Текст книги "Сиам Майами"
Автор книги: Моррис Ренек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)
Глава 8
– Направь на нее обычный свет! – крикнул импресарио из темного зала осветителю на балконе.
Барни наблюдал за происходящим из первого ряда. Сиам стояла на сцене в будничном платье, позволяя им пробовать все варианты освещения.
– Нет, – решил импресарио, – обычный свет рассеивается. – Что там у тебя еще в запасе?
– Ничего, – отозвался осветитель.
– Сиам, – велел импресарио, – пройдитесь, переберите в памяти свои номера, а он пускай зафиксирует режимы.
Сиам ушла в угол сцены и энергично вернулась на середину. Оттуда она сказала:
– Я начинаю с «Дай мне, дай мне». Громкая, звучная вещь. Потом смещаюсь на авансцену, вправо. – Прожектор следовал за ней. – Отсюда я затягиваю балладу.
– Интенсивность освещения? – спросил ее импресарио.
– Четвертая, – откликнулась она.
– Давай четвертую! – скомандовал он осветителю.
Свет стал резче.
– Хорошо, – одобрил импресарио.
– При четвертой мое лицо выглядит не так резко, если я подниму голову. – Сиам немного изменила посадку головы. – Годится?
– Это вам не идет, Сиам. Слишком манерно. Давай пятую! – крикнул он осветителю.
– Так лучше? – спросила ярко освещенная Сиам.
– Годится, – ответил импресарио без особой уверенности.
– Как ты считаешь, Барни? – раздалось со сцены.
– Ты понравилась мне при четвертой.
Сиам кивнула.
– Для баллады поставишь четвертую, – решил импресарио.
– Потом начинается фольклорная смесь: «Амори пицца пай», «Дэнни Бой». Тут нужна быстрая смена света. Пускай он пляшет!
– Даже для «Дэнни Боя»?
– Особенно для него.
– Фольклор на шестой. – Импресарио посмотрел на часы.
– Дальше начинается главное.
– На следующий номер – полное освещение, – распорядился импресарио и сказал Сиам: – У нас мало времени, лучше вам поторопиться.
Сиам подошла к пюпитру с перечнем песен и просмотрела весь список. Сосредоточенность на работе придавала ей сил.
– Давайте займемся последним номером. Это очень важно.
Импресарио заглянул в собственный список.
– Вы имеете в виду последний номер отделения или вообще заключительный?
– Вообще заключительный: «Поцелуй меня разок, и ты тоже целуй меня».
Барни чудилась музыка даже в том, как она произнесла название песни. Эта вещь была ей особенно близка. Он видел, что она отвечает ее душевному состоянию. Чем больше он наблюдал за Сиам на репетиции, тем большее впечатление производил на него ее профессионализм. Она трудилась увлеченно, забыв про все капризы. Он бы не удивился, если бы она призналась, что не испытывает при этом сильных эмоций. На сцене она превращалась в совсем другого человека: становилась зрелой молодой женщиной, получающей удовольствие от происходящего и от собственной энергии, которую она источает просто так, без всяких усилий.
Сиам не была главной приманкой программы. Кроме нее в концерте участвовали рок-квартет электрогитаристов, эстрадный комик и трио девушек-певиц.
Когда началось представление, Барни и импресарио отошли в угол сцены. Местный оркестр заиграл попурри из модных мелодий.
– Глухо, как в морге, – сказал Барни. Импресарио был низеньким, франтоватым, с пышной седой шевелюрой. С сединой не вязались его загар и мальчишеские голубые глаза, умные, но смотревшие мимо собеседника. При всей его чинности, а этот человек производил впечатление воспитанного, почему-то рождалось подозрение, что он способен упоенно ковыряться в носу, когда на него никто не смотрит.
– Иначе и быть не может, – отозвался он, отклоняя намек на его личную ответственность за происходящее, – ведь никто, кроме Сиам, не является вовремя на репетиции. Откуда им знать, как прозвучат голоса в незнакомом зале? – Безответственность исполнителей нового поколения вызывала у него гнев.
Сиам присоединилась к ним и стала спокойно дожидаться своей очереди. Она внимательно прислушивалась к ритму музыки. Когда прозвучало ее имя, она с достоинством вышла и запела. Зал оживился. Ее усилия не пропали даром, происходящее приобрело значительность.
– Да она и мертвого разбудит! – не выдержал импресарио.
Когда Сиам затянула балладу о любви к мужчине, которая не оставит ее до самой смерти, в зале воцарилась тишина, напоминающая мирное горение спички, поднесенной к фитилю.
Барни был поражен непосредственностью, с которой Сиам обращалась к слушателям. Видимо, импресарио прочел его мысли, потому что произнес:
– Качество есть качество. Она дружелюбна и обнажена. Если бы этими свойствами обладала моя жена, она тоже была бы звездой.
Сиам вкладывала в пение всю душу, хотя аудитория была очень малочисленной. Плачевная картина открывалась ей со сцены: кучки людей, окруженные пустым пространством желтых кресел. Но она, казалось, не обращала внимания на столь мрачное обстоятельство.
– Хороша девочка у обормота Зигги! – похвалил импресарио. – Старый лев не утратил нюха. Сейчас таких упорных, как она, раз-два, и обчелся.
Аудитория, состоявшая, в основном, из молодежи, оценила энергию, которую Сиам вкладывала в выступление, и бурно аплодировала ей, так что можно было подумать, будто зал полон. Теплый прием обрадовал Сиам, и ее голос тоже потеплел. Она перешла к фольклорной смеси, здесь, правда, было многовато жестикуляции, но это нисколько не обескуражило публику. Казалось, она готова поджечь полупустой зал.
– Лучшей певицы на открытие концерта просто не придумаешь. – Импресарио похлопал Барни по спине, чтобы зарядиться от него успехом. Барни был горд за Сиам. – Зигги не продает ее по кусочкам?
– Сомневаюсь.
– Да, золотые жилы не продаются.
Барни хотел съязвить по поводу этой глупой реплики, но тут его глазам предстало невиданное зрелище, и у него отнялся язык. Он словно очутился в другом мире. Он знал, если произнесет сейчас хотя бы слово, то останется заикой. По бесчувственному на первый взгляд лицу импресарио катились слезы. Его ясные мальчишеские глаза неотрывно смотрели на Сиам. Барни терялся в догадках: то ли он смущается смотреть на собеседника, то ли не может оторвать от Сиам взгляда. О чем он думает – о золотой жиле или о женщине? Барни припомнил слова Мотли и подивился его проницательности: реакция импресарио говорила о том, что при всей важности секса не это главное. Говоря словами Мотли, импресарио забыл, что хотел бы очутиться с ней в постели. Когда перед вами настоящая женщина, отнюдь не с секса все начинается и не сексом заканчивается.
– Вот такие женщины по мне! – сказал импресарио, ни к кому не обращаясь.
Барни обвел глазами полупустой зал. Пустые ряды превращали Сиам в одинокую фигуру посреди сцены. Но при этом она вселяла в сердца немногочисленных слушателей все что угодно, но только не чувство одиночества. Последние слова импресарио, произнесенные с неожиданным подъемом, принудили Барни оглянуться. Импресарио на время забыл о своей профессии.
– Вот такие женщины по мне! – повторил он с тем же чувством. Видимо, он говорил это, чтобы загнать внутрь вырвавшиеся наружу эмоции; вытащив аккуратно сложенный платочек с монограммой, он стал утирать искренние слезы. Наверное, чувствовал, что сравнение с золотой жилой хромает на обе ноги, однако ничего другого подобрать не сумел. Сейчас он напоминал Мотли в те моменты, когда его посещали слишком благородные для такой профессии мысли.
Разве пристало деловому человеку плакать в пустом зале? Он что, свихнулся? Или возраст берет свое? Наверное, Господь думает про себя: «Вот они возвращаются ко мне, но я не приму таких душ». Господь заставляет их размышлять на всякие отвлеченные темы, и они умиляются.
Сиам была наделена чарами великой исполнительницы. Казалось, она заперла все двери зала и выбросила ключи. Слушатели безропотно покорялись ее колдовству.
Барни достаточно было одного взгляда, чтобы понять: ее чувства искренни. Она наделяла жизнью слова, которые без нее казались бы слишком бесплотными и слезливыми. Это были слова из ее грез. Она пела о несбыточных мечтах. Но, обернувшись к огромному пустому залу, он понял, что немногие молодые слушатели внимают ей всем сердцем. На молодых лицах читался восторг. Воздух в зале был удивительно чист, словно Сиам владела алхимической формулой, сокрушающей барьеры, срывающей маски, устраняющей неловкость, мешающей человеческому общению. Но пустые кресла не могли не вселять печали. Парочка-другая – и снова море пустоты. Немногочисленные зрители ощущали себя важными персонами: эта талантливая женщина пела для них, обращаясь в то же самое время ко многим тысячам людей.
Ее пение было воистину удивительным: зрению и слуху как бы открывалась сердцевина потрясающего таланта, и в миг этого обнажения на слушателей обрушивался шторм. То была картина грандиозной самоотдачи, презрения к условностям, свободы от всех страхов, восторга от собственного восхитительного произвола. Ее лицо светилось отвагой, словно она ставила на карту буквально все; однако, несмотря на величину ставки, сохраняла уверенность в себе. Барни стал свидетелем волшебства: аудитория была счастлива, ведь благодаря певице люди обретали гармонию внутри себя. В присутствии этого явно превосходящего их существа они не чувствовали зависти, а были готовы искренне прославлять ее. В Сиам не было ни капли искусственности, сделанности. Она свободно превращала любую заурядную песню в нечто неизмеримо большее, в маленький шедевр.
После каждого номера слушатели вскакивали с мест и награждали ее аплодисментами.
Что-то – то ли яркие пятна света на широкой сцене, то ли эмоциональное воздействие ее исполнения – мешало Барни как следует ее разглядеть. Внезапно благодаря сильному лучу он увидел, насколько она молода, прекрасна, какой щедрой любовью могла бы одарить того, кто окажется способен ее оценить. Она вся погружалась, уходила в свое пение, он даже испугался: что с нею произойдет, когда выступление закончится?
На нее был направлен такой Мощный поток света, что в глазах начинали плавать синие круги, заставлявшие подолгу жмуриться. Однако Сиам вознеслась, и техническое несовершенство сцены перед ее талантом отступило. В горле у Барни застрял комок, мешавший дышать. Чем интенсивнее он сглатывал, тем сильнее проявлялись обуревавшие его чувства, у него щипало в глазах. Для него уже была невыносима эта картина: Сиам, выворачивающаяся наизнанку перед почти полупустым залом. Он тоже стал пленником ее очарования.
Один из гитаристов рок-квартета подошел к ним, чтобы взглянуть на сцену.
– Какая она красивая! Разве можно выступать после нее? Хороша!
Барни не в силах был ответить. Он боялся, что, стоит ему открыть рот – и он не заговорит, а зарыдает. Он молча кивнул. Лавина обрушившихся чувств застала его врасплох.
Молчание нарушил импресарио. Его голос был напряжен, он едва не срывался на патетику:
– У этой женщины есть сердце. Я в нее влюбился.
Дальше могли последовать разве что междометия, но он не дал себе воли и задумчиво устремил взгляд куда-то вдаль, словно установив заслон на пути сокровенных чувств.
– Почему вы не заполнили зал контрамарочниками? – спросил Барни.
– Кем бы я его заполнил, скажите на милость? – Импресарио не меньше, чем Барни, жалел Сиам. – Азарт болельщиков захватил весь город – вечером по телевизору идет бейсбол. Церковь отступает. Парень тащит свою девушку в постель. Вот вам и шоу-бизнес в маленьком городке.
– Дайте мне билеты, я их раздам.
– Уже поздно этим заниматься.
– Люди могли бы прийти на второе отделение.
– Нет времени. – Импресарио почувствовал в предложении Барни завуалированную критику в свой адрес. – Бегать с билетами – напрасный труд. Я сделал все возможное.
– Я загляну в бары: вдруг бейсбольный матч оказался скучным?
– О'кей, поступайте как знаете. Билеты вам не понадобятся: после антракта я сам буду за билетера.
Покинув театр, Барни увидел с холма, что в городе тускло освещен только центр. Его обуревал альтруизм чистейшей воды, ночная спячка города не могла стать для него преградой. За углом мигала неоновая вывеска. Барни проник в темный бар. Лица посетителей, освещенные телеэкраном, казались лиловыми. Еще больше их делало похожими на призраки отсутствующее выражение на лицах. Они так скучали, что рядом с ними мгновенно становилось невмоготу. Однако в данный момент скука была Барни только на руку: телезрители превращались в перспективных клиентов. Он заказал пиво. Через минуту на него обратили внимание как на новичка. Он предложил всем бесплатно побывать на представлении в местном концертном зале.
– Точно, – подхватил парень в рабочей рубахе, – вы видели фотографию сексуальной милашки в сегодняшней газете?
– Ага, – согласился его сосед постарше.
Однако они не двинулись с места. Окажись она в этом баре, они бы с удовольствием, конечно, на нее поглазели. Им было гораздо удобнее бездельничать здесь.
Барни вышел, догадываясь, что ему следовало явиться сюда с билетами. Билеты – конкретный символ того, что они получают реальный товар за просто так. Он зашагал к следующему неоновому пятну в темном городском углу. В этом баре оказалось всего три пожилых посетителя. Монотонность жизни превратила их в ходячие трупы. Он спросил у них, проводятся ли в городе какие-нибудь собрания. Они посоветовали ему заглянуть в Христианское братство в пяти минутах ходьбы от бара. Барни колебался, стоит ли ему так удаляться от концертного зала. Решив, что приведет на концерт целую толпу, он заспешил к зданию Братства. Здание оказалось трехэтажным, темным и пустым. Единственным признаком жизни была надпись белой краской у двери: «Латиносы и ниггеры, убирайтесь вон!»
Ему навстречу вышел старик и сообщил:
– Здесь никого нет. Все отправились в Юнион-Сити на представление Страстей Господних.
– Спасибо.
Он кинулся назад. Преодолев четверть мили, вдруг понял, что заблудился. Потом по чистой случайности свернул на главную улицу, увидел в витрине магазина часы и обнаружил, что время вышло. Он перешел на бег. Впереди возникла темная глыба концертного зала. Он влетел туда через заднюю дверь. Кулисы освещала голая лампочка накаливания. Барни помчался по узкой лестнице вниз, в гримерную. По пути ему попался импресарио. Он сиял.
– Вот это работяга! – Он гордился Сиам. – Надралась только после того, как трижды вышла на «бис».
Гримерная, она же душевая, располагалась в сыром цементном углу. Сиам упала головой на столик. Она едва держалась на краю деревянной скамьи, привинченной к влажной стене. Вокруг щеки расплывалась беловатая жидкость, вытекавшая у нее изо рта.
– Сиам! – Барни приподнял ей голову. – Дайте полотенце!
Импресарио скрылся за душевой кабинкой и вернулся с полотенцем. Барни вытер рвоту у нее со щеки и с губ.
– Я пытался ее оживить: давал черный кофе, томатный сок, но ничего не подействовало. Жаль, что вы опоздали. При таком малом количестве зрителей я прервал антракт и продолжил представление.
– Вызовите такси.
Импресарио исчез. Барни схватил ее сумку и смахнул в нее все, что валялось на столе. От Сиам отвратительно пахло. Барни потащил ее наверх, но тут вернулся импресарио. Он с энтузиазмом подхватил безжизненное тело.
– Она восхитительна! Когда, по-вашему, она сможет снова у меня выступить?
– Точно сказать не могу. Примерно через полгода.
Получив этот ответ, импресарио с вожделением посмотрел на Сиам.
– Знаете, – бесстыдно продолжал он, – я любитель хороших представлений. Живу ради того, чтобы увидеть появление новой звезды. Подобно всем фанатикам, я сентиментален. И не возражал бы заплатить ей больший процент от выручки. На нее еще будут сбегаться! Даю голову на отсечение, не пройдет и года, как она потянет на миллион!
– Такси придет?
– Пока мы выберемся, оно уже будет ждать.
Барни потащил безжизненное тело через темный зрительный зал.
– Представляете, – все больше воодушевлялся импресарио, – как ее будут раздирать на части? – Его голос гремел уже в пустом зале. – Миллионы людей отдали бы правую руку, лишь бы оказаться на ее месте. Скажите, она преодолела свою женскую слабость?
– Что вы имеете в виду? – спросил Барни, несший девушку на руках по проходу.
– Сначала я слышу, что она собирает полные залы, дальше выясняется, что она не выдержала гастролей. Я ничего не мог понять. Она подавала большие надежды. Потом мне сообщили из конторы Доджа, что ее сняли с турне, потому что у нее появилась какая-то женская слабость.
Барни выволок Сиам в вестибюль. Там висела большая фотография поющей Сиам. Подкатило такси, импресарио поспешил распахнуть двери. Барни залез на заднее сиденье и втянул за собой девушку.
– Передайте ей привет от меня. – Импресарио не мог отвести взгляд от ее неподвижного лица.
Барни велел водителю отвезти их к ближайшей закусочной. Там он взял черный кофе и попытался привести ее в чувство. Отпив немного, она с отвращением скривила губы. Тогда он попросил водителя отвезти их в кафе-мороженое и подождать у входа. Голос поп-певицы из музыкального автомата, исполнявший джазовый «скат», удачно отпугивал подростков. Барни выбрал в нескончаемом меню блюдо под названием «Королевская банановая баржа». Оно подавалось на серебряном десертном подносе длиной в добрый фут. Здесь были нарезанные кусочками бананы, вишневый сироп, вишенки, горы взбитых сливок, французское мороженое «мока», орехи, персики, клубника. Баржа стояла на якоре посреди залива из шоколадного сиропа.
Барни пришлось схватить поднос обеими руками, чтобы не выронить. Официантка услужливо распахнула перед ним дверь. Барни вышел и поставил поднос на тротуар рядом с машиной. Вытащив Сиам наружу под мышки, он прислонил ее к машине и начал скармливать ей – ложку за ложкой – взбитые сливки, вишневый сироп и мороженое. Приторный вкус привел ее в чувство. Он усердно пичкал ее, пока бедняжку не скрутила судорога. Тогда, поспешно поставив поднос на крышу машины, он развернул Сиам и помог ей скрючиться. Она согнула колени, вытянула шею и разразилась могучей рвотой. Потом он запихал ее содрогающееся тело обратно в машину, вернул серебряный поднос в кафе и протянул Сиам бумажный стаканчик с водой. Она выпила воду и вытерла рот о его рукав. Барни договорился с таксистом, что тот за хорошую плату отвезет их в Форт-Ли.
Мимо тянулись освещенные уличными фонарями спящие городки, которые отделялись друг от друга только щитами с изображением льва или лося и с обывательским приветствием. Сиам растянулась на заднем сиденье. Барни устроился на откидном месте. Через определенные промежутки времени ее лицо озарял свет уличного фонаря. Она сбросила туфли, из дыры в чулке торчал полированный ноготь. Она прижимала к животу испачканные пальцы. Игра света в потемках помогла ему понять, насколько она молода. Казалось, она способна прямо сейчас очнуться и запеть прекрасную песню.
Ее лицо сохраняло выражение недавнего экстаза, даже когда она находилась в бессознательном состоянии. Барни находил это трогательным. Он был полон решимости помочь ей. Иначе подобным выступлениям не видно конца, ей придется вечно выступать перед полупустыми залами. Необходимо было немедленно придумать средство, чтобы исправить положение. На столь тернистом пути к признанию она, того и гляди, полезет в петлю.
Такси резко затормозило на красный сигнал светофора. Барни едва предотвратил падение Сиам с сиденья. Она открыла глаза. В них горел пьяный гнев.
– Куда ты подевался?
– Попытался увести публику у твоих конкурентов, – бодро ответил он.
– И тоже провалился.
– Увы.
– Я рада, что ты умудряешься развлекаться. Ты меня разрекламировал?
– В следующий раз – обязательно.
– Можешь засунуть «следующий раз» себе в задницу! – заорала она.
– Забудь про свое раздражение.
– Меня не надо натаскивать! – надрывалась она. – Мне подавай успех! Ты меня слышал?
– Ладно, остынь. До меня уже дошло.
– И не надо защищать меня от подонков. Я сама за себя постою. Твоя задача – подставлять собственную задницу. Вот как делаются дела. Изволь меня проталкивать, пропихивать! – В салоне такси ее голос звучал слишком громко, почти безумно. Он опустил стекло, чтобы ее злые выкрики заглушила листва темных деревьев, бегущих вдоль дороги. – Выдумывай любые трюки, – она хлопнула себя по коленке, – лишь бы меня заметили. Что бы еще такое им показать, чтобы привлечь к себе внимание?
– Остановитесь у телефонной будки, – приказал Барни таксисту.
Она со злостью отвернулась от него и поджала ноги. Машина остановилась у алюминиевой будки со стеклянной дверью. Над дорогой перемигивались четыре желтых сигнала, предупреждая ночных водителей об осторожности.
– Ты решил от меня сбежать? – крикнула она. – Я не хотела…
Барни выбрался из машины. Она уцепилась за полу его пиджака.
– Я не хотела. – Она была готова вылезти с ним вместе.
– Да сядь ты! У меня совсем другое на уме.
Она в панике смотрела на него.
– Ты не сбежишь?
– Нет, наоборот, я хочу тебе помочь. Сядь в машину.
Она колебалась. Он оторвал ее руку от своего пиджака, зашел в будку и захлопнул ее ногой.
– Смотри мне! – Она колотила по стеклу будки, пока он доставал записную книжку и искал в ней телефон Мотли.
Она так отчаянно шумела, что ему пришлось опустить книжку и крикнуть ей, не открывая двери:
– Не сходи с ума! Твой дружок Монк был бы ничуть не лучше меня.
– Мне не нужны развратники! – надрывалась она, барабаня по стеклу.
Он левой рукой набрал номер, правой же делал предостерегающие жесты, пытаясь утихомирить ее.
Она прижала к стеклу ухо.
– Кто это? – раздался в трубке испуганный голос Мотли.
– Барни.
– Что случилось? – Мотли мигом стряхнул сон.
– На ее выступление никто не пришел. А она была так хороша!
Сиам поспешно рылась в сумке. Достав губную помаду, она написала на стекле, преданно таращась на Барни: «Я все слышу».
Он утвердительно кивнул ей и продолжал:
– Даже импресарио не удержался от слез. Представляешь? Я глазам своим не поверил.
– У него витаминное голодание, – сказал Мотли.
– Какое это имеет отношение к ней?
– У него просто повышенная чувствительность.
– А я тебе говорю, он плакал не потому, что болен.
– Извини, но в этом мне надо было бы убедиться самостоятельно.
– А на выступлении почти никого не было. Просто трагедия! Теперь я понимаю, что с ней произошло на прошлых гастролях. В этот раз все может повториться снова.
Сиам опять что-то писала помадой на стекле. Это занятие настолько ее захватило, что она не поднимала на Барни глаз. Она так наслаждалась, что Барни поневоле стал наблюдать за ней. Наконец фраза была завершена: «Ты борешься за меня!» Она серьезно смотрела на него через стекло. К ней опять вернулась жизнь. Теперь она принялась неторопливо подчеркивать свое изречение. Сначала ее рука провела черту под словом «Ты».
– Ты что умолк, Барни? Опять проблемы? – встревожился Мотли.
«Борешься».
– Ты меня слышишь?
«За».
– Да ответь ты!
«Меня!»
Барни распахнул дверь будки, но она покачала головой и осталась стоять снаружи.
– Да, – запоздало отозвался Барни.
– Что с тобой происходит?
– Я отвлекся, тут рядом Сиам.
Сиам улыбнулась.
– Хорошо, – успокоился Мотли. – Так в чем проблема?
– Я же говорю: не проблема, а трагедия.
– Не болтай о трагедии! – взвился Мотли. – Трагедия, – стал обстоятельно втолковывать он, – это когда человек умирает с куском лососины во рту.
Барни испугался, что Мотли сошел с ума. При чем тут лососина? Однако тут же выяснилось, что Мотли говорит серьезно.
– Мой дядя умер, бедняга, с полным ртом, набитым непрожеванной лососиной.
Барни собрался повесить трубку и продолжить путь, но Мотли разошелся:
– Она так и осталась у него на языке. Врачу пришлось разжимать челюсти и вынимать лососину изо рта. Никогда не видел зрелища печальнее. Я был тогда совсем маленьким и запомнил это на всю жизнь. Знаешь, повзрослел в одну ночь, потому что сразу ощутил ледяное прикосновение Вселенной.
«Господи, – подумал Барни, – Мотли разговаривает во сне. Мало ли в каком состоянии его застал телефонный звонок!»
– Никогда не знаешь, как может изменить человека самое банальное происшествие. Ньютон стал свидетелем падения яблока с ветки, после чего ничто в мире уже не оставалось прежним. А возьми чудесный эпизод в Библии, когда Непознаваемый призывает Авраама, а Авраам отвечает Ему всего лишь: «Я есмь!» – «Вот я!» Он понимает, что Непознаваемому известно все, что отягощает его сердце, поэтому ничего другого отвечать и не надо. Но у меня, – Мотли тяжело вздохнул, – нет Авраамовой веры. Я бы на его месте спросил: «Ну, Всемогущий Непознаваемый, что случилось с моим дядей Айзеком? Ты ведь знаешь, как он любил воскресным утром полакомиться лососиной. Не мог подождать хотя бы секунду, пока он проглотит любимое кушанье? И зачем было позволять маленькому мальчику становиться свидетелем такой трагедии? Разве Ты так насытил мир счастьем, что смерть может наступать по часам? Всесильный робот! Непознаваемый, я узнаю Твои замашки! Тебе понадобилось прибирать его с набитым ртом прямо на глазах у его малолетнего племянника? Значит, у Тебя нет имени. Ты – безымянное, бессердечное море. Или Ты – атеист? Ты поступаешь так, словно ни во что не веришь. Воистину Ты – выродок, ибо у Тебя нет отца. Под Твоей поступью все сущее лишается смысла».
– Мистер Мотли… – уважительным тоном вставил Барни.
– Я не закончил! Вот что такое трагедия. Трагедия – это тот факт, что и ты, и все остальные смертные вынуждены склоняться, отступать перед слепотой Вселенной. Склоняясь перед тем, о чем не имеем понятия, мы осознаем свое бессилие. Любой из нас может покинуть сей волшебный мир, не успев проглотить лакомый кусок, прервав свою усладу.
Вопреки ожиданиям, Барни был тронут этой речью. Как ни странно, в этой душной телефонной будке, затерянной на темной и безлюдной улице, он ощутил дыхание огромного мира, именно здесь обрел реальную связь с жизнью. Сиам внимательно наблюдала за ним снаружи.
– Так что не бросайся словом «трагедия».
– Не буду, – честно пообещал Барни.
– Придержи его до поры до времени, вдруг прозрение позволит тебе заглянуть в бездну Вселенной. А то, что происходит с Сиам, это просто мелкие неприятности. Наверное, мне уже не нужно подсказывать тебе, что такое комедия?
– Комедия – это непроглоченная лососина, – машинально отозвался Барни.
– Ты все усвоил! – обрадовался Мотли. – Чудесно! Можешь и дальше будить меня среди ночи, только оставайся умницей.
Несмотря на грубоватый тон Мотли, Барни улыбнулся.
Сиам рисовала стрелу, взмывающую вверх. Он проследил за ее траекторией и обнаружил надпись: «Хочу, чтобы ты меня поцеловал».
Он поманил ее в будку.
Она добавила: «Как-нибудь потом».
Расстегнув сумку, достала пачку сигарет, высыпала их все на обочину и отшвырнула пустую пачку. Потом зашагала к автомату с газированной водой.
– Ты опять отвлекся? – спросил Мотли.
– Нет, – ответил Барни. – После твоей речи все, что бы я ни сказал, будет звучать нелепо.
– А ты поступи, как Колумб, который штурмовал неведомое.
– Помнишь фотографию голой Сиам, ту, что есть у Доджа?
– Не помню! – отрезал Мотли.
– Нет, помнишь! – поднажал Барни. – Додж положил ее на столик, но быстро убрал. – Забывчивость Мотли была ему непонятна.
– Это тебя не касается, – угрожающе сказал Мотли. – В любом случае, теперь она не такая.
– Тем лучше.
– Хватит валять дурака!
– Я хочу, – не унимался Барни, – чтобы ты попросил у Доджа разрешения размножить эту фотографию в пяти тысячах экземпляров, в таком же формате – для бумажника. Это принесет ей славу. Люди запомнят ее имя.
– Неплохая мысль, – вынужденно согласился Мотли.
– Мы должны сделать все, чтобы заполнить залы. Она не протянет долго, разве что мы сократим турне. И я не смогу ее винить.
– Попроси Доджа сам, – посоветовал Мотли. – Я устрою завтра ленч, ведь ты все равно недалеко от Нью-Йорка.
– Почему я, а не ты? Ведь вы с ним хорошие знакомые.
– Ленч будет устроен для тебя в его клубе. Окажешься в элитарном клубе для джентльменов, там и развивай свою идею. В столь респектабельной обстановке он не посмеет тебе нагрубить, даже если предложение придется ему не по вкусу. Ну, ты еще не раздумал?
– Ни в коем случае.
– Вижу, превращаешься в настоящего менеджера.
«Помоги мне Бог!» – подумал Барни.
– Шикарная идея! – Мотли благоговел перед подобным прогрессом. – Как поживает наша звезда?
– Я под впечатлением.
– Она в курсе твоего замысла?
Барни увидел Сиам, вышагивающую по тротуару с бутылкой содовой в руке.
– Нет.
– Важно, чтобы она ничего не пронюхала, иначе твое имя будет предано анафеме.
– О'кей. Вот, кстати, и она.
– Позвони мне сразу после ленча.
– Договорились.
