Текст книги "Поиски счастья"
Автор книги: Николай Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Глава 44
ОСЕННЯЯ ЯРМАРКА
Великое множество съехалось чукчей на праздник раздачи в стойбище Омрыквута.
Праздник в разгаре. Здесь поднимают тяжести, там лоснятся смуглые тела борцов, мчатся бегуны, а у яранги Ляса то и дело взлетает вверх какой-то чукча, смешно растопырив руки: четверо здоровяков, растянув шкуру старого оленя, поочередно подбрасывают на ней оспаривающих первенство, кто дольше удержится на ногах. Смех, шум, веселье…
Церемония раздачи уже окончилась; пастухи и бедные родственники получили от хозяина по оленю и Теперь, довольные, принимают участие в празднике.
Завтра обмен с береговыми охотниками, а там и на зимние пастбища…
Несколько одряхлевший Омрыквут переходит от одной группы людей к другой. Он – под хмельком, щеки покраснели, седая голова обнажена. На нем дубленые штаны и добротная кухлянка с обвисшими пустыми рукавами. Не спеша он подходит к бегунам. За ним пастух Рольтыргыргин тянет заарканенного оленя.
– Пусть возьмет его самый быстрый из вас, – бросает хозяин вызов чукчам.
И в тот же миг срывается с места до десятка людей. На ходу они сбрасывают кухлянки, шапки. Бежать далеко. Одобрительно гудит толпа. Омрыквут идет дальше.
У борцов меряется силой и ловкостью уже последняя пара. Это Кутыкай и Гырголь. Оба в расцвете сил: пастуху – сорок два, хозяину – тридцать восемь. Вокруг плотное кольцо потерпевших поражение, любителей, зевак.
– Какомэй! Пастух и хозяин?
Кутыкай худ, мускулист. Гырголь плотен, тяжел, краснощек; он покряхтывает, надувается. Кто знает, как ему удалось выйти в последнюю пару…
Рольтыргыргин опять подвел оленя. Почти все повернулись к хозяину стойбища. Но тот что-то медлил. Он не ожидал, что в решающей паре окажутся его зять и пастух. Едва ли предполагал оказаться в этой паре и сам Гырголь. Его больше тянуло на торговую пляску, но и от борьбы отказаться мешала традиция; к тому же он все время побеждал…
Схватка обостряется. Но Гырголь уверен, что пастух не посмеет одолеть хозяина. И действительно, Кутыкай нападает только для вида, чтобы обмануть зрителей, чтобы не было стыдно. Он давно готов быть побежденным.
Омрыквут как бы не замечает подведенного оленя. «Зачем зятю этот дрянной олень? – думает он. – Разве есть число его стаду?» Он опасается, что пастух, чего доброго, соблазнится и поборет Гырголя. Старик старается перехватить взгляд Кутыкая. Однако тот совсем не смотрит в стороны.
Мелькают смуглые тела (кухлянки сброшены), Слышно тяжелое дыхание Гырголя.
Рольтыргыргин – этот верный хозяйский пес, как называют его другие пастухи, – видит, как сдвинулись седые брови Омрыквута. Не на него ли гневается хозяин, думая, что он все еще не подвел призового оленя?
– Я привел призового, – робко напоминает он.
Лицо старика дернулось.
– Пусть возьмет его победитель! – вынужден он объявить.
Толпа снова одобрительно зашумела. Кутыкай услышал слова хозяина, оглянулся. Гырголь не замедлил схватить его, бросил на помятую траву, навалился всей тушей, пытаясь уложить на спину. И кто знает, почему в этот миг не поддался пастух. Он резко повернулся, вскочил на ноги, ошалело оглядывая толпу, но не различая ничего, кроме стоящего оленя. Олень! «Пусть возьмет его победитель!» Так сказал хозяин. Олень, целый, живой олень!
За год труда сегодня, в праздник раздачи, Омрыквут подарил Кутыкаю оленя. «Совсем теперь богачом станешь», – сказал он ему. А какое тут богатство!.. Вот уже две руки и две ноги лет пастухом он, а личных оленей не прибавилось.
Гырголь опять схватил и бросил на землю противника. И снова вырвался Кутыкай. Толпа совсем стихла.
«Олень, живой олень!» Как волна о скалы, ударяет кровь в голову пастуха. «Пусть возьмет его победитель!» «А зачем Гырголю олень?» – думает он, легко отбиваясь от наседающего противника. Но Кутыкаю страшно стать победителем. Как можно? Хозяин! Однако и оленя упустить никак нельзя…
Уже возвратились бегуны, кончилось подбрасывание на шкуре, поднятие тяжести, а борьба все еще продолжалась. Теперь сюда собралось множество людей. Тут и соседи, и береговые охотники, и девушки, женщины, подростки. В стороне – Ляс, такой же хмурый, как и его брат Омрыквут. Они оба поняли, что дух жадности вселился в Кутыкая. И Ляс уже придумывал способ, как прекратить борьбу. Если не он, шаман, так кто же выручит Гырголя? Но тут, видно, случайно, Кутыкай слишком сильно рванул на себя руку Гырголя. Измученный, тот резко, всем телом подался вперед, споткнулся, падая, увлек за собой пастуха и тут же оказался придавленным.
Толпа только ахнула.
Испуганный Кутыкай вскочил, но всем было уже ясно, что он оказался победителем.
Рольтыргыргин передал ему призового оленя. Омрыквут первый отошел от места борьбы и, слегка пошатываясь, побрел к стаду, видневшемуся невдалеке.
Под его ногами шелестят порыжевшие травы и мхи – палевые, ржавые, темно-зеленые; нет-нет да мелькнет рубином ягода брусники или бирюзой замерцает стыдливая голубика.
Омрыквут не различает ни спокойного течения обмелевшей к осени реки, ни идущих на веслах байдар, ни зеркальных озер, ни чистого неба, ни солнца. Гневен, сильно расстроен Омрыквут.
Свежо. Воздух прозрачен. Кажется, нет конца ни тундре, ни реке, ни небу. Все неподвижно, спокойно. Только в долине шевелится серая масса оленей. Туда и направился искать утешения Омрыквут.
Кутыкай озадачен. На месте борьбы он остался с призовым оленем один. И только Гырголя, кажется, меньше всех волновало поражение. Все равно! Кто же не знает, что самый сильный человек в Амгуэмской тундре – это он, ее хозяин! Так думал он, хотя недобрым огнем горели глаза его, а в сердце шевелились злые желания. Чукчи сторонились его. А он, заметив недалеко от своей яранги Вээм – молодую жену сына старика Канкоя, – быстро зашагал туда. Сейчас он пригласит ее на торговую пляску.
Еще с весны Гырголь приметил Вээм. Ничего, он доберется к стаду упрямого Канкоя! Пусть они станут с мужем Вээм товарищами по женам. Потом он, Гырголь, отдаст ему в жены свою дочь.
Зайдя в ярангу, Гырголь выбрал лучшую шкуру молодого оленя, вышел и, нагнав Вээм, бросил шкуру к ногам молодой женщины. Она стыдливо опустила глаза.
– Енок! Я приглашаю Вээм на торговую пляску, – не обращая внимания на смутившуюся женщину, заявил он ее мужу.
– Какомэй…
Енок едва не вдвое моложе Гырголя.
– Какомэй! – все так же неопределенно повторил он.
Но разве можно отказаться? Гырголь и без того, видно, сердит на него: пасет оленей на его исконном пастбище. У Енока нет желания ни уступать Вээм, ни приглашать на торговую пляску младшую жену Гырголя. Но хозяин Амгуэмской тундры ждет, и Енок уже видит гневные искры в его помутневших глазах.
– Ты самый сильный в тундре, Гырголь. Ты помогаешь нам всем, – наперекор чувству, льстиво произнес он, потупя глаза.
Плотный краснощекий Гырголь тут же принялся выплясывать вокруг шкуры, приглашая Вээм, Лишь на мгновение он задержался около ее мужа, подержал за плечи.
– Кайпэ понравится тебе, Енок.
На щеках Вээм пылали красные пятна, голова ее была опущена. Молодая женщина не смела взглянуть на людей. А чукчи все плотнее и плотнее окружали их.
Наконец упорство становилось уже оскорбительным, и Енок сказал:
– Мы станем плясать все трое, Вээм.
Не поднимая головы, женщина шагнула на белую оленью шкуру, и все трое исполнили плясовой ритуал. Затем невтум взял с земли эту шкуру и подарил ее своей новой подруге.
Узнав, что Гырголь стал товарищем по женам с Еноком, молодые чукчанки осмелели: сегодня их уже миновала участь Вээм, а завтра они разъедутся по своим стойбищам.
Вээм укрылась в какой-то яранге. Ей не хочется видеть соболезнующих взглядов женщин, ей не нужен этот бык – Гырголь, красный, потный, противный; ей не нужны его подарки; пусть, может быть, другие рады породниться с Гырголем! Ей досадно, что она теперь всегда обязана подчиняться его желаниям, всегда, всегда, когда бы он того ни захотел. Она знает, что у него невтумы в каждом стойбище, она знает всех этих мужчин и женщин, и от этого ей становится еще больнее, еще противнее. Но что ей делать? Гырголь может погубить их стадо, потравить пастбище. Разве не поступал он уже так с другими? «Твое стадо мало, – говорил он, – откочуй!»
Вээм не слышала, как все съехавшиеся на праздник устремились к берегу Вельмы; она плакала, горько сожалея, что соблазнилась поехать в стойбище Омрыквута на праздник раздачи.
А на берег в это время выходили из байдар морские охотники, с ними какой-то таньг.
Ляс, Гырголь, Кайпэ, Кутыкай, Кейненеун и множество других мужчин и женщин – хозяев и гостей – рассматривали приплывших. Среди них были знакомые береговые охотники, но шестерых не знал никто. Один из них – таньг, пятеро – совсем незнакомые.
– Этти! – приветствовали их стоящие на берегу.
– И-и, – откликнулись приехавшие.
– Каковы новости? – осведомился Гырголь.
– На ярмарку к вам приехали, – отозвался кто-то из охотников.
– Э-гей! – одобрительно загудели оленеводы.
Один из приплывших тихо спросил какого-то подростка:
– Гырголь который?
Паренек указал ему, Тут же этот чукча подскочил к Кочневу.
– Ван-Лукьян! Вот Гырголь, смотри!
– Спокойно, Элетегин, спокойно, – строго сказал ему уполномоченный губревкома, рассматривая Гырголя. – Теперь он от нас не уйдет. Потерпи.
«Так вот ты какой – хозяин Амгуэмской тундры!» – думал Кочнев, вспоминая, что видел его очень давно.
Плотный, невысокий Гырголь с независимым видом разглядывал таньга и незнакомых чукчей. Мясистые влажные губы «хозяина тундры» приоткрыты. На щеках румянец, на лбу зеленый целлулоидный козырек – подарок Джонсона; он укреплен на ремешке, охватившем голову.
Взволнованный Тымкар всматривался в толпу, отыскивая глазами Кайпэ. Сердце сильно стучало, ресницы вздрагивали. Вдруг он шагнул вперед, остановился, рука поднялась к горлу. В нескольких шагах стояла она – большеглазая, с румянцем цвета недозрелой брусники; на носу и щеках – такая знакомая татуировка! Что? Она не узнает его? В глазах Тымкара мутнеет, ему кажется, что все смотрят только на него и сейчас узнают и прогонят…
Рядом с Тымкаром стоит в нарядном плаще из шкурок бакланов его сын Тыкос, А около девушки – ее мать; лицо морщинистое, щеки осунулись, плоская грудь высоко вздымается. Ей чудится, что все уже заметили ее волнение. Она смотрит на Тыкоса – такого стройного, каким когда-то был Тымкар. И перед ее мысленным взором мелькают картины их кратковременной встречи. Кайпэ оглядывается на мужа. Гырголь не смотрит на нее; он, как и все, разглядывает таньга.
Губы Кайпэ дрожат. Так похож этот юноша на Тымкара! Но почему же она не знает его? Разве он раньше никогда не приплывал к ним для обмена ремней, жира, лахтачьих шкур?
А дочь, заметив, что какой-то чукча не спускает с нее глаз, потупилась, зарделась.
– Однако, что же вы медлите? – по-хозяйски спросил Гырголь. – Идите в стойбище. У нас праздник раздачи.
Уэномцы направились к ярангам оленеводов.
– Зачем пришел этот человек другой земли? – осведомился Гырголь.
– Мы встретились с ним в пути, – уклонились от прямого ответа гости.
– Этот таньг – непонятный таньг, – услужливо пояснил взрослый сын Кочака Ранаургин.
К стойбищу шел Омрыквут.
«Непонятный таньг»? – старый Ляс прищурил глаза.
– Однако, почему непонятный? – вмешался Элетегин. – Таньг человек; он нового закона торговли хочет: за винчестер – двух песцов. Его зовут Ван-Лукьян.
Гырголь насторожился.
– Он уже заставил американов давать товары по новому закону, – продолжал Элетегин.
– Пустое болтаешь, – перебил его хозяин Амгуэмской тундры.
Повелительный тон Гырголя смутил чукчей. Из яранг выглядывали женщины с малыми детьми, Вээм, какой-то совсем дряхлый, несуразный старик. Тымкара никто не узнал. Только Омрыквут долго и пристально вглядывался в Тыкоса. Что-то далекое, полузабытое напомнил ему этот охотник.
Усталые за день, после сытного ужина чукчи разбрелись по ярангам, и вскоре стойбище заснуло.
Гырголь направился в ярангу, где остановились Вээм и ее муж Енок. Однако Вээм там не оказалось.
– Я сам ищу ее, – поспешил успокоить хозяина тундры муж Вээм.
Но это была неправда. Енок и Вээм договорились, что с наступлением сумерек Вээм пешком уйдет отсюда в сопровождении пастуха из стойбища Канкоя. Так она и поступила.
– Иди, ищи! – кричал Гырголь на Енока. – Пока не приведешь ее ко мне, я не дам тебе никаких товаров. Ты, видно, слабый человек, если жена тебя не слушает. Уходи! Мои глаза не хотят смотреть на тебя!
«Не нужны твои товары! Сам поеду на берег, – уходя с праздника раздачи, думал муж Вээм. – А потравишь пастбище – убью!»
Вакатхыргин не спал (старый тоже приехал на ярмарку). Он разыскал Тымкара, вызвал его из яранги.
– Где так долго жил, Тымкар? Совсем забыл старика.
Тымкару хорошо с ним. Он – как отец. Вспомнилась зима, прожитая в Ванкареме.
Голова старика обнажена. Седые волосы серебрятся при лунном свете.
Влажная тундра сочится, чавкает под ногами.
– Искал счастье, – после долгой паузы ответил Тымкар. – Вот скоро сам уже стариком стану…
– Да, плохо живут чукчи. Плохо.
– Я думаю тоже так. Но как сделать, чтобы стали лучше жить? Никто не знает. Даже таньг Богораз не знает. А многое знал. Умный таньг. Теперь пришел таньг Ван-Лукьян. Говорит – я знаю, помогайте мне. Прогоним американов, убьем Гырголя. Тогда новая жизнь начнется. Уже многих американов прогнал. Джона – тоже.
– Как мог он прогнать его? Разве сильный очень? Почему чукчи не могли?
Тымкар рассказал.
Сутулый, рослый, суровый, старик молчал.
– А где Эмкуль? Как живет она?
Вакатхыргин шумно раскуривал трубку, потом вытер глаза, разъеденные дымом.
– Дочка… Эмкуль… Погибла Эмкуль.
– Эмкуль? – Тымкар остановился, смотрит в заблестевшие от слез глаза старика.
– Распутник он! Гырголь погубил дочь. Гордая.
Ушла. Замерзла. Гырголь нарушил правила жизни, – старик выбрасывал изо рта клубы табачного дыма, которые тут же бесследно исчезали в лунном свете. – Много людей погубил Гырголь.
Луна заходит за облака. С севера тянет холодом. Вакатхыргин смотрит на небо.
– Льды близко, – говорит он.
Тымкар и Вакатхыргин медленно идут по тундре.
– Дни уходят. Много зим позади. Долго жил, состарился.
Тымкар молчит.
– Умру скоро.
«Зачем он пришел сюда? – думает про старика Тымкар. – Не отомстить ли за Эмкуль?»
– Ты много видел, Тымкар. Ты расскажи чукчам, как надо жить. Мой язык устал говорить им. Состарился я, – как сына, старик берет его нежно за плечи, усаживает на кочку, опускается сам.
Долго сидят они тут. То думают, то говорят.
– Гырголь теперь называет себя хозяином тундры. Стаду его нет числа. Много людей губит. Безобразничает.
– Как можно быть хозяином тундры? Байдара, что ли?
– Жизнь изменилась, Тымкар. Если приходят сюда за пушниной другие люди, Гырголь убивает. Много рассказал мне пастух Кутыкай. Однако боятся чукчи Гырголя.
Тымкар и сам уже многое слышал о том, что творится в тундре. Не одну бессонную ночь провел он, думая, как сделать, чтобы чукчи жили лучше. Ван-Лукьян говорит, что для этого нужно прогнать американов и шаманов, отнять вельботы у богатых и отдать их охотникам, оленей поделить между бедными пастухами. Тымкар и сам думает, что это было бы правильно. Хорошо, если бы все чукчи думали так!
Упомянутое стариком имя Кутыкая отвлекло Тымкара от своих мыслей. Кутыкай… Как мог он рассказывать о хозяине, если для него он отобрал тогда у Тымкара Кайпэ?
– Разве Кутыкай стал другим человеком? – спросил он и, не ожидая ответа, рассказал Вакатхыргину про аркан.
– Раньше слепым был Кутыкай, как новорожден" ный щенок. Теперь стал зрячим. Другие пастухи тоже не любят Гырголя. Хуже волка, говорят про него, Эмкуль… – хотел что-то еще сказать старик, но не смог. Слезы снова застлали его глаза.
Сердце Тымкара наполнилось гневом. Почему же чукчи не прогонят Гырголя? Эти мысли вернули его к давно минувшим событиям. Вспомнил свое посещение стойбища Омрыквута. Нет, всю жизнь у Тымкара не было гнева на Гырголя из-за Кайпэ. Тымкар не нашел стойбища, она стала женой Гырголя – вот и все. Но теперь, когда Тымкар узнал об Эмкуль, когда он так много узнал о Гырголе, гнев кипел у него в сердце.
Луна скрылась. Темно. Где-то неподалеку журчит ручей да изредка доносятся звуки бубна. Это шаманит Ляс. Он искренне убежден, что связан с духами.
Стойбище спит. Только у Омрыквута старческая бессонница. Да Кайпэ бредит в полудреме. Вместе с дочерью она убегает от Гырголя… «Уйду», – слабо шепчут ее сонные губы.
Скоро рассвет. Но Кочнев и Элетегин еще не вернулись из стада. Кочнев решил ночью, без хозяев, поговорить с пастухами.
Вакатхыргин и Тымкар подходят к стойбищу.
– Ты, однако, напрасно не взял Эмкуль в жены.
Тымкар молчит.
– Добровольно весной попрошу смерти, – говорит Вакатхыргин. – Кто станет кормить старика? Сами голодные, умирают чукчи, когда нет зверя.
– Вместе станем жить, приходи! – в голосе Тымкара так много нежности, совсем неожиданной у этого сорокалетнего большого мужчины.
Вакатхыргин отрицательно покачивает головой:
– Мой винчестер износился. Эмкуль ушла.
Тымкар не знает, как отговорить старика от ухода из жизни.
Он пытается:
– Таньг-губревком говорит: винчестер – за двух песцов, новый закон!
– Это верно, так говорит он всем людям.
Из яранги доносится рокотание бубна.
Начинает светать.
Выходит из шатра Омрыквут.
– Почему не спится вам, беспокойные люди? – он подозрительно оглядывает их! «Разный народ съехался…»
– Льды близко, спешить надо.
Омрыквут провожает их недоверчивым взглядом. «Беспокойное время, – думает он, – Таньг, эти двое, какой-то парень еще». Где он видел его? Всю ночь этот Тыкос не давал покоя голове Омрыквута. Что-то далекое, но знакомое напоминал ему сын Тымкара. Но стар Омрыквут, ослабела память, а узнать позабыл.
– Много чукчей уходит, мало живут, – сокрушается Вакатхыргин. – Вымрем, исчезнем…
– Это так: совсем обезлюдел Уэном.
Старик останавливается.
– Ты много видел, Тымкар, Рассказывай чукчам. Пусть думают. Лиши их покоя. Тогда найдут дорогу, прогонят американов, убьют Гырголя. Рассказывай! Пусть захотят жить, как в сказке!
– Стану! Сам думал так. – Голос Тымкара от волнения стал хриплым. – В голове твоей верные думы, – тихо заканчивает он.
Лицо у Тымкара строгое, взгляд ясен. Лоб пересекла глубокая морщина.
Стойбище безлюдно. Только хозяин, страдающий бессонницей, маячит у шатра. Но дни его сочтены. Их не продлит большое стадо. Оленями готовится безраздельно завладеть Гырголь. Давно ждет он смерти тестя.
Вакатхыргин и Тымкар расходятся по шатрам.
Утро холодное, мрачное. Неприветлива тундра без солнца.
* * *
С севера мчатся рваные облака. Причудливы, страшны их узоры. Кажется, вот сейчас обрушатся тучи вниз, все сомнут, захватят и поволокут за собой по сырой и угрюмой тундре.
Поднимается ветер. Чукчи встревожены: ветер пригонит льды, не застрять бы здесь со своими байдарами! Идет торопливый обмен. Береговые отдают связки ремней, лахтачьи шкуры на подошвы, моржовый и нерпичий жир для отопления. Кое-кто привез табак, трубки. Взамен получают шкуры оленей на зимнюю одежду, камусы для теплой обуви, жилы – нитки, туши оленей.
Тыкос – в долине Вельмы. Там с девушками дочь Кайпэ собирает ягоды. Он идет ей навстречу.
– Здравствуй!
– И-и, – игриво отвечает она (невысокая, ладная, на щеках вспыхивает румянец) и, опустив голову, проходит мимо. Неподалеку другие девушки; они понимающе переглядываются.
Тыкос красив и строен. Какая же девушка не захочет его в мужья! Сердце его бьется часто. Он не видит мрачного неба, потемневшей, суровой тундры. В его юной голове зреет план: он приплывет сюда через год, припасет разных товаров отцу девушки, в крайнем случае он отработает за нее. Она станет его женой.
Эх, Тыкос!.. Твое счастье, что наступает время новой жизни – свободной и справедливой, когда ты сможешь без подарков и отработки жениться на любимой девушке. Родись ты раньше – твои мечты остались бы несбыточными. Разве ты не знаешь, что отец дочери Кайпэ – Гырголь? Зачем ему твои подарки? Разве он отдаст дочь бедняку? Он хочет выдать ее за Енока, сына Канкоя, стаду которого нет числа.
Тыкос весел. Он уверен, что она станет ждать его, хотя они не говорили об этом: он понял ее взгляд. Напевая, Тыкос торопится к стойбищу. Там возле байдары уже суетятся люди.
Не спеша, девушки тоже повернули назад.
Тымкар с утра потерял сына и ту, которую он накануне принял за Кайпэ, Он уже обменял свои заготовки и теперь бродит по стойбищу, переходит от одной группы людей к другой. Всюду торговля1 сосредоточенные лица, спешка.
– Однако, где же старшая жена Гырголя? – смущенно спрашивает он подростка.
– Кайпэ? А вот стоит у яранги.
У яранги – невысокая морщинистая женщина.
Тымкар всмотрелся. Неужели? Неужели это Кайпэ? Он почувствовал, как кровь прилила к щекам; затуманило взор. Оглянулся. Никто не наблюдал за ним, но Кайпэ уже скрылась в яранге.
Сутулый, седеющий, он стоял, не зная, как поступить, что сделать. Щемило сердце, кровь стучала в виски, глаза увлажнились. «Кайпэ, – беззвучно шептали губы, – Кайпэ, Кайпэ…»
– Какомэй! – глядя на него, как на глухонемого или сумасшедшего, воскликнул какой-то чукча, стоя рядом. Он сзывал людей по просьбе таньга, но этот чукча его не слышал.
– Тагам! Таньг зовет всех!
Тымкар еще больше ссутулился и пошел за посыльным.
Кочнев собирал людей, чтобы выбрать делегата на зимний съезд бедноты в Уэлен. Конечно, не поднимись ветер, собрать чукчей было бы нетрудно, но сейчас все спешили: одни – отплывать, другие – выменять у них нужные товары.
Гырголь ходил недовольный. Эти осенние ярмарки с береговыми чукчами в известной мере конкурировали с ним. Уже много лет все нужные оленеводам заготовки он получал от Джонсона и за них брал в тундре пушнину или оленей, если для расплаты с ним не хватало пушистых шкур. Гырголь был уверен, что он помогает жить всем оленеводам Амгуэмской тундры. Правда, еще упирался старик Канкой, но скоро его стадом завладеет сын Енок…
Представителю губревкома удалось все же собрать порядочную группу оленеводов.
– Советская власть, – говорил он по-чукотски, – несет счастье всем угнетенным народам. Она…
Чукчи слушали его, раскрыв от удивления рты. Кочнев говорил о причинах плохой жизни бедных оленеводов и охотников, о том, что при новой, народной власти бедняки получат оленей и вельботы, выгонят шаманов и американских купцов, будут у чукчей дома для больных, дети будут обучаться грамоте, парни смогут жениться без отработки за будущую жену, и обо всем, что следовало сказать и во что искренне верил Иван Лукьянович.
«Даже думать об этом невозможно», – рассуждали некоторые чукчи.
«Однако, есть слухи, что Ван-Лукьян – правдивый таньг. Людей от смерти спасает, помогает чукчам и плату никогда не берет, – эти слухи давно растекались по тундре. – Он обещает хорошую жизнь».
«Правильно говорит Ван-Лукьян, – думал Элетегин. – Надо такую жизнь! Также надо убить Гырголя».
Кутыкай и Кеутегин, с которыми ночью беседовал уполномоченный губревкома, переглядывались.
– Старикам не надо будет добровольно умирать, – говорит Кочнев.
В толпе то и дело слышались возгласы удивления.
– Советская власть, – продолжал Кочнев, – русский народ протягивают вам руку братской помощи.
Чукчи сосредоточены. Они не все понимают из того, что говорит этот таньг. Но он совсем не такой, как Амвросий, как все другие. И эта необычность его поступков и таких заманчивых слов привлекает к Кочневу и Кутыкая, и Кеутегина, и других пастухов и бедняков.
– Больше не будет несправедливой торговли. Вы сможете за двух песцов получить винчестер.
«Что болтает этот неразумный таньг?!» – одна и та же мысль обжигает Гырголя, Омрыквута, Ляса.
– Какомэй! – слышатся непроизвольные возгласы из толпы.
– Убийцу и насильника Гырголя народ будет судить!
Ляс – этот дряхлый старик, похожий на своего брата Омрыквута, – подполз к Кочневу, заглянул ему в лицо, попятился на четвереньках, вскочил, издал хриплый крик и бросился на толпу, озираясь и руками пробивая себе дорогу, как если бы за ним кто-то гнался.
– Дух заразы! Бегите! Скорее! – он втискивался в ошалелую от неожиданности массу людей.
Толпа расступилась. Ляс вырвался из круга и неуверенным старческим шагом заспешил к своей яранге, крича:
– О-о! Скорее, скорее! Разбирайте шатры, грузитесь! Скорее, скорее!
Испуганные люди пятились подальше от «духа заразы». Круг расширялся.
Гырголь набросился на Кутыкая:
– Бездельник! Видно, я давно не бил тебя! Беги за упряжными.
Кутыкай продолжал стоять.
– Что случилось? Почему все уходят? Какая зараза? – строго спросил Гырголя представитель ревкома.
Кочневу было жарко, он снял шапку, ветер шевельнул волосы на седеющих висках. На щеках Гырголя расплылись красные пятна.
– Кто ты и откуда? – вместо ответа сам спросил он, ощупывая на поясе не то аркан, не то нож.
– Я – уполномоченный Камчатского губревкома. И я спрашиваю: как ты смеешь прогонять людей?!
– Однако, и тебя прогоню я… Рольтыргыргин! – на всякий случай позвал Гырголь мелькнувшего у яранги пастуха. – Кто звал тебя сюда? – Он снова повернулся к Кочневу. – Зачем явился? Убирайся! Амгуэмской тундры хозяин – я!.. Ты медлишь, я вижу?
Пастухи, женщины, подростки уже начали разбирать шатры. На берегу грузились в байдары чукчи, приезжавшие на обменную ярмарку.
«Каков негодяй!» – подумал Кочнев.
«Как мне с ним поступить? – еще не решил Гырголь, стоя рядом с пастухом, в нескольких шагах от того, в ком он сразу увидел своего врага, – За винчестер – два песца? Прогоним шаманов? Новый закон?!»
Старика Вакатхыргин а во время речи ревкомовца здесь не оказалось, и сейчас, узнав, что шаман разогнал чукчей, он быстро шел сюда от берега. Но еще до его прихода Тымкар сообразил, что происходит. Слова Гырголя о том, что он хозяин Амгуэмской тундры, возмутили Тымкара:
– Как можешь ты прогонять человека из тундры? Разве яранга это?
«Хозяин тундры» недоуменно оглядел его.
– Ты! Откуда явился ты – жалкий бедняк? – с едкой усмешкой спросил Гырголь. – Га, гы! – как на собаку, прикрикнул он и двинулся на Кочнева.
Кровь хлынула в голову Тымкара. Мгновенно он оказался рядом с Гырголем, схватил его за ворот и за штанину, рванул на себя, и в тот же миг грузное тело «хозяина тундры» оказалось у Тымкара над головой.
– Не надо! – уполномоченный ревкома бросился к нему.
Но было уже поздно. На вытянутых руках Тымкар с силой грохнул «хозяина тундры» об землю. Хотел что-то крикнуть, но горло перехватило, и губы шевельнулись беззвучно. Зеленый козырек с головы Гырголя отлетел в сторону.
Рольтыргыргин в испуге отскочил.
С выпученными глазами Гырголь попытался встать, но Тымкар снова двинулся на него.
В эту минуту Тымкар едва ли отдавал себе отчет в своем поступке. Он защищал правдивого таньга, который старался помочь чукчам хорошо жить; он вымещал злобу за свою неудавшуюся жизнь, за гибель Эмкуль, за убийство отца Элетегина, за шрам на шее от аркана, которым поймал его пастух Гырголя, за свое изгнание, за все, что наболело у него на сердце. Все это смешалось воедино, взволновало кровь Тымкара, и сейчас он был готов руками разорвать этого насильника.
– Кутыкай! – снова закричал Гырголь.
Но пастух и теперь не двинулся с места: «Пусть убьют, – думал он. – Пусть подохнет!»
Кутыкай уже давно сожалеет, что тогда, давно-давно, отнял у Тымкара Кайпэ. Теперь ему стыдно встречаться с ней взглядом: в глазах ее он всегда видит немой укор. Разве мало горя причинил ему и другим чукчам Гырголь? «Пусть убьют», – мысленно твердит Кутыкай, все же стараясь не смотреть в глаза Гырголю.
– Именем ревкома, – громко сказал Кочнев, – за свершенное убийство и другие преступления приказываю арестовать его и предать суду народа!
Чукчи из вооруженного отряда уполномоченного связали преступника. Напуганные Лясом, забыв про Гырголя, оленеводы спешно заканчивали приготовления для перекочевки. «Хозяина тундры» увели на берег Вельмы и усадили в байдару.
* * *
Льды едва не закупорили горло Ванкаремской лагуны. И теперь, опоздав, злобные, со скрежетом гнались за байдарами.
Ночь настигла в пути. Неожиданно стих ветер, паруса обвисли. Льды отстали. На море опустился густой туман. Уэномцы высадились на берег, собрали плавника, разложили костры.
Сыро, зябко, совсем уже близко зима.
– Ты, однако, очень сильный. Откуда ты? – спросил Кочнева Тыкос.
– Я от Ленина, – ответил он.
И долго рассказывал в эту ночь Иван Лукьянович о Ленине чукотскому юноше.
Потом рассказал о своей жизни Тымкар. И как ни печален был его рассказ, все же в голосе Тымкара не слышалось тоски. Слова гнева и веры звучали в эту ночь у костра.
Утомленный, в полудреме, Вакатхыргин уже не различал слов Тымкара, но в голосе его – то суровом, то нежном – старик слышал то, что сказал Тымкар минувшей ночью: «Стану! Сам думал так. В голове твоей верные думы!»
– Сынок… – ласково, почти беззвучно назвал он этого сорокалетнего чукчу, И с улыбкой на лице забылся.
Этой ночью, не просыпаясь, старик Вакатхыргин спокойно умер.
