Текст книги "Игорь Северянин"

Автор книги: Наталья Шубникова-Гусева

В марте 1933 года состоялся поэзовечер Северянина в зале городского управления Кишинёва. В апреле он выезжает в поездку по Молдавии, Румынии и Югославии.

Ещё 22 июня 1925 года Игорь Северянин сообщал Августе Барановой: «В Берлине виделся почти ежедневно с Липковской, и Лидия Яковлевна предложила мне в октябре устроить совместно с нею концерты в Париже и Бессарабии, где она постоянно живёт. Мне это весьма улыбается».

В Варшаве поэт посещает певицу, которую любил с юности и называл «мой соловей». Северянин упоминал Липковскую в романах «Падучая стремнина», «Колокола собора чувств» и «Рояль Леандра», очерках «Образцовые основы» и «Трагический соловей» (1930), стихах «Кузине Лиде» («Лида, ты беззвучная Липковская»), в «Поэме беспоэмия» («снегурочность Липковской») и др. В последнем стихотворении имеется в виду исполнение Снегурочки в одноимённой опере Римского-Корсакова. Кроме того, Липковскую нередко называли Снегурочкой за её хрупкость и изящество.

В 1921 году она эмигрировала. Игорь Северянин не раз встречался с ней и участвовал в совместных концертах. Сохранилась афиша выступления Северянина и Лидии Липковской в Бухаресте 2 июля 1934 года.

«Вечер

Игоря Северянина

и

Лидии Липковской.

2 июня 1934 года.

Издательство “Золотой петушок”

Бухарест

Программа

Отделение I

Леонид Евицкий

1) Крестики сирени. – Стихотворение исп. автор.

2) Белая ромашка. – Стихотворение.

3) В степи. – Стихотворение.

Ольга Мими-Вноровская

1) Радуга. – Стихотворение исп. автор.

2) Экклезиаст. – Стихотворение.

3) Звезда. – Стихотворение.

Игорь Северянин

1) Бывают такие мгновенья. – Стихотворение исп. автор.

2) Весенняя яблоня. – Стихотворение.

3) Соната. – Стихотворение.

4) Примитивный романс. – Стихотворение.

5) Её монолог. – Стихотворение.

6) Пляска мая. – Стихотворение.

7) Русская. – Стихотворение.

8) Синеет ночь. – Стихотворение.

9) Соловьи монастырского сада. – Стихотворение.

10) Мы были вместе. – Стихотворение.

Лилия Липковская

1) Думка Параси. Муз. Мусоргского.

2) Песня Грузии. Муз. Рахманинова.

3) Соловей. Муз. Варламова.

Отделение II

Леонид Евицкий

1) Весеннее. – Стихотворение исп. автор.

2) Сентиментальное письмо. – Стихотворение.

3) По-солдатски. – Стихотворение.

Ольга Мими-Вноровская

1) Мосты. – Стихотворение исп. автор.

2) Ничто. – Стихотворение.

3) Сирень. – Стихотворение.

Игорь Северянин

1) Когда ночами. – Стихотворение исп. автор.

2) Янтарная элегия. – Стихотворение.

3) Какие дни. – Стихотворение.

4) Бегут по небу голубому. – Стихотворение.

5) День алосиз. – Стихотворение.

6) Соловей. – Стихотворение.

7) Victoria Regia. – Стихотворение.

8) Встречаются... – Стихотворение.

9) Классические розы. – Стихотворение.

10) Весенний день. – Стихотворение.

Лидия Липковская

Старые песни в кринолине

1) Веер. Муз. Масснэ.

2) Французская серенада. Муз. Леонковалло.

3) Мазурка. Муз. Шопена.

У рояля Г. Кулибин.

Начало в 9 час. вечера».

Сонет, посвящённый Лидии Липковской, Северянин включил в книгу «Классические розы» (раздел «Бессмертным»),

В Бухаресте вышла книга «Рояль Леандра» (1935), были написаны стихи о Пушкине:

 
Воображаю, как вишнёво
И персиково здесь весной.
Под пряным солнцем Кишинёва,
Сверкающего белизной!
Ты, Бессарабия, воспета
Здесь солнцем Пушкина...
 

(«О том, чьё имя вечно ново»)

В рассказе «Румынская генеральша» есть несколько эпизодов из жизни Северянина в Бухаресте. «Пережив 28 марта 1934 довольно сильное землетрясение, дав вечер стихов при безвозмездном, дружеском участии, неоднократно воспетой мною Л. Я. Липковской, жившей в тот год в столице Румынии со своим молодым мужем-датчанином Свеном, распростившись со всеми своими многочисленными друзьями, в том числе с Еленой Ивановной Арцыбашевой, вдовой писателя, и златокудрой красавицей-поэтессой и меценаткой Ольгой Мими-Вноровской, издавшей мне мой Рояль Леандра, я на Страстной неделе надолго вернулся в патриархальный, не по заслугам проклятый Пушкиным наивно-уютный Кишинёв, к себе на “страду Братиану”».

Замысел книги сонетов о выдающихся людях – писателях, музыкантах, художниках – прошлого и современности возник у Игоря Северянина в начале 1920-х годов. В сборнике стихов «Соловей» есть портретные этюды «Бальмонт», «Брюсов», «Сологуб». В 1925 году ряд сонетов печатался в газете «За свободу!» (Варшава) и «Сегодня» (Рига). В сообщении о выступлении Северянина в литературном кружке при русской гимназии Таллина в 1927 году отмечалось: «Из прочтённых стихов особенно понравились “Пушкин”, “Блок”, “Ахматова” и “Достоевский”... По окончании вечера молодёжь провожала Игоря Северянина нескончаемыми овациями».

Василию Шульгину также посвящён сонет, имевший свою предысторию, о которой рассказано в дневниковых записях:

«Последнее, кажется, его произведение была книжечка “Медальоны”. Это было сто сонетов. Сто портретов в стихах. Огромная галерея лиц, в том числе и современников. Там должен быть и мой, скажем, профиль, китайская тень, силуэт. Ах, дружба! Как и любовь, ты величайшая ценность. Но истина иногда страдает, когда ты её заключаешь в свои объятья.

Мой неизвестный читатель! Прошу вас не верить тому, что вы сейчас прочтёте.

Игорь Северянин обо мне
В. В. ШУЛЬГИН

 
В нём нечто фантастическое! В нём
От Дон Жуана что-то есть и Дон Кихота,
Его призвание опасная охота,
Но, осторожный, шутит он с огнём...
 
 
Он у руля – покойно мы уснём!
Он на весах России та из гирек,
В которой благородство. В книгах вырек
Непререкаемое новым днём.
 
 
...Неправедно гоним
Он соотечественниками теми,
Которые, не разобравшись в теме,
Зрят ненависть к народностям иным.
 

Он прислал мне это на обороте своей фотографической карточки. Я заключил её в двухстороннее стекло и повесил у своего письменного стола в подвале Кривого Джимми. Естественно, повесил лицом в комнату, чтобы он смотрел на меня своими добрыми глазами, когда я пишу плохие стихи ему или его жене. А текстом, то есть моим “медальоном”, повесил к стене, из понятной скромности. Не имея его, то есть медальона, постоянно перед глазами, я его не выучил как следует; поэтому я, может быть, отдельные слова исказил или перепутал; в одной строчке начало совсем забыл; а в общем сонет сохранен моей памятью достаточно точно. В “видах восстановления истины” я обязан был и это сделал, исправив “медальон” Игоря Северянина по существу; я сохранил его размер и некоторые рифмы. Вот моё исправленное:

В. В. Шульгин сам о себе

 
Он пустоцветом был. Всё дело в том,
Что в детстве он прочёл Жюль Верна, Вальтер Скотта,
И к милой старине великая охота
С миражем будущим сплелась неловко в нём.
 
 
Он был бы невозможен за рулём!
Он для судей России та из гирек,
В которой обречённость. В книгах вырек
Призывов незовущих целый том.
 
 
Но всё же он напрасно был гоним
Из украинствующих братьев теми,
Которые не разобрались в теме.
Он краелюбом был прямым.
 

22.1.1951.

Последнюю строчку прошу вырезать на моём “могильном камне”».

Рукопись сборника – ценный источник для сверки текстов, выявления авторской воли, анализа истории текста. Например, по титульному листу авторской рукописи сборника сонетов «Медальоны» видно, что первый вариант заглавия книги был «Барельефы и эскизы». Он зачеркнут двумя чертами, сверху написано новое, более ёмкое и лаконичное название «Медальоны». Ниже дописан подзаголовок «Сонеты о поэтах, писателях и композиторах» (в книге – «Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах»), В рукописи есть список газет и журналов русского зарубежья, где были впервые опубликованы тексты. Так, в «Иллюстрированной России» (Париж) печатались сонеты «Блок», «Ахматова», «Есенин», «Чехов», «Бальзак», «Жеромский», «Тэффи», «Тютчев».

Из письма Августе Барановой от 5 апреля 1934 года узнаём:

«В Белграде вышла в свет новая моя книга – “Медальоны”. Половина издания сразу же распродана. Недоброжелательной рецензией отметил “Медальоны” Георгий Адамович. Его удивлял сам принцип издания: “Странная мысль пришла в голову Игорю Северянину: выпустить сборник ‘портретных’ сонетов, сборник, где каждое стихотворение посвящено какому-либо писателю или музыканту и даёт его характеристику... Книга называется ‘Медальоны’. В ней – сто сонетов. Получилась своего рода галерея, в которой мелькают черты множества знакомых нам лиц, от Пушкина до Ирины Одоевцевой.

Если бы не заголовок, узнать, о ком идёт речь, было бы не всегда легко. Портретист Игорь Северянин капризный и пристрастный, да, кроме того, ему в последнее время стал как будто изменять русский язык, и разобраться в наборе слов, втиснутых в строчки, бывает порой почти невозможно. Надо, во всяком случае, долго вчитываться, чтобы хоть что-нибудь понять. А смысл вовсе не столь глубок и за труд не вознаграждает. <...> ‘Громокипящий кубок’ так и остался лучшей северянинской книгой, обещанием без свершения”».

Глава четвёртая
«ТОСКА НЕБЫТИЯ»

К середине 1930-х годов отношения супругов разладились. О некоторых обстоятельствах их жизни вспоминал Василий Витальевич Шульгин, встречавший их тогда в Югославии: «Не знаю, Фелисса, его жена, была ли она когда-то в его мыслях принцессой Ингфрид (кажется, так её зовут). Была ли она вдохновительницей некой его скандинавской поэмы. Несомненно только было то, что и сейчас он смотрел на неё с любовью. И при том с любовью, отвечавшей его общему облику; с любовью и детской, и умудрённой.

Умудрённой – это естественно: он был значительно старше её. Но – детской? В этом была разгадка одной тайны. Она была младше его и, вместе с тем, очень старшей. Она относилась к нему так, как относится мать к ребёнку; ребёнку хорошему, но испорченному. Она, как мне кажется, не смогла его разлюбить, но научилась его не уважать. И это потому, что ему не удалось её “испортить”. Ингрид не стала Периколой».

Весной 1935 года Игорь Северянин расстаётся с Фелиссой Круут, покидает Тойлу и переезжает к Вере Борисовне Запольской (Кореневой, Коренди) и её трёхлетней дочери Валерии Кореневой в Таллин.

Для Северянина это был трудный выбор «на разрыв». Шульгин рассказывал о Фелиссе:

«Да, она была поэтесса; изысканна в чувствах и совершенно не “мещанка”. Но всё же у неё был какой-то маленький домик, где-то там, на Балтийском море; и была она, хоть и писала русские стихи, телом и душой эстонка. Это значит, что в ней были какие-то твёрдые основы, какой-то компас, какая-то северная звезда указывала ей некий путь...

Она его всё же не бросила; она не могла бросить дело своей жизни; она была и тверда, и упряма; но она была бессильна удержать в своём собственном сердце уважение к своему собственному мужу; к мужчине, бесконечно спасаемому и вечно падающему. Её чувство существенно переродилось; из первоначального восхищения, вызванного талантом, оно перешло в нечто педагогическое. Из принцессы ей пришлось стать гувернанткой. А потребность восхищения всё же с ней осталась; ведь она была поэтесса! И он это понял, он это чувствовал. Он не мог наполнить поэтических зал в её душевных апартаментах. Но ведь он был поэт! Поэзия, можно сказать, была его специальность, – это было то, зачем он пришёл в мир.

И вот, можно сказать, родная жена... Это было горько. Тем более горько, что справедливо. Разве он этого не заслужил? Но именно заслуженное, справедливое, оно-то и печалит. Наоборот, несправедливость таит в себе природное утешение.

Чем выше она, жена, подымалась, тем ниже он стал падать в своих собственных глазах. И они расходились, как ветви гиперболы.

...Здесь чувствовалась какая-то драма. В особенности, когда она говорила:

– У Игоря Васильевича есть сын...

– От другой жены, вы хотите сказать?

Она улыбалась. Улыбка у неё была приятная, несколько лукавая, чтобы не сказать, загадочная. И говорила:

– Да нет же. Он считает, что это и мой сын.

– А вы?

– Я от него отреклась. Это сын Игоря Васильича!

– ?

– Вы не понимаете? Это трудно понять. Но это так. Ему сейчас шестнадцать лет, и живёт он у бабушки. Я его не хочу видеть».

Столь необходимое поэту восхищение он находил, и не раз, за годы супружества, но встреча с молодой учительницей Верой Коренди стала решающей. В авторском экземпляре книги «Классические розы» в стихотворении «Любовь коронная», датированном «1929,9 октября», снято посвящение «Ф. М. Л.» (Фелиссе Михайловне Лотаревой), поскольку после 1935 года женой поэта стала Вера Коренди. По той же причине Северянин зачернил свою надпись на книге «Адриатика»:

«Фелиссе – единственно – любимой – Игорь.

Тойла... 1932... август».

Письма Северянина – незаменимый источник сведений для уточнения фактов жизни и творчества поэта. Поскольку, как уже отмечалось, эта часть архива поступила в Эстонский литературный музей от Фелиссы Круут, то ядром коллекции являются 69 писем Северянина к ней (1935—1938) и сопутствующие документы.

Северянин увлекался и влюблялся не раз за время брака с Круут, всякий раз оставаясь в семье, – уход к Вере Коренди нарушил это шаткое равновесие. Фелисса не приняла его обратно, хотя Северянин писал ей покаянные письма, надеясь сохранить хотя бы дружеское общение. Приведём одно из таких писем от 8 марта 1935 года:

«Это действительно возмутительно: ты веришь больше злым людям, чем мне, испытанному своему другу! Моя единственная ошибка, что я приехал не один. Больше ни в чём я не виноват. Фелиссушка, за что же ты оскорбила меня сегодня? Почему не дала слова сказать? Почему веришь лжи злых людей – повторяю? Мало ли мне что говорили и говорят, как меня вы все ругаете! Однако же я стою выше всего этого и не передаю ничего, чтобы не огорчать тебя! Я никому не верю, и ты не должна верить. Что ты хочешь, я то и исполню – скажи. Она уедет сегодня, а я умоляю позволить объясниться с тобой, и то, что ты решишь, то и будет.

А вчера я потому не пришёл, что Виктор сказал только в 9.30 веч. И сказал так:

– С Вами хотят поговорить.

– Когда?

– Сегодня вечером или завтра утром.

Я же не знал, что спешно, было скользко и очень темно, и вот я пришёл утром. А если бы я знал, что нужно вчера вечером, я пришёл бы, конечно, вчера же, хотя бы ночью. И ещё я думал, что ты спать ложишься, и не хотелось мне тебя, дорогая, тревожить.

Я очень тебя прошу, родная, позволить поговорить последний раз обо всём лично, и тогда я поступлю по твоему желанию. Я так глубоко страдаю. Я едва жив. Прости ты меня, Христа ради!

Я зайду ещё раз.

Твой Игорь,

всегда тебя любящий».

«Я хочу домой. Я не узнаю себя. Мне больно, больно, больно!» (14 марта 1935 года). 1 августа 1935 года в день рождения Вакха Северянин, словно украдкой, пока остался один дома, пишет о своём «духовном одиночестве», отсутствии поэзии и тонких людей – «мне с нею не по пути»: «Тяжело мне невыносимо. Я упорно сожалею о случившемся. И с каждым днём всё больше... О тебе мои грёзы и вечная ласка к тебе».

В следующем из сохранившихся писем (19 апреля 1936 года из Сонды), после запрета писать, Северянин тоскует о неудавшейся попытке остаться в Тойле навсегда:

«В этот раз ты поступила со мною бесчеловечно-жестоко и в высшей степени несправедливо: я приехал к тебе в Страстную Господню пятницу добровольно и навсегда. Моя ли вина в том, что разнузданная и неуравновешенная женщина, нелепая и бестолковая, вызывала меня по телефону, слала телеграммы и письма, несмотря на мои запреты, на знакомых? Моя ли вина в том, что она, наконец, сама приехала ко мне, и я случайно, пойдя на речку, встретил её там? Я ни одним словом шесть дней не обмолвился ей и послал ей очень сдержанное и правдивое письмо только накануне ея приезда, и, следовательно, если бы она не приехала в четверг, она получила бы утром в пятницу моё письмо и после него уже конечно не поехала бы вовсе, ибо моё письмо не оставляло никаких сомнений в том, что ей нужно положиться на время до каникул, т. е. до 25 мая, и тогда выяснится, смогу ли я жить с ней или вернусь. И конечно, к 25 мая я – клянусь тебе – написал бы ей, что не вернусь. Я, Фишенька, хотел сделать всё мягко и добросердечно, и ты не поняла меня, ты обвинила меня в предумышленных каких-то и несуществующих преступлениях, очень поспешила прогнать меня с глаз своих долой, чем обрекла меня, безденежного, на униженья и мытарства и, растерзанного, измученного, не успевшего успокоиться, передохнуть и придти в себя, бросила вновь в кабалу к ней и поставила в материальную от нея зависимость».

Адресуя письма «Тойа, Felissa Seveijanina», поэт настаивал на сохранении прежней жизни, где супругов часто именовали по его литературному псевдониму, а не по гражданской фамилии «Лотаревы». И венчалась Фелисса Михайловна как Лотарева. Северянину в это время пришлось много усилий прилагать в сборе документов, удостоверяющих его личность, вероятно, в связи с хлопотами о вступлении в кассу пенсионеров. 1 декабря 1936 года он пишет, что пойдёт «в министерство относительно перемены фамилии». Он сообщает 3 марта 1937 года, что подаёт в министерство прошение о пенсии с 1 апреля по 40 крон в месяц. В феврале же был назначен суд в Иеве по установлению фамилии, куда он должен был явиться с метрикой к девяти утра из Таллина... «Хочу домой к своему умному другу, оберегающему меня заботливо от дрязг жизни» (31 января 1937 года).

Вера Борисовна тоже заботилась о Северянине, тратила свои средства, порой ходила на почту и посылала денежные переводы Фелиссе Круут, поскольку сам Северянин не умел по-эстонски заполнить бланк. Она, несмотря на протесты родных, ходила по домам, предлагая книги Северянина за две-три кроны, что было физически трудно (однажды она слегла с прострелом) и неловко – она работала в школе. Порой Вера Борисовна уходила на целый день, и на поэта нападала тоска, чувство одиночества. Разрыв с Фелиссой Круут во многом лишил Северянина привычного круга знакомых. Вспоминали, что жена Генрика Виснапу не переступала порога, пока её муж беседовал с поэтом в доме Коренди. В письмах болгарскому знакомому Савве Чукалову Северянин так и не рассказал о новом своём положении, продолжая передавать привет от Ф. М. и сообщать подробности семейной жизни. Напротив, в письме Рахманинову он указывает, что живёт с женой и дочерью.

Постоянный лейтмотив писем – «я живу не так и не там». Смирившись к 1937 году с потерей прежней семьи, Северянин не в силах смириться с утратой прежнего образа жизни, на протяжении пятнадцати лет связанного с Тойлой (а в дачном варианте и больше двадцати лет!). «С каким упоением я поехал бы сейчас обратно», ибо, повторяет он, «состояние, мне свойственное: стать только поэтом и жить всегда в природе!» (30 декабря 1936 года). «Домой, к тебе, в предвесенье!» (1 марта 1937 года). «Изнемогаю от тоски по Тойле» (2 апреля 1937 года). Все попытки снять комнату у реки, близ озёр только углубляли его недовольство, и новые места не могли сравниться с Тойлой.

21 декабря 1937 года Северянин пишет Фелиссе:

«Вакха и меня ждите 23-го в 12—15 дня: его отпустят только 22-го, а меня держит цепко общее дело. М. б., я и 24-го буду даже. Привет всем. Не всё в порядке.

Igor».

Однако разрыв давался Северянину очень тяжело. В письмах Фелиссе в 1935 году звучит тоска по утраченной семье:

«Дорогая ты моя Фелиссушка!

Я в отчаянии: трудно мне без тебя. Но ты ни одному моему слову не веришь, и поэтому как я могу что-либо говорить?! И в этом весь ужас, леденящий кровь, весь безысходный трагизм моего положения. Ты скажешь: двойственность. О, нет! Всё, что угодно, только не это. Я определённо знаю, чего я хочу. Но как я выскажусь, если, повторяю опять-таки, ты мне не веришь? Пойми тоску мою, пойми отчаяние – разреши вернуться, чтобы сказать только одно слово, но такое, что ты вдруг всё поймёшь сразу, всё оправдаешь и всему поверишь: в страдании сверхмерном я это слово обрёл. Я очень осторожен сейчас в выборе слов, зная твою щепетильность, твоё целомудрие несравненное в этом вопросе. И потому мне трудно тебе, родная, писать. Но душа моя полна к тебе такой животворящей благодарности, такой нежной и ласковой любви, такого скорбного и божественного света, что уж это-то ты, чуткая и праведная, наверняка поймёшь и не отвергнешь. Со мной происходит что-то страшное: во имя Бога, прими меня и выслушай... Я благословляю тебя. Да хранит тебя Бог! Я хочу домой.

Я не узнаю себя. Мне больно, больно, больно! Пойми, не осуди, поверь.

Фелиссочка!..

Любивший и любящий тебя – грешный и безгрешный одновременно —

твой Игорь...»

В марте 1937-го он пишет Фелиссе Круут о желании сбежать от удручающей жизни в Таллине: важнейшим конфликтом – диссонансом этих лет стало противоборство города и природы. Обозначение места – Таллин – он в письме заменяет – «город дрянной», «здесь непроходимая тощища». Близкий мотив звучит в письме Ольге Круут (10 декабря 1936 года):

«...завидую вам, что вы живёте в деревне, где всё умнее, честнее, благороднее, чище и прекраснее, чем в зверинце для двуногой падали – окаянном, Богом проклятом, городе. Для Поэта воистину большое несчастье не видеть речки, поля и леса. Здесь даже воздух напоминает дыханье дьявола. Здесь можно изуродовать свою душу и просто умереть от горя».

Значительное количество дарственных надписей Игоря Северянина, адресованных жене Фелиссе Круут, отражает сложившиеся между ними после 1935 года драматичные отношения. После ухода Северянина к Вере Коренди, несмотря на его скорые мольбы о возвращении домой и покаяние, Фелисса не могла простить мужу измены и большинство адресованных ей инскриптов прежних лет закрасила чёрными чернилами. Но ряд надписей удалось прочитать, среди них – на авантитуле небольшой, но изящно переплетённой в ткань малинового цвета с золотым тиснением брошюры Игоря Лотарева «Гибель Рюрика»:

«Единственный экземпляр единственному другу Фелиссе

Крут-Лотаревой.

Игорь Лотарев. Toila. 1922. 1-27».

Зачёркнутым было и стихотворное посвящение на титуле альманаха «Via sacra» («Священный путь») 15 января 1923 года:

«Фелиссе

“...От омнибуса и фиакра

Я возвращаюсь снова в глушь

Свершать в искусстве via sacra

Для избранных немногих душ... ”

Игорь».

Среди незачёркнутых – дарственные надписи, дающие представление о читательских пристрастиях Игоря Северянина. В разное время в эмиграции восполняя книги, оставленные в Петрограде, он купил пять сборников Николая Гумилёва, три из них подарил жене. Например, на книге «Шатёр» (Ревель: Издательство «Библиофил», 1921) поэт написал:

«Дорогой моей Филиссе чудную книжку дарю.

Игорь – Toila. 1925».

На сборнике Гумилёва «Костёр» (Берлин; Петроград; Москва: Издательство Гржебина, 1922) автограф Северянина:

«Фелиссе моей, незаменимой никогда.

Игорь. Прага. 1925. 29 мая».

Своеобразное пожелание на книге А. П. Чехова «Драмы и комедии. (Берлин: Издательство И. П., 1920):

«Дорогой Филиссе на “познание”.

Игорь-Северянин. 1927. Eesti Toila».

Летом Северянин поселяется с Верой Коренди в деревне Сааркюля.

«Впоследствии мы осуществили свою заветную мечту: приобрели лодку – красавицу “Дрину” – белую с синими бортами. С какой гордостью и почти детской радостью садились мы в это “лёгкое чудо”!!!..

После Сааркюля мы недолгое время жили в Санде. Озеро Ульясте, бездонное и неприветливое... О нём сложилось много легенд и поверий.

Старожилы говорили, что раз в году появляется на нём колоссальных размеров венок, а через пару недель гибнут десятки рыбаков... Искать их бесполезно: озеро беспощадно и алчно; оно не возвращает.

Однажды наша мама прибежала в ужасе ко мне: она увидела в воде голого человека. Он был весь покрыт ранами и водорослями. Когда я поспешила на берег, он медленно опускался в воду... <...>

В Санде мы были на сочельнике. Ёлка очень скромная, как и угощение. Но благостно и светло было на душе! Хозяин играл на стареньких клавесинах, и звуки трогательного хорала летели к сверкавшей огнями пёстрых свечей стройной ёлке».