Текст книги "Игорь Северянин"

Автор книги: Наталья Шубникова-Гусева

Обессиленный нуждой и болезнью, 23 января 1939 года Игорь Северянин по совету певца Дмитрия Алексеевича Смирнова обратился с просьбой о помощи к Рахманинову, и тот выслал ему 35 долларов, на которые поэт рассчитывал прожить три месяца «в глухой деревне, на берегах обворожительной Россони, в маленькой, бедной избушке...». Говоря о прежней своей работе, Северянин отмечал, что до 1934 года объездил 18 государств, везде читая русским, везде что-то зарабатывая. Теперь «ни заработков, ни надежд на них, ни здоровья. <...> Кому теперь до поэзии?! На неё смотрят свысока, пренебрежительно; с иронией и изумлением. И даже с негодованием. Кратко говоря, смысл отношения читателя и слушателя таков: “Лентяи. Бездельники. Не умерли вовремя”. Работать в русских периодических изданиях нельзя: их мало, и везде “свои”. Я же к тому же “гугенот”: мне никогда никто не простит моей былой самостоятельности, моего эгофутуризма юности. Не кубофутуризма размалёванных физиономий и жёлтых кофт, а именно “Ego”, – то есть утверждения личности, если она, конечно, не вовсе безлична...».

В ответном письме по просьбе поэта композитор прислал ему свой портрет с дарственной надписью. Игорь Северянин «от всего простого и искреннего поэтова сердца» благодарил прославленного композитора и писал о своём тяжёлом состоянии: «С каждым новым днём я всё ближе и неотвратимее приближаюсь к предназначенной мне бездне и, отдавая себе в этом отчёт, осиянный муками, готовлюсь к гибели». Поэт отправил Рахманинову стихотворение «Все они говорят об одном...» лишь в последнем письме к нему от 4 июня 1939 года.

Сохранилось три письма Северянина Рахманинову. Ответные письма Рахманинова Северянину и портрет композитора с дарственной надписью композитора, по свидетельству Веры Коренди, сгорели в дни Великой Отечественной войны.

Ещё в 1925 году, когда исполнялось 20 лет поэтической деятельности Игоря Северянина, лейтмотивом поздравительных статей было обозначение нового этапа творческого пути поэта. Одна из статей так и называлась: «На новый путь». От Северянина, «вознесённого восторгами», произошёл поворот к писателю, «чья мысль свята»: «Он вместе с глубинами русского будущего, и его напевы опережают “Колокола соборного чувства” “многомиллионной русской души, голубой и крылатой”». Другой журналист, бегло очертив биографию поэта, завершил поздравление чередой приветствий «новому поэту». «Привет тому, кто, празднуя сегодня двадцатую весну своей музы и оборачиваясь к многозвучному и тысячекрасочному прошлому, может торжествовать своё новое рождение в новые звуки и новые краски, – писал Ярослав Воинов. – Верю потому, что взор Игоря Северянина теперь вместе со всей Россией обращён к “Родине Солнца – Востоку”». В последующие годы убеждение слушателей в том, что наступил перелом в творчестве поэта, подтверждал и Северянин: «Я отказался теперь от тех методов стихосложения, которыми пользовался прежде. Я понял, что слово “творчество” вовсе не всегда уместно и нужно и – многие, пожалуй, этому не поверят – за последние три года своей творческой работы я насчитал всего каких-нибудь 5—6 новых слов, созданных мною».

Северянин не может рассчитывать на прежнюю аудиторию, на поэзоконцерты. Он отказывается от прежней манеры читать стихи нараспев и приходит к обычному исполнению. 8 сентября проходит концерт, устроенный Печерским русским обществом просвещения, в зале гимназии. Из местного газетного отчёта:

«...современный поэт Игорь Северянин и известный пианист Гамалея блестяще исполнили программу вечера; первый читал свои стихи, а второй исполнил вещи великих композиторов Чайковского, Бетховена и Шопена. Публика осталась довольна. Аплодисментам не было конца. Из публики были поднесены исполнителям роскошные букеты цветов».

В поисках заработка Северянин стремится за границу, в Польшу, Югославию, но и для поездки нужны деньги. Он согласен выступать перед сеансом в кино, в сборных концертах. Так, 18—24 марта 1929 года поэт выступает в театре Капитолий в Риге. В письме Августе Барановой он сообщает: «...целую неделю выступал ровно с тремя стихотворениями. По шести минут ежевечерне. Но жизнь в Риге и дорога отняли львиную долю заработка, впрочем, как и всегда. Но с этим нужно мириться. Сборы всегда полные, приём очень хороший, но я уклонялся от “биссов”».

Наконец, в октябре 1930 года Игорь Северянин и Фелисса Круут уезжают в турне, продлившееся до марта 1931 года. На это время и пришёлся 25-летний творческий юбилей, встреченный в пути. Северянина не забывали. Впереди были продолжение большого европейского турне и новые книги...

Часть четвёртая
«О БЕССМЕРТЬЕ СВОЁМ НЕ ЗАБОЧУСЬ...»
1930—1941

Глава первая
В ЮГОСЛАВИИ

В декабре 1930 года в Белграде одна из русских эмигранток составила Игорю Северянину гороскоп:

«Гороскоп

Игоря Васильевича Северянина

Родился 4/16 мая 1887 г., в понедельник, под влиянием планет Сатурна, Венеры и Луны, в созвездии Тельца. Сочетание очень интересное. Влияние Сатурна делает человека фаталистом, держащимся выработавшихся привычек, терпеливым и упорным. Оно вызывает также беспокойства и волнения, фиксируя порой внимание на тёмную сторону вещей. Влияние же Венеры совсем иное, это артистичность натуры и любовь к жизни. Так как Сатурн находится под благоприятным влиянием Венеры, то действие его сказывается также и в таких положительных качествах, как рассудительность, усидчивость, глубина суждения, любовь к труду в тишине и уединении. На характер оказывает влияние и Луна, усиливая влияние Венеры и ослабляя влияние Сатурна. Венера даёт артистический характер, Луна поэтический импрессионизм. Влияние созвездия Тельца очень благоприятное. Телец есть символ плодородия и постоянства в усилии, он даёт здравый ум, рассудительность и этим как бы служит противовесом влиянию Луны, предрасполагающей к мечтательности.

7.XII.1930. Белград».

Очевидно, что-то показалось интересным, заслуживающим доверия в этом тексте, и Северянин сохранил его в своём архиве. Немало важных событий, встреч было связано с поездками в Югославию.

12 ноября 1930 года Северянин с Фелиссой Круут прибывает в Белград и намерен пробыть здесь до 14 января 1931 года. В письме редактору газеты «Сегодня» Михаилу Мильруду Северянин рассказал, что «дал 2 вечера в больш[ом] зале [Белградского] универс[итета], прочёл две лекции в Научн[ом] институте] при Академии наук в Белграде (о Фофанове и Сологубе), выступил на вечере памяти Блока и в концерте Музыкального общества. Затем по предложению Державной комиссии дал ряд вечеров в русских учебных заведениях (корпусах и институтах) в городах Белой Церкви, Новом Бичее и Великой Кикинде.

27.XII дал большой вечер в г. Суботице (Терезенштадт) и 13 янв[аря] даю в Новом Саду. <...> Дня не видно, знакомых уйма. Дней за 10—12 вперёд приглашены на обеды и вечера».

В газетах появились публикации о пребывании Северянина в Югославии. В газете «Савременик» (Загреб) от 1 января 1931 года на всю полосу помещена статья с фотографиями «К приезду русского футуриста в Югославию. Игорь Северянин и его время». Принимали русского поэта радушно. Северянин с женой жил на вилле «Флора мира» в Дубровниках, здесь же встретил Рождество. В письме Августе Барановой рассказывал о «цветущих розах и зреющих перед окнами виллы апельсинах, при 22 град[усах] тепла...»

 
Пальм захочешь – оглянись-ка и гляди:
Справа пальмы, слева, сзади, впереди...
А вот здесь, обвораживает мне глаза
Адриатическая бирюза.
 

Интерес к новым произведениям русского поэта был. 5 января 1931 года поэт читал в Русском научном институте в Белграде роман «Рояль Леандра (Lugne)».

Поездка Игоря Северянина, по мнению Йоле Станишича, «раскрыла новую грань в его поэзии, приблизила к славянским корням и внесла в его стихи новый фольклорный элемент. Северянин стал талантливым переводчиком сербской поэзии на русский язык. Особенно плодотворными были его контакты с Й. Дучичем. <...> Югославские мотивы не раз возникали в его поэзии 30-х годов. Целая его книга [Адриатика] посвящена этой стране. Именно те места и края, которые воспел Дучич, вызвали поэтический восторг русского поэта. В отточенных сонетах Северянина, связанных с Дубровником, особенно чувствуется воздействие “Царских сонетов” Дучича, в которых поэт воспел древнее величие Дубровника – семивековой республики свободы и искусства. Но сонеты Дучича гораздо глубже сонетов Северянина по своему историзму, народности и поэтичности – Дучич писал о своём, кровном.

18 ноября 1930 года Северянин перевёл два сонета Дучича – “Вино из Дубровника” (“Дубровничко вино”) и “Мадригал из Дубровника” (“Дубровничка мадригал”), которые впоследствии опубликовал с ещё одним сонетом Дучича – “Инок из Дубровника” (“Дубровачки арцибискуп”) в своём сборнике “Адриатика” (1932). Переведённые вольно сонеты Дучича – единственные переводные стихи в книге Северянина, они органично вошли в ткань сборника и усилили его южнославянский колорит».

В этот же день, 18 ноября, в белградской газете «Правда» было напечатано интервью Северянина о своём творческом пути, в котором он подчёркивал свою связь с классической традицией. В откликах на поэтические вечера отмечались ирония и эротическая лирика. Подробно пребывание в Белграде было отражено в статье Н. Рыбинского «Преображённый поэт»:

«Нам пишут из Белграда. <...> Сейчас Игорь Северянин вместе со своей женой, молодой эстонской поэтессой Ф. М. Курт (так!), гостит в Белграде. Годы не прошли бесследно. Огонь революции опалил пышный серпантин придуманных слов, ветры изгнания сдули пудру претенциозности, – поэт вырос духовно; прежние юношеские наряды, в которых погоня за вкусом убивала самый вкус, ему уже не по плечу. Появилось в нём и то новое от подлинно прекрасного, что можно почерпнуть только из источников нашей классической поэзии. Но не только это. “Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан”. Оставаясь поэтом, Игорь Северянин преображается теперь в гражданина.

Я наблюдал за аудиторией, наполнявшей огромный зал университета на его вечере в Белграде. Программа из трёх больших отделений: первое отделение посвящено сатире на современность, второе – лирике, а третье – стихам о России. И когда поэт, бичуя разные вычурности и выверты современной “культуры”, как бы публично сжигает то, чему поклонялся, публика слушает его с интересом. Странной и новой кажется и его теперешняя простая и привлекательная манера чтения, без былых и неприятных завываний. Лирика же покоряет аудиторию, а стихи о России вызывают бурную манифестацию... Эта эволюция необыкновенно интересна».

По дороге из Герцеговины в Париж на перегоне между станциями Мостар и Яблоница ночью 24 января Северянин пережил вместе с Фелиссой железнодорожное крушение. В очерке «Гроза в Герцеговине» (1940) Северянин вспоминал:

«...Под железно-каменный грохот наш вагон с креном девяносто градусов, – в длину, – летел в бездну. Ирис [Фелисса Круут] падала головой вниз, я – ногами. В душе – чувство смерти. Страха, – я это утверждаю, – не было. Скорее, чувство обречённости. Возможно, мы просто не успели испугаться: падение продолжалось несколько секунд. Вагон внезапно во что-то упёрся. Меня треснуло головою о стенку. Удар был смягчён бархатной обивкой. Всё же синяк получился изрядный. Ирис никак не пострадала. Добавлю ещё один штрих: во время падения между нами, – это незабвенно, – произошёл следующий диалог:

– Кажется, гибнем?

– По всей вероятности, – спокойно отвечала она. Когда вагон прекратил падение и чемоданы очутились где попало, к счастью, не задев нас, Ирис, сидя где-то на двери или стенке вагона, может быть, на спинке кресла, – в точности не помню, – вынула из сумочки зеркало и туалетные принадлежности и стала приводить себя, как бы ничего не случилось, в порядок.

– Вы с ума сошли, – вспылил я. – Какой ерундой Вы занимаетесь! – Её хладнокровие граничило с бесчувственностью...

Тщетно пробовали мы раскрыть дверь, ютясь на площадке: она не поддавалась нашим усилиям. Наконец мимо нас спускавшимся к паровозу кондуктором мы были через разбитые двери извлечены наружу и стали в кромешной тьме карабкаться по скользкому откосу к полотну...»

В 1933 году Северянин вновь побывал в Югославии. 5 сентября 1933 года он написал там сонет «Дучич», посвящённый выдающемуся сербскому поэту. Этот сонет Северянин включил в книгу «Медальоны», вышедшую в Белграде в 1934 году. В книгу вошло сто «медальонов» о крупнейших поэтах и писателях всего мира, которых любил поэт.

 
«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой:
Лишь в безграничном женщины – граница».
Как тут любить? И вот Дубровник снится,
Возникший за вспенённою кормой.
 
 
Ах, этой жизни скучен ход прямой,
И так желанна сердцу небылица:
Пусть зазвучит оркестр, века немой,
Минувшим пусть заполнится страница.
 
 
«Земная дева ближе к небесам,
Чем к сердцу человеческому», – сам
Он говорит, и в истине той – рана.
 
 
Как тут любить! А если нет любви,
Сверкни, мечта, и в строфах оживи
Всю царственность республики Ядрана.
 

Используя некоторые строки и образы стихотворений Дучича «Символ» и «Жена», Северянин мастерски соткал в своей книге единственный «медальон», посвящённый югославской поэзии.

В дни первого знакомства Северянина и Фелиссы Круут с Югославией в ноябре 1930 года крупнейшая русская газета Прибалтики «Сегодня» сообщила о том, что Русский культурный комитет в Югославии приобрёл и выпускает книгу Северянина «Стихи о России». Информация содержала одно из ранних названий будущей книги «Классические розы» (до того – «Чаемый праздник»). 1 января редактор газеты М. С. Мильруд получил более точные сведения от самого поэта, который в это время вместе с Фелиссой находился в Югославии: «Издательство при Державной комиссии приобрело у меня три книги: 1) “Классические розы” (Лирика 1922—30 гг.), 2) “Медальоны” (Сто сонетов о поэтах и композиторах), 3) “Lugne” (Роман в стихах в 3 частях)».

Судьба этих книг сложилась по-разному: Северянин дважды, в 1930 и 1933 годах, приезжал в Югославию, выступал в Академии наук, в Белградском университете с лекциями и концертами. В газетах появлялись фотографии, отчёты о выступлениях и большие интервью. В одном из них Северянин кратко изложил историю эгофутуризма, практически неизвестную тогда за рубежом. «Футуризм, основанный мною в России, резко отличался от футуризма Маринетти в Италии. Прежде всего, – говорил он,– объясню вам идейные различия между русским и итальянским футуризмом. Итальянский футуризм отрицал всякую традицию... <...> Между тем я в своём футуристическом манифесте оградил себя от итальянского влияния, специально подчеркнув свою идеологическую ориентацию на прошлое, своё принятие традиций. Став на такую позицию, я смог приступить к созданию эгофутуризма и школы эгопоэзии. Моей главной целью было утверждение своего Я и будущего. А главной доктриной стала Душа-истина».

Продолжая отмежёвываться от основателей кубофутуризма – Маяковского, Хлебникова, Каменского, Кручёных, – Северянин полемически заявлял: «Они сделали своим девизом то, что я порицал. Подобно итальянским футуристам, они порицали всё то, что связывало русский дух с прошлым».

Без сомнения, спустя 15 лет после совместных с кубофутуристами выступлений Северянин превратно излагал различие их программ, забывая о том широком интересе к архаическим и фольклорным пластам отечественной культуры, который был у Хлебникова, Маяковского, Каменского. Однако такое противопоставление только усиливало общее впечатление критиков и читателей о возвращении поэта из эгофутуристической молодости к традиционным ценностям русской литературы. С этим связано и предложение издать новую книгу в «Русской библиотеке».

До этого в серии были изданы книги классиков русской литературы в зарубежье – Амфитеатрова, Бальмонта, Бунина, Гиппиус, Куприна, Мережковского. Книга «Классические розы» вышла в сентябре 1931 года попечением югославской Академии наук (на последней странице обложки: «Издательская комиссия Палаты Академии наук»). Тираж 2500 экземпляров. Стихи предварялись посвящением Её Величеству королеве Югославии Марии и стихотворением в её честь. В качестве заглавного произведения было выделено стихотворение «Классические розы», на обороте страницы напечатан текст от автора:

«Эти стихи, за исключением особо отмеченных, написаны в Эстонии, в Тойла.

Estonie, Toila – эти два слова являются полным и неизменным с 1918 г. адресом автора этой книги».

Идея книги и её заглавие «Классические розы» возникли значительно раньше, чем появилась возможность её напечатать. 23 октября 1927 года в Тарту, 25 января 1928 года в Таллине и 26 февраля 1928 года в Вильно прошли вечера Северянина под названием «Классические розы». Его выступление 2 ноября 1927 года в Даугавпилсе (Двинске) носило ещё более программный характер: «От “Громокипящего кубка” до “Классических роз”». Рейн Круус предположил, что к этому времени уже существовал какой-то вариант рукописи сборника с названием «Классические розы». Ранее, в 1925 году, первая публикация стихотворения «Запевка» сопровождалась пометой: «Из нового сборника “Чаемый праздник”» (впоследствии так был назван раздел книги). В интервью таллинской газете «Последние известия» от 5 июня 1925 года Северянин говорил, что стихи цикла «Чаемый праздник» написаны в марте 1925-го, а значит, были связаны с двадцатилетием его поэтического творчества.

Замысел сборника менялся с годами, а возможности издания были ограниченны. В письме Софье Карузо от 12 июня 1931 года Северянин отмечал: «А “Классические розы” всё ещё печатаются... Это уже похоже на анекдот: с января!»

Книга «Классические розы» включала 159 стихотворений и два перевода: стихотворения А. С. Пушкина «Мой портрет» (с французского) и Юлиуша Словацкого «Моё завещанье» (с польского). Стихи объединялись в шесть тематических разделов: «Чаемый праздник» (21 стихотворение), «Бессмертным» (4), «Девятое октября» (22), «На колокола» (6), «У моря и озёр» (41), «Там, у вас на Земле» (65). Текст печатался по старой орфографии.

Книга «Классические розы» полностью опровергала суждения критики об оскудении таланта Северянина. Она была итоговой и в то же время открывала новый период творчества поэта. Об этом говорит, например, дарственная надпись сыну:

«Дорогому сыну Вакху – стихи эстонского этапа

моего всемирного пути.

Автор. Toila. 8.IX. 1931 г.».

Экземпляр книги Северянин подарил президенту Эстонии Константину Пятсу с надписью:

«Многоуважаемому г. К. Пятсу – Главе Эстонии,

моей второй родины.

Игорь-Северянин. Tallinn, 22.Х. 1931 г.».

Заглавие «Классические розы» связывало поэта, как говорилось выше, с классической литературной традицией. О ней писал Владимир Владимирович Набоков, напоминая что «роза пылала на ланитах пушкинских красавиц. В кущах Фета она расцветала пышно, росисто и уже немного противно. О, какая она была надменная у Надсона! Она украшала дачные садики поэзии, пока не попала к Блоку, у которого чернела в золотом вине или сквозила мистической белизной». С первыми, классическими, розами связан другой важный мотив, воплощённый в этом хрестоматийном образе, – память об оставленной родине. Для Владислава Ходасевича так происходит восстановление духовной общности России и зарубежья. В стихотворении «Петербург» (1925, 12 декабря; вошло в сборник «Европейская ночь», Париж, 1927) он пишет о том, что «Привил-таки классическую розу / К советскому дичку».

Иначе раскрывается семантика образа в книге Георгия Иванова «Розы» (Париж, 1931), где поэт прощается с прошлым навсегда «Сквозь розы и ночь, снега и весну...». «Классичность» определяла принадлежность Северянина к каноническому литературному ряду и направление его творческой эволюции. Это сразу ощутили современники поэта, например, Георгий Адамович писал: «Северянин стал совсем другой, он больше не подвывает, а читает как все, вырос, стал мудр и прост».

Так мудро и просто пишет теперь Северянин о любви в стихотворении «Все они говорят об одном» (1927), посвящённом Сергею Рахманинову:

 
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада – в любви...
 

По-новому прозвучала в «Классических розах» и тема бессмертия, которая волновала Северянина с молодых лет, когда в стихотворении «Мои похороны» (1910) он писал, что его, «новейшего из новых», «похоронят (...как Суворова...)». Суворов похоронен в Александре-Невской лавре. На простой плите – надпись: «Здесь лежит Суворов». Северянин надеялся, что тоже заслужит право называться просто поэтом. Это странное пророчество исполнилось: он похоронен на Александро-Невском кладбище Таллина и на камне выбита краткая надпись: «Игорь Северянин».

В «Классических розах» тема бессмертия связана и с долгожданным возвращением на родину, туда, где «Моя безбожная Россия, / Священная моя страна!». Воссоединение с Россией означало для него обретение духовного бессмертия:

 
О России петь – что стремиться в храм,
По лесным горам, полевым коврам...
 
 
О России петь – что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать...
 
 
О России петь – что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!
 

(«Запевка», 1925)

Одно из поздних выступлений Северянина 20 января 1938 года в обществе «Витязь» (Таллин) с лекцией о русской поэзии XX века носило символическое заглавие «Путь к вечным розам».

В такой ностальгической верности прошлому читатели Северянина видели порой собственную печаль о невозвратном и, несмотря на едкие критические отзывы, тянулись к его поэзам. В рецензии Петра Пильского (подпись «П») в рижской газете «Сегодня» от 15 сентября 1931 года после выхода книги «Классические розы» говорилось:

«С этим именем связана целая эпоха. Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского надлома. Можно привести длинный ряд слов с этим корнем: “лом”: излом, надлом, перелом,– что-то перебалованное, оранжерейное, тепличное вырастало, зацветало на российской тёмной земле, – бедствовало, изгибалось и кокетничало. Кто не помнит успехов Игоря Северянина, его “грёзэрок”, “ананасов в шампанском”, “мороженого из сирени”? Всё изменилось. Умер Петербург, переродился Игорь Северянин».

Поэт мысленно не расставался с Россией. С первых лет эмиграции его лирика отразила одиночество, оторванность от всего, к чему он привык смолоду, негромкую, но проникновенную ностальгию. Однако Пётр Пильский более глубоко воспринял новую книгу Северянина. Он отмечал, что только «поверхностному слуху с этих страниц, прежде всего, зазвучит мотив успокоенности. Это неверное восприятие. В книге поселена тревожность. Здесь – обитель печали. Слышится голос одиночества. В этих исповедях – вздох по умершему. Пред нами проходит поэтический самообман. Втайне и тут всё ещё не угомонившееся “Я” (“Кто я? Я – Игорь Северянин, чьё имя смело, как вино”)».

В книге «Классические розы» среди многообразия лирических пейзажей, портретов, признаний есть стихотворение «И будет вскоре...» о весеннем дне, – но как далеко оно от прежнего упоения радостью жизни в стихотворении «Весенний день»! Между ними словно пролегла трагическая полоса русской истории в том глубоко личном, интимном преломлении, которое свойственно Игорю Северянину. Поэт мысленно возвращается в свою прославленную молодость, вспоминает свои весенние дни и потерянную им Россию:

 
И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию...
Ты шляпу шёлковую надень:
Ты в ней особенно красива...
 
 
И будет праздник... большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый...
 
 
И ты прошепчешь: «Мы не во сне?..»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!
 

Называя себя русским поэтом, мечтающим по-русски, Северянин афористично утверждает: «Родиться Русским – слишком мало: / Им надо быть, им надо стать» («Предгневье», 1925). Россия, родная земля всегда были для поэта наградой, которую он должен заслужить. Оказавшись вдали от «неподражаемой России», Игорь Северянин пишет:

 
Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я – русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!
 

(«Я мечтаю...», 1922)

В книге «Классические розы» Северянин возвращается к темам, волновавшим его в дни войны и революции. Он ощущает кризисное состояние жизни, ненавистное ему ожесточение политики. В его раздумьях мало надежд – и Запад, и советская Россия равно внушают ему пессимистический взгляд на мир. В письме Софье Карузо он признается в этом:

«“Коммунизму” и “капитализму” – этим двум понятиям, этим двум мироощущениям – никогда не ужиться вместе. Их столкновение – ужасающе-страшное – в конце концов совершенно неизбежно, и у меня нет ни малейшей уверенности в победе капитала. Собственно говоря, жестоки и бессердечны обе системы, и я не приверженец ни одной из них. <...> Сколько будет невинных жертв, недоразумений всяческих и недоумений. Я – индивидуалист, и для меня тем отчаяннее всё это. Затем я никогда не примирюсь с отрицанием религии, с её преследованиями и гонениями. <...> Разрушение Храма Христа Спасителя производит на меня отвратительное впечатление. Я всё время жду чуда, которое потрясло бы русский народ, заставило бы его очнуться».

Стихи о России для многих поклонников таланта Северянина оказались неожиданными, даже неприемлемыми. Пётр Пильский назвал свою рецензию характерными словами разочарования: «Ни ананасов, ни шампанского». Действительно, «Умер Петербург, переродился Игорь Северянин. Казалось бы, вывод прост: Северянин-поэт гримасничающего города? Нет. Столичные наваждения оказались минутными. Сейчас Игорь Северянин – поселянин. Город им проклят. Это – “нелепость”. Жить в городах, – “запереться по душным квартирам” для поэта – “явный вздор”.

Современность Северянина раздражает. Она променяла “искусство на фокстрот”, “взрастила жестоких, расчётливых, бездушных и практичных”. Неприятны и женщины: “Ты вся из Houbigant! Ты вся из маркизета! Вся из соблазна ты! из судороги вся!” Возмущают “лакированные кавалеры”, злит чарльстон. Отталкивает и вся Европа (“рассудочно-чёрствая”). Чуждой и обманчивой кажется сама культура (“Культура! Культура! – кичатся двуногие звери!”)».

Георгий Адамович решительно возражал против стихов Северянина о России: «...эти новые стихи не украшают сборника, – скорей, наоборот... Это, право, уже не стихи, это катастрофа... Не лучше и с обличениями современной городской жизни, забывшей “о святынях, об искусстве и любви”, “о красотах презираемой природы”, где поэты скрываются “От запросов желудка, от запросов живота”».

Среди новых черт его поэтического мира названо неприятие города и современной цивилизации. Утешение, по мнению Пильского, поэт находит в семье, в тишине далёкой Тойлы, в ночных мечтах и книгах. Критик перечисляет имена писателей и поэтов, звучащие со страниц книги: Пушкин, Бальмонт, Блок, Надсон, Малларме, Лесков, Достоевский, Метерлинк, Киплинг, Гумилёв, Ахматова, Георгий Иванов; имена актёров, композиторов, Мейерхольда, Рахманинова.

«Новая книга Игоря Северянина – книга отречений, книга отказа от прошлого и от самого себя:

 
Сам от себя – в былые дни позёра,
Любившего услад дешёвых хмель —
Я ухожу раз в месяц на озёра...»
 

И всё же Пётр Пильский, внимательный читатель Северянина и лучший его критик, замечает внутреннее единство поэтического мира, интуитивно сохраняемое в диалогах со своим прошлым: «С прошлым не расстаются. Его тащут, как горб, – до могилы. Былые видения не меркнут. Отсюда вздохи и сожаления (“Всё находимое порастерял, И, вот, слезами взоры орошая, Я говорю: Жизнь прожита большая”). Ни скорбь по России, ни мечтательные надежды на её новое обретение, ни любовь к родной стране, ни жизненные потрясения, ни седина, ни годы не изменяют, не разрушают основного строя души, не умерщвляют коренных, врождённых, взрощенных пристрастий».

Критик отмечает «коренное пристрастие» поэта к «словесной изобретательности», которая наглядно видна в лексиконе: «превоскресье», «предгневье», «ночела», «пламно», «мечтальня», «радый», «ненужье», «оволжен», «остариненна», «оновенный», «ужал» (ужалить).

И ещё одно качество подчёркивает Пильский: «В своём душевном складе Северянин – неизменен. В нём есть упрямство, упорство, стойкость, вера в себя, в какую-то свою правоту, и внутренняя самонадеянность. Отсюда – часто встречающаяся неряшливость, небрежность, нежелание контролировать свои строки. За это ему приходилось не раз слышать осуждения, встречать укоры. Они заслужены».

Несомненно, сборник «Классические розы» стал его наиболее значительной книгой эмигрантского периода, своеобразным памятником поэту.