Текст книги "Журнал Наш Современник 2009 #2"
Автор книги: Наш Современник Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
49
– У нас родня трудолюбивая. Что хочешь сотворят. А дом новый еще до зимы построят.
6
В первые дни сентября, когда и сами учителя еще не пришли в себя от своих долгих отпусков, а уроки двигались с некоторыми послаблениями, не раз вслух и с учительским участием обсуждалось – что же дальше, в конце этого учебного года, в конце всей их школьной наивности?
Так бывало всякий раз, начиная, пожалуй, с девятого класса, и если прежде разговоры эти и выводы были слегка легкомысленны, – ведь все еще впереди, мало ли что случится, – то теперь в них все явственнее звучала тревога.
Все повзрослели, вот что. И почти все понимали свою обреченность.
Городок был беден, немощен, разговоры о восстановлении завода как будто переходили в дела, но о богатстве, о том, что чьи-то родители нашли деньги на платную учебу в институте, слышно не было, а техникум, то есть колледж… Ну да, в него-то проще было попасть, хотя зачем было учиться до одиннадцатого класса, ведь и после девятого можно?
Ребята спрашивали учителей, точнее, учительниц: но чему можно выучиться в колледже всего-то за один год? В ответ они пожимали плечами. Одна только Раиса Степановна, классная в Борином классе, предполагала:
– Наверное, на заводе доучат?
А если на завод не пойдешь – или не попадешь? И тут все умолкали. А потом вдруг, как лучший ответ молодости новых лет, звучал бесшабашный клич:
– Кто идет за "клинским"?
И хохот, оживление, будто бы освобождающие от нелегких дум о будущем…
И вот тут Борис стал отрываться от школьной стаи. Однажды майор встретил его восторженным воплем:
– Завтра едем! Все! Готовь обмундирование!
Душа Бориса затрепыхалась, он пролепетал:
– А школа?
Хаджанов даже на секунду не задумался:
– Сейчас схожу, договорюсь, а ты не забудь: нужен паспорт.
Утром они выехали чуть свет, майор даже машину выхлопотал у начса-натория. Боря не выпускал из рук винтарь, упакованный по бедности в чехол для удочек; в багажнике, он знал, был чемоданчик с патронами и вещмешок майора со всяким полезным барахлом.
Городской тир был вообще-то местом не вполне городским и не очень открытым и находился на территории бывшего вертолетного училища. Его расформировали, и полуразрушенный курсантский городок напоминал обиталище отступившего войска: многие окна в казармах выбиты, тут и там сновали одичавшие беспородные собачонки, размножившиеся без присмотра в неимоверном числе. На улице воняло чем-то кислым – может, заело канализацию. А флажки, жалко трепыхавшиеся над одним из корпусов, в подвале которого и располагался тир, лишь подчеркивали бедную третьеразрядность предстоящих соревнований.
Хаджанов сразу заметил полковника Скворушкина – тот стоял в группе из трех-четырех не очень ухоженных мужиков. Впрочем, ходить мохно-рылым, с пятидневной щетиной, нынче в моде, так что поди угадай – может, это знаменитые чемпионы?
Майор ринулся вперед, вежливо, но решительно раздвинул окружение полковника. Кстати, ничем полковничьим Скворушкин не отличался: серый мятый пиджак, голубая сорочка, – в общем, просто высокий и седоволосый пожилой человек, правда, начисто выбритый и пахнущий одеколоном.
– Вот, привез, товарищ полковник!
– Чего привез? – не понял тот.
– Своего выученика. Представителя санатория.
– Какого санатория? – старик, похоже, ничего не понимал.
– Да минобороновского! – тихо наливался злостью Хаджанов. – Крас-нополянского. Мы же с вами встречались! Говорили! Я вам про мальчика рассказывал!
– Так бы и говорил! – возрадовался Скворушкин, вспомнив, наконец. – Я даже где-то записывал. – Он хлопал себя по карманам. Потом негромко матюгнулся. – Я же в другом костюме!
– В другом! – подтвердил майор. – Но Горева-то вы в списки внесли?
– Внес, внес, – успокоил Скворушкин и потащил майора за рукав в сторону от лишних ушей. Потом, уже один на один, тихо и покаянно проговорил: – Конечно, не внес. Всё забыл!
– Ка-ак же так, товарищ полковник, – чуть не взвыл Хаджанов, – мы же… Я же!
– Ничего, ничего! – хлопал крыльями старый ворон. – Сейчас поправим! Еще не поздно. Все же здесь я главный судья. У тебя бумага какая-никакая есть? Нужна заявка! Справка медицинская! Заплатить надо – за участие!
И вот тут Боря увидел Хаджанова в действии. Опять восхитился им – его четкостью, предусмотрительностью, жесткой и точной хваткой.
Ни слова не говоря, майор выхватил у Бори из рук чемоданчик с патронами, вынул из-под крышки плотную папочку, раскрыл ее. В ней лежали чистые бланки, с печатями. И медицинская справка – тоже!
– Сойдет? – спросил полковника.
– По всем правилам!
– Ничего, что от руки? Диктуйте!
Скворушкин продиктовал слова, облегченно затягиваясь сигаретой. Бумаги потребовались даже две. Одна – потому что Борис участвовал в соревнованиях для юношей. Вторая, на всякий случай, заявка на участие во взрослой стрельбе.
– Это как получится, – говорил Скворушкин. – Уж не обессудьте. Но скорей всего получится. Потому что мало, ох, мало участников. Пулевая стрельба угасает. Можно сказать, умирает! Некому стрелять, потому что стрелять негде, понимаешь, майор? Тиров и было-то здесь немного – три, четыре. Так теперь сдали под склады! Склад – знаешь, сколько торгашам приносит? Не миллионы, так сотни тысяч! А тир? Стрельба эта? Час стреляют – месяц простой.
И Скворушкин огорченно мотал головой, печалился, сыпал сигаретный пепел на рукава не нового пиджака.
Наконец Скворушкин поглядел на Борю. Дошла очередь. Спросил:
– Ну, и чего же ты хочешь?
Боря уже давно обдумывал, как вступит в разговор, и показал хаджа-новскую выучку. Встал по стойке смирно, точнее, просто подобрался, подтянулся, улыбнулся во все тридцать два зуба и вежливо, с оттенком вкрадчивости, спросил:
– Простите, как ваше имя-отчество, товарищ полковник? Тот даже глаза вытаращил:
– Павел Николаевич!
– Павел Николаевич, – не переставая улыбаться, четко проговорил Боря. – Я хочу всерьез заниматься пулевой стрельбой. Меня тренирует майор Хаджанов Михаил Гордеевич, но я приму любые ваши указания.
Скворушкин даже всхлипнул от удовольствия.
– Ишь ты, какой вежливый! Ты по какому уставу обучен? У тебя что, военные в семье?
– Нет, – помог Боре майор, – он сын полка. Нашего, санаторского! Министерства обороны Российской Федерации!
Скворушкин помотал головой, обнял их обоих за плечи, и они двинулись к обтерханному зданию, внутри которого, на некоторой глубине, таился неновый тир, нуждавшийся в сильном ремонте, но достаточно освещенный и, сразу видно, обстрелянный и профессиональный, на семь мишеней. При этом оказалось, что они умеют и поворачиваться для скорострельных упражнений, и двигаться – для стрельбы по движущейся цели. В хозяйстве Хаджанова такого не было, и он цокал языком, озирался, громко восхищался, вообще очень быстро освоился, располагая еще минуту назад незнакомых мужчин
4*
51
своей улыбкой, четкой и подчеркнуто правильной речью и абсолютной вежливостью, которая никогда не забывает слов «пожалуйста», «будьте так добры», «будьте любезны», «я вас благодарю» – и тому подобных бесплатных, но таких полезных выражений.
Через полчаса Хаджанов был со всеми знаком, оказываясь уже чуть ли не представителем Минобороны, – слово "санаторий" как-то не усиливалось, а, напротив, угасало, хотя и произносилось. А через час он уже был любимцем публики – от стрелков до судей. И еще через час настал миг его тренерского триумфа.
7
Борис странно чувствовал себя. Прошлым вечером, когда Хаджанов сказал ему, что директор школы спокойно дал согласие на двухдневное Борино отсутствие и окончательно уверившись, что едет, он сообщил об этом маме, бабушке и Глебке.
Как и следовало ожидать, Глебушка стал подвывать – нет, не то чтобы реветь, а просто так, и радуясь за брата, и горюя, что не станет свидетелем его успеха. Мама шутливо шлепнула его, а сама захлопотала: мол, надо какую-нибудь еду захватить. Боря возразил: мол, брось ты, мама, там накормят, майор говорил.
И отключился. Это у него получалось.
Когда майор учил его стрельбе, то советовал простые команды самому себе отдавать. Например, лежишь и перед тобой цель: нельзя просто целиться и стрелять. Следует собраться, выцелить, остановить дыхание, то есть замереть, нажать спуск, расслабиться – всем телом, на короткое мгновение, потом снова собраться, выцелить, замереть, выстрелить…
За многие дни стрельбы – а он же не просто так все-таки палил, а до упражнения МВ-6 дошел, настоящего, мужицкого, олимпийского, где много сил требуется, – Боря вытренировал в себе не только терпение, но и нелегкое умение управлять собой.
Ведь МВ-6 – это сорок выстрелов лежа и час времени на стрельбу, сорок – стоя, еще час, и сорок с колена – час с четвертью по государственным правилам. Три пятнадцать только стрельбы, а с пристрелкой да перерывами? Почти рабочий день. Борис в шутку думал даже, ни с кем это не обсуждая, что прикажи он себе между такими сериями закрыть глаза и заснуть, у него бы это запросто получилось.
Впрочем, может, получилось бы от усталости?
Он так не считал. Был уверен: умеет собой управлять, обучился воловьему терпению, и что ни прикажет себе, все выполнить в состоянии.
Вот и вчера с вечера он приказал себе: отключиться от всего, ни на что не реагировать, экономить себя только для стрельбы. Его даже забывчивость полковника Скворушкина из себя не вывела. Будто знал: все закончится как надо.
На старт он шел спокойно, не озираясь по сторонам, получая по жребию линию стрельбы, почти равнодушно выслушивая судейские предупреждения.
Начиналось все с соревнований юношеских. Участников оказалось только семь, на один поток, рубеж установили в 25 метров, упражнение элементарное – 10 выстрелов из положения лежа.
Обозначили: это упражнение МВ-2. Те, кто серию произведет успешно, получат, с зачетом этого результата, еще 20 патронов, и исполнят упражнение МВ-8, где, при хорошей стрельбе, можно выполнить норму II, I разрядов и даже норму кандидата в мастера спорта.
Всякий раз, когда на домашних тренировках Хаджанов заводил с Борей речь о всяких там разрядах, он в общем-то отмахивался, стесняясь таких обсуждений. Он даже толком не знал, сколько и для какого разряда надо выбить очков, главная цель, о которой и Хаджанов всегда хлопотал, – все десять пуль вложить в пятисантиметровый центр мишени. Девятка, это уже минус очко, восьмерка – минус два. Вот что его задевало – минусы. А точное попадание – просто норма, и радоваться тут нечему.
Когда Боря шел на старт, он уже ничего не видел, в том числе и жалостливых на себе взглядов. Ведь он нес в руке рыбацкий, несуразный какой-то чехол, и что там могло храниться, у этого паренька из занюханного Крас-нополянска?
Но когда достал из чехла легкую свою "скрипочку" немецкого происхождения, свой спортивный "шмайсер", с диоптрическим, по правилам, прицелом, в негустой толпе наблюдателей пронесся негромкий и недолгий шорох. Не видел он и удивленных взглядов, обращенных уже не на него, а на майора – пробойный, видать, мужик, недаром от Минобороны.
Свою десятку Борис отстрелял быстро и уверенно. Знал, что в районе 98, не меньше.
Лежал с закрытыми глазами, глядя, когда стрельбу закончат остальные. Быстро сменили мишени, подошел линейный судья, положил коробочку с патронами, сказал:
– Вам разрешается МВ-8, еще двадцать выстрелов! – и шепнул: – Ты уже чемпион!
Но Боря был давно закрыт своим прозрачным козырьком, не ответил, даже не кивнул. Краем глаза отметил, что большинство ребят стрельбу продолжают, но кто-то уже поднимается, собирает манатки. Двое или трое.
Мишень сменили еще раз, после второй десятки. О результате не сказали, просто дали команду на продолжение. И он что-то стал путаться: то ли две, то ли три получалось девятки. Дрогнул. Сбилось дыхание, как ни велел себе успокоиться. И вышло – сам знал – три минуса.
Стрельба завершилась, участники поднялись по команде, забрали оружие, вышли к тренерам. Какое-то время ушло на подсчет. Потом Скворуш-кин взял в руки допотопный мегафон. Долго щелкал, повторял на пробу – "раз, два!" – наконец, объявил:
– По итогам юношеской части соревнований победу в упражнении МВ-1 одержал Борис Горев (Краснополянск) с результатом 98 очков, что превышает второй взрослый разряд.
Послышались хлопки, Борис тоже пару раз свел ладоши, не очень-то поняв, что это про него.
А Скворушкин говорил дальше.
– Упражнение МВ-1 было продолжено до уровня упражнения МВ-8. Победу опять одержал Борис Горев, ученик одиннадцатого класса. Общая сумма 293 очка, что соответствует нормативу кандидата в мастера спорта.
Тут уже захлопали пошумнее.
– Таким образом, Борис Горев объявляется дважды чемпионом области в стрельбе для юношей. Вручение дипломов на торжественной церемонии – в конце соревнований.
Хаджанов рядом только что не подпрыгивал. А как он восклицал и охал! К нему подошли двое незнакомых Борису мужчин и не столько поздравляли, сколько восхищались "шмайсером" да выспрашивали цену – где и за сколько купил.
– Не знаю, – валял дурака майор, – это мне из Минобороны прислали! У них там свои поставки!
Один оказался понастырнее, спросил:
– А ведь в накладной-то цена указывалась?
– Может быть, – хитрил Хаджанов, – а я и внимания не обратил, дали, да и все тут! Это ведь бухгалтерские дела…
Скворушкин объявил в хрипевший мегафон, что начинаются соревнования мужчин, а упражнение все то же МВ-8, тридцать выстрелов, на 25 метров.
– Хочу пояснить, – сказал он, – что правилами разрешается соединять результаты юношеских стрельб со взрослыми. Приглашаются на старт…
Взрослых стрельцов оказалось ненамного больше, чем юношей, всего шестнадцать. Майор и Боря сначала толкались среди зрителей, но с дальнего расстояния результаты не видны, а электронными табло, как объяснили какие-то подходившие люди, тир оборудовать невозможно – слишком дорого, да к тому же и невыгодно, ведь соревнования устраиваются редко.
В общем, много было всяких разговоров о нелегкой доле пулевой стрельбы, уж очень она оказалась непрактичной, не то что стендовая. О! Там палят из охотничьих ружей богатые местные люди, кичатся своими игрушками, которые безумно дороги, да и патроны там – не то что для мелкаш-ки. Плюс на стенде настоящий клуб для тутошних олигархов, ресторан, девочки и все прочее. Подвыпьют и палят, выставляясь друг перед другом до поздней ночи – там и прожектора, и музыка, в общем, шоу.
Пулевики, выходило, были стрелковым пролетариатом, бедняками, забытыми и жизнью, и властью, а аристократия обреталась при ружьях охотничьих и при стенде со всеми удовольствиями для жирных.
Это все обсуждалось уже на улице, куда выбирались зрители, освободившиеся стрелки и их тренеры. Почти все курили и все до одного жаловались
на судьбу.
Хаджанов и Борис не курили и не жаловались, были совсем неизвестными тут людьми, и время от времени к ним обращались надежды стрелков. Майора спрашивали:
– Ну, как там Минобороны? Когда соревнования военного округа? Почему молодежью не занимаются? Кто служить-то в армии будет – одни неумехи?
– Почему неумехи? – удивлялся Хаджанов. – Вот вам один из них!
– Один в поле не воин! Но молодец!
Вышел из тира какой-то замызганный мужичок, сразу подошел к ним, сказал Борису, разминая дешевую папироску:
– Поздравляю. Тебе вроде светит призовое место и во взрослом зачете. Хаджанов на радостях стал обнимать захудалого мужичонку, хлопать его
по плечу. Ему объяснили, когда тот отошел:
– Это мастер спорта международного класса. Судья первой категории. Заместитель Скворушкина. Хороший был стрелок…
– Почему – был? – удивился майор. – Стрелок, он навеки стрелок. Как соловей – всегда поет.
– Ты прав, – усмехнулся в ответ объяснявший. – Только знаешь, в чем разница между стрелком и соловьем?
– Нет!
– Соловей поёт, а не пьёт! – и щелкнул себя по горлу.
Еще часто поминали какого-то Ершова. Говорили: "Результаты низкие! Вот Ершова нет! Он бы показал!" Потом кто-то сказал:
– Он нервы бережет. Завтра наверняка явится. Завтра ведь шестерка и девятка. А к вечеру вообще одиннадцатый номер.
Боря знал, что шестерка – это МВ-6, трехчасовая девятка – МВ-9, шестьдесят выстрелов лежа. Одиннадцатый же номер – две серии из двадцати выстрелов по движущейся цели – одна будет двигаться медленно, другая быстро. Он такого не умел. Даже никогда не видел, как это делается.
Выходит, первый день был для организаторов не самым главным, немножко народным. Где-то часам к четырем все закончилось, из подвала выбрался Скворушкин, потянулся, освобожденно матюгнулся и радостно закурил. Видать, это было для него тяжелое испытание – столько часов подряд, без курева-то.
Обменявшись короткими репликами с множеством взрослых, добрался до краснополянской команды: один стрелок и один тренер. Сказал, обращаясь к майору:
– Ну, ты удивил! Как же ты его тренировал? По программе ДЮСШ?
– По программе собственного наития, товарищ полковник. Плюс физические упражнения. Плюс один ученик, – расплылся в улыбке Хаджанов.
– Всего один? – удивился Павел Николаевич.
– Точнее полтора! У него еще маленький братишка, во втором классе. Скворушкин рассмеялся, сказал, что малышу сподручнее было бы ружье
пневматическое, покачал головой, поудивлялся, что какой-то там малыш палит из мелкокалиберки.
– Ну, куда вы теперь? – спросил, оглядывая опустевший двор, где бродили голодные собаки. Заметил: – Вот власть предлагает нам собачат этих
перестрелять, да ведь рука не поднимается. Грязное дело – стрелкам, можно сказать, профессионалам, такой грех на душу брать. – Вскинулся на Ха-джанова. – А ты бы не взялся?
– Да чего тут, – бойко ответил майор. Но тут же осекся: – Зачем мне это?
– Денег заработать, зачем… Теперь за деньги все на всё готовы… Но вот стрелки собачат отстреливать отказались. Все как один. Да и какие там деньги?
Спросил опять:
– Ну, что вы теперь? Домой? Ведь завтра уже вручение.
Хаджанов ответил, что машину ему давали только сюда доехать, возвращаться надо на автобусе, Борю растрясет, ведь завтра же опять старты, да и поутру – достанет ли машину, неизвестно.
– А какая завтра у него стрельба? – удивился Скворушкин. – Юноши закончили, он областной чемпион, кстати, поздравляю!
– Ка-ак, товарищ Скворушкин! – воскликнул майор. – Павел Николаевич! А МВ-6? Он же готов для серьезной стрельбы!
– Так это ж для мужиков. Для совсем взрослых! Три часа! А ты что – можешь? Стрелял?
Теперь он спрашивал только Бориса.
– Многократно! – ответил Боря, опять улыбаясь во все свои ослепительные зубы.
– И многодневно! – подтвердил Гордеевич. – Уж поверьте! – И убедил: – Он же единственный серьезный стрелок на весь наш тир! Стреляет у меня день и ночь!
– Но, но, – поправил Скворушкин, – если стрелок ночью не спит, утром не метко стреляет!
Они отправились со двора втроем, дошли до автобусной остановки и все обсуждали, как же получится у Бори такая взрослая стрельба. Скворушкин больше улыбался, чем хмурился. Потом снова спросил:
– Ну, так вы куда?
– Искать гостиницу. Или какой дом колхозника. Если, конечно, еще колхозники остались.
– С оружием-то? – удивился тот. И вдруг предложил: – А давайте-ка ко мне. Все мои на даче, я один, айда! Не оставлять же вас на улице!
Немаленький ведь чин был у Скворушкина, все-таки полковник, а квар-тирёшка оказалась у него убогая, хоть и двухкомнатная, в блочном, облупленном старом доме. Взрослые шустро принялись готовить ужин, ведь Хад-жанов по дороге заскочил в магазин и набрал там всяких банок – вот они теперь, в раскрытом виде, громоздились на столе, придвинутом к дивану в комнатке побольше – в зале, по определению майора.
– Да уж, в зале! – усмехался Скворушкин. – Эту-то едва выбили, служил я не здесь, ясное дело, а в группе войск, в ГДР – где теперь эта группа войск, где эта ГДР? Стыдно сказать, уезжали – почти бежали. Точно какое-то безумное отступление! Кутузов бы от сраму помер. Ну, и всех рассовывали по разным карманам – меня сюда.
Он мотал головой, матюгался, не обращая внимания на Борю, а вернее ровняя его к себе, раз уж он стрелок. А стрельба – дело мужское, значит, привыкай ко всему мужицкому, если еще не привык.
Потом они допоздна сидели, полковник смолил старинный, давно вышедший из моды "Беломор" и рассказывал про свою жизнь, перемежая отступлениями о нынешней стрельбе.
Когда старшие стали говорить о завтрашних соревнованиях, Борис старался все запомнить, но ничего особенного полковник так и не сказал, кроме разве пояснения про Ершова.
– Это совсем молодой парень, всего-то старлей, недавно закончил общевойсковое училище, сунули сюда, на собачью работу, замначкомендатуры, рвется на перевод, но потерпеть надо, первое назначение отстучать "от" и "до". Вот он на стрельбу и налег. Мастером спорта стал еще в училище, теперь, похоже, через стрельбу и хочет убраться. Как? Да выиграть сперва на-
до округ, потом попадет на всероссийские. А там выиграешь – заберут в ЦСКА. Они всемогущи!
Вдоль одной стены, противоположной от балкона, до потолка высились застекленные книжные полки. Между ними была подставка, на ней освещенный аквариум, в нем медленно плавали красивые красные рыбки. По полу бегал маленький котенок – смешно изгибался, ложился на спину, подставляя брюшко Боре, потом цеплялся за рукав или вспрыгивал на спинку дивана и носился там, будто радуясь этому скромному мужскому застолью.
– Ну, хорошо, – вдосталь наговорившись с Хаджановым, обратился полковник к Борису, – ты все-таки выдержишь завтра трехчасовую стрельбу? Все же – сто двадцать выстрелов!
Боря небрежно пожал плечами.
– Стрелял много, – ответил, – но один на один. Не на соревнованиях.
– Ты хоть сегодня и удивил, – задумчиво сказал Скворушкин, – и даже порадовал… Но должен знать, что все это, – он обвел руками комнату, хотя, конечно, имел в виду другое, – теперь совсем все иначе, понимаешь! Стрельба как спорт, это – ох, как непросто! На тебя должны глаз положить. И не такие, как я. Протащить, выставить, оснастить, помочь. Но никакой и ни в чем гарантии не будет, знай это. Провалишься – и выкинут, в лицо не узнают. Спорт теперь – это профессия, большие деньги, даже политика, вышел в тираж или просто сломался – гуляй, Вася.
Полковник помолчал, глотнул своего вонючего "Беломора" и продолжил разговор:
– Стрелять умеешь, кандидата в мастера выбил – иди по военной стезе, поступай в училище, надевай погоны. А то в солдаты забреют – не слаще. И там, и сям дерьма, конечно, хлебнуть придется. Но одно дело два года отслужить рядовым, – да еще и под пули есть шанс попасть, – и совсем другое через пять лет звездочки, хоть и маленькие, нацепить. Ну, а в Краснополянске своем дудеть – велика радость? Кем? За какие гроши? С каким образованием?
Этот Скворушкин за три минуты всю будущую Борискину жизнь разобрал и по полочкам разложил. Все ему понятно было как дважды два. Не зря говорят: чужую беду – руками разведу, а свою…
Борис внимал каждому слову. Глядел на Скворушкина не мигая. Непонятно было, чего добивается этот дородный старый полковник с пухом седых волос на голове?
Скорее ничего не добивается, просто рассуждает вслух и скорее про себя, чем про Борю, но выходило так, что он, новый человек, по чудесной случайности обучившийся неплохо стрелять, никому, в сущности, не нужен, и никто ему никакого места не приготовил в этой смутной, неизвестно к чему движущейся жизни.
Не думал он об этом раньше? Думал, и не раз! И все ребята рядом – тоже думали. Но вот сейчас будущее перед ним распахнул человек чужой, многое повидавший и, в общем, по-доброму настроенный. От всего от этого слова полковничьи как-то особенно тяжко слышались, будто были окончательными, как судебный приговор.
Взрослые еще долго говорили, приглушая голоса, и до него доносились обрывки слов, из которых понять было можно, что оба печалятся о своем житье-бытье, горюют о Советском Союзе, когда жить было дружно и нестрашно и никто не думал о том, как сложится все дальше.
– Всю жизнь жалел, – проговорил громко Скворушкин, – что у меня нет детей. А теперь вот радуюсь! Страшно за них!
