Текст книги "Поиски счастья"
Автор книги: Николай Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
– Стихи, конечно, душевные. Но они не зовут. Это не программа.
– Позвольте, как вас понять? – встрепенулся Богораз.
Иван Лукьянович прошелся по комнате.
– Вот вы, Владимир Германович, говорите, что надо – думать о чукчах. А ведь только от одних наших дум людям не легче. Помогать надо, действовать, готовить, поднимать народ на борьбу, а не только думать и писать стихи, что народ «свыкся», «безответно несет судьбы приговор». Надо эту «судьбу» изменить! – на щеках Кочнева выступили красные пятна.
– Организовать стачку на Чукотке, что ли? Нет уж, избавьте, пожалуйста, нас, избавьте науку и наконец этот чудесный народ от этакой опеки! Как этнограф, я утверждаю, что вымирание туземных племен в Северо-Восточной Сибири происходило в прямой или непрямой связи с воздействием культуры, как это случалось и в других странах. Если цивилизация станет приступать вплотную, то чукчи, должно быть, пойдут по пути других первобытных народов, и тогда они вымрут и исчезнут. – Этнограф заметно волновался, это было видно Кочневу по тому, как он все время старался устроиться поудобнее в кресле. – Мне представляется, что для сохранения этого народа следовало бы запретить при существующем государственном строе всякое вмешательство в его жизнь.
– Сделать заповедник для ученых? Зачем же вы тогда собираетесь разработать для чукчей письменность?
– Это совершенно другое. Книги будут просвещать их, подготовлять к постепенному приобщению к общечеловеческой культуре. Но от разлагающего влияния цивилизации окраинные народы надо решительно оградить! Во всяком случае теперь!
– От такой, как американская «цивилизация», – конечно! – Кочнев поднялся, заходил по комнате, – Но от светлой, разумной, честной – не согласен, Владимир Германович! По всей стране надо готовить народ к революции. И здесь, на далекой окраине, в ссылке, я вижу свою миссию в том, чтобы открывать людям глаза на причины каторжной жизни, поддерживать у них веру в счастье, противопоставить нас, русских социал-демократов, царским сатрапам и американским пиратам. Мы не можем равнодушно смотреть на беспросветнотяжелую жизнь и вымирание малых народов. Надо действовать, воспитывать чувство социального протеста у всех угнетенных, включая чукчей. А когда настанет час, революция одним могучим порывом сметет царизм по всей России.
Спор о судьбах революции длился не один час. Но в конце концов Богораз от дальнейшего «скрещения мечей» уклонился, поняв, что Кочневу решительно чужды его идеи, и заключив, что спорить нет смысла».
– А знаете, Иван Лукьянович, ведь я тоже слышал о вас еще в столице!
– Каким образом? Откуда? – изумился Кочнев.
– И не только о вас, дорогой! О многих, кто ныне отлучен от сердца России. Вот вы уже второй год здесь, а не осведомлены о том, что в Славянске есть очень интересные люди. Свяжитесь с ними.
Возбужденный, Кочнев поднялся с кресла: он знал, что по всей России происходит революционный подъем.
Помолчали. Ссыльный снова сел, не спуская глаз с собеседника.
– Думается мне, – продолжал Богораз, – что нам, русским на Севере, надо помогать аборигенам всем, чем только можно. Кроме прямой пользы, этим мы в какой-то мере парализуем то мнение, которое порою складывается у них о людях, как они говорят, другой земли из-за непристойного поведения всех этих исправников, миссионеров, а главным образом американских разбойников. Это будет укреплять дружбу между нами и местными народами. Старайтесь, чтобы чукчи замкнулись в себе, иначе, повторяю, они вымрут.
Кочнев промолчал, не желая продолжать бесполезный спор.
Он довольствовался теми сведениями, которые получил от Богораза.
– Мы, старшее поколение, – продолжал Владимир Германович, – будучи в ссылке, сделали свое дело, да и сейчас, как видите, не выключаемся из борьбы. Теперь очередь за вами. Завоюйте у местного населения безусловное доверие к себе, заслужите любовь и уважение, Это нелегко конечно. Но это необходимо.
– Я понимаю.
– Не замыкайтесь в бухте Строгой. Но будьте очень осторожны. Думается мне, что, несмотря на открытый лист министра, я у полиции под негласным надзором. Впрочем, я даже убежден в этом. А вы – политический ссыльный!
Уже совсем стемнело. Кочнев зажег второй светильник.
– В каждом поселении, Иван Лукьянович, у вас должны быть друзья, доброжелатели. Среди чукчей их найти нетрудно. Ну, взять хотя бы Уэном – это совсем недалеко от вас. Разыщите там молодого чукчу Тымкара. Он бывал на Аляске, хлебнул там горя, знает тундру, жестоко обижен жизнью. Этот прохвост исправник вкупе с шаманом оклеветали его: якобы он убил миссионера из Нижнеколымска. Между тем этого купца в рясе – Амвросия – я сам видел живехонького в стойбище Омрыквута: он залетовал там, обремененный пушниной. Да, чукотские имена вы можете записать, – и Богораз назвал ему многих, среди них Пеляйме, Энмину, Кутыкая и Тымкара. – При встречах можете напомнить им обо мне, у них, думается, должно остаться о таньге Богоразе неплохое воспоминание. – Владимир Германович помолчал, о чем-то думая, и неожиданно закончил: —Ну, а теперь давайте займемся чукотским языком. Вы допускаете немало серьезных ошибок. Берите бумагу и карандаш!
Учеба затянулась допоздна.
Уже ночью, после задушевной и доверительной беседы, Кочнев спросил Богораза, не согласится ли он увезти в столицу письмо, чтобы оно миновало цензуру. Тот утвердительно кивнул головой.
– Тогда я сажусь писать. Пароход простоит здесь совсем мало. К тому же приедет Дина, будет суетно. Вы ложитесь пока спать.
Сам Иван Лукьянович в эту ночь спать не ложился, И правильно поступил, так как на рассвете бухту огласил такой необычный здесь гудок парохода. Уже через несколько минут ссыльный поселенец и Богораз спешили к берегу.
Глава 16
ПО ТУ СТОРОНУ
Осень. Истерзанные ветром тучи косматыми языками лижут море. К ним навстречу вздымаются громады волн. Седые, бугристые, они пучатся, выравнивают ряды и, все увеличивая скорость, яростно набрасываются на берег. Вгрызаются в галечники и пески, волокут их за собой.
Берег стонет.
Эскимосы притихли в своих землянках. В глазах женщин настороженность: не явились бы непрошенные гости. Каждый раз, когда гневается дух моря, из Нома приходят люди другой земли. Они приносят виски, обижают, уводят девушек.
Сипкалюк страшно. В землянке только она да сынок Тыкос. Он спит. Мать прикрывает его шкурой и снова смотрит на пламя жирника, которое колеблет ветер, неизвестно как проникающий сюда. Потом Сипкалюк поднимается и выходит из землянки.
Море беснуется. Ночь вплотную прижала к нему небо. Из бухты мигают качающиеся огоньки. Там шхуны. На них нехорошие люди…
Худенькая большеглазая Сипкалюк озирается по сторонам. Нигде ни души. Даже собаки и те куда-то попрятались.
Неподалеку жилище дяди. Племянница идет к нему.
Молча Тагьек накалывает рисунок на клык моржа. Его жена, краснощекая Майвик, так же безмолвно сидит у жирника и отсутствующим взглядом смотрит на спящих детей.
– Амнона… Где дочь моя Амнона? – не меняя позы, беззвучно шепчет она.
Уже прошло три лета и три зимы, как она лишилась дочери. Вот в такую же ночь ее похитили американы. Говорят, она плавает на «Китти». Но эскимосов не пускают на берег, когда шхуна приходит в Ном.
Тагьек и Майвик родились по другую сторону пролива. Лишь десять лет назад, когда бородатые китобои распугали зверя, они вместе с отцом Сипкалюк переселились на остров. Но и там охота становилась все хуже. В поисках лучших мест они пересекли пролив и обосновались вначале у мыса Барроу, а позднее спустились на юг, до Нома.
Перед задумчивым взором Майвик – родное поселение. Там прошла ее молодость. Здесь она потеряла дочь Амнону.
Долго просидела Сипкалюк в этой тихой яранге. Ни тетя, ни дядя не заговорили с ней.
Наконец она поднялась.
– Страшно одной. Оставайся, – сказала тетя.
Она давно зовет ее жить к себе. Но племянница все еще держится за свою землянку. Слишком много воспоминаний связано с ней. Сипкалюк помнит, как отец строил это жилище. Да, тогда у нее были мать и отец. Большая болезнь взяла их. Вскоре не вернулся с охоты муж…
– Тыкос, – одним словом объясняет племянница причину ухода и выползает из землянки, возвращается к себе.
Тыкос спит. Теперь он один у нее. Дочурка весной умерла. Мать смотрит на сына. Его ресницы так напоминают ей отца ребенка. «Тымкар, Тымкар…» – думает она.
Пламя жирника колеблется, лижет днище чайника, такого же черного, как стены и потолок спальной палатки.
Время от времени Сипкалюк настороженно прислушивается: успеть бы выскочить, спрятаться, если явятся в поселение насильники. Но, кроме буйства моря, которое с яростью швыряет свои волны на берег, она не различает ничего.
Ночь. Стонет измученное ветром море. Но его стона не слышно в салунах и барах Нома, где вместе с искателями счастья пьянствуют солдаты и бродяги, преступники и матросы со шхун купцов и китобоев.
– Сто против одного! – выкрикивает какой-то смуглый южанин.
– О-кэй, – отвечает длиннобородый янки, срывает с головы шапку и подбрасывает ее.
Южанин выхватывает двуствольный пистолет – и тут же раздаются два выстрела. На них почти никто не обращает внимания. Длиннобородый достает бумажник. Кто-то надевает на него простреленную шапку.
В дальнем углу бара кулачная схватка. Вокруг толпа. Быстро заключаются пари, делаются ставки на победителя.
Свет пузатой газовой лампы, подвешенной у потолка, с трудом пробивает ползущие, словно облака, пласты табачного дыма.
За высокими столами толпятся гости. Всюду пестрые ковбойские рубашки, сапоги, куртки-канадки. Гости размахивают руками, пьют, курят, гремят высыпанными из кожаных черных стаканов костями, выкрикивают числа, спорят.
За стойкой бармен в зеленом фартуке.
Неподалеку слышны голоса:
– Сибирь? «Северо-Восточная компания»?
– Тебе повезло, бродяга! Твои компаньоны Ройс и Джонсон?
– Олаф! Признайся, сколько золота ты взял на Чукотке?
– Не отправиться ли и нам с тобой?
– Роузен? О, мистер Роузен – деловой человек! Мы сумеем с ним договориться.
Слабо раздается бой часов. Полночь.
Компания гуляк во главе с Олафом Эриксоном направляется к стойке.
– Мистер Эриксон? Так рано? – на лице розовощекого владельца бара удивление.
– Нас семеро, – Эриксон оглядывает приятелей, – с каждым будут пить несколько дикарей. Все должны быть пьяны. Плачу я.
– Вери-велл! – бармен понимающе подмигивает и начинает нагружать каждого гранеными бутылками виски.
Прогибая дощатый пол, ватага двинулась к эскимоскам.
На улице, у входа в бар, Роузен уговаривал свою спутницу не ходить в это скопище бродяг:
– Вы с ума сошли! В таком наряде? Да вас ограбят там! К тому же ведь мы договорились поужинать в «Золотом поясе», не так ли, Элен?
Они стояли на тротуаре, в светлом пятне, отброшенном фонарем. Через открытую дверь изливались волны пьяного сквернословия. Среди выходивших из бара Элен узнала Эриксона. «Досадно, – подумала она, – что Олаф так рано покинул бар. Теперь уж, конечно, встретиться с ним этой ночью не удастся». И она согласилась отправиться в отель.
После ужина Роузен отослал официанта и запер на ключ дверь кабинета.
– Вери-велл, Элен! Надеюсь, ты согрелась? – он снял с нее накидку из серебристо-черных лисиц. – Пока я был в столице, ты, девочка, стала еще ослепительнее!
Роузен бросил накидку на диван, наполнил два больших бокала.
– Ты решил споить меня? – она взглянула на него своими большими наглыми глазами.
– О, пьяная, крошка, ты бываешь превосходна.
Элен вспомнился минувший вечер, проведенный в этом же кабинете с Эриксоном.
– Что такое? Откуда такая задумчивость? Тебя не подменили?
Она резко повернулась.
– Я давно хотела сказать тебе. Мне надоело за тысячу долларов годовых и днем и… – она запнулась, сама поразившись своей неожиданной смелости. Но тут же, вспомнив о золотом самородке, полученном накануне от Эриксона, и о ключах от сейфа главного директора, решительно закончила: – Мне надоело быть нищей любовницей миллионера! Пока я молода…
– Элен… – растерянно произнес Роузен и широко развел руками. – Что с вами, Элен?
– Вы не умеете ценить людей. Я веду все ваши дела. Работаю, как драга! И что же? Сколько вы утаили от компании? Миллион, да? А мне привезли это дрянное ожерелье и накидку? Возьмите! – она быстро сняла с себя драгоценную нитку и, не одеваясь, направилась к дверям.
– Элен! – испуганно вскрикнул Роузен. – Вы с ума сошли, Элен!.. – он не без труда удержал ее и усадил на диван.
Нет, Роузена никак не устраивало лишиться такого секретаря. Не говоря уже о том, что она теперь слишком много знает, он никогда не простил бы себе утрату такой женщины, этой поистине звезды Аляски. Особенно досадно, что неожиданная сцена произошла именно сейчас, здесь, в этом уютном кабинетике, о встрече в котором он столько дней мечтал в пути. И вот, не угодно ли, вместо того, чтобы провести приятный вечер, извольте утешать эту разбушевавшуюся красивую дрянь…
Но утешать ее пришлось.
– Вы преувеличиваете, дорогая Элен, – вкрадчиво начал он, вытирая вспотевшую лысину. – Ну, откуда же миллион? Ведь мне приходится содержать шхуны, экипажи. Вам известно, что, кроме убытков, они ничего не приносят… К тому же ряд проспекторских партий не оправдал себя. Тот же Ройс, Устюгов, Джонсон…
– Слушайте, Роузен, – дерзко перебила его Элен. – Не морочьте мне голову. Вы забыли ключи, и я поинтересовалась содержимым вашего сейфа.
По лицу главного директора растеклась бледность. Лысина взмокла, язык отяжелел. Пораженный услышанным, он не мог произнести ни единого звука. Ключи, которые он считал потерянными в дороге, оказывается выкрала она! Секунду Роузен молча смотрел в наглое лицо своего секретаря; в прищуренных глазах Элен затаилась недобрая усмешка. Однако усилием воли он пытался изобразить на лице радость и хриплым, дрогнувшим голосом воскликнул:
– Так они у вас, Элен? Где же они?
– Ключи или бумаги? – невинно спросила звезда Аляски.
– Что? – глаза главного директора выпучились.
– Я все отправила правлению компании в Петербург. – Зная, что, конечно, он ей не поверит, она все же сказала это, намекнув улыбкой, что если она и не поступила так, то еще имеет возможность…
– Проказница! – облегченно вздохнул Роузен и стал целовать ей руки.
Но сердце его по-прежнему билось тревожно. Элен узнала слишком много! «Что же делать? – сверлила голову неотступная мысль. – Какой убыток!» Даже внезапная смерть Элен – уже и этот вариант промелькнул в его сознании – могла быть ею предусмотрена, раз она пошла на такой шаг.
Роузен слишком долго и бесстрастно целовал руки своей секретарши, не замечая ее напряженного взгляда.
– Если этой ночью со мной что-нибудь случится, учтите: вас ожидает тюрьма, – как бы читая его мысли, продолжала осуществлять свой план Элен.
– Что? Что ты сказала? – главный директор «Северо-Восточной сибирской компании» вскочил на ноги, – Оставь эти шутки!.. Сколько ты хочешь за ключи?
Кажется, впервые в жизни он почувствовал себя воробьем в когтях у кошки, которому достаточно шевельнуться, чтобы острые зубы впились ему в горло.
– Сто тысяч, – спокойно ответила Элен, – и завтра бумаги вернутся в сейф.
– Шантаж! Грязный шантаж! – возмущенный Роузен забегал по кабинету.
– Еще одно оскорбительное слово – и я удвою эту цифру.
– Что? – Роузен застыл на месте.
«Какой убыток, какой убыток!» – теперь уже про себя сокрушался Роузен. Он понимал, конечно, что откупиться за свою оплошность придется. Но такую сумму ему было нестерпимо жаль. «Сто тысяч!..» И вот тут в коммерческом мозгу Роузена шевельнулась, кажется, достойная его мысль. «Сто тысяч, – повторил он про себя. – О-кэй. Ты получишь их». Да, да, она получит, но не по предъявительскому чеку, а по именному и… со счета компании. А потом, перед ревизией, когда ей будет угрожать каторга, он, так и быть, внесет за нее недостающую сумму, но возьмет вексель, вексель! «Конечно, это выход!» – утверждался он в своей мысли. Эти деньги она будет отрабатывать ему всю жизнь. Так он сохранит себя и ее для себя – до тех пор, пока она ему будет нужна. Нет, он не позволит шантажировать себя. Он впутает ее. Эти деньги будут первыми и последними, это будет плата за работу до смерти!
– Ты весь перепачкался, – Элен сняла с его щеки прилипшее зернышко черной икры.
«Конечно, конечно! – лихорадочно проверял он свой расчет. – А чтобы она старалась, не потеряла надежды разбогатеть, я, пожалуй, расскажу ей о наших перспективах. О, она неглупа! Теперь это вполне очевидно. Из такой будет толк. Если меня, Эдгара Роузена, она сумела взять за горло, то этими ручками можно многое сделать. Она жадна, это хорошо. Да, да, я расскажу ей о будущем, о перспективах…»
– О-кэй, Элен! Решено. Признаю себя побежденным. – И тут же он пообещал ей сумму, превышающую ее годовой заработок в сто раз.
Вскоре после этого неприятного разговора они мирно сидели за столом…
– Дорогая, ты будешь у меня самой яркой звездой Аляски. Ни одна женщина в Штатах не осмелится оспаривать у тебя первенство на конкурсе красоты, Я осыплю тебя драгоценностями! Если бы ты знала, сколько золота лежит без пользы у этих русских в их Сибирском крае!
– Сибирь? Но ведь это, Эдди, так далеко от пролива и от владений компании на Чукотке!
– Не беспокойся, скоро мы будем полными хозяевами. За твое счастье! – он поднял бокал. – Основная цель «Северо-Восточной компании», девочка, заключалась в том, чтобы глубоко разведать русские недра. И мы это сделали. Ты убедилась теперь сама. Наивно было бы вкладывать капитал в концессию, срок которой – всего пять лет. О, Вашингтон далеко видит! Ты думаешь, я ездил туда так себе, от скуки? Ты ничего не знаешь. Какие люди говорили со мной! Эдвард Гарриман, Морган, министр финансов Лесли Шоу, Джордж Пеграм, Армстронг, Хилл, директор Национального банка Альфред Куртис. Это же боссы Америки, Элен!
– Мне что-то холодно. Принеси накидку, – попросила она.
– Запомни, если кто-нибудь узнает о том, что я говорю тебе, – мы оба погибли! Гарриман – опасный и страшный человек! Он заинтересован в этом предприятии больше других. За верность! – провозгласил Роузен новый тост.
– Эдди, поцелуй свою девочку! Я так скучала без тебя…
– Понимаешь, Элен, затевается грандиозное дело! – главный директор компании вскочил со стула и заходил по комнате. – Я клялся на библии, что сохраню все в тайне. Но перед тобой я не могу устоять.
– О чем ты говоришь?
– Америка требует у России концессию для строительства Транс-Аляска-Сибирской железной дороги с тунелем под Беринговым проливом.
– А что это нам даст, Эдди?
– Что даст? – переспросил Роузен. – Из Нью-Йорка ты сможешь без пересадки попасть поездом прямо в свой Берлин. Но не в этом дело. Разве это уж так важно – кораблем или по железной дороге вывозить золото? Чепуха! И при чем тут Берлин, Париж? Глупости, болтовня! Нет, Гарриман знает, что делает. Инженер американского синдиката Лойк де Лобель уже вторично в Петербурге и настойчиво добивается концессии. Нас поддержат русские министры и сам дядя царя – великий князь Николай Николаевич. О, это большая сила: он – председатель Совета государственной обороны. Конечно, все это стоит денег, но я думаю, что мы с тобой от этого не обеднеем, не так ли? – засмеялся Роузен. – Концессию мы требуем на девяносто лет. Ты понимаешь, что такое девяносто? Это значит навсегда. Мы получим в собственность, на правах государства полосу отчуждения шириной в шестнадцать миль, проходящую через богатейшие русские земли от пролива до самого Енисея. Америка протянется до Сибири. И ты, Элен, будешь пригоршнями вычерпывать золото из этого дикого края!
Но его секретарша не напрасно кончила коммерческий колледж.
– Строить, Эдди, – это, по-моему, расходы, а не доходы.
– А разве я сказал, что дорогу собираются строить? – удивленный, он даже остановился. – Гарриман намерен только перебросить в Россию огромный насос со шлангом, который будет выкачивать из полутораста тысяч квадратных километров золото, меха, лес, рыбу, руды, доллары… Какой же осел станет копать туннель под проливом! Впрочем… – он запнулся, секунду помолчал, – впрочем, в Вашингтоне кое-кто (имена он назвать не рискнул) настаивает на туннеле, чтобы побыстрее отхватить от России весь северо-восток Азии.
– Тебя сегодня трудно понять, мой мальчик.
– Но все совершенно понятно: дорогу не соединят с русской магистралью, ее не проложат так далеко. Но все земли, где пройдет она, окажутся оторванными от России и связанными с нами. Ну, а потом мы прикажем пошевелить мозгами нашим дипломатам или генералам, и все будет о-кэй! Во всяком случае, в этом уверены в столице. Что касается меня, то мне плевать на все эти туннели и дороги! Какой расчет вкладывать капитал в строительство? Ты права, Элен. Чем глуше край, тем легче сделать там большой бизнес. Дорога привлечет конкурентов. Это невыгодно, черт возьми!
Слово «бизнес» напомнило Элен о главном:
– Эдди, ты перечислишь на мой счет завтра же, не так ли?
– Чек на сто тысяч ты получишь утром. Это так же верно, как то, что ты великолепна, моя девочка! Я знал, что мы сумеем договориться.
– Убавь свет.
Деловито сдвинув брови, Элен бережно снимала с себя драгоценности. Она уже не думала об Олафе, который в этот поздний час разбойничал с приятелями в эскимосском поселении.
* * *
Спустя два дня после ночного визита Эриксона три семьи эскимосов, погрузившись в кожаные байдары, переселялись из Нома за пролив. Среди них – Майвик, Тагьек, их дети; уезжали также Сипкалюк и Тыкос. Жизнь на американском берегу становилась невыносимой.
