Текст книги "Журнал Наш Современник 2009 #2"
Автор книги: Наш Современник Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
Чтобы взять общественное мнение в руки, надо его поставить в недоумение, высказывая с разных сторон столько противоречивых мнений и до тех пор, пока гои не затеряются в лабиринтах их и не поймут, что лучше всего не иметь никакого мнения в вопросах политики, которых обществу не дано ведать, потому что ведает их лишь тот, кто руководит обществом". (Точнейшая картина произошедшего в России восемь десятков лет спустя.)
"…Надо усиленно покровительствовать торговле и промышленности, а главное – спекуляции, роль которой заключается в противовесе промышленности: без спекуляции промышленность умножит частные капиталы и послужит к поднятию земледелия, освободив землю от задолженности, установленной ссудами земельных банков. Надо, чтобы промышленность высосала из земли и руки, и капиталы и, чрез спекуляцию, передала бы в наши руки все мировые деньги и тем самым выбросила бы всех гоев в ряды пролетариев. Тогда гои преклонятся перед нами, чтобы только получить право на существование".
"От нас исходит всеохвативший террор. У нас в услужении люди всех мнений, всех доктрин: реставраторы монархии, демагоги, социалисты, коммунары и всякие утописты. Мы всех запрягли в работу: каждый из них со своей стороны подтачивает последние остатки власти, старается свергнуть все установленные порядки. Этими действиями все государства замучены; они взывают к покою, готовы ради мира жертвовать всем; но мы не дадим им мира, пока они не признают нашего интернационального Сверхправительства открыто с покорностью…
Раздробление на партии предоставило их все в наше распоряжение, так как для того, чтобы вести соревновательную борьбу, надо иметь деньги, а они все у нас".
"…Признанное банкротство лучше всего докажет странам отсутствие связи между интересами народов и их правлений".
"После того, как мы ввели в государственный организм яд либерализма, весь его политический облик изменился; государства заболели смертельным недугом – заражением крови. Остаётся только ожидать конца их аго-н и и".
Кто бы ни являлся коллективным автором этого сочинения – невозможно отрицать: ему присущи великолепное знание законов общественного устройства и человеческой психологии. Невозможно и не обратить внимание на то, что многое из написанного в "Протоколах" обращено не столько к настоящему – сколько к будущему. И прозрения здесь не отделить от чётко прописанного сценария.
Сергей Нилус с печалью указывал на то, что власть игнорировала этот документ, а в адрес него самого либеральной печатью была развязана травля. И сейчас можно бы с лёгкостью в мыслях необыкновенной отмахнуться от этой "подделки", не зная слов такого высокоосведомлённого исторического деятеля, как Вениамин Дизраэли, лорд Биконсфильд, на роман которого "Конинг-сби" в подтверждение мысли о мировом еврейском заговоре ссылался Нилус и который предупреждал в 1856 году:
"Невозможно скрыть, а потому и бесполезно отрицать, что значительная часть Европы покрыта сетью этих тайных обществ, подобно тому, как поверхность земного шара покрыта сейчас сетью железных дорог… Им вовсе не нужны конституционные правительства, им не нужно улучшение наших установлений… они хотят изменить законы о земле, изгнав нынешних её владельцев, и стремятся к уничтожению всех церковных установлений".
И ведь кое-кто из читавших наверняка рассчитывал воспользоваться этой "гипотетической" силой, чтобы, захватив власть, ликвидировать и эту силу тоже. С помощью "всеохватившего террора".
"Еврейская составляющая" первой русской революции была весьма солидной. Когда депутаты Первой Государственной Думы в 1906 году предлагали изъять из употребления слово "русский", как якобы раздражающее другие народы, они уже могли опираться на труды своеобразных "теоретиков" вроде известнейшего тогда и весьма скандального публициста Александра Амфитеатрова, выпустившего в 1905 году книгу "Происхождение антисемитизма", где содержались следующие откровения: "Евреи делали революцию, делают и будут делать до тех пор, пока революционные преобразования не одолеют российскую государственность, и она не падёт в прах под дыханием тех демократических равенств, во имя которых гений еврейских эбионов за восемь столетий до Рождества Христова исправлял старые кочевые законы Моисея социалистическими статьями Второзакония… Евреи не могут не делать революции активной или пассивной, потому что социальная революция – их назначение, их история среди народов… Еврейство – единственный народ, которого союз опирается не на искусственную политическую лепку тех или иных границ и условий управления, но на огромные философские идеи, независимые от границ… Еврейство разлилось по Европе и странам, воспринявшим её цивилизацию, как живой закон социальной совести… Два раза социальная совесть, воплощённая еврейством, торжествовала над миром. Первый раз, когда она выделила из себя евангельский идеал. Второй период переживаем мы. Период, когда пробуждающаяся совесть Европы вооружилась догматами великих социалистов, рождённых и воспитанных еврейством, чтобы разрушить церкви, государства, неравенство классов для того нового Иерусалима, о котором первые сны рассказывал нам еврей Исайя, а последние систематизировал еврей Маркс… Еврей осуждён на революционерство, потому что в громах Синая ему заповедано быть ферментом в тесте мира… Евреи никогда не были довольны ни одним правительством, под власть которого их отдавала историческая судьба… И не будут, потому что идеал совершенной демократии, заложенной в их душе, никогда ещё не был осуществлён… "
Примечательна дальнейшая эволюция этого плодовитого беллетриста, что был "либералистее" иных записных либералов. После опубликования пошлейших фельетонов и карикатур в адрес царской семьи он, "опасаясь преследований", бежал за границу и, живя там, беспрепятственно печатался в русской прессе. Во время 1-й мировой войны явил себя "патриотом из патриотов", перед Февральской революцией вернулся в Россию, а после Октябрьской эмигрировал окончательно. Последние годы жизни провёл в Италии, где не уставал восхищаться Муссолини и его режимом. О шабесгойском сочинении "Происхождение антисемитизма" он, насколько известно, больше никогда не вспоминал.
…А в 1903 году в Россию приехал Теодор Герцль, он на встрече с тогдашним министром внутренних дел Плеве заявил, что действует "от имени всех
российских евреев", и выдвинул альтернативу "либо сионизм, либо революция" и призвал русских евреев воздержаться от революционной деятельности. Но тайным обществам никакая "еврейская эмансипация" была не нужна, кровавые столкновения на национальных окраинах Российской Империи – в Молдавии, на Украине, – именуемые "погромами", лишь увеличивали смуту – что и необходимо было для дискредитации и расшатывания самодержавной власти…
* * *
В это же время самодержавная власть неустанно расшатывала сама себя.
В мае 1905 года состоялся сход крестьян Московской губернии под руководством земско-либеральной демократической интеллигенции и принял приговор об организации Всероссийского крестьянского союза. Но ещё раньше, 17 апреля, был издан "Высочайший указ об укреплении начал веротерпимости", устанавливавший права ревнителей старой веры наравне с правами сектантов, магометан и язычников. "Отпадение от православной веры в другое христианское вероисповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собою каких-либо невыгодных последствий в отношении личных или гражданских прав". После двух с половиной столетий преследований и ущемлений староверы впервые ощутили себя полноправными гражданами империи, охраняемыми силой закона. Какова была реакция на это событие ревнителей древлеправославия, я в малой степени ощутил столетие спустя.
…Ласковый майский день 2005 года.
На Рогожском староправославном кладбище возле Покровского кафедрального собора – нешумное оживление. Лица прихожан светились радостным светом, многоголосое звучание вокруг напоминало полёт шмелей над цветочным лугом. Кажется, только благочиние сдерживало немногословных мужчин с окладистыми бородами, пожилых, молодых женщин и совсем юных девушек, облачившихся в белые праздничные кофточки, повязавших на голову белоснежные платочки. Иначе голоса звучали бы ещё громче и ещё радостнее.
Ровно сто лет назад во исполнение императорского "Высочайшего указа об укреплении начал веротерпимости" были распечатаны алтари Христовых храмов Рогожского кладбища в первый день Святой Пасхи. "Да послужит это столь желанное старообрядческим миром снятие долговременного запрета новым выражением моего доверия и сердечного благоволения к старообрядцам, искони известным своей непоколебимою преданностью Престолу", – говорилось в высочайшей телеграмме государя на имя московского генерал-губернатора.
Вот как вспоминал об этих событиях столетней давности секретарь Совета общины Рогожского кладбища Фёдор Евфимьевич Мельников: "Пасхальная заутреня была совершена в обоих храмах уже с распечатанными алтарями. На это необычайное торжество собралась вся старообрядческая Москва. Радости и восторгам старообрядцев не было границ. Они неописуемы.
Ликовала вся старообрядческая Россия. Это было великим торжеством всей Святой Руси. Подумать только: сколько слёз было пролито за эти пятьдесят лет над этими печатями запрета служить божественную литургию в Рогожских храмах; сколько горя и обиды перенесло всё российское старообрядчество из-за этой чёрной несправедливости за полувековую её историю. А сколько было за это время разного рода просьб, ходатайств, всяких посольств к правительству о снятии печатей – и все они кончались отказом. Даже временно поставленные алтари приказано было убрать. И каждый раз такие акты были великим горем для старообрядцев и великой радостью для их врагов. И вот в светлый день, воистину пасхальный, 17 апреля 1905 г., когда весь мир христианский праздновал Воскресение Христово, враги Господа были в печали и в отчаянии, а старообрядцы сугубо ликовали, ибо с Воскресением Христовым совершилось и воскресение святых алтарей Христовых храмов Рогожского кладбища: разрушились "печати гробные".
17 октября 1905 года был издан знаменитый Манифест с обещанием всевозможных демократических свобод. Свободы эти, правда, совершенно не коснулись крестьянского мира, напротив: карательные экспедиции против крестьян сопровождались публичными порками, казнями без суда и даже без
установления фамилии. Через полгода, 9 июля 1906 года, вышел ещё один Манифест – о роспуске Государственной Думы. Отдельные его положения касались как раз крестьянства, требовавшего земли и отвергавшего как сословное деление общества, так и насаждавшиеся в деревне капиталистические порядки.
"Ожиданиям Нашим ниспослано тяжкое испытание. Выборные от населения вместо работы строительства законодательного уклонились в непри-надлежащую им область и обратились к расследованию действий, поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенство законов основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению. Смущённое же таковыми непорядками крестьянство, не ожидая законного улучшения своего положения, перешло в целом в ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества, неповиновению закону и законным властям. Но пусть помнят Наши подданные, что только при полном порядке и спокойствии возможно прочное улучшение народного быта. Да будет же ведомо, что Мы не допустим никакого своеволия или беззакония и всею силою государственной мощи приведём ослушников закона к подчинению Нашей Царской воле.
Призываем всех благомыслящих русских людей объединиться для поддержания законной власти и восстановления мира в Нашем дорогом отечестве.
Да восстановится же спокойствие в Земле Русской и да поможет Нам Всевышний осуществить главнейший из царственных трудов Наших – поднятие благосостояния крестьянства. Воля наша к сему непреклонна, и пахарь русский без ущерба к чужому владению получит там, где существует теснота земельная, законный и честный способ расширить своё землевладение. Лица других сословий приложат, по призыву Нашему, все усилия к осуществлению этой великой задачи, окончательное разрешение которой в законодательном порядке будет принадлежать будущему составу Думы".
О спокойствии и речи быть не могло. И чем дальше, тем больше Николай II ощущал свою неспособность справиться с государственной тяжестью, неподъёмным грузом лежащей на его плечах. Чувствуя стремление старообрядческого мира восстановить патриаршество на Руси, он всерьёз думал о снятии с себя царского венца и принятии сана Патриарха Всея Руси, перед этим приняв монашеский постриг. Ещё зимой 1904-1905 года он имел беседу об этом замысле с Петербургским митрополитом Антонием (Вадковским), о чём написал Б. Потоцкий в русском журнале "Луч света" в 1921 году:
"…Государь приезжал просить благословение на отречение от прародительского Престола, в пользу недавно перед тем родившегося Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, с тем, чтобы по отречении постричься в монахи в одном из монастырей.
Митрополит отказал Государю в благословении на это решение, указав на недопустимость строить своё личное спасение на оставлении без крайней необходимости Своего Царственного долга, Богом Ему указанного, иначе Его народ подвергнется опасностям и различным случайностям, кои могут быть связаны с эпохой регентства во время малолетства Наследника. По мнению митрополита, лишь по достижении Цесаревичем совершеннолетия Государь мог бы оставить Свой многотрудный пост.
Этот случай ясно показывает, как чутко и проникновенно сознавал Государь Император Николай Александрович все непомерные трудные условия Своего Царствования, при котором Венец Мономахов становился терновым венцом".
Картина весьма благолепная. Только происшедшее, скорее, говорит о попытке снятия с себя ответственности за государство и народ, попытке добровольного избавления от тяжкого жребия государственного венценосца, что неизбежно, как верно понял митрополит, ввергало бы страну в ещё большую смуту, которая и так стояла на пороге.
А что из себя представляла в те годы Русская Православная Церковь, к главенству над которой стремился император?
Увы, распад и разложение и в ней достигали высочайшего градуса.
Вот несколько цитат из писем архиепископа Волынского Антония (Храповицкого) – будущего кандидата в патриархи Земли Московския и Всея Руси и главы Русской Зарубежной Церкви – митрополиту Киевскому Флавиану (Городецкому).
"18.1.1907. У нас в семинарии были жандармские обыски и сопротивление учеников III и IV классов: арестовано 14 человек, и найдено около 200 революционных брошюр. Я думал, что тех и других будет гораздо более; – видно, плохо искали. В отца Зосиму попала одна из летевших в городовых табуреток – расшибла ему лоб. Потом приходила депутация учеников просить прощения и заявляла, что это случилось нечаянно, в темноте. Меня вся эта история, исключая ушиб Зосимы, нисколько не огорчила, хотя бы заарестовали всех семинаристов: снявши голову – по волосам не плачут. Всё равно будут ведь революционерами, поступив в университет".
"22.11.1907. Академии так низко пали за эти три года, так далеко отошли от своей задачи, что хоть Архангела Гавриила посылай туда ректором – всё равно толку не будет. Конечно, Вам, Владыко, известно, что 50 студентов с учащимися попами ходили по пещерам, и никто ни к одним мощам не приложился; на сходке вотировали требование об отмене постов в академии, а попы перед служением Литургии едят колбасу с водкой при всех. Я подумываю подать в Синод рапорт о необходимости составить правила для поведения академического духовенства, ибо прочие студенты, какими бы они ни были, в большинстве своём освободят от себя Церковь и бесследно исчезнут в помойной яме, именующейся светским обществом, а эти духовные подонки революционных академических клоак вернутся опять в клир и получат законо-учительные места и все удобства для повторения гапониады".
"28.11.1907…Попы едят перед служением колбасу с водкой (утром), демонстративно, гурьбами ходят в публичные дома, так что, например, в Казани один из таковых известен всем извозчикам под названием «поповский б.», и так их и называют вслух. На сходках бывает по нескольку попов в крайней левой, а в левой большинство: это во всех четырёх академиях… Когда благоразумные студенты возражают попам на сходке: «это несогласно с основными догматами Христианской веры», – то им отвечают: «я догматов не признаю». И вот толпы таких экземпляров наполняют наши школы в виде законоучителей: «o, tempora! o, mores!»…
13 ноября в Московской академии на акте доцент читал о Златоусте как о сатирике, один студент как о республиканце, а другой как о социальном анархисте".
Этим горьким наблюдениям подвёл своеобразный итог в своих тяжких размышлениях будущий Патриарх, владыка Сергий Страгородский: "Рядом с…громкими заявлениями о своём Православии мы остаёмся равнодушными к самому существенному, не замечаем, что жизнь наша – и частная, и общая – устрояется совсем не по-православному, не на тех началах, которые преподаёт нам вера".
Иоанн Кронштадтский всю причину крушения жизненных основ и всеобщего морального разложения видел во всеобщем отпадении от Церкви. 25 марта 1906 года он произнёс горькое и пронзительное Слово на Благовещение: "Вера слову истины, Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать, именующая себя гордо шестою великою державою в мире подлунном, в большинстве изолгалась – для неё не стало ничего святого и досточтимого… не стало повиновения детей родителям, учащихся – учащим и самих учащих – подлежащим властям; браки поруганы; семейная жизнь разлагается; твёрдой политики не стало, всякий политиканствует, – ученики и учителя в большинстве побросали свои настоящие дела и судят о политике, все желают автономии… Не стало у интеллигенции любви к родине, и они готовы продать её инородцам, как Иуда предал Христа злым книжникам и фарисеям; уже не говорю о том, что не стало у неё веры в Церковь, возродившей для нас Бога и небесного отечества; нравов христианских нет, всюду безнравственность; настал, в прямую противоположность Евангелию, культ природы, культ страстей плотских, полное неудержимое распутство с пьянством, расхищение и воровство казённых и частных банков и почтовых учреждений и посылок, и враги России готовят разложение государства… "
В это же самое время в интеллигентской среде расцветали пышным цветом "богоискательские" и "богостроительские" тенденции. "Революционный раж" прекрасно сочетался и с распространившейся модой на старообрядчество, на сектантство, и с новейшими религиозно-философскими исканиями, жажду на которые не могла удовлетворить официальная церковь.
Как вспоминал в своём капитальном труде "Старообрядчество и русское религиозное чувство" один из совладельцев знаменитого банкирского дома,
известный публицист и убеждённый старовер Владимир Павлович Рябушин-ский, "… в русской интеллигенции возобновился интерес к религии. Такое возрождение не было ни случайным, ни непонятным: многие лучшие люди страны не шли за толпой даже в самые тёмные годы религиозного упадка, а, разбив кору чёрствости казённой церкви, умели и тогда согревать свою душу у теплоты православия… Интеллигентские "никодимы" осмелели и стали открыто заявлять о своём интересе к духовным вещам. В. Соловьёву, В. В. Розанову, Мережковскому и т. д. жить было уже легче: их "никодимы" читали и обсуждали открыто, не боясь упрёка в некультурности. Начался религиозный подъём под разными формами: в виде символизма, какого-то гностицизма, неоправославия, а затем у некоторых, правда, не всегда без отсебятины, стала просыпаться тягота просто к православию. Одни нашли у народа Серафима Саровского, другие вспомнили Сергия Радонежского, третьи, научившись у старообрядцев, поняли религиозный и эстетический смысл русской иконы, долгое время называвшейся раскольничьей и служившей предметом насмешек. А впоследствии, для подношений царям и великим мира сего, стали выменивать (покупать) древние иконы".
Этот пышный расцвет характеризовался появлением интересных и утончённых интеллектуальных трудов по богословию, философских размышлений о вере и безверии, он же свидетельствовал о раздроблении сознания, о ликвидации духовного стержня общества. Каждый в своих поисках шёл кто в лес, кто по дрова, и создавалась та самая амальгама из "противоречивых мнений", гасящая живое религиозное чувство и отталкивающая уже и так нетвёрдых в вере людей от высокоумных интеллектуалов, озабоченных "религиозными исканиями".
И не случайно у Рябушинского возникает в контексте его суждений о старообрядчестве и "интересе к духовным вещам" имя Дмитрия Мережковского, для которого старообрядчество и сектантство были одной из "основных тем" этого периода. В 1903 году он вместе с Зинаидой Гиппиус совершил паломничество к озеру Светлояр, скрывавшему, по народной легенде, невидимый град Китеж, собирая материал для заключительного романа своей трилогии "Христос и Антихрист" – "Пётр и Алексей". Антиномия, заявленная уже в названии самой трилогии, здесь лишь подчёркивалась жирной чертой. Бог-Отец – Бог-Сын, западнический путь – национальная самобытность: на этом схематичном противопоставлении и строил Мережковский свой роман.
Не вдаваясь глубоко в историю, препарируя по-своему доступные ему книжные источники, он создал произведение, которое вполне мог бы написать просвещённый иностранец с холодным отстранённым взглядом на русскую жизнь. Впрочем, к Мережковскому, как к иностранцу в России, независимо от положительной или отрицательной коннотации этого восприятия, относились и Андрей Белый, и Михаил Пришвин, и Василий Розанов. А наиболее точную характеристику Мережковскому как писателю дал замечательный русский философ Иван Ильин:
"Мережковский как историк – выдумывает свободно и сочиняет безответственно; он комбинирует добытые им фрагменты источников по своему усмотрению – заботясь о своих замыслах и вымыслах, а отнюдь не об исторической истине. Он комбинирует, урезает, обрывает, развивает эти фрагменты, истолковывает и выворачивает их так, как ему целесообразно и подходяще для его априорных концепций. Так слагается его художественное творчество: он… укладывает, подобно Прокрусту, историческую правду на ложе своих конструкций – то обрубит неподходящее, то насильственно вытянет голову и ноги… Он злоупотребляет историей для своего искусства и злоупотребляет искусством для своих исторических схем и конструкций… Трудно было бы найти другого такого беллетриста, который был бы настолько чужд природе или даже противоприроден… Его любимый эффект состоит в том, чтобы описывать некий мистический мрак, внезапные переходы из темноты к свету и наоборот: при этом подразумевается и читателю внушается, что там, где есть мрак, там уже царят жуть и страх; и где человеку жутко и темно, там есть уже что-то «мистическое»… Из всего этого возникает своеобразная, сразу и больная и соблазнительная половая мистика; мистика туманная и в то же время претенциозная; мистика сладострастно-порочная, напоминающая половые экстазы скопцов или беспредметно-извращённые томления ведьм. У внимательного, чуткого читателя вскоре начинает осаждаться на душе больная
муть и жуть; чувство, что имеешь дело с сумасшедшим, который хочет выдать себя за богопосещённого пророка… И почему русская художественная критика, русская философия, русское богословие десятилетиями внемлет всему этому и молчит? Что же, на Мережковском сан неприкосновенности? Высшее посвящение теософии? Масонский ореол и масонское табу?"
Клюеву, читавшему роман "Пётр и Алексей", ничего кроме отвращения не могло внушить описание Мережковским староверов-самосожженцев, как "безумной толпы", а сцена хлыстовского радения могла привести только в холодную ярость. "Вдруг свечи стали гаснуть, одна за другой, как будто потушенные вихрем пляски. Погасли все, наступила тьма – и так же, как некогда в срубе самосожженцев, в ночь перед Красною Смертью, послышались шопо-ты, шорохи, шелесты, поцелуи и вздохи любви. Тела с телами сплетались, как будто во тьме шевелилось одно исполинское тело со многими членами. Чьи-то жадные цепкие руки протянулись к Тихону, схватили, повалили его.
– Тишенька, Тишенька, миленький, женишок мой, Христосик возлюбленный! – услышал он страстный шёпот и узнал Матушку.
Ему казалось, что какие-то огромные насекомые, пауки и паучихи, свившись клубом, пожирают друг друга в чудовищной похоти".
И, как живописал Мережковский, детей, якобы зачатых во время радений, "матери подкидывали в бани торговые или убивали собственными руками". А хлыстовка Марьюшка жалуется главному герою Тихону, что, дескать, единоверцы "убьют Иванушку", "Сыночка бедненького", "Чтоб кровью живой причаститься… Агнец пренепорочный, чтоб заклатися и датися в снедь верным". Кощунство Мережковского было тем более омерзительным, что все эти "душераздирающие" сцены он сопровождал отрывками слышанных им песнопений христов, что должно было произвести впечатление достоверности описываемого.
"Солдаты испражняются. Где калитка, где забор, Мережковского собор". Так, по воспоминаниям Есенина, Клюев отзывался об этом плодовитом и популярном писателе.
* * *
…По всей России горели барские усадьбы, не прекращались террористические акты в городах, интеллигенция переживала первую русскую революцию, как праздник души. Власть отвечала соответствующими мерами. За 1905-1908 и начало 1909 года военно-окружные и военно-полевые суды вынесли 4 797 смертельных приговоров, из которых 2 353 были приведены в исполнение. Ключевым был вопрос о земле – и этот вопрос заходил в тупик при любой попытке его решения: безвозмездная передача земли крестьянам даже не обсуждалась.
А в Государственную Думу летели наказы крестьян своим депутатам:
"Горький опыт жизни убеждал нас, что правительство, веками угнетавшее народ, правительство, видевшее и желавшее видеть в нас послушную платежную скотину, ничего для нас сделать не может. Правительство, состоящее из дворян и чиновников, не знавшее нужд народа, не может вывести измученную родину на путь порядка и законности".
"Помещики вскружили нас совсем: куда ни повернись – везде всё их – земля и лес, а нам и скотину выгнать некуда; зашла корова на землю помещика – штраф, проехал нечаянно его дорогой – штраф, пойдёшь к нему землю брать в аренду – норовит взять как можно дороже, а не возьмёшь – сиди совсем без хлеба; вырубил прут из его леса – в суд, и сдерут в три раза дороже, да ещё отсидишь".
"Мы признаём, что непосильная тяжесть оброков и налогов тяжким гнётом лежит на нас, и нет силы и возможности сполна и своевременно выполнять их. Близость всякого рода платежей и повинностей камнем ложится на наше сердце, а страх перед властью за неаккуратность платежей заставляет нас продавать последнее или идти в кабалу".
Сергей Юльевич Витте вспоминал, что "на крестьянское население, которое, однако, составляет громаднейшую часть населения, установился взгляд, что они полудети, которых следует опекать, но только в смысле их развития и поведения, но не желудка… В сущности, явился режим, напоминающий ре-
жим, существовавший до освобождения крестьян от крепостничества, но только тогда хорошие помещики были заинтересованы в благосостоянии своих крестьян, а наёмные земские начальники, большей частью прогоревшие дворяне и чиновники без высшего образования, были больше заинтересованы в своём содержании… Для крестьянства была создана особая юрисдикция, перемешанная с административными и попечительскими функциями – все в виде земского начальника, крепостного помещика особого рода. На крестьянина установился взгляд, что это с юридической точки зрения не персона, а полуперсона. Он перестал быть крепостным помещика, но стал крепостным крестьянского управления, находившегося под попечительским оком земского начальника. Вообще его экономическое положение было плохо, сбережения ничтожны… "
Любые проекты и предложения, касающиеся отчуждения помещичьих земель и передачи их в собственность крестьянам, пресекались на корню верховной властью, ибо, как начертал на одном из таких проектов Николай II – "частная собственность должна оставаться неприкосновенной".
Журнал "Трудовой путь", где в 1907 году начал печататься Клюев, так описывал в том же году прения по земельному вопросу в Думе:
"Сколько же придётся заплатить за помещичьи земли? Разно: за одну больше, за другую меньше; но в среднем по России плата составит, по предложению кадета Кутлера, рублей 80 за десятину…
Частных имений, размерами более 50 десятин, в России 80 миллионов десятин. Положим, из них пойдут крестьянам 70 миллионов, а 10 останутся за нынешними владельцами. 70 миллионов десятин по 80 рублей составит 5 600 000 000 (пять миллиардов шестьсот миллионов) рублей, – приблизительно вшестеро больше того выкупа, который был наложен на крестьян при освобождении в 1861 году…
Кадеты хотят повторить ту же штуку: дать урезанный, недостаточный надел с огромным выкупом, – сделать крестьян неоплатными должниками помещиков и государства. Разумеется, последствия будут те же: кулаки выдержат, справятся со своей частью уплаты и долга, а беднейшая масса крестьянства окончательно разорится и обезземелится…
Какой же из… проектов может пройти в Думе? Социализация земли не пройдёт: против неё будут все кадеты, умеренные и правые.
Трудовический проект тоже: по той же причине.
Муниципализация земли тоже: против неё и большинство левых выскажется, кроме кадетов, умеренных и правых.
Кадетский проект? Против него должны голосовать все левые и правые, т. е. и он вряд ли пройдёт.
Но если трудовики поддадутся на кадетскую приманку, то, пожалуй, кадетский проект может получить большинство".
В том же "Трудовом пути" в том же году с крайним неодобрением описывался ещё один проект по наделению крестьян землёй, проект, до сих пор вызывающий у части нашей "элиты" приступы восхищения, а на самом деле ставший очередной миной, подведённой под государственный фундамент.
"Указ о разрушении общины.
Указом 9 ноября 1906 года правительство пытается произвести социальный переворот, экономическую революцию, перевёртывающую в самом корне крестьянский быт и связанное с ним миросозерцание.
Указ предписывает разрушение общины – насильственное разрушение, по желанию отдельных лиц, посредством "властной руки" земского начальника; а в подворной России, где нет общинного землевладения – разрушение семейной собственности таким же порядком.
