Текст книги "Сиам Майами"
Автор книги: Моррис Ренек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
Мотли подвел ее к лимузину и распахнул заднюю дверцу. Она все не унималась:
– Этот проклятый шоу-бизнес превратил его в сейф… И он запер на замок все свои чувства.
Тесное платье не давало ей двигаться, ноги подкашивались, ступенька лимузина была слишком высока; она хотела придержать дверцу носком туфли, но промахнулась и упала на одно колено прямо на коврик внутри салона. Но вместо того, чтобы подняться, вдруг закрыла лицо руками и дала волю слезам.
Мотли кое-как запихнул в салон ее ноги и захлопнул дверцу. Она так и осталась стоять на коленях на полу лимузина, заливаясь слезами. Впрочем, к тому времени, когда он, обежав машину, уселся за руль, она немного успокоилась. Он заехал на тротуар и, взревев мотором, развернул длинный автомобиль в тупике.
– Прости меня, Зигги.
Он не мог разглядеть ее в зеркальце заднего обзора. Она по-прежнему оставалась на полу, уронив на сиденье голову. Мотли осторожно напомнил:
– Я бы не порекомендовал тебе Барни, не будь у него опыта. Тебе не мешало бы дать ему шанс.
Он не успел втянуть голову в плечи, но, по счастью, удар пришелся не по черепу. Раздался звук разрываемой ткани, потом показалось, что кто-то над ухом разбивает лед. Пострадало ветровое стекло: его пересекла безобразная трещина. Туфля ударила Мотли по руке. В самый последний момент он заметил мусорный контейнер на мостовой и успел затормозить, правда, лимузин перегородил проезжую часть, едва не врезавшись в колесо грузовика.
– Ты – животное! – крикнул он ей. – А я еще обращаюсь с тобой, как с человеком!
– Прости. – На нее было жалко смотреть.
– Сперва припудри нос.
– Для тебя это игрушки, а для меня – жизнь.
Мотли не решился отнять руки от руля и только вытер мокрый лоб о рукав. Пальцы невольно разжались, сами руки, большие, волосатые, отказывались повиноваться. Они позорно дрожали, и он не мог унять дрожь. Надавив на дверную ручку локтем, он почти вывалился из машины и нетвердой походкой направился к телефонной будке. Сняв трубку, быстро набрал номер и сказал телефонистке:
– Пожалуйста, соедините со Стивенсентом Стюартом Доджем, Маунт-Киско, Нью-Йорк. – Ожидая ответа, он судорожно сжимал и разжимал онемевшую ладонь.
На звонок ответил повар Доджа:
– Мистер Додж на лужайке. Сегодня он не ведет деловых переговоров.
– Запишите телефон! – проорал Мотли и продиктовал повару номер таксофона. – Пускай Додж перезвонит мне сюда через две минуты.
Он повесил трубку и застыл в ожидании.
Звонок не заставил себя ждать. Приятный голос воспитанного человека произнес:
– Не могу представить тебя в гневе, Зиг. Что тебя так взволновало?
– Придется тебе продать акции Сиам.
– Какие будут еще безумные советы? Я владею не просто парочкой акций, а контрольным пакетом.
– Ты окажешься в проигрыше. Она больше не хочет с тобой работать. Она просто-напросто провалится, и тебе будет нечего контролировать.
– Сейчас она все-таки работает на меня, – жизнерадостно сообщил Додж.
– Но только до тех пор, пока не знает, что я – твой человек.
– Тебе тоже кое-что перепадает.
– Вот именно. Стью, тебе не обязательно продавать ее именно мне. Продай ее любому, кому тебе вздумается.
– Она моя. – Теперь это был уже совсем не тот воспитанный человек. – Я владелец контракта.
– Оставь ее в покое. Она тебя не переваривает.
– Нет, Зиг, – уверенно ответил Додж, – она все равно приползет ко мне. На моих условиях. А я подожду. Я знаю, насколько она честолюбива.
Когда Мотли уже вешал трубку, Додж догадался спросить:
– А что случилось? Ты откуда звонишь?
Мотли потер щеки, чтобы успокоиться. Бредя обратно к лимузину, он на ходу размышлял. Завтра вечером он должен отправить ее в турне, иначе выступления вообще не состоятся и на ней можно будет ставить крест. Гастроли должны продлиться полгода – или меньше, если билет в рай будет прокомпостирован раньше. Он зажмурился, представив себе предстоящие труды.
Глава 2
Стюарту Доджу нравилась абстрактная живопись на стенах его огромного кабинета. Она позволяла ему ощущать себя культурным человеком, не задумываясь о культуре. Абстракция уничтожала конкретность. Он считал это достоинством дизайна. Она маскировала уродство, но не средствами реальности. Искусство дарило ему чувство изысканности и комфортабельного одиночества. Исключение составляла, пожалуй, только Сиам Майами. Она вторгалась в его мысли, и он боролся с непрошеными вторжениями, бормоча про себя: кто такая Сиам Майами? Ничтожество. Не дотягивает даже до Крольчихи Банни. Однако, сколько он ни изощрялся в изгнании ее духа, этот дух упорно возвращался.
Большая чашка с крепким кофе на краю стола давно остыла, а он все размышлял. Кабинет отделяла от террасы на крыше стена из термоизолирующего стекла, сквозь которую он наблюдал за восходом солнца, за тем, как первые лучи разгоняют туман над Центральным парком. Густой туман успел вскарабкаться высоко-высоко, прямо на солнечный диск с противоположной стороны здания. Додж рано приехал на работу и оставил на столе секретарши поручение непрерывно дозваниваться до Зигги Мотли, чтобы в конце концов его отловить.
Он сомневался, что секретарша уже явилась. Последние недели она не беспокоила его, если он сам к ней не обращался. Додж терпеть не мог, когда подчиненные досаждали ему на службе. Его огорчала их очевидная беспомощность. Он отворачивался от них, смущенный, словно читал в их лживых приветственных улыбках, энергичной походке, оживленной пустой болтовне правду – их постыдную слабость во всем. Искренние улыбки тревожили его еще больше, так как являлись напрасной демонстрацией приличного воспитания.
Он трудился в здании на Пятой авеню и давно разучился отличать секретарей от носителей истинных талантов. Поп-певцами, старлетками, актрисами и актерами распоряжался от его имени наемный персонал. Во время переговоров, при заключении контрактов он всегда старался продать талантливого исполнителя «в пакете». «Пакет» означал, что продюсер нанимает принадлежащий Доджу талант, пользующийся всеобщей любовью, вместе со всеми его второстепенными контрактами – отсюда и понятие «пакет». На языке Доджа мало было назвать женщину «дико эротичной», следовало еще повысить ее стоимость, упомянув о «пакете».
Додж знал все о своих «пакетах» и о «пакетах» конкурентов. Он знал, какой они могут принести доход при благоприятных условиях. Знал все безубыточные исполнительские площадки страны и следил за ситуацией вокруг них. Ему известно было, сколько загребают продюсеры и сколько он должен оставить себе. Он знал, что представляет собой жизнь самых знаменитых дарований. Знал об их безумии, их постельных партнерах, о том, с кем им хотелось бы переспать, а также о том, наделены ли они настоящим талантом.
Додж полагал, что обязан успехом в этом непростом деле своей величественной недоступности. Он был спокоен и собран, верил, что без этого не прожить. Он бы с радостью проявлял больше дружелюбия, но в этом слишком нервном мире трудно было дружить. Друзья мгновенно вывели бы его из равновесия. Поэтому он полагался на броню из вежливого молчания. И считал, что важнее всего не идти на поводу у безумного мира. Самый продуктивный способ – это отгородиться от всех невидимым экраном, отсечь от себя беспокойный человеческий фактор.
Охранительная тишина, благодаря которой Додж на голову возвышался над толпой, все же внушала ему иногда дурные предчувствия. Растворяя свою жизненную энергию в пустоте, он одновременно топил собственную непосредственность, обкладывая ее тишиной, точно ватой. Он испытывал неудобство, когда приходилось проявлять показное дружелюбие, и старался обходиться без этого. Однако сознавал, что в душе накапливается некий мусор, и порой занимался самокопанием. Когда же бывал дружелюбным и скромным, то есть самим собой, все тоже выходило как-то не так. Быть самим собой – большое счастье, зато потом приходится испытывать похмелье от саморазоблачения.
Покой, работавший на его престиж, приближал его смерть. День за днем он переставал быть самим собой, скармливая себя по кусочку ненасытной богине – безжизненной сдержанности. Он чувствовал, что смерть настигает его, ибо успех был равносилен отказу от жизни. Он пугался того, что сам взращивал в себе непомерным усилием воли. Однако еще больше его пугало, как бы партнеры по бизнесу не стали эксплуатировать его дружелюбие. Из-за этих соображений он посадил себя под замок, в камеру, став своим собственным стражником.
Мчась с утра пораньше в офис из своего имения в Маунт-Киско, он совершенно не походил на созданный годами образ – эдакую воплощенную непреклонность. А поехал в город, не дожидаясь рассвета, только потому, что не мог спать. Наваждение, не дававшее ему покоя уже несколько месяцев, напоминало лихорадку. Его лихорадило с головы до ног. Болезненные воспоминания о Сиам все чаще посещали его в рабочее время. Она возникала перед глазами в самые неподходящие моменты, даже когда он был страшно занят. Сперва он списывал подобное состояние на регулярный недосып. И стал спать по 8–9 часов кряду. Ему нравилось отходить ко сну все раньше и раньше, и это кончилось тем, что он впервые в жизни стал спать по 10–12 часов. Однако воспоминания о ней преследовали его по-прежнему.
История с Сиам приходила ему на ум всегда неожиданно и так же неожиданно меркла в воображении. Всякий раз вспоминались неприятности, сложности в их отношениях. Все было слишком живо, каждое мгновение перенасыщено эмоциями. Он помнил, как подавлял ее, но одновременно испытывал боль, потому что постоянно ощущал собственную неполноценность. В ней всегда оставалось что-то, чем ему не удавалось завладеть, что никак нельзя было завоевать. Сиам находилась в полной его власти, она действительно была игрушкой в его руках, и он с наслаждением ею пользовался. Она так стремилась к успеху, что не могла сопротивляться его сексуальным домогательствам. Но он никогда не принимал желаемое за действительность.
Додж не мог понять, в чем причина столь внезапного крушения ее карьеры, хотя мог поклясться: Сиам в один миг рассыпалась на мельчайшие кусочки и уже никогда не встанет на ноги. Скуля, она уползла в свое родное гнездышко – провинциальный городишко.
И вот теперь, побывав всего несколько месяцев в руках Зигги Мотли, она вернулась в клубы-подвалы и опять набирает очки!
С этого и началась нервная лихорадка Доджа. Где она черпает силу? Это какое-то наваждение! В нем укреплялось подозрение, что она никогда не отдавалась ему целиком. А ведь он не мог позволить, чтобы хоть одна женщина оставила его с носом.
Когда Мотли как бы между делом позвонил ему с предложением приобрести контракт Сиам, его подозрения усилились. Он не продаст ее, раз она остается потенциальной золотой жилой. Поняв, что Сиам отказывается работать на него, он сплавил ее Мотли. Она так и не узнала, что их давний контракт по-прежнему остается в силе.
Додж не заметил, как солнечный луч упал на северную часть его террасы. Он считал угловой кабинет своей гостиной и гордился им. Его радовала мебель от лучших современных американских дизайнеров. Помещение словно притягивало свет. Додж сам проследил, чтобы ничто здесь не отражало света, а только впитывало его, как это делали древесина дуба и мягкий серый ковер. Дневной свет растекался по просторному кабинету, и яркие картины на стенах только способствовали эффекту.
Сидя за длинным столом и упиваясь своей элегантной обстановкой, Додж в третий раз за утро как бы невзначай запустил руку во внутренний карман своего шерстяного английского пиджака и вытащил толстый бумажник. Наслаждаясь неярким светом, проникающим сзади через горизонтальные жалюзи, он раскрыл бумажник и нащупал кармашек позади отрывного блокнота. Он испытал унижение оттого, что делал это в третий раз, и поджал губы, словно был застигнут за неприличным занятием.
В кармашке лежала фотография голой Сиам. Взяв с заваленного бумагами стола очки в черепаховой оправе, он аккуратно надел их, словно собирался читать предсказание собственной судьбы. Он смотрел на глянцевую цветную фотографию с расставившей ноги Сиам, но ничего не видел. Словно ослеп. Но это была странная слепота: ему очень хотелось, чтобы ее изображение снова обрело для него эротический смысл и перестало служить пыткой для воображения.
Он знал ее умоляющей, податливой, голодной. Он познакомился с нею задолго до того, как Зигги стал возвращать ее к жизни в роли многообещающей секс-бомбы. Сиам не представляла для него загадки. Так, пустое место. Но, не признавая за ней загадочности, он еще больше тревожился из-за того, что не смог в свое время разглядеть какие-то потаенные ее сильные стороны. Он воспринимал это как насмешку. Неужели это хорошо продуманный ход, неужели Сиам – жадная до славы, но невинная, нуждающаяся в его поддержке – обыграла его?
Он внутренне похолодел при мысли о ее торжестве. Пока он получал удовольствие, наслаждаясь ее покорностью, она в глубине души насмехалась над ним. Эта мысль была для него нестерпимо унизительной. Как бизнесмен он не мог не восторгаться ее расчетливостью. Выходит, она хитроумно эксплуатировала его, пока он разыгрывал из себя ее хозяина! Доджа передернуло от столь подлого предательства. Он не позволил бы ей улизнуть от него, не окажись она такой скрытной.
Солнце забралось уже так высоко, что туман в парке рассеялся, взору открылась листва. Покосившись напоследок на фотографию Сиам, он аккуратно убрал ее в кармашек и нажал кнопку на коммутаторе.
– Почему мы не можем дозвониться до Зигги Мотли?
– Мистер Мотли не отвечает на звонки.
– Вы сказали ему, кто звонит?
– Я сказала его секретарю, что вы перезвоните. Она записала ваше имя.
– Записала мое имя? – Додж был оскорблен. Зигги задрал нос! – Перезвоните еще раз. Я жду.
Додж слушал щелчки на линии.
– Контора Зигги Мотли, – произнес кислый голос.
– Дайте мне Зигги, – приказал Додж.
– Сожалею, мистер Додж. – Секретарша не собиралась сдаваться. – Сегодня утром он велел его не беспокоить.
– Скажите, что я звоню.
– Он велел не беспокоить его звонками. Мне очень жаль, мистер Додж.
– Кто у него?
– Мне не разрешено это разглашать.
Додж перешел на вкрадчивый тон.
– Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.
– Я никогда раньше его не видела.
– Каков он из себя, Джинни?
– Незнакомый мужчина. Я его первый раз вижу.
– Как это может быть, чтобы первый раз?
– Так оно и есть. Прошу вас, мистер Додж, не расспрашивайте меня больше. Я перезвоню вам, как только он освободится.
Негодник Мотли!
– Вызовите Монка! – распорядился Додж.
– Желаете просмотреть утреннюю почту? Ваша дверь была заперта, поэтому я не стала вас беспокоить. Там около полусотни писем.
– Сколько из них личных?
– Ни одного.
– Ознакомлюсь во второй половине дня.
Додж пересек выстеленный ковром кабинет и отпер дверь. Вернувшись в кресло на колесиках с высокой спинкой, он открыл дверцу в стене под подоконником. За дверцей находился холодильник с водкой, кубиками льда и плитками миндального шоколада в специальных обертках, предотвращающих замерзание. Взяв одну плитку, Додж захлопнул дверцу холодильника. Он разворачивал шоколад особым образом: сначала выдавливал плитку из внешней обертки, потом разворачивал фольгу, после чего тщательно заворачивал пустые бумажки, чтобы создавалось впечатление, что шоколадка на месте. Он подбросил поддельную плитку на ладони, радуясь, что не утратил столь полезного навыка.
– Вам звонит мистер Мотли, – раздался в коммутаторе голос секретарши.
– Соедините. – Только сказав это, он принялся читать завалившие его стол письма, требующие ответа.
– Хэлло, Стью, – прокаркал приветливый голос.
– Мне казалось, мы с тобой договорились, что администратором на время гастролей Сиам будет Монк. – Голос Доджа звучал ровно; говоря, он просматривал письма и откладывал их в сторону.
– Он для этого не годится. – Казалось, Мотли не говорит, а дует в игрушечную дудочку.
– Непонятно, почему. Ведь он – лучший администратор. Ты с этим согласен?
– Согласен. – Ни о каком согласии, судя по тону Мотли, не могло быть даже речи. – Но в данном случае он не годится. С Сиам нужно особое обращение, – он откашлялся, – как тебе известно. К тому же Монк слишком дорого стоит.
В кабинет Доджа вошел высокий красивый брюнет с богатырским разлетом плеч. Он остановился на почтительном расстоянии от стола Доджа, не смея опуститься в одно из сияющих хромированными ручками черных кожаных кресел. Судя по встревоженному выражению его лица, он понимал все значение происходящего телефонного разговора. Будучи красивым мужчиной, он любил напускать на себя озабоченный вид, это маскировало отсутствие мыслительного процесса.
– В каком смысле Монк дорог?
Разговор велся по громкой связи, поэтому Монк слышал каждое слово.
– Я получаю только десять процентов от ее заработков, – напомнил Мотли Доджу. – А по твоему с ней контракту тебе идет пятьдесят.
– Дорси приобрел Синатру за пятьдесят процентов, и Фрэнк не возражал.
– Так пишут в газетах, – сказал Мотли.
– Зигги, – напирал Додж-джентльмен, – ты имеешь десять процентов плюс один процент с ее первого миллиона.
Мотли несколько изменил тон, что свидетельствовало, что он относится к этому по-другому.
– Ты имеешь пятьдесят процентов, я – десять и еще один. Она остается всего с тридцатью девятью процентами, Стью. – Он осекся, словно налетел на каменную стену. Когда он заговорил снова, его голос зазвучал с удвоенной силой: – А ведь талант-то принадлежит ей. Тридцать девять процентов за настоящий талант? Ей же еще приходится самой платить налоги.
– Эту работу должен делать Монк, – отрезал Додж. – Хватит юлить. Она по-прежнему принадлежит мне.
– Если она принадлежит тебе, Додж, детка, – медленно проговорил Мотли, – то заставь ее работать на тебя.
– Что я слышу? – Додж перешел к обороне.
– Факты. Если тебе не нравится, как я ее раскручиваю, найми другого толкача. Мои десять процентов и твои пятьдесят – разные величины, тем более что я все делаю собственным горбом.
– Мне нравится, как ты работаешь, Зигги. У тебя редкий нюх, никто, кроме тебя, не сумел бы так ее раскрутить. Ты превращаешь ее в лакомый кусочек. Это любому ясно. Но я прошу тебя взять Монка ее администратором. Это слишком ответственные гастроли, чтобы поручить их неспециалисту.
– Нет, даже если ты будешь платить Монку из своих пятидесяти процентов, чего, конечно, никогда не произойдет.
– Зигги, ты знаешь, что я веду речь не о деньгах.
– Понимаю, ты все еще по ней сохнешь.
Додж пропустил бестактность мимо ушей.
– Разве я не щедр, когда речь идет о других?
– Вообще-то тебя не назовешь слишком щедрым, Стью. Ты – скорее Санта-Клаус, наживший грыжу и бросивший мешок с подарками. Некоторые твои контракты удивили бы даже прожженных мафиози.
– Я не могу отрезать ей ни кусочка от моей половины.
– Да, очевидно, ты подбираешься к ее тридцати девяти процентам.
– Я должен нажиться на этой стерве. Пятьдесят процентов, вплоть до одной десятой, – мои. Это дело чести.
– О, ты так честен и благороден, Стью, – Саркастически проговорил Зигги, – что из тебя вышел бы хороший торговец подержанными автомобилями. Ну, что тебе еще нужно от женщины после того, как ты вдоволь натрахался с нею и отобрал больше половины ее заработков?
Тон Доджа стал тверже.
– Я рад, что ты организовал ей удачные выступления в городских подвальчиках. Она опять на виду. Мне понравилось, как ты обставил все в этом заведении в Виллидж, где она дает сегодня последний концерт. Но моя задача – защищать крупное вложение средств. Для этого необходимо турне. – Он говорил рассудительно, полагая, что удар ниже пояса, только что нанесенный ему Зигги, свидетельствует, что тот готов сдаться, иначе не отважился бы на такую наглость.
– Стью, – медленно проговорил Мотли, – я только что сам нанял ей администратора на время гастролей.
– Кто он? – спросил пораженный Додж.
– Имя называть бесполезно – ты все равно с ним не знаком.
– Кого он представляет?
– Компанию по сбыту мороженого.
– Не понял…
– На пляже в Кони-Айленд.
– Ты свихнулся, Зигги? Кого ты там раскопал?
– Некоторые его коллеги получают лицензии на свою деятельность, но мой избранник работал сам по себе. У него не было лицензии. Поэтому его донимала полиция.
– Зигги, если ты морочишь мне голову, я тебе ноги поотрываю! – Додж в изнеможении покосился на Монка. Тот выглядел сейчас бледным, изумленным, хотя и моложавым. Предательство Мотли словно лишило его сил. Такое с ним бывало только в ранней молодости. – Он нанял торговца мороженым!
– С кем это ты там болтаешь в своем кабинетике – с картинками, от одного взгляда на которые можно обделаться?
– Тут у меня Монк. Слушай, Зигги, либо ты совершено выжил из ума, либо он полный придурок, который не понимает, во что ты его…
– Он мой родственник, дальний при этом. Я помогаю ему расстаться с преступным миром – такой образ жизни не по нему. – Объяснив свой выбор чистой благотворительностью, Мотли поднес спичку к бочке с бензином.
– Какой ей будет от него толк, если он не знает, что такое гастроли?
– Он спасет ее, – решительно ответил Мотли. – Ты знаешь Сиам: в турне ей нужен настоящий мужчина. Сдается мне, что Барни как раз годится на эту роль.
– Какой еще Барни? Растяпа, не способный прилично зарабатывать в наш век изобилия? – Додж произнес эти помпезные слова, точно строчку из национального гимна. – Небось только и умеет, что бегать по пляжу от фараонов? Что у него за достоинства? Только не толкуй мне про величайшее в мире мужское приспособление.
– Сиам не может не оценить по-настоящему честного человека.
– И это говорит Зигги Мотли? Ты что, выслуживаешься перед этой крикливой, заносчивой стервой? Это ей-то нужен хороший человек? Этой практичной, узколобой, вредной, несносной шлюхе? Это она-то готова раскрыть объятия честному человеку?
– Твой подход дал осечку, Стью, – ласково сказал Мотли. – Твои ставленники во время турне ярко горят, но быстро прогорают. А в турне нужен долгий ровный огонь. Использовать ее как сексуальный объект может любой, а ей нужно личное внимание.
– Да ты знаешь, почему она провалилась в первый раз? – не вытерпел Додж. – Потому что оскандалилась! Повсюду, где она выступала, ее сгоняли со сцены. Вся моя контора не смогла поставить ее на ноги. Одна неделя выступлений – и у нее начинается истерика, галлюцинации, экзема. Она не только пила, но еще принимала наркотики и не мылась. Ты знаешь, какова она на гастролях? Ее даже не заставишь переодеться! Один голодранец, будь он хоть фокусником, ничего с ней не сделает. Оскандалившись, она впадает в депрессию, опускает руки, валится с ног. Она становилась все хуже и хуже, пока не довела нас всех до белого каления.
– Вот я и говорю, Стью: ты приставил к ней своих проныр, которые вконец ее задергали, и получился полный провал. Значит, будет не вредно испробовать мой подход. Пока!
– Да ты сбрендил, Зигги! – Раздались короткие гудки. Додж посмотрел на Монка. – Ты все слышал? У Зигги поехала крыша.
– Может, Зигги приберегает ее для себя?
– Ну и чего он добьется? – Нелепость этого предположения вывела Доджа из себя. – Я плачу ему те же самые десять процентов, какие он брал бы с нее, если бы первым ее раскопал. – Додж вспомнил про шоколадку в руке и поднял ладонь. Он так разгорячился при споре с Зигги, что шоколад растаял и прилип к руке. – Ты созвонился со своими приятелями?
Монк печально покачал головой.
– Зигги не выходил на больших тузов. Ни один известный антрепренер не увольнялся из крупных агентств. Там каждый на счету.
– Значит, этот мерзавец сказал мне правду? Джинни утверждает, что никогда раньше не видела его посетителя, а уж наша вешалка всех повидала.
Додж задумался. Он был озадачен. Чтобы прийти в себя, стал неторопливо откусывать нерастаявшие края от шоколадной плитки.
Монк стоял рядом, не мешая Доджу жевать и мыслить. Примерно два процента мозга оставались у мыслителя незанятыми, что позволяло ему читать письма и наскоро ставить резолюции. Расправившись с накопившейся корреспонденцией, он воспрянул духом. Наведенный на столе порядок помог прочистить мозги.
– На сегодня я тебя отпускаю, – сказал он Монку. – Ступай в парикмахерскую – ту, что подороже, на Ист-Сайде, где берут по десять долларов за стрижку и надевают тебе на голову сеточку, как бабе. Пускай тамошние педики поколдуют над твоей прической. Мы вычтем эту сумму из налогов. Тебе надо выглядеть красавчиком, чтобы пленить важную клиентку. Чтобы все было, как полагается: загар, маникюр. Пускай побрызгают тебя какой-нибудь дрянью. Улавливаешь мысль?
– Стараюсь.
– Вечером напялишь тесный костюмчик и пойдешь в… – Он сверился с блокнотом. – В «Виллидж Грин». Это на Бликер-стрит, в Гринвич-Виллидж. Если заметишь там меня, мы не знакомы.
– Понял.
– Если Сиам догадается, что ты мой человек, тебе крышка.
– Понял.
– После выступления поспеши за кулисы и представься ей новым личным антрепренером. – Додж продолжал сосать шоколадку. – Соври, что тебя прислал Зигги.
– Но это не так.
– Неважно. Достаточно одного взгляда на тебя – и этому родственничку Зигги выйдет полная отставка. Где там с тобой тягаться какому-то мороженщику? Особенно если ты наплетешь ей про свои знакомства в разных местах по маршруту гастролей. А ты ведь знаком с любой сволочью. Главное, не стесняйся. Знакомые, старые должники, друзья, деловые партнеры, все диск-жокеи – твои в доску. Сыпь именами. Она – практичная стерва, обязательно купится. Зигги мы скрутим в бараний рог. Мне надо держать ее в поле зрения. Ведь он не знает, каким провалом кончилось ее последнее турне. Она всех втоптала в грязь. В общем, – неожиданно прервал наставления Додж, – приступай. Когда добьешься успеха, позвони мне. В любое время. И помни… – Его взгляд стал суров. – Руки не распускать!
– Я понял.
Монк вышел. Додж приказал девушке на коммутаторе:
– Закажите мне дальний столик на сегодняшнее последнее шоу в «Виллидж Грин». Кстати, теперь я готов отвечать на звонки.
Додж обтер перемазанные шоколадом ладони и откинулся в кресле. Собственная решительность стала для него своеобразным допингом. Теперь, когда Сиам снова вышла на сцену, в воздухе повеяло духом борьбы. В ней и впрямь была изюминка: ради того, чтобы ее завоевать, все готовы расшибиться в лепешку. Он громко хлопнул в ладоши, вскочил, нажал кнопку и крикнул:
– Отменить все звонки! Я иду обедать.
– Хорошо.
– Можете забрать почту. Ответьте на письма с моими пометками. Разошлите фотокопии контрактов юристам.
– Хорошо.
Додж задумчиво прошелся из угла в угол кабинета и вернулся к столу. При этом он подергивал себя за нижнюю губу. Прогулка по кабинету продолжалась, но более медленным шагом; он все глубже погружался в себя. Эмоции улеглись, уступив место раздумьям. Он пришел в хорошее расположение духа, как вдруг его пронзила страшная мысль.
Почему, спросил он себя, Гамлет принимает от коварного отчима жемчужину, плавающую в отравленном вине? Преподнося Гамлету сей щедрый дар, король собирается подтолкнуть Гамлета к самоубийству. Вот оно – хорошо знакомое Гамлету двуличие. Всеобщее зло, невозможность довериться даже самым близким, бесконечные утраты – цена, которую заплатил Гамлет за познание окружающего его мира. Тогда почему, зная все это, Гамлет столь легко позволил себя обмануть ненавистному отчиму? Потому, поспешил ответить самому себе Додж, удивляясь посетившему его откровению, что мы не в состоянии смириться с низостью, с двуличием зла. Мы не желаем знать, какими средствами борется против нас зло. Вот она, ловушка!
Додж внутренне похолодел, в голове запульсировала одна-единственная, пугающая своей откровенностью мысль. Он почувствовал, что снова становится самим собой, более того, обретает свою лучшую форму. Никакое другое ощущение не могло так поднять ему настроение, как это.
Уже много месяцев он не покидал офис в таком приподнятом настроении. Додж торжествовал. Он будет отомщен за неверность Сиам Майами. Но в своей мести проявит снисходительность. И только с одним он не мог смириться: у него, теперешнего, постоянно возникали в голове мысли о Сиам, заставляли чувствовать себя маньяком, не отвечающим за свои действия. Но он предвидел, скоро все снова станет на прежние места – он опять будет владеть собой в полной мере и потому окажется непобедимым.
