Текст книги "Поиски счастья"
Автор книги: Николай Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)
Г лава 17
ЦЕНА ДРУЖБЫ
Навигация кончилась. С севера подступали льды. Холодные массы воздуха устремились к югу. Небо закрыла облачность.
Последняя торговая шхуна покинула накануне Энурмино. Улетали журавли. То и дело слышалась их перекличка: кур-лу, кур-лу, кур-лу…
Поселение безлюдно: охотники еще не вернулись с моржового лежбища, женщины ушли в тундру за съедобными кореньями. Лишь один человек стоял среди яранг и глядел на небо. На нем – местная одежда и обувь, в руке зажата шапка.
Журавли покидали Чукотку. Бент Ройс, широкоплечий, большой, мешковатый, смотрел им вслед.
Вот уже и нет возможности выбраться отсюда до следующего лета! Все напоминало о близкой зиме – третьей для него зиме в этом ужасном крае вечного холода.
Ройс опустил голову, тяжело вздохнул. «Эх, мистер Роузен! Я считал вас деловым человеком. Надеялся, что вы оцените мою преданность компании. А вы…» – Ройс не решился додумать до конца эту мысль. Он живо представил себе черноглазого шустрого человека, умеющего одним взглядом сделать вас несчастным.
Мистер Роузен – фактически глава «Северо-Восточной компании», с ним Бент заключил контракт на год. В контракте есть пункт, согласно которому договор автоматически продлевался на следующие годы. Двадцать восемь месяцев по пятидесяти долларов – это уже около полутора тысяч. Следующая зима неизбежна; значит, плюс еще пятьсот… Обеими руками Ройс надел шапку и вытащил из-за пазухи контракт, завернутый в кусок клеенки. Ветер пытался вырвать его из рук владельца, но норвежец повернулся к ветру спиной, перечитал договор, хотя и знал весь его наизусть, и снова бережно уложил на место.
В небе прокурлыкала еще одна стая.
Блестящая мысль вдруг пришла Ройсу в голову. Конечно же, он отправится к этому изменнику Мартину и займет необходимые на зимовку сто-двести долларов, вернее, возьмет товары и продукты. Компания потом компенсирует этот расход: ведь она сама виновата, что и в эту навигацию не сумела забросить им продукты.
Норвежец уже давно высчитал, чего и сколько ему нужно до следующей навигации. Ройс экономен. Запасы продовольствия ему были выданы компанией на год, он растянул их на два. Но сейчас не осталось уже ничего: ни муки, ни жиров, ни патронов. Только винчестер. Раньше Ройс отдавал его охотникам, и они за это приносили ему, Тэнэт и ее матери мясо и жир. Кому же теперь нужно ружье без патронов?
В кармане штанов он нащупал трубку, вытащил ее, пососал. Табаку нет.
Он все же считал Роузена деловым человеком. Как можно за две навигации не забросить продуктов?! Бент провел рукой по сильно заросшему щетиной лицу. Ведь он писал, где находится, писал о проблесках золота, о своей уверенности в том, что здесь залегает золотая жила.
– Очень странно! – произнес Ройс и медленно зашагал к морю.
Тэнэт и ее мать вместе с охотниками – на моржовом лежбище. В яранге Бент остался только с Василием. Сегодня с утра он ничего не ел, да и нечего есть. Норвежец негодовал на компанию, он все надеялся, что до конца навигации о нем позаботятся.
Между тем расчеты Роузена были просты, как таблица умножения. Он не напрасно считался деловым человеком. Тот из проспекторов, кто находит золото, – неизбежно с первой попавшейся шхуной мчится в Ном для расчетов и подкрепления провиантом. Так, например, поступил Олаф Эриксон. Все же остальные, неудачники, мало интересовали Роузена. Не мог же он на ветер бросать доллары компании, посылать бездельникам продукты и снаряжение? И даже если кто-либо из них возвращался в Ном с пустыми руками, главный директор умел доказать ему и суду, что проспектор сам нарушил контракт и поэтому с компании ему ничего не причитается, наоборот, из-за таких, как этот, компания несет убытки…
Предположение Ройса, что, быть может, Роузен по делам компании выехал на время из Нома и не получил его писем, были ошибочны: Роузен почти неотлучно проживал на Аляске, и Элен, его личный секретарь, аккуратно подшивала все полученные письма проспекторов в соответствующие личные дела вместе с копиями ответов своего патрона. Впрочем, самих ответов не отправляли. Писались только копии: на случай исков к компании. В них сообщалось о посылке со шхуной компании снаряжения и высказывалось неудовольствие деятельностью проспектора…
Деловой день Роузена был занят составлением этих писем-ответов и соответственных накладных; их копии тоже приобщались к личным делам. Кроме того, представитель компании в Номе развернул – уже лично от себя – большую деятельность по снабжению населения северо-азиатского побережья Тихого океана продовольствием и товарами. Но так как компании этим заниматься не полагалось, то и тут приходилось много хлопотать, чтобы замаскировать эту незаконную деятельность и прибыли от нее на случай ревизии из Петербурга.
Ничего этого Бент Ройс не знал, наивно полагая, что его оставили без продуктов в результате какого-то досадного недоразумения.
– Очень, очень странно, – бормотал он, собирая по берегу выброшенных морем моллюсков и морскую капусту.
Если бы два года назад кто-нибудь из приятелей сказал Бенту, что он может так «очукотиться», он никогда бы не поверил. А теперь, за исключением нижнего белья, одежда его ничем не отличается от одежды чукчей; ест он вместе с ними мясо тюленей и моржей; спит в яранге на шкуре; говорит на языке туземцев; мало этого – он связался с чукчанкой Тэнэт…
Каждый раз, когда он задумывался над этой связью, ему так ярко вспоминалась белокурая Марэн. Ей скоро исполнится двадцать девять, ему самому уже тридцать второй.
С тех пор, как он последний раз покинул Ном, отправившись в Азию, Бент не подучал ни одного письма ни от Марэн, ни от родных. Сам он писал им, но кто же мог привезти ему сюда их ответы, если даже они и были?
Ройс возвратился в ярангу. В жаровне еще сохранился жир, норвежец зажег фитиль.
Василий ушел в тундру на охоту. Глядя на мрачные очертания спального помещения, Ройс пожалел, что вчера не попросил, чтобы его взяли на шхуну до Нома. Возможно, ему не отказали бы. Но он не посмел возвратиться без разрешения Роузена. Как посмотрел бы главный директор на это? Ведь компания уже израсходовала на них значительные суммы, и его самовольное оставление Чукотки могло быть расценено, как нарушение контракта, и тогда он остался бы без цента в кармане. Нет, этого он себе позволить не мог.
Ветер усиливался. Кожаная кровля яранги шумела.
Норвежец достал тетрадь и занес в нее свои наблюдения за погодой. (Он вел их уже два года. В тетради встречались и другие записи, сделанные по-норвежски).
Затем, отложив дневник, потянулся за брезентовой сумкой, где хранились образцы горных пород с проблесками золота. На них были наклеены этикетки с указанием, откуда они взяты. Ройс вновь и вновь рассматривал их, и чем голоднее он был, тем с большим фанатизмом проникался уверенностью, что именно там, в миле от Энурмино, проходит золотая жила и он доберется до нее! Хотел бы он видеть Роузена, когда у него, Бента, будет в руках вот такой, как эта порода, самородок золота! Он не побоялся бы тогда прямо в лицо сказать главному директору, что считал его деловым человеком, а тот оставил его в таком положении! И где? В дикой и страшной Азии, среди полудикарей. Эх, мистер Роузен!.. Ройс покачивал головой, все сильнее чувствуя, как он голоден. Ведь моллюски и морская капуста – этого достаточно лишь для того, чтобы не умереть с голоду.
Полулежа норвежец через лупу всматривался в кусок гранита с обильным содержанием железа. Жирник помигивал, железняк то тускнел, то снова оживал, искрился. Ничего! Ройс сумеет доказать, что имеет право не на треть самородка, а по меньшей мере на семьдесят пять процентов. И ему уже виделось негодование на подвижном лице черноглазого Роузена. Ничего! Ройс сумеет доказать свое право.
Он представлял себе, как они будут сидеть за столом в кабинете главного директора, есть ростбиф, пить лучшие вина и как ему будет предложено стать акционером компании. Что ж, пожалуй, он вложит известную долю в это дело. Но прежде всего он съездит в Норвегию за Марэн и навестит дядюшку в Калифорнии. Пусть он посмотрит на Бента Ройса, с которого он хотел содрать три шкуры… Нет, Бент Ройс с пустыми руками не вернется!
На свою связь с Тэнэт Ройс смотрел как на случайную, временную. Не брать же чукчанку с собой в цивилизованную страну! Что плохого, что он живет с ней? Ведь он ей ничего не обещал. Совесть его чиста. Не жить же ему, взрослому человеку, одному.
Бент выполз в наружную часть шатра, пошарил там, съедобного ничего. Но, черт возьми, что же ему делать? Когда же возвратятся с моржового лежбища Тэнэт и ее мать и принесут мяса? Неужели ему не обойтись без Джонсона?
Эти два года в конце концов он прожил ничуть не хуже, чем десять лет в Штатах; над ним не тяготела хозяйская рука, как на ферме у дядюшки – будь он проклят! – или на железной дороге. Он жил в теплом жилище был свободен, всегда сыт… Но вот сейчас, что же ему делать сейчас?
Ройс выглянул наружу. Темнело. В море шумели льды. «Земля еще замерзла не сильно, – думал он, – завтра надо бы идти на разработку породы в «Золотое ущелье» (так он назвал место, где по всем признакам скрывалась мощная золотая жила). Но… но чего же все-таки сейчас поесть?»
Скрежет льдов, выпираемых на берег, лишал его надолго надежды на возможность прихода шхуны с продовольствием.
«Что же делать?» – не отступала болезненно назойливая мысль. Он теребил бороду, проводил рукой по шершавым щекам. Ощущение голода мешало ему сосредоточиться. В сознании беспорядочно мелькали образы мистера Роузена, Мартина, Марэн, Олафа Эриксона, Тэнэт… Бент Ройс задремал.
* * *
Через несколько дней заметно похудевший Ройс подходил к Ванкарему. Здесь находилась торговая фактория владельца шхуны «Морской волк», та самая фактория, делами которой столь успешно заправлял мистер Джонсон.
Впервые Бент встретился с Мартином задолго до Нома. Тысячу семьсот миль по Юкону они проплыли вместе с ним и Олафом Эриксоном. С Олафом Бент не сошелся так близко, как с Мартином. Ему не нравилась манера Эриксона всегда все решать самостоятельно, не считаясь с мнением товарищей. Ройсу был памятен случай, когда Олаф связался с другой группой проспекторов, чем поставил их с Джонсоном в весьма затруднительное положение. Правда, Мартин ушел к чернобородому янки торговать – в нарушение контракта с компанией, – однако время, проведенное вместе с Мартином на Аляске и здесь, привязало Ройса к нему, и предстоящая встреча его радовала. Мартин всегда казался ему душевным человеком. Происходил он, как казалось Ройсу, из хорошей семьи, был образованнее Ройса; страсть же Джонсона к представительницам другого пола Бент относил к молодости и прощал ему эту слабость, так как в конце концов Мартин всегда оставался хорошим товарищем.
Двери склада-лавки были распахнуты настежь. Около них толпились чукчи. Бент направился туда.
За рослыми фигурами туземцев он не видел своего приятеля, но голос его, хотя тот говорил по-чукотски, Ройс слышал ясно:
– Нет, нет, за этого зверя я могу дать только плитку чаю и одну плитку табаку. Разве ты не знаешь, что к нам не приходила шхуна? Патроны я даю только за первосортных песцов и лисиц.
На Ройса залаяли собаки. Чукчи оглянулись.
– Этти! – послышались голоса.
– Мартин! – Ройс протискивался к прилавку.
– Бент? – удивленно откликнулся Джонсон.
Ройс протянул ему огромную руку, поросшую рыжими волосами.
– Ты все еще в этих краях? – в голосе Джонсона прозвучали какие-то тревожные нотки, но Ройс их не услышал.
Разделенные прилавком, они стояли друг перед другом, такие разные и по росту, и по одежде, и по положению.
– Застрял в «Золотом ущелье». Мистер Роузен оставил меня без продуктов.
На обрюзгшем бледном лице Джонсона стало заметно напряжение. Он выжидающе смолк. Упоминание о каком-то «Золотом ущелье» насторожило его, но отсутствие продуктов…
– Ты понимаешь, Мартин, я ждал шхуну компании до последних дней, но льды…
– Да, да. Льды, – Джонсон покачал головой. – Мой хозяин оставил меня почти в таком же положении. Все на исходе!
Ройс оглядел факторию. Под висящей на балках пушниной, среди тюков, высился штабель мешков с мукой; рядом стояли какие-то ящики.
– Ты на чем попал сюда? – отвлек он его от изучения содержимого склада.
Норвежец указал рукой на ноги.
– Разве «Золотое ущелье» недалеко?
– Оно вблизи Энурмино.
– Энурмино? Так ты устал, Бент? Иди ко мне, я скоро закончу, и мы тогда потолкуем. – Он помолчал. – Ты, собственно, куда направился вообще-то?
– Я к тебе пришел, Мартин.
Легкий румянец покрыл лицо Джонсона, глаза забегали. Он взял сигару, другую протянул своему другу.
– Мэй, – обратился он по-чукотски к одному из чукчей, – покажи ему мою ярангу. Он покажет тебе, Бент, где я живу. Мы там обо всем потолкуем. Вот только отпущу этих, – он указал на сдатчиков пушнины.
Они зажгли сигары, и Ройс вышел. Его левая рука теребила щетину на заросшей щеке.
В яранге не было никого. Бент зажег жирник, увидел обычный чукотский полог: никаких признаков, что здесь живет американец. Сигара дурманила голову. Хотелось есть, но в пологе ничего съедобного не было.
Мартин задерживался. В желудке норвежца урчало. Он снова зажег потухшую сигару, прилег у жирника и заснул.
Разбудил его громкий голос:
– Бент! Ты спишь? Ты раньше не был таким соней!
Ройсу хотелось сказать, что он голоден и что так не встречают друга, тем более, если друзья не виделись более полутора лет, но он смолчал, чтобы не обидеть Мартина. В конце концов, кто же из деловых людей бросит дело ради приятеля! А Мартин к тому же только служащий, начинающий.
– А где же Мэри? Она, может быть, и не накормила тебя, Бент?
Норвежец энергично приподнялся со шкуры.
– Ты женился, Мартин?
Джонсон рассмеялся. Под глазами собрались морщинки.
– Ты стареешь, Бент, я вижу! Сенсационный случай:
«Как сообщает наш корреспондент, – захлебывался он смехом, – мистер Мартин Реджинальд Джонсон, уроженец Чикаго, на днях женился на дикарке. В приданое невеста принесла ему состояние из старой оленьей шкуры, закопченный чайник и расшитые сухожилиями торбаса… На бракосочетании присутствовали все дикари из окрестной тундры…» – Он, видно, хотел еще что-то добавить, но не нашелся, помолчал. – Ты, Бент, остался таким же, каким был! Мэри – так я зову свою служанку. Не могу же я ломать свой язык сотню раз в сутки, произнося их невероятные имена, от одного звучания которых хочется повеситься. Эх, Чикаго, Чикаго! – он вздохнул. – Какие девочки! Помнишь, Бент, в Номе?.. Да, – спохватился он, вспомнив о своих обязанностях хозяина, – какого же черта мы тут коптимся при жирнике! Идем в мой будуар.
С этими словами он вынул из кармана связку ключей, один из них всунул в едва различимую щель в кожаной стене полога, и перед взором изумленного Ройса открылась потайная дверь в европейскую комнату.
– Ах, ловкач! – вырвалось у Бента.
Друзья вошли.
Мартин зажег лампу, начал растапливать железную печурку.
– Сейчас мы с тобой поужинаем, Бент, как в Номе. Ты что будешь есть?
Оглядев обитель приятеля, Ройс налил из графинчика спирта и выпил. Горячая влага обожгла пищевод.
– Бент! – воскликнул хозяин: – Ты стал пить? Впрочем, «Золотое ущелье», найденное тобой, дает тебе право на многое.
Железные бока печурки начали нагреваться.
– Ты знаешь, Мартин, в этом ущелье должна быть мощная золотая жила. Признаки…
– Должна быть? – перебил его приятель. Рука Мартина, протянутая за чем-то к полке, повисла в воздухе.
– Да, признаки налицо. И чем дальше, тем отчетливее видны проблески золота.
– Ужинать, ужинать! Я чертовски проголодался.
Спирт и пышущая жаром печка быстро разморили друзей.
Ройс пьянел. Он страстно доказывал несомненность залегания золотой жилы, сетовал, что Мартин может оказаться в стороне от дела, которое принесет такое богатство Бенту и Устюгову.
– А ведь мы вместе с тобой, Мартин, еще на Юконе…
Для Мартина было ясно, что Ройс – неудачник. Ведь прошло уже три лета, как он долбит здесь землю. А золота все нет.
– Ты рассчитался, Мартин, с компанией?
– С Роузеном? – Джонсон подмигнул приятелю. – Как же, как же, я отослал ему свой контракт с претензией, что он нарушен компанией. Ведь они и мне уже две навигации не присылают никакого подкрепления.
– Но ведь ты… – начал было Ройс.
– Ну да, а ты? – Джонсону было весело, – Сколько он прислал тебе?
– Да, да, Мартин! Это очень странно, Я писал мистеру Роузену. Понимаешь, у меня совсем кончились продукты. Я решил взять у тебя долларов на двести.
Джонсон зажег сигару, сунул руки в карманы брюк, откинулся в кресле.
В комнате становилось жарко. На печурке из кофейника вырывалась струя пара.
– Марэн пишет тебе, Бент?
Марэн? Нет, он ни от кого не получает писем вот уже третий год.
– Ты знаешь что-нибудь об Олафе?
Олаф? Нет, он ничего не знает об Олафе.
Оба приятеля хмелели, В головах шумело, Джонсона клонило ко сну.
– Ты устал, Бент, тебе пора отдохнуть.
Отдыхать? Нет, нет, он вовсе не устал. Он так рад, что встретился с другом.
– А как живешь ты, Мартин?
Хозяин пожал плечами.
– Ты знаешь, Бент, я завидую тебе. Свободен, на верном пути к богатству и славе. «Золотое ущелье»!
– О, да! – взбодрился Ройс. – «Золотое ущелье», Я думаю, тебе еще не поздно присоединиться. Но сейчас, Мартин, понимаешь… мистер Роузен… Я решил занять у тебя патронов и продуктов долларов на двести.
Еще на складе, отправив Бента в ярангу, Мартин решил, что, если приятель будет что-либо клянчить, он, конечно, ничего ему не даст. Да и какое он имеет право раздавать чужое добро? Он даже за пушнину теперь дает вдвое меньше, чем минувшей зимой. Товаров едва хватит до следующей навигации. А теперь уже ясно, что «Морской волк» не пробьется сквозь льды. Чего доброго, останешься без товаров, и чукчи повезут пушнину в другие фактории!
– Я думаю, Бент, что мой хозяин заинтересуется «Золотым ущельем». Но ведь ты связан контрактом с Роузеном. Да вот еще льды…
Ройс полез за пазуху, достал контракт.
– К лету это будет стоить две тысячи долларов! – он потряс бумагой над столом.
Как человек, почти закончивший коммерческий колледж, мистер Джонсон знал цену подобного рода бумагам! Но он промолчал: зачем огорчать приятеля?
– Но если ты, Бент, в обход компании заключишь с моим хозяином отдельное соглашение, я думаю – он даст тебе все необходимое.
– Кто? – Ройс непонимающе глядел на друга.
– Владелец «Морского волка» и этой фактории. Он деловой человек, ты можешь на него вполне положиться.
– Нет, нет, – горячо запротестовал норвежец, как будто ему уже протягивали перо, чтобы подписать соглашение. – Зачем соглашение? Я просто займу у тебя кое-что до следующей навигации – долларов на двести, и мне вполне хватит.
Джонсон выпил еще стопку спирта.
– Но ты, Бент, забываешь, что у меня ничего нет, – он развел руками, приподнял плечи.
– Как нет? А на складе?
– Ты хочешь, чтобы я украл у хозяина?
Обычно спокойный, уравновешенный Ройс поднялся, подошел к Джонсону, взял его за плечо своей большой, сильной рукой.
По спине Мартина змейкой пробежал холод.
– Мартин! – Ройс не смог закончить фразу, – Ты мне не веришь? Мне – твоему старому другу?
Джонсон попытался встать, но рука приятеля слишком давила сверху…
– Отлично, я оставлю тебе в залог контракт. Он стоит две тысячи! – и Ройс снова полез за пазуху.
– Садись, Бент, – примирительно произнес Джонсон.
Ройс сел, решив, что дело улажено.
– Ты должен понять меня, Бент, – Мартин помолчал, затянулся сигарой, взглянул на дверь. – Я не могу, Бент. Я не хочу сидеть в тюрьме!
– Так ты мне не поможешь? – у норвежца перехватило дыхание. – Ты пожалеешь об этом!
– Я дам тебе на дорогу две пачки патронов и галет. Это все, Бент, что я могу сделать для тебя как друг.
Ройс секунду глядел на него, еще не понимая: шутит он, что ли? Потом тяжело поднялся, взял с подоконника шапку, ружье, стоявшее в углу, и, не подавая руки, шагнул к двери.
Мартин молчал.
За окном послышались грузные шаги, залаяли потревоженные среди ночи собаки. Потом все стихло. Только в море по-прежнему скрежетали льды.
Глава 18
ВАСИЛИЙ УСТЮГОВ
Пользуясь в пути помощью чукчей, Бент Ройс возвратился в Энурмино.
– Ну? – вместо приветствия спросил его Василий.
Норвежец молчал. Ведь и без слов ясно, что вернулся он с пустыми руками.
– Что же будем делать?
И тогда, десять дней назад, когда Бент отправлялся к Мартину, Устюгов знал, что пустая это затея. Торгаш не даст, тем более Джонсон, который так бессовестно их покинул.
Тэнэт и ее старенькая мать тихо сидели тут же, в спальном помещении своей яранги.
Для проспекторов наступила третья зимовка.
Ручьи и тундра замерзли, покрылись снегом, льды заполонили море.
– Да, ни продуктов, ни патронов – ничего нет, – наконец горько вздохнул Ройс, – Не понимаю, как мистер Роузен мог оставить нас в таком положении.
– Жулик! – вырвалось у Василия, – Попался б он мне сейчас!..
Два с половиной года Устюгов работал как вол, редко и неохотно вступал в разговоры. Но чем замкнутее он был, тем тяжелее становилось у него на сердце. А о чем и с кем говорить? С Ройсом? Но у них только временно совпал путь, цели оставались разными. Разве смог бы этот вечный бродяга понять его? Нет, Василий предпочитал молчать, одиноко переживая затянувшуюся разлуку с семьей, которой у Бента не было. Общее у них – только работа, надежда полупить с компании причитающиеся деньги да вот еще бедственное положение с продовольствием. Ко всему этому у аляскинца появилось чувство гадливости к сотоварищу, когда тот откровенно признался ему, что на Тэнэт он смотрит, как на печь-времянку, которую охотники устанавливают в избушках до наступления весны… Устюгов чувствовал себя тут лишним.
– Ты – в семье, а я? Что делать мне? Оставил своих на год, а летом будет три! Я ничего не знаю о Наталье, Кольке, отце. Ты понимаешь меня?! – Василий зажал в руке бороду, не замечая, что он уже не говорил, а кричал на весь полог, пугая женщин и даже Ройса. – Человек я или нет? Ты что молчишь?!
Гнев впервые прорвался наружу с такой силой, и он толкнул Василия на совершенно невероятное решение.
– Пешком через пролив пойду! Я рассчитаюсь там с ними, – сжав кулаки, пригрозил он.
– О, это безумие! – представив себя на его месте, испугался Ройс.
– А третий год прозябать тут – не безумие? Давать дурачить себя – не безумие? Не позволю поганым янки… Руками разорву, в суд пойду!
В эту минуту Василий не думал о том, что случаи перехода зимой через пролив почти неизвестны. Течения и ветры не оставляют в покое пролив на сколько-нибудь продолжительное время. Отважиться на такой шаг – значит серьезно рисковать жизнью. Шансов на удачу очень мало. Но сейчас им руководили больше чувства, чем разум.
Возбужденный, он начал тут же торопливо собирать свой дорожный мешок.
Ройс молчал. Вспыхнувшая вначале тревога за товарища сменилась деловыми соображениями: если он дойдет, то позаботится там, чтобы с открытием навигации Ройсу забросили сюда продукты.
– Конечно, компания не сможет тебе предъявить никаких претензий, так как зимой все равно поиски прекращаются. – Ройс уже не думал о том, что друг его может и не добраться до Нома (ведь только по подвижным льдам надо пройти более пятидесяти миль). – Передай мистеру Роузену…
– Сам знаю, что передать!
* * *
Через пять дней Устюгов достиг Уэнома, откуда путь через пролив самый короткий.
Чукчи изумились, узнав о его намерении:
– Как пойдешь?
– Никто не ходит.
– Пропадешь.
– Не потерял ли ты разум свой?
– А где Тымкар? – вспомнил Василий смелого и любознательного юношу.
– Не знаем. В тундре, однако.
Молодой охотник Пеляйме, который два года назад помог Ройсу и Устюгову перебраться в следующее поселение, услышав из уст таньга имя своего друга, пригласил Василия к себе:
– Тагам. Ты, однако, замерз и хочешь есть.
Кочак покосился на гостеприимного парня. Эти юнцы, видно, стали забывать, что у них есть шаман, и торопятся сами все решать…
К тому же само упоминание о Тымкаре было шаману неприятно. А Пеляйме – кому же это не известно! – друг изгнанника. Но даже и не это больше всего покоробило Кочака. У него с Пеляйме особые счеты. До шамана дошел слух, что молодой охотник якобы узнал своих песцов, когда Кочак приобретал деревянный вельбот. Шкурки эти были собраны для исправника… В связи с этими неудобными слухами шаману особенно хотелось бы прибрать Пеляйме к рукам, но тот отказывался взять себе в жены его дочь, хотя и был с нею помолвлен родителями еще при рождении. «Как возьму чужую жену? – говорил он. – Она Джона-американа жена». Этот бродяга Джонсон обманул сильного шамана, уехал, оставив дочь Кочака, которая заболела нехорошей болезнью… А Пеляйме еще стал поперек пути сыну Кочака Ранаургину, отбивая у него Энмину, – и здесь идя против воли их родителей.
– Не будь в задумчивости, – сказал Пеляйме Василию за чаем, сидя против него у жирника.
Устюгова тронула такая участливость.
– Куда ум захочет – туда ступай. Ничего, Лыжи охотничьи дам, пых-пых (так называли чукчи надувной поплавок из шкуры нерпы) дам. Скажу, когда можно идти. Однако страшно. Старики говорят, только один раз так люди ходили. Голод заставил. Давно было. Спирт не пили тогда. Сильные были. Не болели. Теперь ты отдыхай. Хорошей пищей буду кормить тебя. Ты смелый! – восхищенно сказал Пеляйме. – Однако теперь отдыхай, – повторил он.
Юноша спешил уложить гостя, потому что в сумерках к нему должна прийти Энмина.
После того как сестра Пеляйме вышла замуж, переселилась к мужу и Пеляйме остался в яранге один, Энмина каждый вечер тайком прибегала к нему. Убирала полог, готовила пищу, чинила одежду. Ее мать и отец ничего не могли с ней поделать. Они торопили Кочака со свадьбой, но дочь совсем перестала их слушать.
Вот и сегодня: не успел еще Василий задремать, как край полога приподнялся и из-под него сверкнули два бойких черных глаза.
Устюгов сильнее сомкнул ресницы.
В следующую секунду девушка была уже в пологе.
– Эн! Это ты, Эн? – прошептал Пеляйме.
Она прильнула к нему головой, заглядывая в глаза.
– Таньг спит?
– Спит. – Он ласково гладил ее черные волосы.
– Отец опять пошел к Кочаку.
– А мать? Что говорит она? – шепотом спросил юноша.
– Ругает. Что станем делать, милый?
Они помолчали.
– Ты думай. Я сварю тебе мяса. Сегодня ты добыл две нерпы, да? Пусти-ка, – она высвободилась из его рук и начала хозяйничать.
В отличие от Тымкара Пеляйме не удался ни красотой, ни ростом. Ничего примечательного, кроме красивых, немного раскосых глаз, не находил в нем Василий. Другое дело Энмина. Среди девушек она выгодно отличалась и внешностью, и подвижностью, и острым языком.
– Отчего видна тревога в глазах твоих? – снова заговорила Энмина. – Или ты боишься Ранаургина?
– Уже короткие дни наступают, а я все один. Живи со мной, Эн!
– Милый. Мы будем вместе. Только здесь страшно. Что сделает с нами Кочак? Хорошо, если бы Ранаургин взял себе в жены другую!
– Такую не уступит, – грустно произнес юноша.
– Давай убежим. В другое селение уйдем. Там станем жить.
– Как брошу ярангу?
За пологом послышались тихие шаги.
– Кто там? Го-го!
Устюгов открыл глаза и увидел, что полог резко приподнялся и один за другим в спальное помещение вползли двое.
Это были Ранаургин и отец Энмины.
– Распутница! Так вот ты где! – закричал отец, – Разве Ранаургин не помолвлен с тобой, что ты таскаешься к другим парням?!
Пеляйме растерялся. Энмина сжалась, сдвинула брови.
Василий поднялся, сел.
– Пойдем! – Ранаургин дернул девушку за руку.
Она всем телом рванулась назад.
– Уйди! Надоедливый ты. Почему пристаешь?!
– Молчи! – закричал отец.
– Не стану молчать!
– Как смеешь ты так отвечать отцу? – Ранаургин снова пытался схватить ее за руку.
Кровь бросилась в лицо Энмине.
– Тебе женой не буду. Даже видеть тебя – все равно, что вонючую воду пить! – синие полоски татуировки на ее напряженном лице сбились: две, перетянутые с переносицы на лоб, слились в сплошное синее пятно, три другие образовали на подбородке тугие дуги.
– Тащи ее! – сорвавшимся от волнения голосом крикнул старик. – Тащи к себе! Она твоя жена по обещанию!
Сын Кочака схватил Энмину в охапку.
– Пеляйме! – жалобно крикнула она со слезами на глазах. – Твой ум отуманило, что ли?
Юноша действительно растерялся. Ведь у него не было на нее никаких прав, кроме права любви, А тут отец и жених – сын шамана…
– А ну, брось! – внезапно вмешался Василий. – Ты что девчонку обижаешь? Видишь, не хочет она идти. – Сильной рукой он отстранил Ранаургина.
Не удержавшись на коленях тот упал, совершенно оторопев от неожиданности.
– Не хочу тебя! Уходи! – кричала Энмина.
– Уходи, – вдруг осмелел Пеляйме, – Здесь я хозяин, – и его рука легла на рукоять охотничьего ножа…
Жених стиснул зубы, что-то промычал. Лицо его густо покраснело: его, Ранаургина, сына Кочака, выгоняют из яранги как собаку. Этого еще никогда не случалось…
– Твой ум склонен на худое, однако. Зачем обижаешь девушку? – Пеляйме еще не смел при всех назвать ее своей невестой.
Бросив гневный взгляд на Устюгова, с руганью и угрозами Ранаургин выполз из спального помещения.
– Ты чужой человек, – сказал отец Энмины Василию. – Ты не должен вмешиваться в нашу жизнь, Энмина – моя дочь, и я – ее отец.
Устюгов ответил:
– Дочь должна слушаться отца.
– Верно. Верно, – старик одобрительно закивал головой. – Идем домой, Энмина.
– Пойду, Домой пойду, отец, – девушка сразу сникла и горько заплакала.
Старик придвинулся к ней, стал гладить ее по плечам.
Пеляйме вышел. Ранаургина нигде не было, Вскоре мимо прошли отец и дочь.
– Мой ум смутился, – вернувшись, оправдывался юноша перед Василием. – Ты – мой тумга-тум. Я помогу тебе перейти на ту сторону.
* * *
В ожидании, пока льды заклинят пролив, больше месяца прожил Устюгов у Пеляйме. И почти каждый вечер к ним в ярангу прибегала Энмина.
Наконец, как-то в тихую лунную ночь Пеляйме разбудил Василия:
– Поднимайся! Скорее! Иди. Торопись. Возможно, успеешь.
Он проводил друга до кромки остановившихся сейчас подвижных льдов, простился – и еще долго потом всматривался, как таньг, тумга-тум, растворялся в бирюзовом мареве среди торосов.
«Смелый, Ох, смелый!» – думал про него Пеляйме. Даже он, чукча из Уэнома, не решился бы на такое.
…Как шел Василий через Берингов пролив, сколько дней и ночей, как проваливался в море, спасался, обходил разводья, как начавшийся дрейф стал уносить его на север, – это знает только он.
Обмороженный, с заледеневшей бородой, ввалившимися глазами, лишь к середине февраля он достиг Нома.
– Васенька, родной! – крикнула выбежавшая навстречу в одном платье Наталья.
Дверь в избу осталась открытой, оттуда, как из бани, валил пар.
Василий прижал к обледенелой одежде жену. Запахивая на ходу тулупы, со всех сторон спешили родные и односельчане.
