Текст книги "Сиам Майами"
Автор книги: Моррис Ренек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Глава 9
Он повесил трубку. Сиам отсалютовала ему бутылкой.
– Я больше не полезу в машину, – сказала она, качая головой.
– Далеко еще до Форт-Ли? – спросил Барни таксиста.
– Четыре-пять миль.
Барни обернулся к Сиам. Ответ не поколебал ее.
– Прогулка избавит меня от похмелья.
– Прогулка? – Он не поверил собственным ушам.
– Пошли. – Она зашагала по дороге в свете фар такси.
Барни помахал таксисту.
– Поезжайте за нами.
– Никогда прежде не замечала, как прозрачны бывают ночи, – сказала она, задрав голову и прикладываясь к бутылке с содовой. – Выключил бы он эти проклятые фары.
– Правила не позволяют.
Они медленно брели в свете фар такси, тащившегося за ними. Звезд больше не было видно. Камешки постукивали по днищу машины.
– Ты не возражаешь, если я сделаю что-нибудь для тебя… для нас?
Она опустила голову и помотала ею.
– Не пытайся меня целовать. Дело не в фарах. Просто я пока для этого не гожусь. – Она отпила еще. – Это чтобы меня можно было целовать.
Она прополоскала рот и выплюнула воду.
– Я не об этом, – сказал он.
– Тогда прости. – Она улыбнулась, чтобы скрыть замешательство. – В таком случае, поступай как знаешь.
– Даже самым отчаянным образом?
– Чем рискованнее, тем лучше. Мне все равно. – Она смотрела не на него, а на темные силуэты деревьев. – Тебе идет, когда ты так говоришь.
– Как сильно тебе хочется быть певицей?
Она спокойно улыбнулась. Улыбка не предназначалась ему. Сиам выглядела довольной собой. Он был готов к восторженным восклицаниям, но она удивила его своей откровенностью.
– Мне страшно не стать певицей, – неторопливо произнесла она. – Не могу даже подумать об этом. Ведь иначе я бы не знала, что делать с переполняющими меня чувствами. В жизни много мусора. Если бы я не пела, то оказалась бы среди этого мусора. Я не хочу стареть, не хочу терять что-то хорошее в себе. Жизнь, прожитая зря, – это страшно. Но люди по большей части малодушны, они предпочитают сытый желудок.
Она вытерла мокрую руку о его рукав.
– Когда я возвратилась домой после первого провала, когда от меня все отвернулись, я знала, что все равно выберусь. Я не могла сидеть дома и вспоминать прошлое, как будто лучшие годы жизни уже позади. Мне нужен не сам успех. Можно добиться успеха, оставаясь призраком, а не человеком. Я хочу заниматься делом, которое делает меня счастливой. Женщина вправе бороться за это. – Она крепко сжимала бутылку; в свете фонаря костяшки ее пальцев казались белыми. – Петь – это для меня не только успех. Это прежде всего быть самой собой. Естественно, я буду бороться, чтобы выжить. Таков основной закон жизни.
Дальше они брели в молчании. Он ослабил узел галстука, расстегнул воротник, снял пиджак и просто набросил его на плечи. Она расстегнула ремешок на платье. Она устала, на нее напала зевота, она опиралась на его плечо.
Дорога сделалась шире, домов стало меньше, потом они вообще остались позади. Машины, ехавшие им навстречу, притормаживали, люди за рулем смотрели на них с любопытством. Таксист дал сигнал и помигал лампочкой поворота. Дорога, ведущая в сторону, к реке, переходила в главное шоссе. Расстояние оказалось гораздо короче, чем предполагалось, не четыре-пять миль, здесь не было и трех, но им привиделось, что они преодолели все десять. Воздух стал свежее. Впереди громоздилось придорожное кабаре, мрачное, точно дом с привидениями. Вокруг этой деревянной постройки в готическом стиле завывал ветер. Под его напором лязгал уходящий во тьму флагшток. Через дорогу был натянут хлопающий белый плакат.
Когда ветер стих, плакат обвис, но при следующем порыве надулся, как парус. На нем проступили слова:
ТОЛЬКО СЕГОДНЯ!
ВСЕГО ОДИН СЕКСУАЛЬНЕЙШИЙ ВЕЧЕР!
СИАМ МАЙАМИ!
НЕПОДРАЖАЕМО!
Барни расплатился с таксистом. Машина уехала. Погруженный во мрак дом отчаянно скрипел на ветру. Сиам отвернулась от жуткого строения и закрыла глаза. Она делала над собой усилие, чтобы смириться с реальностью, но напрасно. Барни оставил вещи на дороге, взял ее на руки и понес. Он чувствовал, как она старается подавить разочарование.
За углом на них налетел ветер. Он нагнул голову и придержал рукой ее платье. Гравий под ногами сменился травой. Он поднял голову. Оказалось, что они стоят на утесе. Впереди расстилалась бескрайняя чернота – река Гудзон. Вдали горделиво светился, бросая вызов ночи, город Нью-Йорк. Это творение человеческих рук жило даже в темноте, тогда как речные берега были погружены в сон.
Он зашел под козырек, чтобы укрыться от ветра. За двойными стеклянными дверями горел зеленый ночник и клубился сигаретный дым. Барни постучал и осторожно поставил Сиам на ноги. Кафельный пол был холодным, и она открыла глаза.
– Как ты смеешь ставить меня на такой холодный пол?
– А ты посмотри на воду.
Она послушалась.
– Это только декорации. – Она помолчала. – Город у меня внутри. Когда мне делают рентген грудной клетки, то на снимке получается ночной Нью-Йорк.
Из-за стола поднялась мужская фигура. Человек мучительно пытался стряхнуть с себя сон, буквально пригвоздивший его к стулу, он прогонял дремоту с каждым шагом. Имел мешковатый вид и смотрел на гостей сурово. Как всё ночные сторожа, он походил на безработного. В руке был зажат револьвер.
– Кто вы такие? – пролаял он. Это был не человеческий, а именно собачий голос, даже с повизгиванием.
– Я привез вам певицу. Сиам Майами.
– Кого? – коротко пролаял сторож.
– Певицу. – Барни подышал на стекло и написал на нем имя Сиам. Имя исчезало на глазах.
Сторож, угрожая им револьвером, отпер внутреннюю дверь и прочел надпись. Потом он включил фонарь и посветил в лицо сначала Барни, затем Сиам.
– Что-то вы поздно, мистер.
– Простите, что разбудили.
Сторож принял извинение за сарказм.
– Я не спал, поэтому вы не могли меня разбудить.
– Мы поздно выехали, – объяснил Барни.
Сторож повел их по широкой лестнице, указывая путь лучом фонаря. На втором этаже, прямо над кабаре, располагался большой пустой холл с дверями по обеим сторонам. Сиам предназначалась громадная спальня в углу. В окно был виден Нью-Йорк, между рамами задувал ветер.
Сторож распахнул дверь в комнату Барни напротив. Тут окно комнаты выходило как раз на хлопающий плакат.
– Когда утром привезут наши вещи, оставьте их перед дверью, – сказал Барни и дал сторожу мятый доллар в знак дружеского расположения.
Сторож стал медленно спускаться вниз. Он едва касался подошвами ступенек, и это было подозрительно: казалось, что он подслушивает. Данное обстоятельство как бы рождало близость между Барни и Сиам, делало обстановку более романтичной. Пока сторож не убрался, оба помалкивали. Это их молчание только подчеркивало интимность ситуации.
Сиам направилась к себе в комнату, негромко бросив через плечо:
– Прости, что повысила голос в такси. – Она запустила пальцы в волосы, словно собиралась отловить там чертенка, портившего ее нрав. – Я была такая сонная! Но это, конечно, не оправдание.
Она расстегнула молнию и сняла платье. Потом села на кровать, задрала нижнюю юбку и стала стаскивать порванные чулки.
– Я знаю, я плохо себя вела.
Он попятился.
– Куда ты? – удивилась она.
– Дай закрыть дверь.
Она облегченно вздохнула.
– Знаешь, что? – Она отбросила в сторону чулок.
– Что? – с улыбкой спросил он, подходя ближе.
– Давно не пребывала в такой приятной праздности. Я вся млею. Даже ноги какие-то ватные. – Глаза ее, впрочем, проворно следили за каждым его движением. Это тоже добавляло обстановке интимности.
Он подошел так близко к ней, что она уже не могла видеть его всего. В это время в его комнате зазвонил телефон. Звонок был весьма настойчивым.
Сиам закрыла глаза, недовольная посторонним вмешательством. Телефон все звонил. Он быстро направился к двери и с порога успел увидеть, как она, заведя за спину руки, расстегнула лифчик.
– Ответь и возвращайся. – Она упала на кровать.
Он побежал к аппарату.
– Я сварил вам кофе. – Сторож оказался довольно славным человеком. – Я подумал, что вам захочется горячего.
– Спасибо. Сейчас спущусь. – Барни улыбнулся.
Прежде чем спуститься, он просунул голову в комнату Сиам. Она растянулась под простыней.
– Я иду за кофе.
– Хорош голубчик! – возмутилась она.
– У сторожа все готово. – Неожиданная помеха развеселила его.
Она тоже отреагировала на их общую беспомощность понимающей улыбкой.
Внизу сторож честно отрабатывал свой доллар. У него нашлась пластмассовая ложечка, которую он запустил в порошковые сливки. Барни и он обретались в разных мирах. Сторожу некуда было спешить, и он тянул время, Барни досадовал, что вежливость мешает ему прервать дурацкую процедуру. Он терпеливо дождался, пока сторож закончит приготовление целебной смеси, и ушел с двумя чашками кофе. У двери Сиам ему пришлось поставить одну чашку на пол, чтобы повернуть ручку. Потом он направился к Сиам, накрытой простыней.
Так и не пригубив кофе, он поставил обе чашки на ночной столик. Рядом с ее сумкой лежали пузырек ортогинола и пластмассовый шприц со следами пользования. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но был встречен непритворно сонным лицом, на котором не отразилось удовольствия от его возвращения.
– Сиам?
Она не шелохнулась. Он потряс ее за голое плечо. Но она не проснулась.
– Сиам?
Она откинула голову. До нее было не достучаться. Она приняла все меры женской предосторожности, но сонливость не позволила ей его дождаться. Он взял чашку с кофе, улыбаясь от зрелища ее приспособлений на столике. Потом приподнял ее за плечи и поудобнее уложил на подушку.
– Сиам?
Ее глаза оставались зажмуренными. Он потрепал ее по щеке. Она отвернулась. Он вернул ее голову в прежнее положение. Это ничего не дало. Он все же начал расшнуровывать ботинки.
– Я ввела себе ортогинол, – заговорила она, не разжимая век. – Потом на меня нахлынуло романтическое настроение, мне захотелось обнимать тебя, не мучаясь от головной боли. Я полезла за аспирином… – Ее голос поплыл, потом стал громче, но зазвучал еще более униженно, чем раньше. – Вместо аспирина я приняла снотворное. – Она отключилась.
Он потряс ее.
– Сколько таблеток?
– Не волнуйся, только две. – Голая рука потянулась к нему. – Как жалко! А ведь я подготовилась! Все в нашем мире делается нажатием кнопок. Ты не сердишься?
Она уснула.
Он посмотрел в окно. Над Гудзоном появился серый просвет. С приближением зари из Вестчестера уже катили машины. Он снял телефонную трубку.
– Когда вас сменяют? – спросил он сторожа.
– В десять часов, когда приходят повара.
– Попросите их разбудить меня в десять. Я буду в своей комнате.
В десять зазвонил телефон. Он поднял трубку.
– Спасибо. Можно заказать такси в город?
– Автобус доставит вас к портовому терминалу вблизи Сороковой улицы, – ответил женский голос. – Я вызову такси, которое отвезет вас к автобусу.
– Большое вам спасибо. Я буду готов через полчаса.
Он на цыпочках прокрался в комнату Сиам. Она спала. Он написал ей записку:
Дорогая Сиам, я уехал в город по твоим делам. Вернусь к ужину.
Записку оставил под ее вагинальным шприцем. Сейчас он чувствовал облегчение оттого, что ночью обошлось без приключений. Он выразил свою мысль в приписке:
P. S. Мотли сказал, что тебе не помешает новый колпачок. Барни.
Глава 10
Звонок Мотли с предложением подготовиться к ленчу вызвал у Доджа беспокойство. Его озадачила настойчивость Мотли, сказавшего, что ленч состоится в его клубе и что гостем будет один Барни. Мотли ненавидел клуб Доджа. Раз Мотли так четко расставил ударения – ленч, клуб, сегодня, – то это предвещало какую-то неприятность. Доджа посетила одна-единственная приятная мысль – что новый парень, приглашенный Мотли, решил сбежать с корабля, но он недолго тешил себя ею. Мотли приготовил ему какую-то гадость, иначе не позволил бы пировать, отдав на растерзание тело жертвы. А вдруг как раз позволит? Как-никак этот желторотый новичок дал маху на первом же концерте в Нью-Джерси. Любопытно, знает ли об этом Мотли? Парень не подмазал диск-жокея, ну, и так далее. Додж предупредил секретаршу, что уезжает сначала к Мотли, а потом на ленч в клуб. «Слишком зелен», – подумал он о новичке, радуясь его неудаче.
Забравшись в тесное дупло, каким ему казался кабинет Мотли, он спросил:
– По какому поводу одолжение?
– Никаких одолжений. – Мотли осклабился. – Просто хочу, чтобы вы получше познакомились.
– Звучит не очень-то многообещающе.
– Думаю, если ты проявишь терпение, то результат тебе понравится.
– Почему бы тебе не присоединиться к нам?
– Нет уж, спасибо. Минули те времена, когда у меня было желание шататься по таким дорогим клубам, как твой.
– Тогда почему ты выбрал именно его? – Додж не скрывал, что диспозиция вызывает у него недоумение.
– Это самое подходящее место, вот увидишь.
– Тогда идем вместе. Я недаром так привержен этому клубу.
– У меня тоже рыльце в пушку. Найдется пара-тройка мест, перед которыми мне хотелось бы запалить кресты, – заверил его Мотли. – Один запылал бы перед Нью-Йоркским атлетическим клубом. Слава Богу, что больше не существует «Сторк-клуба». У журналистов странные представления о нью-йоркском высшем свете. Они пишут о знаменитостях, посещающих эти заведения, но забывают о тех, кого туда не пускают. Разве это справедливо?
Раздался стук в дверь. Появился Барни.
Все трое вышли и поймали такси. Мотли доехал с ними до дома 666 на Пятой авеню, где намечался просмотр нового фильма. В фильме снялась молодая певичка из числа подопечных Зигги, в свое время рекламировавшая кетчуп и замеченная на этом поприще киношниками. Зигги не очень нравилось, что в фильме ей дали роль наркоманки, однако эта роль была главной, наркоманка была влюблена, так что Зигги не на что было пожаловаться. Строение 666 оказалось уродливым небоскребом с алюминиевой обшивкой. Уродство было для архитектора важнейшей статьей экономии: здание было закончено быстрее, чем армейская палатка. Внутри размещался уютный кинотеатр. Мотли помахал рукой и крикнул:
– Это мой «Риволи»!
Без Мотли поездка в такси сразу стала скучной. Таксист свернул на восток, к Парк-авеню, а затем на юг, к Мюррей-Хилл. Машина остановилась перед особняком с охранником в форме, маячившим за дверью, в холодке кондиционера.
Барни ступил на широкий выметенный тротуар. Даже в час обеденного перерыва здесь было совсем немного прохожих.
В мраморном вестибюле властвовал полумрак. На стенах висели внушительные портреты нью-йоркцев XVIII века. Только на одном был изображен мужчина в современном костюме. Старым картинам присуще особое очарование. Прежние художники изображали своих героев здоровяками; позже главное внимание стало уделяться властности позы.
Завидя новых посетителей, гардеробщик в темном костюме перевернул на щите личную медную табличку Доджа, дабы было видно, что сей господин почтил клуб своим присутствием.
Додж провел Барни через бильярдную. Все игроки были в рубашках с закатанными рукавами. Вокруг незажженного камина стояли глубокие кожаные кресла, на стенах красовались лики розовощеких ньюйоркцев былых времен. Несмотря на разные размеры портретов, складывалось впечатление, что их выполнил один и тот же живописец, настолько одинаковым был их буколический стиль.
Открыв дубовую дверь, они оказались в обеденном зале. Здесь было людно, но относительно тихо. Почтительно поприветствовав Доджа, метрдотель сказал, не дожидаясь вопроса:
– Ваш столик во внутренней комнате.
«Внутренняя комната» оказалась немногим меньше главного зала, зато здесь вдоль обшитой деревянными панелями стены располагались альковы с обитыми кожей скамьями. Они проследовали в угол, откуда обоим был хорошо виден зал. Официанты в черном, с золотыми галунами, с достоинством прислуживали у столов с серебряными приборами и лучезарным хрусталем. Здесь не было ни одной женщины, поэтому атмосфера казалось мрачноватой. Степенные завсегдатаи клуба разговаривали тихо, ели бесшумно и пили по-джентльменски, то есть с полной уверенностью в неисчерпаемости своих возможностей. Они принадлежали не к числу напивающихся по вечерам в субботу слабаков, а к постоянным потребителям спиртного; их бесстрастные лица говорили о том, что они не обнаруживают в рюмке истины, однако усматривают в своем занятии неоспоримое удовольствие. Им была также свойственна манера бесшумно появляться и так же бесшумно исчезать, отчего обстановка приобретала черты особой изысканности и благородства.
Барни сразу смекнул, почему хитрец Мотли выбрал именно это местечко. Здесь сохранился мир американских джентльменов с его безупречной благовоспитанностью. Преимущества ситуации были настолько очевидны, что даже не бросались в глаза. Нью-Йорк, увиденный им ночью с противоположной стороны Гудзона, сконцентрировался для него сейчас в присущем этому клубу лоске, в четкой, шахматной расстановке всех фигур по своим клеточкам.
Меню было лаконичным, зато предлагалось на французском, с английским переводом. Барни облюбовал цыпленка в вине, Додж – коктейль из креветок. Отправив официанта за спиртным, Додж осведомился с любезной улыбкой:
– Уверен, вам уже есть что сказать об этом месте.
– Очень удобно, – ответил Барни без тени зависти. – Но остается только гадать, что здесь приобретаешь, а что теряешь.
– Насчет удобства я бы не стал торопиться. – Ответ Барни показался Доджу интересным. – Уверен, что каждый из присутствующих истошно вопит, но про себя.
– Не сомневаюсь. Однако все здесь крайне благовоспитанны.
– Значит, это в вашем впечатлении главное?
Проницательность Доджа заставила Барни улыбнуться и решиться на откровенность:
– Знаете, что я подумал, мистер Додж?
– Называйте меня Стью, как все остальные.
– Стью. – Барни помедлил. – Я несколько разочарован. Я подумал – эта мысль посетила меня внезапно, – что все эти важные люди только о том и помышляют, как бы купить подешевле, а продать подороже.
Официант принес напитки. Додж усмехнулся и, потянувшись за рюмкой, молвил:
– Выпьем за чистосердечие. – Они выпили. – Зигги не сказал мне, кого нанял.
– Вас удивил мой прямой ответ?
– Напротив, для меня это пароль. – Додж откашлялся.
Барни почувствовал, что прорвал оборону Доджа, привыкшего ходить вокруг да около. Ему было трудно понять, почему человек ранга Доджа считает делом чести темнить и видит в этом способ избежать криводушия. Интересно, когда он в последний раз говорил «да» или «нет» так, чтобы это не звучало как «может быть»? При этом он вызывал у Барни симпатию.
– Вы ладите с Сиам? – спросил тот утвердительным тоном, но не без ноток сомнения.
– Вполне, – заверил его Барни. – У нас с самого начала дела пошли на лад. Надеюсь, мы станем хорошими друзьями.
Додж спрятался за рюмкой. Сегодня он чувствовал легкость, даже был весел, потому что впервые за неделю его не мучила головная боль. Он уже скучал без головной боли. Она сообщала ему некую значительность, будучи доказательством того, что он работает на износ; значительность придавала ему силы и решимости.
– Если вы привезете Сиам обратно звездой, – серьезно и дружелюбно проговорил Додж, – то вам будет открыта зеленая улица. Все, в том числе я, будут рады вам помочь. – Он широко улыбнулся. – Зигги говорил, что вас посетила идея…
– Да, верный способ помочь Сиам.
– Это имеет какое-то отношение ко мне? – настороженно спросил Додж.
– Помните фотографию обнаженной Сиам, которую вы доставали позавчера?
– Да.
– Мне бы хотелось размножить ее в количестве десяти тысяч отпечатков.
– Голое тело еще не гарантирует женщине успеха, – резко сказал Додж.
Барни решил, что ему нужно убедить Доджа.
– Конечно, это всего лишь голая красотка. В кино их в десять раз больше, чем в жизни. Но, раздавая эти снимки, мы привлечем к Сиам внимание. С ее неизвестностью наконец-то будет покончено.
Додж поджал губы и ничего не ответил. На его красивом лице появилось застывшее самоуверенное выражение, эдакая наставническая строгость. Нос странным образом удлинился и заострился. На глазах у Барни этот нос превратился в совершенно пуританский. Потом раздался голос – сухой и бесчувственный:
– Мой ответ – нет.
– Вы считаете, что это ей не поможет?
– Не хочу об этом говорить.
Официант в черном с золотом принес еду и аккуратно расставил на столике тарелки. Барни стало стыдно, что столь безупречное обслуживание пропадает даром: обоих так занимало дело, что восхищаться блюдами не было никакой возможности. Сейчас им было совершенно не до еды.
– Я знаю, что теперь вы не имеете к ней никакого отношения, – напирал Барни, стараясь укрепить свою позицию. – Возможно, Мотли устроит так, чтобы за снимок платили.
– Тема в любом случае не подлежит обсуждению.
– Но это же глупо! – не унимался Барни. – Снимок не унизит ее, а, возможно, привлечет к ней внимание, в чем она так отчаянно нуждается.
– Я не желаю вторгаться в личную жизнь женщины. С какой бы целью она ни прислала эту фотографию, мне не пристало заниматься ее распространением.
– Почему вы так раздражены?
– Я не раздражен. Вы заручились ее согласием?
– Нет. – Барни помолчал. – Мы об этом не говорили.
– И все-таки берете на себя смелость?
– Почему вам так дорога эта фотография? Вы же больше не мальчик, подглядывающий в щелку. – Хотя причины, по которым Додж цеплялся за фотографию, оставались для Барни неясными, он осуждал его поведение. Не хватало только, чтобы Додж настаивал на каких-то принципах! – Вас не в чем упрекнуть: по закону фотография принадлежит вам, и вы вольны делать с ней все, что вздумается.
– Это я и делаю. Предупреждаю: не настаивайте! – Глаза Доджа блеснули.
– Держите свои предупреждения при себе, – посоветовал ему Барни. На высокомерие Доджа можно было отреагировать только так.
Барни поразился, как тонко он вошел в атмосферу клуба. Вот сейчас сказал резкость так тихо и ненавязчиво, что никто не обернулся. Впрочем, к ним заторопился официант. Неужели Додж подал сигнал? Нет, официант вежливо нагнулся, чтобы не потревожить окружающих.
– Вам звонят. Желаете говорить за столом?
– Нет, я выйду, – ответил Барни.
– Извольте пройти в кабину рядом с бильярдной.
– Простите, – бросил Барни Доджу. У того не только нос, вся физиономия успела заостриться. Он подозвал распорядителя клуба.
В трубке раздался веселый голос Сиам:
– Хочу с тобой повидаться.
– Зачем?
– Хочешь услышать потрясающую новость? – Судя по ее тону, новость касалась ее.
– Еще как!
– Должна тебе доложить, что я самостоятельно пообедала.
Ее энтузиазм заставил его улыбнуться.
– Дальше рассказывать? Съела сандвич с салатом и помидорами. Это все равно что проглотить динамитную шашку. Апельсиновый сок – два стакана. Гениально! И знаешь, что дальше? Догадайся!
– Ты снесла яичко.
– Я сходила в туалет.
– Тебе необязательно мне об этом рассказывать.
– Разве ты не обязан отчитываться перед Зигги?
– К черту!
– Зигги тебя рассердил? Я знаю, ты бы отмел все его грязные замыслы. Но если это мне поможет…
– Погоди! Мы будем диктовать свои условия.
– Что это на тебя нашло?
– Мне не терпится обеспечить тебе успех.
– Здорово! – Она намеренно заговорила со среднезападным акцентом. – Между прочим, где ты? Не можешь же ты так поздно обедать? Я позвонила Зигги и спросила, где тебя искать.
– Я в бильярдной. – Он открыл дверь будки и вытянул трубку на длину шнура, чтобы она услышала, как сталкиваются шары.
– Чем ты там занимаешься?
– Тренирую меткость.
– Не трать ее на бильярд. Встретимся на нью-йоркской стороне моста Джорджа Вашингтона. Ты угостишь меня этим самым… яичным кремом?
– Правильно. Когда ты там будешь?
– Через два часа.
– Почему так долго?
– Пройдусь через мост пешком. Мне помогает не только пища, но и физическая активность. Женщине не следует этого говорить, но я так классно высралась!
– Сиам, надеюсь, у тебя к тому времени появятся другие темы.
– Да, не хочу полагаться только на организм.
– Встречаемся через два часа.
– Пока.
Он вернулся в обеденный зал. Издалека казалось, что его ждет не Додж, а череп в пиджаке – так обострились его черты. Барни собирался вежливо уведомить его, что ленч окончен и он уходит. Он не настолько любил фарс, чтобы, подчиняясь общим правилам, досиживать до конца. Но на полпути развернулся и зашагал прочь по ковру, мимо портретов, украшающих стены. Черт с ними со всеми и с их правилами! Они придумывают эти правила для того, чтобы он им следовал, а сами нарушают их при первой необходимости.
На улице ему пришла счастливая идея посетить мистера Рудольфа, фотографа, давнего друга его родственников. Начинал Рудольф как фотограф, помогавший семьям разводиться: он снимал мужчин в постели со специально приглашенными для этой цели женщинами. Иначе развестись в штате Нью-Йорк было в ту пору невозможно. Теперь он стал процветающим фотомастером, специализирующимся на голой женской натуре. Его студия находилась всего в нескольких кварталах. Барни зашагал в сторону Ист-Ривер.
Овальный вестибюль в доме Рудольфа был выложен ониксом и белым мрамором. Его освещала хрустальная люстра. В маленьком лифте всего одна кнопка – третьего этажа, с надписью «Студия». Для того чтобы попасть на другие этажи, требовался ключ для отпирания цилиндрических замочков, заменявших кнопки. На третьем этаже стеклянная дверь открылась, и Барни ступил на пушистый ковер. Помещение оказалось лишенным стен; из окон открывался захватывающий вид на север, на Ист-Ривер со сверкающим небоскребом ООН и мостом Квинсборо, по которому струился сверкающий поток машин.
Брюзгливая секретарша спросила его имя и предложила расписаться в книге посетителей. Затем ему было предложено подождать в розовом салоне с великолепной панорамой.
Все кресла оказались заняты привлекательными молоденькими женщинами с длиннющими ногами. Все они выгибали спины, на всех были модные коротенькие платьица. Две фигуристые рыжеволосые особы замерли у окна во всю ширь стены – от пола до потолка; одна из них сбросила туфли. Здесь не ощущалось атмосферы соперничества: все женщины были прелестны и отменно воспитанны. А взгляды их ласковы и дружелюбны. Они уже сделали шаг к успеху.
Стоя у окна, Барни увидел, что кроме него здесь есть и другие мужчины. Весьма опрятно одетые господа средних лет с торчащими из нагрудных кармашков белоснежными платочками. Это были провожатые женщин, на каждого приходилось по две-три подопечные.
Время здесь остановилось. Куда бы Барни ни взглянул, повсюду он натыкался на взгляды одобрительно рассматривающих его молодых женщин. Это следовало бы назвать не прелюдией к сексу, а приятным человеческим контактом. Опуская глаза, он видел стройные ножки, оголенные до бедер. Отвернувшись, натыкался на редкостное зрелище: внимательные глаза, нерешительные, не спешили от него оторваться. Здесь царило дружелюбие; недружелюбными были только пропахшие одеколоном менеджеры. Возможно, длительное ожидание располагает к рассматриванию друг друга, к обостренному интересу к вновь пришедшим, это спасает от скуки. Чем бы ни объяснялись взгляды этих женщин, было приятно хотя бы ненадолго оказаться в фокусе их внимания. Красивая женщина не может просто так отвести глаза от мужчины, как бы скромна ни была. Прекратив смотреть на него, она как бы вырывает из его тела кусок плоти, причем гораздо больший по площади, чем тот, на который перед этим взирала. Некоторым женщинам свойственна в праздности какая-то ужасающая живость взгляда. Именно это Барни и ощущал сейчас. Он с удивлением чувствовал и другое – собственную возмужалость оттого, что все они как на подбор подчеркивали свою скромность именно тем, что выставляли напоказ бедра.
Его вывела из задумчивости секретарша:
– Мистер Рудольф приглашает вас на короткую беседу. В эту белую дверь, пожалуйста.
Барни прошествовал по комнате ожидания. Со всех сторон его окружали грациозные ножки. Он чувствовал себя накоротке с этими женщинами, хотя не обменялся с ними ни словом. И не осознавал, насколько сильно взволнован, пока не оказалось, что ему непросто открыть дверь. Дверь превратилась в препятствие, для преодоления которого потребовались внимание и ловкость.
Справившись с дверью, он оказался перед огромным квадратным отражающим экраном, свисающим с тросов. Обойдя экран, очутился в охотничьей избушке, на полу которой лежала шкура белого медведя, а на шкуре – голая женщина. Ее голые груди обдувал вентилятор, хотя в комнате и без того было нежарко. Она пила кофе, подперев голову рукой и повернувшись к мужчинам задом.
– Как я рад тебя видеть, Барни! – воскликнул Рудольф, отходя от лысеющего господина средних лет, с которым беседовал, и приветственно протягивая Барни руку. – Давненько я не виделся с дядюшкой Молтедом! Как он поживет?
– Скачет себе помаленьку.
Рудольф усмехнулся, представив эту картину.
– Я перескажу ему, что у вас тут за местечко.
Глазки Рудольфа загорелись.
– Ты о тех, кто ждет там? – Он довольно закивал. – Женщины – просто душки, пока не подслушаешь их разговоры с матерями.
Рудольф был строен, одет с иголочки: красный шелковый пиджак и легкая спортивная рубашка с расстегнутым воротом и аскотским галстуком. Работая на дядю Молтеда и его шурина Руби, Рудольф близко познакомился со всем семейством. Знал хорошо всю родню и при этом испытывал легкое ностальгическое чувство, так как вырос вдали от нее.
– Увы, Барни, – поспешил с покаянием Рудольф, прекрасно чуявший, когда к нему являлись за услугой, – я в страшной запарке. Так продолжается вот уже четыре года. Это мой терновый венец. Работаю даже по субботам! – скорбно сообщил он. – Если бы я объявил рабочим днем воскресенье, все равно не было бы отбоя от клиентов. Оставайся! Может, мы выкроим время для разговора в промежутке между съемками.
Рудольф обернулся к лысеющему менеджеру, описывающему круги вокруг своей подопечной на медвежьей шкуре. Та вскинула одну руку. Менеджер надел очки для чтения, встал на колени и близко наклонился к ее груди: Пока он изучал ее анатомию, вентилятор взлохматил ему волосы.
– Решайте! – твердо сказал Рудольф коленопреклоненному господину.
Тот поднял голову. У него был огорченный вид садовника, не сумевшего выпестовать саженец.
– У нее не твердеют соски.
– Пускай пририсуют, – пискнула девушка. – От этого вентилятора я замерзну. – Она опустила руку и недовольно бросила поднимающемуся с колен менеджеру: – Раскошелишься, небось не помрешь.
Теперь менеджер почесывал ей спину то в одном месте, то в другом.
– Как быть с ее веснушками?
– Закрасим их из пульверизатора, – небрежно ответил Рудольф. Главным охотником в избушке был он.
Менеджер не жалел времени, он провел рукой по ребрам и по тазу подопечной.
– А родинки? – озабоченно спросил он.
– Закрасим. – Рудольф покосился на часы и на девушку на шкуре. – До начала съемки осталось три минуты.
– Вы говорите, краска будет выглядеть естественно? – Так менеджер выразил согласие принять необходимые решения за оставшиеся три минуты.
