Текст книги "Игорь Северянин"

Автор книги: Наталья Шубникова-Гусева

Глава третья
ТРИ МОРЯ – ТРИ ЛЮБВИ

В Болгарию Северянин и Фелисса Круут прибыли 12 ноября 1931 года. На организацию их пребывания и выступлений министерство просвещения выделило пять тысяч левов. Заслуга в том была, безусловно, старого знакомого Северянина Саввы Чукалова, служившего в 1931—1933 годах начальником отдела культуры и фондов министерства в правительстве Народного блока.

Игорь Северянин оказал определённое воздействие на культурную и литературную жизнь Болгарии, на её творческую интеллигенцию. Уже в 1914—1919 годах Северянин был очень популярен. В середине 1920-х годов его имя было хорошо известно в писательских кругах Софии и Пловдива. Его стихи знали болгарские поэты Иван Вазов, Димчо Дебелянов, Людмил Стоянов, Николай Райнов, Христо Ясенов, Николай Хрелков и др.

С интересом был встречен сборник «Громокипящий кубок», стихи заучивали. В библиотеке крупнейшего пролетарского писателя Димитра Полянова был экземпляр «Громокипящего кубка» (1916) с печатью Центрального комитета Болгарской коммунистической партии. Христо Йорданов приводит заметку Стефана Чилингарова: «Йгорь Северянин – один из новейших русских лириков. Он стяжал славу прежде всего как футурист не только в России, где его считали одним из самых видных его представителей, а быть может, главным основателем этой литературной школы, но и вне её. Позднее он, однако, отошёл от футуризма, чтобы занять своё место в неоромантическом направлении русской литературы». Вместе с заметкой было опубликовано стихотворение Северянина «Эхо» (1909) из сборника «Златолира» – первый перевод на болгарский язык, сделан Чилингаровым в 1919 году.

 
Ради шутки, ради смеха
Я хотел бы жить всегда!
Но ответило мне эхо:
«Да!»
 
 
Повтори... ещё... сначала...
Кто бессмертен, как мечты?
Снова эхо отвечало:
«Ты!»
 

Христо Йорданов приводит комичный случай, когда в газете «Труд», органе социалистической федерации, появилось стихотворение Др. Попова «Първи май». В сущности, это был перевод стихотворения Северянина «Весенний день» (1911). Об этом «литературном воровстве» писал К. Димитров в софийских газетах «Труд» (1930, 1 мая) и «Слово» (1930, 3 июня).

Одним из истинных ценителей творчества Северянина был Савва Константинович Чукалов (1889—1971). С осени 1911-го до лета 1916 года он учился в Петербургской духовной академии, а затем оставался в Петрограде до лета 1918 года. Чукалов посещал поэзоконцерты Северянина, а в 1916 году в литературном обществе «ARS» на Лиговке познакомился с поэтом ближе. Вскоре Чукалов был принят в общество, среди членов которого были друзья Северянина – Борис Богомолов, Борис Правдин, бывали Алексей Ремизов, Георгий Иванов, Изабелла Гриневская, Вадим Баян и др. Здесь вышел первый сборник стихов Чукалова «Сумерки». Автор вспоминал, что, читая гранки книги, Северянин отметил стихотворение «Женщина»: «Я напечатал бы это стихотворение красными буквами».

По совету Северянина Чукалов был избран председателем редакционно-издательской комиссии при обществе «ARS» и утверждён членом редколлегии альманахов «На берегах Невы» (1915), «Литературная коллегия» (выпуски 1—2, 1916), периодических сборников «Проза и поэзия» (1916), «Причуды и вымыслы» (1917). Вернувшись в Болгарию осенью 1918 года, Чукалов основал издательство «Златолира». Встречи поэтов состоялись уже в Болгарии в 1931 и 1933 годах. Болгария была последней страной в турне Северянина в 1931 году, когда он в поисках заработка проехал с концертами и лекциями через Латвию, Литву, Финляндию, Польшу, Данию, Германию, Францию, Югославию.

Благодаря содействию Чукалова, всюду сопровождавшего гостей, программа оказалась насыщенной встречами, поэзоконцертами, знакомством с болгарской землёй. 16 ноября Северянин присутствовал на юбилее писателя Антона Страшимирова и познакомился с софийской литературной общественностью, подобные встречи прошли 21, 22, 23 ноября. Первый вечер поэзии состоялся 20 ноября в салоне «Славянска беседа», а 26 ноября – в зале кинотеатра по инициативе Общества культурного единения молодых славян.

1 января 1932 года Северянин вернулся домой, в Тойлу прямо из Дубровника, где «встретил Рождество в цветущих розах и зреющих перед окнами виллы апельсинах, при 22 градусах тепла и попали в полосу морозов и снежных вихрей. Ещё 27 давал в Белграде концерт, и вот мы уже дома».

В стихах болгарского цикла отразились впечатления о поездке по Болгарии 24—25 ноября 1931 года «с начальником культурного] отдела [Саввой Чукаловым] и его женой в автомобиле Министерства] народн[ого] просвещения] за 136 килом[етров] от столицы в тысячелетний мужской Рильский монастырь, расположенный среди отвесных гор со снежными вершинами на высоте более 1500 метров. Поездка оставила глубокое впечатление» (из письма Августе Барановой).

24 ноября Северянин посетил Рыльский монастырь в окрестностях самой высокой вершины Болгарии. Впечатления отразились в стихотворении «Ущелье Рилы» из цикла «Поездка в Рильский монастырь» (сборник «Очаровательные разочарования»).

 
Была луна, когда в ущелье влез
Автомобиль и вдоль реки, накренясь,
Стал гору брать. И буковый спал лес,
Где паутина – сетки лаун-теннис.
.............................................................
Уже монастырело всё вокруг:
Вода в реке, луна и лес из буков.
И крутизна, и лунный плеск, и бук —
Всё утишало горечь, убаюкав...
 

Важно отметить, что стихи болгарского цикла датированы «Тойла. 31 августа – 4 сентября 1932» и были прочитаны только во время второго приезда в страну. Поэт точно и зримо воссоздаёт настроение морозного дня в таверне, заснеженной дороги в горах, холодных, опустевших келий монастыря, находясь в летней дачной обстановке. Именно так призывал Маяковский «делать стихи»: «...для делания поэтической вещи необходима перемена места или времени... Перемена плоскости, в которой совершился тот или иной факт, расстояние – обязательно... Для лёгких, для мелких вещей такое перемещение можно и надо делать (да оно и само делается) искусственно.

Хорошо начинать писать стих о первом мае этак в ноябре и в декабре, когда этого мая действительно до зарезу хочется.

Чтобы написать о тихой любви, поезжайте в автобусе № 7 от Лубянской площади до площади Ногина. Эта отвратительная тряска лучше всего оттенит вам прелесть другой жизни. Тряска необходима для сравнения».

Не все стихи Северянина подпадали под это правило, сформулированное Маяковским. Встречались и «дорожные импровизации» – прекрасно освоенный поэтом вид путевого наблюдения, пейзажной зарисовки или жанровой сценки.

В Болгарии не оставалось времени для такой фиксации впечатлений. Уже 29 ноября 1931 года гости выехали в Пловдив, сопровождаемые писателями и сотрудниками библиотечного общества «Книга на книгите». 30 ноября и 1 декабря в салоне Военного клуба прошли поэзоконцерты Северянина, затем экскурсия по старому городу. 3 декабря Северянин выступил в Старой Загаре.

Афишка по-болгарски:

«У нас в гостях известный русский поэт Игорь Северянин, который 3 декабря в четверг в 6 ч. пополудни в салоне “Театр” прочтёт свои стихи при участии г-жи Марии Грубешлиевой, гг. Георгия Илиева, Ал. Карпарова, Сл. Красинского, Ив. Мирчева, Мирослава Микиева и Ив. Христова, которые будут ещё читать свои произведения.

Вход 5 и 10 левов».

Северянин писал Евдокии Штрандель:

«Стара Загара

Дав в г. Пловдив два вечера, прибыли сюда, где сегодня состоится вечер. Холодные солнечные дни. Простудился, чихаю и кашляю. В Софию предполагаем вернуться 15.XII утром. Завтра в 10 ч. утра едем в Казанлык».

В Казанлыке он получил букеты знаменитых казанлыкских роз. В газетах отмечалось, что в отличие от этих успешных выступлений в Сливене никто заранее не объявил о вечере, зрители из рабочей среды были настроены к эмигранту критично, чем огорчили Северянина. Поэт вновь повторял, что он не эмигрант, не беженец, а дачник.

Гостеприимная встреча ждала поэта в Великом Тырнове, где 8 декабря состоялось выступление в библиотеке «Надежда» – в этом зале в своё время состоялось первое заседание Народного собрания Болгарии после освобождения от турецкого ига. Впечатления от окрестностей отразились в стихотворении «Тырново над Янтрой».

5 декабря состоялось выступление перед студентами Софийского университета. В Плевене Северянин выступал 10—11 декабря. 14 декабря ему удалось посетить софийскую оперу – он слушал «Фауста» Гуно. Поездки в Варну, Шумен и далее пришлось отменить – слишком утомительно.

Из письма Августе Барановой от 5 декабря узнаём подробности:

«С 12.XI мы обретаемся в Болгарии, встречая повсеместно самый сердечный, самый воистину братский и восторженный приём. Дал в Софии два концерта, в Пловдиве два, один в Стара Загора. Отсюда едем в Сливен, Рущук, Тырново, Варну, Шумен, Плевну и Ловеч. Вернёмся в Софию около 15.XII, где предположен третий концерт, а потом с Божией помощью в Белград и дальше. <...> В Софии встречаемся ежедневно с Масалитиновым, Краснопольской, Любовью Столицей, А. М. Фёдоровым, вдовой Нестора Котляревского и мн. др. Болгарское общество приглашает на обеды и ужины, министерство оплачивает отэль. Всё это очень мило и трогательно, но не менее утомительно. Часа нет свободного. С утра фотографы, интервью, редакторы, почитатели. А в провинции, во всех городах, ходят барабанщики, сзывают грохотом барабана толпу и громогласно объявляют, – просто кричат, – о моём концерте! Так что имя моё звучит повсюду, даже на перекрёстке улиц».

В дни этих встреч Любовь Столица написала стихи «Игорю Северянину», в которых выразила восхищение близким ей русским духом его поэзии.

 
Самый верный из нас северянин,
Белых зорь и сугробов друг,
Всё крылат, но как будто ранен,
Прилетел он сюда, на юг.
 

* * *

 
Песнь – ина. И звучит по-иному.
Пригорюниться манит... вздохнуть...
Золотое подводное дно мы Видим в ней...
И – земную суть.
 

* * *

 
Слышим шорох сосновый хрусткий
И души священный сполох...
О, какой его путь весь – русский!
Дерзновенье – страданье – Бог.
 

* * *

 
Мнится он, Северянин Игорь,
Пьющий оцет, как раньше вино.
Будет с Тем, чьё, как благо, иго
И чьё бремя легко, как венок!
 

(1931 г., 7/30 ноября, София)

Скорее всего, Игорь Северянин и Любовь Столица встречались ещё в Москве на знаменитых вечерах «Золотой грозди». Вот что вспоминала о той поре Лидия Рындина:

«В Москве, вернее, под Москвой сохранялся ещё перед революцией пережиток старых лет – ямщицкое сословие. Было оно немногочисленно, но довольно строго держало свой особый уклад в жизни, уже сильно ушедшей от прошлого.

Меня познакомила с этим сословием Любовь Столица, урождённая Ершова. Сейчас о ней не вспоминают, а прежде её имя часто встречалось в журналах и газетах. Я не литературный критик и не берусь судить о художественной ценности её произведений, я просто любила и люблю её лёгкий, глубоко русский стих. Почему-то ни у кого я не чувствую такого яркого, сочного описания Москвы, как у Любови Столицы:

 
Вот она пестра, богата,
Как игрушки берендейки.
Русаки и азиаты,
Картузы и тюбетейки,
И роскошные франтихи,
И скупые староверки,
И повсюду церкви, церкви
Ярки, белы, звонки,тихи.
 

Помню вечера “Золотой грозди”, которые она устраивала: приглашения на них она посылала на белой карточке с золотой виноградной кистью сбоку. В уютной квартире выступали поэты, прозаики со своими произведениями, в числе их и хозяйка. В платье наподобие сарафана, на плечи накинут цветной платок, круглолицая, румяная, с широкой улыбкой на красивом лице. Говорила она свои стихи чуть нараспев, чудесным московским говорком. Под конец вечера обычно брат хозяйки пел ямщицкие песни, аккомпанируя себе на гитаре. И над всем этим царил дух широкого русского хлебосольства. Не богатства, не роскоши, а именно хлебосольства. Это были приятные вечера, давно канувшие в вечность, как и вся тогдашняя московская жизнь с её причудами и особенностями».

На литературных вечерах «Золотая гроздь» в 1913—1916 годах бывали Николай Клюев, Сергей Есенин и Николай Телешов, поэтессы Софья Парнок, Ада Чумаченко, актрисы Вера Юренева и Вера Холодная, член Государственной думы Михаил Новиков... Яркий облик Любови Столицы запечатлелся в памяти посетителей её квартиры. Художница и литератор Нина Серпинская вспоминала: «Хозяйка дома – хмельная и “дерзкая”, с вакхическим выражением крупного лица с орлиным властным носом, с серыми пристальными глазами, в круглом декольте с красной розой, с античной перевязью на голове с точки зрения комильфотной элегантности выглядела и держалась вульгарно, крикливо. <...> Вели себя все, начиная с хозяйки... весело, шумно, непринуждённо. Здесь все считали себя людьми одного круга, веселились и показывали таланты без задней мысли и конкуренции».

Основная тема творчества Любови Никитичны Столицы (урождённой Ершовой; 1884—1934), поэтессы и драматурга, автора нескольких сборников стихотворений, – воспевание языческой, деревенской Руси. Яркие и колоритные картины русского быта и природы («Вечер»), светлые ликом, буйные духом и пьяные силой герои её стихов («Пасхальная», С. Т. Коненкову); деревенская любовь могучего, загорелого, плотного мужика, вывозившего «серебристое, сухое сено» и «стомлённой, босой» бабы, собиравшей «огненные ягоды меж кочек», полюбившихся «друг дружке» в красный, летний день («Деревенская любовь») – таковы мотивы её «бушующей красками» поэзии.

Любовь Столица принимала участие в женском движении, сотрудничала в журналах «Женское дело», «Мир женщины», «Современная женщина». В последнем она опубликовала статью «Новая Ева», посвящённую различным типам раскрепощённой женщины, стремящейся к равноправию с мужчиной во всех сферах жизни[3]3
  Этой же теме посвящена и ее поэма «Елена Деева» (1915). Героиня поэмы, познав все соблазны большого города и разочаровавшись в жизни и в любви, подобно кавалерист-девице Дуровой переодевается в мужское платье и, оседлав коня, отправляется сражаться на германский фронт. Образ главной героини отмечен портретным сходством с автором: «...Горят / Виноградный рот пурпурный, / Водопадный яркий взгляд». Столице принадлежит также ряд пьес, ставившихся в Камерном театре и «Летучей мыши» Никиты Валиева, и критических статей о поэзии.


[Закрыть].

У Игоря Северянина и Любови Столицы было много общего. Любовь Столица всего на три года старше Игоря Северянина. Их литературные дебюты случились почти одновременно с той лишь разницей, что своим первым выступлением в печати Северянин называл публикацию 1 февраля 1905 года в солдатском журнале «Досуг и дело» стихотворения «Гибель “Рюрика”» и именно от неё отсчитывал 30– и 35-летие своей литературной работы. Первые же стихи Любовь Столицы были опубликованы в роскошном московском журнале «Золотое руно» (1906).

Совпало и время известности Игоря Северянина и Любови Столицы. После выхода «Громокипящего кубка» в 1913 году об Игоре Северянине заговорили все. Имя Любови Столицы в это время тоже известно и отмечено вниманием многих известных писателей. Смелость, сила и законченность стихов её первой книги «Раиня» (1908) привлекли внимание Николая Гумилёва, а их «свежесть и подлинность» – Максимилиана Волошина.

Среди поклонников её таланта был Есенин. Юный поэт писал о ней и цитировал строки из её стихотворения «Казак» (1914) в своей первой рецензии «Ярославны плачут» (1915). В этом же году поэтесса подарила Есенину свою книгу «Русь» (1915), а тот, в свою очередь, посвятил ей экспромт:

 
Любовь Столица, Любовь Столица,
О ком я думал, о ком гадал.
Она как демон, она как львица, —
Но лик невинен и зорьно ал.
 

С тех пор Сергей Есенин и Любовь Столица были в дружеских отношениях, состояли в переписке – известно три письма Есенина до отъезда её за рубеж и посвящённая ей частушка:

 
Дуют ветры от реки,
Дуют от околицы.
Есть и ситец и парча
У Любови Столицы.
 

(1915-1917)

Игорь Северянин упоминал Любовь Столицу в «Поэзе о поэтессах» (1916) в раду таких известных имён, как Гиппиус, Щепкина-Куперник и Ахматова, правда, не очень лестно. Все они превращались для него в «стихотворок» при сопоставлении с дорогим образом Мирры Лохвицкой.

Любовь Столица и Игорь Северянин почти одновременно оказались в эмиграции. Северянин с больной матерью поселился в Эстонии и остался в ней после получения этой страной независимости в 1918-м. А Любовь Столица в конце 1918 года с мужем и сыном уехала на юг страны, а в 1920 году эмигрировала.

С годами к Игорю Северянину пришло восхищение этой женщиной. Он видел незаслуженную печать пошлости в отношении к ней и по достоинству оценил её «разгульный русский стих». Работая над сборником «Медальоны», который, по его замыслу, должен был стать своеобразной галереей русской поэзии, поэт опубликовал в кишинёвском журнале «Золотой петушок» (вышло всего три номера) два портретных сонета «Любовь Столица» и «Бальмонт», написанных в Кишинёве. Особый смысл приобретает соседство с медальоном «Бальмонт» о «коростеле владимирских полей», которого «жизнь обрядила пышностью павлиней...». Из сонета «Любовь Столица»:

 
Воистину – «Я красками бушую!»
Могла бы о себе она сказать.
Я в пёструю смотрю её тетрадь
И удаль вижу русскую, большую.
.............................................................
А ведь она легка, как яблонь пух,
И красочностью ярче, чем Малявин!
 
 
О, если б бережнее отнестись, —
В какую вольный дух вознёсся б высь,
И как разгульный стих её был славен!
 

Неожиданная смерть поэтессы потрясла Игоря Северянина. Об этом он пишет в письме Августе Барановой из Кишинёва 5 марта 1934 года, всего через четыре дня после написания посвящённого поэтессе сонета:

«Из Софии мне пишут о скоропостижной] кончине Любови Столицы. Было ей 53 года [точнее, 50], и она была весёлая и цветущая женщина. Мы часто встречались с ней у Масалитиновых и Разгоневых и бывали у них в доме. В день смерти она принимала участие в литературном] вечере, сама играла в своей пьесе, много танцевала и через 15 минут, по возвращении домой, умерла. Это производит тяжёлое впечатление на недавно её видевших».

Сонет Северянина «Любовь Столица» оказался последним словом короткого, но яркого диалога с этой поэтессой.

Во второй раз Северянин приехал в Болгарию в декабре 1933 года по пути в Бухарест. Тогда 16 и 21 декабря он выступил в зале Славянского общества с чтением стихов о болгарских впечатлениях, о России. Поэзоконцерты предварялись его лекцией «Путь к вечным розам. Русская поэзия начала XX века». В газете «La Bulgarie» (София) появились заметка «Игорь Северянин в Софии», фото и подпись «Wit-sky». В информации говорилось:

«Прибыл в Софию известный русский поэт Игорь Северянин. Сегодня он прочтёт лекцию на тему: “‘Путь к вечным розам’ (русская поэзия начала XX века)”. В среду в Славянском обществе будет вечер поэзии. Северянин прочтёт стихотворные посвящения Болгарии. Из Софии он поедет в Кишинёв, где он редактирует журнал “Золотой петушок”, в котором сотрудничают Куприн, Бальмонт, Тэффи, Бунин и др.».

Северянин получил номера журнала «Листопад», в котором публиковались его стихи на русском языке (1931, книги 7—8) и части его воспоминаний «Уснувшие вёсны» (1931, книги 7—8; 1932, книги 9—10).

На память о встречах с Чукаловым Северянин написал сонет в дополнение к сборнику «Медальоны»:

 
Избрал он русский для стихов язык,
Он, сердце чьё звенело мандолиной.
Он в Петербурге грезил роз долиной,
Которою прославлен Казанлык...
 

(Тойла, 1934, 5 сентября)

Переписка с ним продолжалась в 1932—1938 годах (12 писем), позволяя высказать всё, что волновало, ощутить понимание и сочувствие, так необходимые поэту.

«Тойла, 13.VII. 1938 г.

Дорогой Савва Константинович!

Получив это письмо, не подумайте, что мы могли позабыть когда-нибудь дорогую Надежду Захаровну и Вас. Нет, конечно, этого не произошло, а только уж очень грустно наша жизнь за последние годы сложилась, поэтому просто писать не хотелось, чтобы не огорчать Вас своими невзгодами. Достаточно сказать, что с июня 1934 года мы сидим здесь безвыездно пятый год, что работы абсолютно никакой нет нигде, что здоровье наше никуда не годится, что нуждаемся мы ужасно. Фелисса Михайловна перенесла весною 1936 года сильное воспаление почек и с тех пор стала форменным инвалидом. Не может больше поднять ни малейшей тяжести, не может даже слегка промочить ног: сразу же начинается жар и такие боли, что приходится кричать. Здоровье своё она потеряла на работе, где прослужила около года, чтобы помочь мне и сыну. А у меня сердце никуда не годится, болит жгуче, безумные боли в голове и слепой кишке. Сын Вакх (ему 16 лет) окончил шестиклассное начальное училище, год учился в ремесленном, а теперь уже второй год будет учиться, – если это удастся только, – в Государственном техническом училище с пятилетним курсом, после чего он мог бы получить место мастера на заводе с ежемесячным окладом до 50 долларов. До сих пор мы кое-как его поддерживали, но теперь, увы, уже лишены всякой возможности платить за его пансион в Таллине (Ревеле) около 12 долларов в месяц, поэтому, видимо, ему придётся покинуть блестяще проходимое им училище и сесть без работы и без знаний в деревне и погубить свою карьеру. Ужасно это тем более, что Вакх – мальчик хороший, добрый, способный и совестливый и обещал, когда окончит школу, и Фелиссу Михайловну и меня пожизненно поддерживать. Итак, лишая его образования, мы губим невольно и его молодую жизнь и обрекаем себя в старости на позор и нужду и голод. Что касается голода, он часто за эти годы нам был знаком, и сейчас, например, когда я пишу Вам это письмо, мы уже вторую неделю питаемся исключительно картошкой с крупной (кристалликами) солью... Прибегаем, обессиленные, измученные, к Вашей сердечности и доброте: поддержите чем можете, спасите наши три жизни, – мы просто гибнем от людской суровости и бессердечия. Зная и помня Вашу постоянную заботливость и доброту, обращаемся к Вам. Болгария – родственная страна, тепло в своё время нас принимавшая у себя, она, верим, не оставит нас и теперь. Я ведь и поэтов её переводил несколько раз. Обращаться больше не к кому: вокруг с каждым днём всё более звереющий мир и убивающее душу равнодушье.

Напишите нам подробнее о своей жизни, о новостях болгарских. Мы – как на острове: ничего не знаем, никого не видим. Зимою встретил в Таллине Райчева. Он купил у меня пару моих книг и чуточку этим поддержал меня. К сожалению, новых книг я не выпускаю: не для кого и не на что.

Крепко целую и обнимаю Вас.

Ф. М. и я сердечно Над. Зах. и Вас приветствуем. Как хотелось бы нам снова в Болгарию попасть и провести месяц-другой у св. Иоанна на Риле горной!

Всегда Вас любящий и уважающий

Игорь Северянин».