришь, как бедняк. Разве не ты хозяин этого стойбища?

Апчок назвал цифру. Приятель американа сделал вид, что разгневан, хотя в душе был рад, что стадо его Увеличится.

– Я отказываю тебе в товарах: слишком много и без того ты должен.

Апчок заерзал на кожаном полу спального помещения.

– Какомэй! Как станем жить? Где возьмем, Гырголь?

Гырголь молчал, прикидывая, сколько запросить оленей.

– Неправильно ты поступаешь. Видно, сразу помногу даешь пастухам товаров. Заленились они, мало поймали. Давай им понемногу. Пусть чаще ходят, чаще просят.

Апчок ободрился.

– Умную ты имеешь голову, – заискивающе сказал он.

Долго молчали. Апчок заглядывал своему благодетелю в глаза, не смея первым заговорить, нарушить мысли богатого соседа. Гырголь курил, не предлагая Апчоку.

– Мне, однако, жаль тебя, – милостиво наконец заговорил он.

Лицо хозяина стойбища расплылось в благодарной улыбке. Он моложе Гырголя, на его верхней губе вместо усов только пушок.

– Что ж, я возьму добытые вами шкурки. Скажи, чтобы женщины сшили к утру десять пар теплых торбасов. – Гырголь выпустил густой клуб табачного дыма. – Кейнина вышла замуж?

– Совсем недавно. – Лицо Апчока сделалось напряженным и виноватым. Он всем корпусом подался вперед. – Разве ты, Гырголь, хотел взять ее себе в жены?

– Вечером я приду к ней. Кто ее муж? Пусть мы станем с ним приятелями. А еще отгонишь в мое стадо три двадцатки голов: по оленю за каждую долговую шкурку.

Апчок помрачнел.

Хоть и велико его стадо, но олени… как можно платить живыми оленями?

– Возьми у пастухов. Разве ты не им давал товары?

– Это верно, это так, – несколько оживился молодой оленевод. – Истинно умный человек ты, Гырголь. – Апчок с восхищением оглядел своего гостя.

Уладив дела, зять Омрыквута подарил хозяину папушу табаку, угостил спиртом. Теперь он с нетерпением ждал вечера, чтобы отправиться в ярангу Кейнины. Она давно приглянулась ему. Но все его прежние притязания оказались напрасными. Теперь он добьется своего! Он даже не станет разговаривать с ней об этом: достаточно только сказать ее мужу, что он хочет быть с ним невтумом: кто же не обрадуется такой чести? Даже Апчок, хозяин стойбища, и тот сразу согласился. Что же говорить о жалком бедняке!

Гырголь всегда оставлял для поездки немного спирта и табака, чая и недорогих бус для женщин, Кейнине он подарит всего: и бус, и чая, и табака для мужа – Енкау. Пусть все знают, как выгодно иметь такого приятеля по жене, как он.

Оставив гостя дремать в яранге, Апчок пошел предупредить Енкау о великой чести, ожидающей его вечером.

Узнав новость, Кейнина заплакала: она была совсем еще молоденькой и искренне любила мужа. Енкау задумался. Он знал, как противен его жене Гырголь. Разве она не рассказывала ему? Разве не противен Гырголь ему самому?

Апчок ушел. Кейнина спрятала голову в коленях, молчала, зная, что слова ее были бы напрасны: кто же посмеет отказать Гырголю! А Енкау – всего лишь бедный пастух.

Уже близился вечер, а молодые супруги все сидели молча в своем шатре, никто из них не проронил ни слова.

Апчок поделился новостью со своей женой Рультыной, та – с соседками, и скоро все стойбище только и говорило о Кейнине, Енкау и Гырголе. Пожилые чукчанки жалели Кейнину – такую хорошенькую женщину. К тому же был слух, что Гырголь болен нехорошей болезнью, которой теперь многие болеют на берегу, в Ванкареме. Мать Кейнины тихо плакала.

Гырголь появился в их яранге, когда смеркалось. Угостил хозяев табаком и спиртом. Он в упор смотрел на молоденькую хозяйку.

Муж и гость постепенно пьянели. В голове Енкау путались бесконечные мысли. Он понимал, как дорого надо платить за эту водку и дружбу. Да и какая друж ба может быть у него, бедного пастуха, с богачом? Временами сердце его ожесточалось, и ему хотелось крикнуть, чтобы Гырголь убирался вон, что он, Енкау, не хочет такой дружбы… Но он не смел это сделать: ведь тогда случится что-то страшное, непоправимое… Он не смел посмотреть в глаза жене. Ему было обидно, что он, сильный и молодой, не может оградить ее от такой обиды… Как же быть, как быть ему?

В пологе сгущался дым. Гырголь не жалел табака. Вот он достал пачку и подал Енкау; Кейнине протянул чай, бусы, иголку. Сидя в отдалении, Кейнина не шелохнулась. Гырголь положил подарки у ее колен. В кармане у него припасена еще пачка табаку… Это он отдаст мужу утром.

Не было у Кейнины ни заранее принятого решения, ни продуманного плана. Решение пришло сразу, вдруг, когда она почувствовала, что вот-вот Гырголь скажет последние слова и Енкау покинет полог…

Тихо поднялась эта пугливая молодая женщина, поправила жирник и выползла из спального помещения. Как была в одежде из шкуры молодого оленя, так и побежала в тундру.

Вначале Кейнина бежала, сама не зная куда, потом остановилась, подумала, повернула в сторону: там где-то стойбище, в котором живет ее брат. Он защитит ее, не отдаст Гырголю…

Между тем гость заметил отсутствие хозяйки, начал проявлять беспокойство. Енкау крикнул. Никто не отозвался. Тогда он выполз из полога. Кейнины нигде не было.

– Какомэй! – изумился муж, возвращаясь назад, – Куда пошла?

Гырголь нахмурился.

– Ищи! – гневно бросил он, как своему пастуху, словно речь шла об олене.

Енкау кинулся искать по стойбищу. Гнев Гырголя страшен: за ним последует немилость Апчока…

Но все яранги уже обежал Енкау, а Кейнины не было.

Забеспокоился и сам Апчок. Послал в стадо пастуха.

Всю ночь не смыкал глаз Гырголь. Курил, пил. Несколько раз забегал к нему Енкау, жалкий, растерянный, виноватый.

– Ищи! – неизменно повторял хозяин Амгуэмской тундры, и муж снова отправлялся на бесплодные поиски жены.

Как только забрезжил рассвет, в сильном гневе уехал Гырголь из стойбища Апчока. Он сидел на задней нарте, предоставив Кутыкаю самому искать стойбище Канкоя.

* * *

Скрипит под полозьями снег. Мороз пощипывает нос и щеки. Гырголь прикрывает лицо капюшоном камлейки.

С передней нарты что-то кричит Кутыкай. Гырголь прислушивается, но ничего разобрать не может.

Положив рога на шеи, олени быстро мчат ездоков.

Но вот и Гырголь замечает впереди оленью упряжку. Она медленно плетется навстречу. Ближе, ближе – вот и встреча. Упряжки остановились.

На загруженной нарте сидит незнакомый чукча.

Поздоровались. Спросили друг друга, куда и откуда едут. И тут выяснилось, что едет этот чукча от старика Канкоя, а держит путь к стойбищу Апчока; что он торгует, собирает пушнину для русского купца из бухты Строгой.

Хозяин Амгуэмской тундры изумился: для него это было полной неожиданностью. Так вот почему мало шкурок бывает у Канкоя!

– Где твое стойбище? Почему я не знаю тебя?

Поворотчик назвал селение, совсем неизвестное в этих местах. Глаза Гырголя помутнели от злобы.

– Некстати явился сюда!

Разъездной агент таньга опешил. Впервые не были рады ему, его товарам, встрече с ним.

Все трое стояли у своих нарт.

– Разве я пришел к тебе в стойбище? Твои слова непонятны.

Широко раскрыв глаза, Кутыкай смотрел на пожилого чукчу. Гырголя все больше охватывала злоба.

– Ты пришел в Амгуэмскую тундру, однако. Или ты не знаешь, что хозяин этой тундры я? Или я звал тебя?

– Непонятны твои слова, – испуганно отозвался пришелец.

«Хозяин тундры»?.. Уж не с духом ли он повстречался? По его телу прошла дрожь. Он оглянулся по сторонам.

– Зачем я отпустил бы тебя?.. – выкрикнул Гырголь, бросив быстрый взгляд на Кутыкая.

– Почему ты сердишься? Разве я прогневил тебя? – растерянно бормотал поворотчик.

Испуг, исказивший его лицо, придал Гырголю решимости. К тому же за спиной стоял Кутыкай.

– Жалкий бедняк! Ты собрал всю мою пушнину! Кутыкай, ты медлишь, я вижу!

Дальше все свершилось непонятно быстро. Неизвестный чукча вскочил на нарту, Гырголь бросился на него, повалил на снег, пытаясь выхватить свой нож, – но тут же сам оказался внизу. Одним рывком Кутыкай вытащил своего хозяина из-под противника.

Поворотчик тяжело дышал, озирался, не зная, броситься ему на обидчика или бежать. Он стоял в разорванной одежде, с обнаженной головой, и Кутыкай в страхе не мог оторвать взгляда от синеватой плешины над изуродованным ухом.

Гырголь отступал назад, за Кутыкая, к своей нарте. Его шапка тоже осталась на снегу, по руке струилась кровь.

– Чужой! Вор! – задыхаясь, порывисто выкрикивал он, все пятясь и пятясь к нарте.

Поворотчик тоже начал отступать к упряжке. В глазах его застыл ужас: все это было так неожиданно, такого еше не бывало…

Кутыкай не спускал с него напряженного взгляда. Незнакомец с плешиной над рваным ухом уже коснулся пяткой нарты и повернулся, чтобы вскочить на нее, – и тут… Кутыкай едва устоял на ногах: за его спиной прогремел выстрел.

Поворотчик сразу осел на колени, руки его скользнули по тюку с пушниной. Олени рванули, нарта качнулась, дернулась, и через минуту ее почти не стало видно в вихре вздыбленного снега.

Упряжка с Гырголем бросилась в другую сторону. За ней, без ездока, помчалась нарта Кутыкая…

В нескольких шагах от растерявшегося пастуха, в луже крови, такой яркой на снегу, уткнувшись лицом в заструг, лежал убитый чукча.

Кутыкай оглянулся по сторонам. На лбу его выступил пот, ему вдруг стало жарко. Посмотрел на небо. Оно было высокое, чистое.

«Зачем станем обижать его?» – не покидала сознания фраза, которую не успел сказать Кутыкай. Где-то далеко, наверное, ждут этого человека жена и дети. «Злое сердце имеет Гырголь… – думал пастух. – Чем прогневил его этот старый чукча?» Говорит: «Я хозяин Амгуэмской тундры…» Впервые слышал Кутыкай такие непонятные слова. Как можно быть хозяином тундры? Тундра – не олень, не жена, не яранга… Что скажут чукчи? Не прогневается ли сам дух тундры?..

Кутыкай подошел к телу незнакомца. «Что стану делать?.. Уйти отсюда? Но куда? И что скажет Гырголь, если не найдет меня здесь?..»

* * *

…Казалось, ночи не будет конца. Кутыкай засыпал, вздрагивал, открывал глаза, вслушивался в тишину, озирался. Неподалеку черным пятном маячило на снегу тело убитого.

Гырголь же дотемна гнал оленей по следу умчавшейся нарты, пока не потерял его. Ночь помешала продолжать поиски. Олени устали. Он решил заночевать в тундре.

Спать ему не пришлось. Пугал каждый шорох, доносившийся от упряжки, чудилось, что родные поворотчика уже ползут сюда, чтобы отомстить за убитого. «Но как они узнают, что его убил я? Не узнают. Он лежит сейчас в тундре, и его заметает снегом. Пусть не собирает пушнину там, где я хозяин!» Ненадолго приходит мысль о Кутыкае: «Он знает, видел…» Но что Кутыкай? Жалкий бедняк его стойбища. Разве он посмеет болтать? Да и кто станет искать поворотчика в такой дали?.. Скоро весна. Вскроются реки. Потом все забудется, затеряется. Труп сожрут песцы и волки, кости рассыплются в прах. Никто не узнает…

Гырголь почти беспрерывно курил. «Жаль, потерял след. Много товаров было, большой груз. Как найдешь? Тундра – как море, как небо. Напрасно испугал оленей. Надо было ножом… Бездельник Кутыкай! Трус! Упустил и свою нарту…» Но в конце концов, что значат эти товары! Разве их мало у Джона? Зато Гырголь избавился от вора, который мог испортить ему всю торговлю…

И Гырголь все больше утверждался в мысли о том, что поступил правильно, как подобает хозяину. Так он накажет любого, кто явится в Амгуэмскую тундру! Разве не он здесь самый «сильный товарами и оленями человек»? Разве не он обеспечивает всех оленеводов такими нужными для них товарами?! Джон, несомненно, похвалит его: он и раньше говорил Гырголю – не давать другим пушнину.

Все хорошо. Только теперь нужно всегда быть наготове. Везде могут встретить, настигнуть родные того поворотчика… А то еще какой-нибудь жалкий бродяга может попытаться ограбить его, Гырголя… Нет, Гырголя не застигнешь врасплох, не таков Гырголь!

Он крепче сжимает лежащий на коленях винчестер.

Где-то совсем близко слышится топот. Уж не упряжка ли это поворотчика? Или, быть может…

Нет, это не упряжка, не родственники убитого, не духи. Это – страх.

Упряжка поворотчика давно освободилась от нарты и теперь копытами откапывала из-под снега ягель и уходила все дальше и дальше. Не найти Гырголю нарты с товарами. Перевернувшись, она лежит в низине, по которой летом течет ручей. Дикие звери изгрызут ремни, упаковку, растащат меха, товары, палатку… А придет зима – все засыплет снег, заметет пурга. Олени пристанут где-либо к стаду или погибнут от волков. И никто никогда не узнает, куда делся, где погиб поворотчик.

Большой круг объехал утром Гырголь, пытаясь напасть на след нарты. К полудню он вернулся к месту происшествия.

Молча подошел к убитому, ногой перевернул на спину. «Пусть посмотрит на Амгуэмскую тундру!» – зло подумал он и, ни слова не говоря Кутыкаю, снова сел на нарту.

Кутыкай поспешил к своей упряжке.

* * *

Стойбище Канкоя оказалось недалеко.

Седой и дряхлый хозяин стойбища, как всегда, встретил Гырголя сухо. Было видно, что он не нуждается в товарах. Он сразу же отдал долговую пушнину, и Гырголь не остался тут ночевать: помимо всего прочего, он знал, что Канкой осуждает его за торговлю.

«Оленевод должен думать о стаде», – говаривал старик.

Тронулись дальше, Кутыкай был подавлен, мрачен. Вспомнился недавний разговор с Кеутегином: «Ты счастливый: с Гырголем едешь…»

День ясный, морозный. Небо высокое, чистое. Снег тверд. Под полозьями нарт посвисты. Гырголь и Кутыкай едут молча. Путь долог, стойбищ много. Лишь ко времени отела оленей они возвратятся домой.

На сердце Кутыкая неспокойно. В полудреме ему чудится лужа крови на снегу, тело старого чукчи с рваным ухом, широкая снежная даль под синим небом.