Текст книги "Игорь Северянин"

Автор книги: Наталья Шубникова-Гусева

Анна Андреевна Ахматова (1889—1961) и Николай Степанович Гумилёв (1886—1921) также познакомились с Игорем Северяниным на вечерах в артистическом кабаре «Бродячая собака» в 1912 году. В это время Гумилёв уже отметил стихи Северянина в своих статьях о русской поэзии, одним из первых критиков увидев за манерностью особый стиль поэта.

По воспоминаниям Владимира Пяста об Ахматовой, «с течением месяцев и лет голос и движения её становились только твёрже, увереннее, – но не теряли изначального своего характера. Так же и тёмные платья, которые она надевала совсем юной; так же и манера чтения, которая производила и оригинальное и хорошее впечатление с самого начала... Под кажущимся однообразием у неё, как и у Блока, скрывалась большая эмоциональная выразительность голоса и тона».

Молодая поэтесса в «ложноклассической шали» (Осип Мандельштам) запечатлёна на известном портрете Натана Альтмана. Даже Велимир Хлебников отметил присутствие Ахматовой в подвале «Бродячей собаки»: «Воздушный обморок и ах, / Турчанки обморока шали...»

Однако Северянин вспоминал, что ещё весной 1911 года заинтересовался стихами Ахматовой, которая «получила на конкурсе, устроенном журналом “Gaudeamus”, первую премию за какого-то, если не ошибаюсь, “фавна”. Я сразу заметил, что в стихах юного Жоржа или, как его называли друзья, “Баронессы”, много общего, – правда, трудноуловимого, – со стихами новоявленной поэтессы. Впоследствии это блестяще объяснилось, когда Иванов вступил в “Цех поэтов”, основанный покойным высокоталантливым Н. Гумилёвым и ныне здравствующим, в той же степени бездарным, Сергеем Городецким: нарождалась новая манера “акмеизма”».

Северянин и сам был основателем литературной «Академии эгофутуризма».

Обращаясь с письмом к Гумилёву, он не забывает дружески приветствовать Ахматову.

О своём ответном визите Северянин написал несколько позже, в 1924 году, уже после гибели Гумилёва:

 
Я Гумилёву отдавал визит,
Когда он жил с Ахматовою в Царском,
В большом прохладном тихом доме барском,
Хранившем свой патриархальный быт.
 
 
Не знал поэт, что смерть уже грозит
Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,
Не в удушающем песке Сахарском,
А в Петербурге, где он был убит.
 
 
И долго он, душою конквистадор,
Мне говорил, о чём сказать отрада.
Ахматова устала у стола,
Томима постоянною печалью,
Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села...
 

(«Перед войной»)

Тогда Ахматова и Северянин участвовали, например, в «Вечере поэтов Петроградского Парнаса» в артистическом кабаре «Бродячая собака» 21 ноября 1914 года. По словам Чуковского, Ахматова вспоминала о каком-то из выступлений на Бестужевских курсах вместе с Блоком и Северяниным. Очевидно, речь шла о вечере «Писатели – воинам», который состоялся 15 февраля 1915 года.

В «Поэзе о поэтессах» Северянин с сожалением писал:

 
Есть... есть Ахматова, Моравская, Столица...
Но не довольно ли? Как «нет» звучит здесь «есть»,
Какая мелочность! И как безлики лица!
И модно их иметь, но нужно их прочесть.
 
 
Их много пишущих: их дюжина, иль сорок!
Их сотни, тысячи! Но кто из них поэт?
Как мало поэтесс! Как много стихотворок!
И Мирры Лохвицкой среди живущих – нет!
 

Постоянное сопоставление Ахматовой (как, впрочем, и всех иных поэтесс) с боготворимой Миррой не позволяло Северянину прислушаться к голосу нового, нашедшего своих читателей и поклонников поэта. В стихотворении под названием «Стихи Ахматовой» (1918) Северянин продолжал иронизировать над тоской и «надсоновской повадкой» её стихов:

 
Стихи Ахматовой считают
Хорошим тоном (comme il faut...)
Позёвывая, их читают,
Из них не помня ничего!..
...........................................................
И так же тягостен для слуха
Поэт (как он зовётся там?!)
Ах, вспомнил: «мраморная муха».
И он же – Осип Мандельштам.
 
 
И если в Лохвицкой – «отсталость»,
«Цыганщина» есть «что-то», то
В Ахматовой её «усталость»
Есть абсолютное ничто.
 

Нам трудно представить, насколько заметное место занимал Северянин в культурной жизни 1910-х годов. Даже после его отъезда в Эстонию и прекращения поэзовечеров о поэте вспоминали, его пародировали, с ним сравнивали... Например, Корней Чуковский в дневнике записал свой разговор с Ахматовой 14 февраля 1922 года: «Я сказал ей: у вас теперь трудная должность: вы и Горький, и Толстой, и Леонид Андреев, и Игорь Северянин – все в одном лице – даже страшно. И это верно: слава её в полном расцвете...»

В письме Софье Карузо 12 июня 1931 года Северянин отметит: «Люблю Гумилёва и одновременно Гиппиус. Нахожу ценное в Лохвицкой, но не отвергаю и Ахматовой». В самое трудное время, весной 1937 года, поэт обращался к своей многолетней приятельнице Августе Дмитриевне Барановой с просьбой найти ахматовскую книгу «Anno domini»: «...ведь всё же, перестав творить, мы не перестали, как это ни странно, боготворить поэзию». Северянин посвятил Ахматовой сонет «Ахматова» (1925):

 
Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает чётки.
Осенней ясностью в ней чувства чётки.
Удел – до святости непоправим.
 
 
Он, Найденный, как сердцем ни зови,
Не будет с ней в своей гордыне кроткий
И гордый в кротости уплывший в лодке
Рекой из собственной её крови.
 
 
Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как роза, изо рта.
 
 
Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль её во имя Бога;
Ведь розы крови – розы для креста...
 

Обратим внимание на то, с каким упорством вплетает Северянин в строки сонета заглавия тех первых поэтических книг Ахматовой, ироничным критиком которых он выступал: «Чётки», «Белая стая»... Внешние, порой ревнивые впечатления уступали место пониманию. Не случайно именно в 1925 году, когда было написано стихотворение из цикла «Медальоны», Северянин нашёл образ «классических роз», определивший его зрелое творчество и созвучный обращённому к Ахматовой образу – «розы крови – розы для креста...».

С годами и Анна Ахматова не забывала северянинскую интонацию. По свидетельству польского художника Юзефа Чапского, слушавшего Анну Ахматову в дни Великой Отечественной войны в доме А. Н. Толстого, «в строках, которые Ахматова читала странным, певучим голосом, как когда-то Игорь Северянин, не было ничего ни от оптимистической пропаганды, ни от хвалы советам и советским героям, воспеваемым Толстым, не было его “суровых, но справедливых рыцарей”. Поэмы Ахматовой – единственное произведение, которое меня взволновало и заставило ощутить, чем на самом деле была оборона раздавленного, изголодавшегося, героического города».

Нельзя не признать справедливость размышлений Бориса Пастернака, который писал Ахматовой 28 июля 1940 года: «Наверное я, Северянин и Маяковский обязаны вам безмерно большим, чем принято думать, и эта задолженность глубже любого нашего признанья, потому что она безотчётна».

Глава четвёртая
ОТ «ЗЛАТОЛИРЫ» ДО «АНАНАСОВ
В ШАМПАНСКОМ»

Вторую книгу своих поэз «Златолира» Северянин начинает готовить к печати вскоре после выхода «Громокипящего кубка». 7 июня 1913 года он пишет письмо Брюсову из Веймарна: «Приготовляю к осени 2-й сборник [“Златолира”]. Много пишу вновь, и эта работа доставляет мне истинное наслаждение. <...> Я рад возвращению Бальмонта, которому, если увидите, будьте добры, передайте искренний привет. <...> Живу здесь “отшельником”, никого не вижу; на днях приезжал только Сологуб с женой».

Уже в июле в письмах Лидии Рындиной сообщает: «Много читаю (в особенности – Метерлинка), ещё больше работаю. Второй сборник почти готов. Привёз из Петербурга] некоторые рукописи и усиленно перелистываю» (13 июля). «С упоением работаю (написал уже 25 поэз) и тщательно составляю “Златолиру”» (26 июля). «Завтра же высылаю Серг[ею] Алексеевичу] “Златолиру”» (31 октября).

В связи с тем, что отношения с Чеботаревской, которой он намеревался посвятить вторую книгу поэз, стали прохладнее, Северянин решает посвятить свою вторую книгу жене издателя «Грифа» Лидии Рындиной. В письме от 31 октября советуется о форме посвящения: «...вот о чём мне хотелось тебя спросить: желаешь ли ты, чтобы я написал: “Посвящается Л. Д. Рындиной”, или же: “Лиде”, или: “Нефтис моей”. Это я говорю о всей книге».

4 марта 1914 года вторая книга Игоря Северянина «Златолира» выходит в свет тиражом 1415 экземпляров. На первой странице «Златолиры» есть посвящение:

«Лидии Рындиной посвящается автором эта книга».

После громкого успеха первой книги следующие книги Северянина «Златолира», «Ананасы в шампанском» и «Victoria Regia», в значительной своей части составленные из юношеских стихов поэта и не давшие своим читателям ничего нового сравнительно с «Громокипящим кубком», «весьма охладили восторги критиков».

Критические отклики не заставили себя ждать, их было немало. Обобщая их пафос, Сергей Бобров пишет: «Г. Измайлов, положим, немного сбившийся и обжогшийся на “Громокипящем кубке”, мямлит нечто чрезвычайно сладостное и о “Златолире”. – Г. Тальников из “Современного мира” называет “Златолиру” “недоразумением в стихах”, самого поэта “фигляром” и т. д. в обычном своём безграмотном и дурашливом стиле. – Г. Шмидт (в “Северных записках”!!) находит у И. С. “стремление к монументальности” (“Сев. з.” 1913, № 12), открытие “монументальности” в И. С. – деяние, достойное изысканнейших “Северных записок”... <...> “позднейшие поэзы И. С. стоят совершенно вне поэзии и даже вне литературы” (“День” 26—1—15), “С. далеко не чужд хамства” (“День” 18—IV—15) и т. д.».

«Позднейшие книги И. С., – продолжает Бобров, – вызывали не раз ошибочное к себе отношение. По обилию в них слабых, Плещееву подобных, стихов газетные критики считали их “своими” и расхваливали (См. напр., “Уральск, ж.” 25—V—14), Г. Бурнакин, достойный преемник Буренина, не раз писал об И. С. в “Новом времени”, но так как о г. Буренине и вспоминать неприлично, то мы воздержимся от цитат. – “Голос юга” (5—II—14) считает И. С. талантливым. – “Одесские новости” (13—11—14) просто захлёбываются от восторга; но вот в Майкопе (Куб. обл.) думают, что “из автора (И. С.) мог бы выработаться поэт прекрасный, если бы...” и т. д. (“Майкопск. газ.” 22—XII—13); в Хабаровске (29—1—14) полагают, что И. С. недостаточно грамотен; в Харькове (“Южн. кр.” 25—11—14) пишут, что “стихи И. С. звучны и образны”; <...> в Воронеже “Ворон, тел.” 13—V—14) полагают, что у “С. странное убожество мысли”; <...> “Утро” (в Харькове – 30—111—14) говорит о С. по поводу “Златолиры”: “Мальчик стал старичком”, но “Нижегородскому листку” (15—IV—14), “Камско-Волжской речи” (29—III—14) и “Волжскому листку” (12—IV—14) очень нравится “Златолира”. По тому же поводу “Вятская речь” (11—IV—14) находит у С. “такую степень совершенства, которая роднит его с великими писателями”; однако “Одесские новости” (24—III—14) считают “Златолиру” – “поминками”. В то же время в Хабаровске (“Приамурье”, 1—III—14) считают И. С. “очень талантливым поэтом”; но Харьков с этим опять не согласен и говорит (“Южн. кр. 27—V—14)”, что “Златолира” – “просто очень бедная книга”».

Как показывает этот краткий, но яркий обзор откликов, внимание к «Златолире» также было огромное, очень заинтересованное и далеко не сплошь негативное. Сергей Бобров подсчитал, что порицаний и похвал было почти одинаково. Уже через две недели появляется второе издание «Златолиры» (тираж 1885 экземпляров). Всего книга выдерживает семь изданий. Последнее выходит в издательстве В. В. Пашуканиса в 1918 году.

Прохладное отношение к «Златолире» заставило Северянина внимательнее отнестись к подготовке своей третьей книги. После «Златолиры» поэт готовил к изданию не «Ананасы в шампанском», а книгу «Victoria Regia». Этот факт удалось установить, проанализировав составленную поэтом и опубликованную им в различных изданиях «Громокипящего кубка» библиографию собственных книг. В седьмом издании, вышедшем в свет 11 февраля 1915 года, сообщалось: «“Victoria Regia”. Третья книга поэз (готовится)». Но из библиографии, приложенной к восьмому изданию «Громокипящего кубка» (вышло в свет 20 ноября 1915 года), мы узнаем, что Северянин изменил своё намерение и задумал подготовить не только новую книгу «Ананасы в шампанском», которая составит третий том его «Собрания поэз», но и книгу «Критика о творчестве Северянина» с автобиографической справкой и портретом автора.

Поэт решает существенно дополнить «Ананасы в шампанском» новыми стихами. И наиболее удаются ему в третьей книге «будуарные» темы, преподнесённые с сокровенной или прямо с откровенной иронией:

 
Каждая строчка – пощёчина. Голос мой – сплошь
издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
 

Экзотическое название книги также способствовало тому, что в восприятии современников имя Северянина нередко ассоциировалось именно с этой книгой. Николай Клюев в письме Есенину, написанном ещё до личного знакомства (датируется: «Август, 1915»), предостерегал его от соблазна лёгкой славы: «Твоими рыхлыми драченами [слова из стихотворения Есенина «В хате»] объелись все поэты, но ведь должно быть тебе понятно, что это после ананасов в шампанском... <...> и рязанцу и олончанину это блюдо по нутру не придёт, и смаковать его нам прямо грешно и безбожно. <...> Знай, свет мой, что лавры Игоря Северянина никогда не дадут нам удовлетворения и радости твёрдой...» Спустя восемь лет, в конце 1933 года, одна из почитательниц поэта в Белграде заказала для него на десерт ананасы в шампанском.

За 1915—1918 годы книга выдержала пять изданий, три из которых вошли в «Собрание поэз», общим тиражом 12 тысяч 960 экземпляров.

В составе каждого издания «Собрания поэз» вышло 500 нумерованных экземпляров на александрийской бумаге в переплётах из парчи синего и тёмно-красного тона. Роскошное издание № 125 (1916 год) с портретом автора хранится в Музее книги РГБ. Бумага для него изготовлена по специальному заказу Писчебумажным фабрично-торговым товариществом М. Г. Кувшинова.

Издания отличались по составу.

В первое издание вошло 94 стихотворения 1903—1914 годов. Из них сорок три были опубликованы в книге впервые: «Увертюра», «В коляске Эсклармонды», «Барбарисовая поэза», «На островах», «Поэза о тысяча первом знакомстве», «В осенокошенном июле», «Родник», «К черте черта», «Поэза спичечного коробка», «Электрассонанс», «В гостинице», «Кузина Лида», «Никчёмная», «Жуткая поэза», «Рондо оранжевого заката», «Когда ночело», «Тень апельсинной ветки», «Шантажистка», «Шансонетка горничной», «На голос весенней новеллы», «Эскизетка», «Эгорондола», «Промельк I», «Пятицвет II», «В ресторане», «Отчаяние», «Поэза о Mignon», «Блаженный Гриша», «Предостерегающая поэза», «Она критикует», «Букет забвения», «Berceuse томления», «Один бы лепесток», «Чьи грёзы», «Насмешка короля», «Ответ Л. Афанасьеву на его послание», «Перекат II», «Всё то же», «Проба пера», «Цветы и ядоцветы», «Промельк II», «Миррэты», «Лепестки оживают».

Имеется два раздела под названием «Розирис» и «Незабудки на канавках: Стихи “давно минувших лет”». В первый раздел вошли «нео-поэзные мотивы». Во второй раздел, который в соответствии с заглавием и датировкой большинства стихотворений расценивался критиками как составленный из ранних произведений, включены стихи, объединённые темой воспоминаний, «давно минувших лет», которая в подзаголовке заключена в кавычки.

Третье издание значительно дополнено стихами 1903—1913 годов, ранее нигде не опубликованными. Эти стихи Северянин включил во второй раздел и, соответственно, изменил подзаглавие к разделу: «Стихи “давно минувших лет”, двадцатью четырьмя поэзами дополненные». На самом деле третье издание дополнено двадцатью тремя поэзами, ранее нигде не напечатанными. При подсчёте количества стихов автором была допущена неточность: одно из них, «Серенада. Хоровод рифм», было подсчитано дважды – и заглавие и подзаголовок: «Эксцентричка», «Мечты о Фофанове», «Импровиза», «Её сестра», «Тёзка», «Миньонет», «Осенняя царица», «Открытка Валерию Брюсову», «Бежать в льяносы», «Кадрильон», «Вешний звон», «Серенада». «Хоровод рифм», «Плыву рекой», «Стансы (Фофанову)», «Знаком ли ты?», «Из Кармен Сильва», «Её вниманье», «Мадригал», «Лесной набросок», «Укор», «Под шум Victoria Вау (Квантунская элегия)», «На миг», «Шутка».

Известно несколько экземпляров книг с дарственными надписями автора.

На первом издании «Ананасы в шампанском» сразу после выхода книги сделаны две надписи – Ф. К. Сологубу и его жене А. Н. Чеботаревской (Библиотека ИРЛИ РАН):

«Дорогому Фёдору Сологубу – всегда Его Игорь.

Петроград, 3 февраля 1915 г.».

«Милой Анастасии Николаевне Чеботаревской

с искренней приязнью автор.

Петроград, 1915».

Одно из изданий книги «Ананасы в шампанском» (1915) Северянин подарил своим двоюродным сёстрам Елизавете Михайловне Лотаревой-Якульской и Лидии Михайловне Лотаревой с дарственной надписью (собрание внучатой племянницы М. Г. Рогозиной. Москва):

«Лиле и Лиде, милым московским кузинам,

любящий их автор.

Петроград. 1915».

На втором издании (собрание М. Лесмана. Музей Анны Ахматовой. Санкт-Петербург):

«Марии Моравской от Semper idem’a. 18. V. 1915».

Критик Семён Рубанович в лекции о творчестве Северянина на поэзоконцерте в Политехническом музее (Москва), где поэт читал стихи, вошедшие в сборник «Ананасы в шампанском» (состоялся 31 января 1915 года), сказал:

«...Мне кажется несомненным, что повышенная эмоциональность является самым существенным свойством личности Щгоря] Северянина], как поэта. Весь мир для него – многотонная гамма ощущений – и ощущений по преимуществу пассивно страдательных, чем, пожалуй, можно объяснить частое сравниванье самим И [горем] С[еверяниным] своих переживаний с ощущением вкуса – и, о, какое тонкое гурманство проявляет тогда поэт-денди. Недаром названиями фантастических и существующих яств и ликёров пестрят его поэзы... Может быть, самый сок жизни представляется ему, как эти колоритные, сладко пьяные и обжигающие напитки, от которых кружится голова и все вещи пускаются в плавный танец. И когда опьянённым взглядом он окидывает картину природы или опьянённым сердцем переживает мгновение любви – его вдруг настигает галантный эксцесс и из глубей приливающий прибой выкидывает нам на берег узорно-лазурную пену – замысловатое кружево его стихов».

Совсем другие впечатления об этом же вечере сохранились в дневнике театрального критика Павла Александровича Маркова:

«Вообще творчество Игоря Северянина упало. Его “Ананасы в шампанском” лучшее тому доказательство. Этот сборник стихов, за исключением немногих, бездарен. Первая его часть лишена остроты и яркости “Громокипящего кубка” и более неудачной “Златолиры”, вторая – банальна.

Игорь Северянин пошёл по пути “грёзо-фарса” и большинство “поэз”, “пропетых” поэтом на этом вечере, относится к этой “гривуазной” области. Эти сюжеты доставляют ему, видимо, большое удовольствие, и поэт не только не скрадывает эти рискованные мысли, но, наоборот, очень их подчёркивает и смакует.

Очарование передачи стихотворений, покоривших в первый его вечер, рассеялось, как дым. Эти напевы, однотонные и однообразные, часто мешающие добраться до смысла туманных “поэз” Северянина, утомляют слушателя.

<...> Всё “новое” – вымучено и надумано. Поэт теперь пишет не потому, что пишется, а для публики.

И публика благодарна Игорю Северянину...»

Третья книга Северянина вызвала в печати более прохладное отношение, чем вторая, «Златолира», и тем более «Громокипящий кубок». Неровность успеха Северянина, как уже говорилось, во многом зависела от того, что после «Громокипящего кубка» поэт помещал в новые сборники более ранние, чем в «Громокипящем кубке», стихотворения. Вместе с тем Игорь Северянин, вдохновлённый успехом «Громокипящего кубка», в «Ананасах в шампанском» усилил диссонансы и элемент смелой парадоксальности и ухищрений, делавших книгу более трудной для восприятия читателей. Аналогичным было движение тех же лет у Маяковского, Бурлюка, Кручёных и др.

Но в годы войны и революции было уже не до ананасов.

«...Во время революции, – вспоминала Бронислава Погорелова в очерке «Валерий Брюсов и его окружение», – из Ревеля (тогда ставшего столицей Эстонии) от Северянина пришло письмо. В нём поэт просил В. Я. похлопотать о въездной обратной визе в Россию. Сообщал, что ему очень плохо живётся, что он грустит и вне России не видит для себя выхода из прямо трагически создавшегося положения.

Брюсов ничего не предпринял...»

А на вопрос Брониславы Погореловой ответил уклончиво и двусмысленно: «Он лучше сделает, если постарается уехать в Париж или Нью-Йорк. Какие уж тут у нас “Ананасы в шампанском”».

Александр Тиняков в газете «День» напишет вскоре после выхода книги в свет:

«Позднейшие его “поэзы” стоят совершенно вне поэзии – и даже вне литературы. <...> Похоже на то, что автор начитался описаний великосветской жизни, помещаемых в “Петербургской газете”, и перекладывает эти описания в стихи. И бесконечно жаль, что свой несомненный поэтический темперамент г. Северянин тратит на подобные вещи. Жизнь вовсе не такая “красивая”, какою она кажется И. Северянину, – она гораздо прекрасней; в ней не одни только “ананасы” и “шантажистки”, – в ней есть и благоуханные, росные травы, и “Прекрасная Дама”, о которой поведал нам Данте, пел Петрарка и ныне поёт Александр Блок».

А. Оршанин в статье «Поэзия шампанского полонеза» отметил:

«Совершается ужасный уклон от весенней грозы с её “Громокипящим кубком” в сторону ожемчуживания эксцессов, от молодых раскатов жизни к грёзофарсу с ананасами в шампанском. <...>

Поэзия Северянина и есть поэзия шампанского полонеза. Целомудренную лилию своей поэтической мечты он с утончённым сладострастием топит в шампанском вожделении под звуки певучего прелюда. <...> И чем дальше поэт уходит от “Громокипящего кубка”, тем явственнее слышится кэк-уок, и тем глуше звенит робкий прелюд грозы. <...> Когда я читал стихи Северянина, я вспомнил этюд Дегаза [Дега] “Женщина за туалетом”. Нагая женщина сидит к зрителю спиной. Спина – маловыразительный животный лик человека. Вы всматриваетесь в спину и силитесь создать лицо этой женщины, по линиям спины творите очерк лица. Муза Северянина в большей части его поэз стоит к вам спиной, ибо она – муза “эстета с презрительным лорнетом. Но власть таланта так сильна, что вы предчувствуете обаяние её лица”.

Уже в августе 1915 года в журнале “Бюллетени литературы и искусства” (№ 23—24) был напечатан библиографический обзор критики о книге поэз “Ананасы в шампанском”. Большинство указанных откликов (в т. ч. Ал. Тинякова, А. Редько, С. Чагина, А. Полянина, А. Чернова, В. Сахновского и др.) подробно цитировались. Критики упрекали Северянина за то, что он включил в книгу в основном стихи “давно минувших лет”, и за пошлость. (Тиняков А. День. 1915. 26 февр.). <...>

С. может быть привлекателен только там, где – по существу переживаний – не может быть никаких борений и “золы мысли. <...> Но и в сфере чувства этот одарённый словесный мастер на самом деле влечётся в примитив...” (Редько Л. Е. Русские Записки. 1915. № 5). Рецензия представляет статью, обозревающую творчество Северянина в целом:); “Если среди поэз (первых двух книг С.) попадались образцы, отмеченные печатью истинного авантюризма, то в ныне вышедшем сборнике поэзы только экстравагантничают” (Полянин А. Северные записки. 1915. № 2); “...Даже в сфере версификации, где он явил себя в двух первых книгах маэстро par exellence, теперь он значительно уступил назад и изменил своей прежней певучести” (Журин Ал. Новая жизнь. 1915. № 2); “...Северянин] – гениальный метр-д-отель русской поэзии. Его жеманная и нарумяненная муза всегда пьяна от ликёров, салатов и ароматов кушаний” (Пессимист. Голос Москвы. 1915. № 85); “...K сожалению искренний голос поэта заглушается в новой книге крикливостью и нередко паясничеством” (Богомолов С. Утро. 1915. № 2593)».

Подводя итоги обсуждения книги в печати, Сергей Бобров писал:

«Третья книга И. С. вызывает ещё меньше восторгов, чем “Златолира”; – “Шампанское И. С. отзывает фальсификатом весьма дурной марки” (“Камско-Волжская речь”); в Ялте ещё боятся “декадентов” и причисляют И. С. к ним; “Черниговское слово” (28—IV—15) говорит: “И. С. собрал в своих книгах всё, что свидетельствует о дурном вкусе” – всем ведь известна великая эстетность г. Чернигова, второго по этой части вслед за Нью-Йорком; “все новые стихи И. С. слабее стихов ‘Громокипящего кубка’”, – говорит “Новая жизнь” (III—15). – “Ананасы в денатурате!” – кричит “Голос Москвы” (14—IV—15); “Ананасы в ханже!” – поправляет более осведомлённый “Голос жизни”. “Апухтин № 2!” – заявляет “Утро России” (1—III—15); “кафешантанные будни”, – вопитг. Кранихфельд (“Совр. сл.” 1—1—15). – “И. С. принадлежит к числу наиболее ярких бесполезностей», – финиширует почтенный проф. Н. Ф. (“Южн. кр.” – 28—V—15)».

Владислав Ходасевич в статье «Обманутые надежды» писал сразу о двух книгах – «Ананасы в шампанском» и «Victoria Regia», вышедших зимой 1915 года и представленных им как две части одной книги:

«Они также вдоволь разбавлены старыми, недоделанными, ученическими пьесами, писанными, судя по датам, иногда за четыре, за пять, даже за десять лет до выхода “Громокипящего кубка”. Но всё же и позднейших стихов набралось бы из них в общей сложности на целую книгу. И, конечно, только об этой несуществующей в виде отдельного издания второй книге Северянина стоит говорить, так как время для изучения его “ученических годов” ещё не настало...»