Текст книги "Сиам Майами"
Автор книги: Моррис Ренек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
– Спасибо, дорогой. – Она запила таблетки водой и опять уснула.
В следующий раз она очнулась без слов. Она дрожала и колотилась о его бок, как раненая птица. Он включил лампочку над ее креслом, но тут же выключил. Не хотел пугать пассажиров, которые ужаснулись бы виду Сиам и, чего доброго, вышвырнули бы их из автобуса в кромешную тьму. Изо рта у Сиам сочилась кровь. Она так дрожала, что прокусила себе язык, который торчал наружу кровавым куском мяса. Он додумался засунуть ей между зубов свою ладонь ребром, чтобы уберечь истерзанный язык. От ее укусов он корчился в кресле и отчаянно шарил в карманах, чтобы найти, чем бы заменить ладонь у нее во рту. На эту роль сгодился кожаный бумажник. На его ладони обозначились глубокие отметины от зубов. Пришлось перевязывать ее носовым платком.
Он крепко сжимал содрогающееся тело Сиам, все больше приходя в отчаяние. Несмотря на его объятия, дрожь не ослабевала. Он окунул кончик своего галстука в чашку с водой и обтер кровь с ее губ, щек и подбородка. Когда дрожь наконец унялась, быстро вынул у нее изо рта бумажник, посадил ее прямо и опять потащился в хвост за водой. Она стала пить мелкими глотками, наслаждаясь свежестью. Он снова намочил галстук, не снимая его с шеи, и стал обмывать ей лицо, чтобы уменьшить жар. Надеялся, что она опять уснет, но она бодрствовала, чувствуя каждое его движение.
К тому времени, когда в салоне автобуса забрезжил зеленоватый предрассветный свет, он привел ее в более-менее пристойное состояние. Во сне она стонала. Потом забормотала:
– Мне приснился кошмар. – И больше не произнесла ни слова.
На остановке он купил ей суп и тосты. Подкрепившись, она откинулась в кресле и сказала:
– Мне приснилось, что я сижу в запертом зале ожидания с резиновыми стенами и дверями. Они растягивались и не выпускали меня. Я чувствовала себя, как в тюрьме. Моими сокамерниками были старики в лохмотьях, читающие какой-то бесконечный свиток. Они кивали головами и злобно ухмылялись. Я стала кричать от отчаяния. При каждом моем крике на лицах у стариков прибавлялось все больше уродливых шрамов и порезов. Я была в ужасе, а им было смешно. Я не хотела причинять им боль, но от желания вырваться продолжала вопить. От моего крика старики превращались в кровавое месиво.
Тут она заметила его выпачканный кровью галстук.
– Что было дальше? – спросил он.
– Дальше произошел взрыв. Не знаю, удалось ли мне выбраться невредимой.
Он снял галстук с намерением выбросить его.
Она слабой рукой отняла у него галстук, скатала в трубочку, спрятала в сумку и снова уснула.
Глава 31
В Джэксоне Сиам почувствовала себя более сносно, но ее пение не стало лучше. Под вечер, дождавшись, когда раскаленное солнце начинало клониться к горизонту, Барни выводил ее на прогулку. Устав, они присаживались отдохнуть в тени, позади местного монумента жертвам Гражданской войны. Как-то во время прогулки к ним подошел морщинистый колченогий старикан. Мешковатые брюки и рубаха навыпуск не скрывали его былой осанки. Эта выправка произвела особенно сильное впечатление, когда он неторопливо приблизился к отдыхающей парочке. В слегка сутуловатом старике причудливо сочетались природная несгибаемая воля, крестьянская хитроватость и, очевидно, веяния самого времени – стремительного, беспристрастного и безжалостного. Сиам и Барни застыли при появлении этого отставного трудяги, не зная, с чего начать разговор. Их тяготило его молчание, а эта странная хитринка во взгляде навевала всякие предположения. Однако им троим помогла его крестьянская общительность. Он доверчиво приблизился к ним. При взгляде на старческое задубелое лицо Сиам и Барни почувствовали себя польщенными его вниманием.
Ветеран разжал сухие, потрескавшиеся губы и неожиданно начал с вопроса:
– Вы еврей?
– Еврей, – ответил Барни, хотя с радостью проигнорировал бы расистский вопрос.
Сиам с первого взгляда поняла, с кем имеет дело, и отвернулась.
– Из Нью-Йорка? – продолжил допрос ветеран.
– Верно, оттуда, – ответил Барни. Ветеран остался доволен и улыбнулся еще язвительнее.
– А сигаретки у вас не найдется?
– Не курю.
Старик побрел прочь. Барни крикнул ему вслед:
– А вы знаете, что отец президента Кеннеди – еврей?
Ветеран сердито оглянулся, думая, что Барни издевается над ним.
– Не считаете же вы, что ирландец смог бы купить Чикагский рынок?
Ветеран серьезно смотрел на него.
– У них слишком много праздников. На работу не остается времени. Да еще дети каждый год рождаются.
Взгляд старческих глаз потеплел.
– Кто еще еврей?
– Франклин Делано Рузвельт.
– Это я знал. Его настоящая фамилия была Розенблум.
– Розенберг, – уточнил Барни.
– А вы знали, что и Генри Форд был евреем?
– Это что-то новенькое, – присвистнул Барни. – Зато я готов поспорить, что вы не знали, что Малколм Икс – тоже еврей.
– Догадался, как только услышал, какой у этого ниггера выговор.
– А взгляните на президента Джонсона с женой. Слишком длинные носы! А что Рокфеллер – еврей, вы знали? Его папаша раздавал монеты, когда люди голодали.
– Знал, знал. Его настоящее имя было Джекоб Гольдберг.
– Голдштейн, – уточнил Барни.
Сиам шепотом взмолилась:
– Давай уйдем, пока мы не стали первыми белыми, подвергнутыми на Юге суду Линча.
– Мы не белые. – Он улыбнулся ей. – Мы из Нью-Йорка. – Он обернулся к ветерану. – Держу пари, что вы не знаете, какие заговоры плетутся под самым вашим носом.
– Знаю, сэр. Защитники негров, евреи, католики, коммунисты, конгрегационалисты захватывают страну.
– А еще?
– Есть еще что-то? – с тревогой спросил старик.
– Значит, вы не знаете, почему полицейские собаки получают только некошерное мясо?
– Почему?
– Чтобы они кусали одних христиан.
Сиам с трудом удерживалась от смеха. Она хлопнула Барни по спине, призывая перестать, и все-таки прыснула.
Ветеран окинул их подозрительным взглядом и отошел такой же благородной походкой.
Расписание гастролей продолжало меняться в последнюю минуту. Из Джэксона они отправились в Натчез, а из Натчеза вБилокси на Мексиканском заливе. Кто-то в Нью-Йорке допустил оплошность: в Билокси им представилась возможность искупаться и поваляться на песке. По дороге с пляжа в ресторан Сиам блаженно произнесла:
– Жара сделала меня вялой. Смотри, мы с тобой уже даже вышагиваем, как тот старикан.
– Вот эту южную особенность мы должны прихватить с собой в Нью-Йорк, – сказал он.
– От людей столько неудобств! Гляди, здесь и земля, и небо намного красивее!
Он поцеловал ее в кончик носа.
– Нищета одних приносит немало богатства другим.
Она внимательно слушала и сжимала его руку.
– Как ты думаешь, интеллектуальные женщины более умные?
– Скорее всего, да. Читательницы книжек не только сексуальнее, но и живучее.
Она принялась колотить его по плечам, и он поднял руки, чтобы остановить ее, смеясь над внезапной вспышкой.
– Я не просила, чтобы ты делился своим личным мнением. Я хотела получить объективный ответ.
Он попытался добиться от нее повиновения поцелуями. Когда достиг цели, она сказала:
– Теперь слишком поздно говорить то, что я хотела.
– Что же ты хотела сказать?
– Я хотела сделать самой себе комплимент.
– Поскольку с тобой это не часто случается, валяй.
– Меня делает сексуальнее не жара, а впитываемые знания. Например, то, что на чужой нищете можно заработать. Что быть патриотом по Твиду очень прибыльно. Когда у нас появятся деньги, я найду всему этому применение.
– Сиам, – с гордостью за нее произнес он, – ты многих посбиваешь с ног.
Она обвила его шею руками.
– Забудем про ужин. Отвези меня обратно в отель.
– Твоя сексуальность переходит всякие границы.
– Жара не разожгла во мне охоту. – Она скользнула губами по его щеке. – Просто она лишила меня поверхностной энергии.
Садясь в автобус, отправляющийся в Падьюку, они чувствовали близость, исключающую всякую враждебность.
Глава 32
В Падьюке Сиам снова достигла прежнего высокого уровня исполнения, несмотря на отсутствие слушателей. Более того, здесь она превзошла себя. Единственное, что ей мешало, это пот, постоянно заливавший лицо.
Они поселились в маленьком дешевом отеле. Окно номера было задраено, чтобы не впускать внутрь зной. Занавески не могли спасти от солнца. По всему номеру пролегли на полу и на стенах проникающие в дыры желтые лучи. Вентилятор производил много шума, но почти не освежал воздуха.
– Вчера меня слушали шестеро, – сказала Сиам, сотрясая своей досадой духоту.
– Сейчас разгар лета. Ты творишь чудеса уже тем, что поешь в такую жару. Владелец тебя оценил.
– Все равно мне неспокойно. Эти крысы обо всем пронюхивают. Сейчас они будут потирать лапки, узнав, что на меня не выстраиваются очереди. Они используют это против меня.
– Тебя отправили на гастроли, чтобы ты совершенствовала исполнение, а не собирала толпы. Хорошо еще, что тебя не посылают петь в Долину Смерти. Не удивительно, что тебе обрыдли гастроли.
– До Гэри остается всего две недели, а мы ничего не предприняли, чтобы отменить этот пункт. Жара действует на меня, как снотворное, меня все время клонит в сон. Если бы мне постоянно не хотелось лечь с тобой в постель, я бы сама придумала, как выбраться из этой ловушки.
Он посмотрел в темноту, в самый прохладный угол, где она растянулась, обнаженная, на газетах, которыми устлала пол. Сам он лежал на кровати.
– Жалобы – не твоя стихия.
– Это верно. – Она встала с пола. – На что мне жаловаться? Когда я гуляю с тобой по улице, у меня такое ощущение, будто прохожие видят мои потайные места. – Она шлепнулась на него.
– Ну и пройдоха! – Он поцеловал ее.
– Сегодня утром по дороге в туалет я споткнулась. Не так, как всегда, а по-особенному, словно утратила привычный ритм при ходьбе. – Она надула губы. – А ты смеешь говорить, что я слабовата на одно место.
– Прости.
– Прилюдно!
– Я забываюсь. Мне все время хочется сказать о тебе что-нибудь хорошее, и всякий раз я говорю не то.
– Спасибо, что хоть пытаешься. Но мне кажется, что этим ты перенапрягаешь свои мозги.
– Я весь в раздумьях, – заверил он ее, снял со своей груди красный резиновый мешочек со льдом и переместил его ей на грудь.
– Знаю. – Она подперла подбородок рукой. – Но жизнь разнообразнее, чем ты о ней думаешь.
– И чем ты.
– Надеюсь. И еще я надеюсь, что рано или поздно ты запрыгнешь на постель и познакомишь меня со своим грандиозным планом.
– Откуда ты знаешь?
– Тебя видно насквозь.
– Что же ты видишь?
– Тебя распирают колоссальные планы. – Она была не очень уверена в диагнозе.
– Точно.
– Я счастлива. – Она спохватилась. – Или тут не от чего быть счастливой?
– Есть от чего.
– Теперь ты меня встревожил. – Она прикусила нижнюю губу. – Уж больно самонадеянный у тебя вид.
– Сиам… – начал он и поперхнулся. Она сразу сообразила, что грядет серьезное сообщение. Он увидел, как напряглось ее лицо. В следующую секунду она доверчиво улыбнулась. – Сиам, это так важно, – с улыбкой продолжил он, – что тебе следовало бы сперва одеться.
Она спрыгнула с кровати прямо в свои трусы, валявшиеся на полу, натянула их и этим ограничилась. Вернувшись на кровать, заняла прежнее положение с ним рядом.
– Сиам… – Он приподнялся; его отделяло от ее полного надежды лица всего несколько дюймов. – Ничего на свете мне не хочется так сильно, как жениться на тебе.
Она поцеловала его, крепко обняла и вскочила на кровати.
– Отличная новость для моего слабого местечка! – Она запрыгала на матраце.
– Я женюсь на тебе не из-за твоего слабого местечка.
Она прыгала так ретиво, что ему трудно было удержаться на кровати.
– Я женюсь на тебе из-за твоего характера. Береги голову!
Она запела:
И мы видим при свете зари
То, что любим, и то, чем горды…
– Распевать национальный гимн совершенно необязательно.
– Мне сделали предложение! – Ее прыжки стали такими неистовыми, что Барни скатился на пол. Она спрыгнула за ним следом и набросилась на него с поцелуями. – Дорогой, ты не ушиб спину?
– Нет. Ты можешь думать о чем-нибудь пристойном?
– Могу. Я думаю о браке. Я была готова запродать душу, лишь бы выйти за того, за кого следует. И тут подворачиваешься ты со своим предложением!
Он поднимался с пола, когда на лестнице раздались тяжелые шаги. Шаги замерли у них под дверью.
– Я требую, чтобы вы покинули отель! – хрипло крикнул владелец. – Вы не унимаетесь ни днем, ни ночью, грязные подонки!
– Мы собираемся пожениться! – крикнула Сиам в ответ.
Владелец поворчал за дверью и удалился.
Она принялась рыться в присланном наконец-то багаже.
– Где мой счастливый лифчик? На нем записан твой телефонный номер.
Он сгреб ее за талию, чтобы поговорить серьезно, и она отшвырнула лифчик.
– Поехали в Чикаго, – предложила она. – Эта новость прикончит мою мать.
Он улыбнулся. Утихомирить ее было невозможно.
– Когда я могу сказать ей, что мы женимся?
– Хоть сейчас.
Она сразу посерьезнела.
– В каком смысле «сейчас»? – Она отошла. Он пытался ее вернуть, но она уворачивалась. – До того, как мы сделаем еще что-нибудь? – осторожно спросила она.
– Нет. – Он опять схватил ее за потную талию.
– Теперь тыдумаешь только об одном.
– Да. Я хочу, чтобы ты вышла за меня сейчас. – Его улыбка потухла, когда он увидел, что ей стало в тягость его прикосновение. Она обмякла, но не от страсти, а для того, чтобы высвободиться. Он разжал объятия, и она отошла, смущенная и обиженная; но он ошибочно принял ее реакцию за смущение. Она, храня молчание и вопросительно поглядывая на него, потянулась за бюстгальтером. В комнате было так жарко, что она блестела от пота, словно только что вышла из-под душа. От негодования у нее навернулись слезы на глазах.
Он последовал ее примеру и стал неторопливо одеваться. Дождавшись, пока он застегнет пряжку на брючном ремне, она спросила:
– Почему мы не можем пожениться послеконцерта?
– Сиам, – тихо сказал он, утирая потное лицо, – единственный способ для тебя дать концерт – уступить этому психу.
Сиам зажмурилась и ничего не ответила. Она знала, как его ранит ее молчание.
– Я бы его с радостью удушил, – сказал Барни. – Эти хозяева жизни сами побуждают людей к насилию.
– Не говори так. Ты меня пугаешь.
– А ты собираешься сидеть сиднем и ничего не предпринимать?
– Перестань.
Он добавил, обращаясь больше к себе, чем к ней:
– На войне столько славных парней погибают ни за грош.
Она заметила, как ввалились у него щеки.
– Не создавай лишних проблем. Как это тебе вообще пришло в голову – удушить человека!
– А как он поступает с тобой?
– Это совсем другое дело.
– В чем же разница?
– Это законно! – ляпнула она и сама поморщилась от своих слов. В следующее мгновение наградила его поцелуем. Он уже думал, что она готова согласиться с его логикой, но ее тело внезапно сотрясли рыдания.
– В чем дело?
– Я счастлива. – Она рыдала все громче, смущая его подобным проявлением счастья. – Ты хочешь меня такой, какая я есть. А я хочу стать для тебя всем.
– В таком случае, все в порядке. – Он улыбнулся, удивляясь ее тревожному счастью.
– Я хочу быть всем и для тебя, и для самой себя. – Она шмыгнула носом. Страстное стремление к счастью пропало. – Но это невозможно. Мне хочется, чтобы у нас с тобой все оставалось так же, как сейчас. Но одновременно мне очень хочется быть певицей в Нью-Йорке.
Он сделал шаг назад, но она схватила его за руку.
– Нет, сперва вытри меня.
Он взял со спинки кровати банное полотенце и вытер ей плечи и шею. В комнате было так жарко, что пот немедленно выступил опять.
– Неужели мы не можем быть разумными? – спросила она.
– Нет, – ответил он, зная, что за этим последует, и заранее печалясь.
Она держала его руки в своих ладонях и целовала их.
– Мы должны оставаться вместе. Я уже не смогу одна. И сдаваться я не хочу.
Ценя ее искренность, он ответил со всей нежностью, на которую был способен:
– Ты все равно это сделаешь. Придется.
– Не говори так! – Она поцеловала его и подтвердила его правоту: – Наверное, я глупая. Я не могу мыслить так же ясно, как ты, Зигги или Твид. Но мне всегда хотелось безудержного успеха. Когда я не пою, то во мне копится и не находит выхода возбуждение. – Сиам медленно закончила: – Ради тебя я от всего откажусь. Но сперва дай мне добиться успеха.
– Больше ничего не говори. – Он грустно покачал головой. – Я все понимаю.
Ему хотелось обнять ее, но он не мог. Несмотря на только что услышанное от нее, ему по-прежнему хотелось ее обнимать, и именно поэтому он ощущал необходимость бежать из комнаты сломя голову. Обнять ее, уступив порыву, значило бы согласиться с ней. Она была вольна поступать по своему усмотрению, чтобы не упустить шанс в жизни, но он никак не мог с ней согласиться.
Она читала его мысли по глазам.
– Если я провалюсь, то буду винить одну себя. Но если я провалюсь, не испробовав всех возможностей, то буду знать, что в этом виноваты они. Жить с такой мыслью невозможно. Они и меня побуждают к насилию. Но я знаю, что, пуская в дело свой талант, я возношусь над их мерзкими, ничтожными делишками. Соприкоснуться с их тоскливыми жизнями еще противнее, чем взять в руки таракана. Я их презираю. Мы кочуем по стране, иногда страшно выматываемся, но по крайней мере никому не причиняем вреда.
– Сиам, я тоже хочу, чтобы ты добилась успеха. – Ему опять захотелось сбежать, чтобы не обнимать ее. – Но сдавать тебя им я не желаю. – Он помолчал. – Для меня немыслимо быть с тобой, если они пользуются тобой на своих условиях.
Сиам в волнении стиснула руки так сильно, что побелели пальцы, и отошла к дырявым занавескам. Она не видела, как он продел мокрую руку в рукав рубашки, как натянул ее, мгновенно прилипшую к спине. Обернувшись и увидев его одетым, она набросилась на него и попыталась сорвать с него рубашку, но он не дал ей этого сделать. Барни поневоле обнимал ее и прижимал к себе, ощущая в груди сухой огонь одиночества. Она была одновременно и рядом, и уже очень далеко. Она не прильнула к нему, как обычно. Это были не объятия, а просто стояние рядом; ее выпяченная лопатка врезалась в мякоть его руки.
– Мы не можем потерять друг друга. – Она с силой ткнулась головой в его плечо.
– Если ты поступишь по-моему, тебе не видать успеха.
Она смотрела на него, не утирая слез.
– Мы всегда поступаем неразумно. Ты ссоришься с издателями газет и не ладишь с диск-жокеями, а я не нахожу общего языка с менеджерами и владельцами клубов. И все же мы идеально подходим друг другу. Нам недостает одного – успеха. – Она улыбнулась, удивившись собственной иронии. Он любил ее и за это.
Он уронил руки, не выдержав груза ее таланта, сделал шаг назад и застегнул рубашку.
– Быть разумными – значит шагнуть прямиком в их ловушку. Они там только на то и рассчитывают, что мы возьмемся за ум.
Она помолчала, отдавая должное правде его слов, а потом сказала:
– Добившись желаемого, я смогу поступать так, как мне хочется. Все люди что ни день совершают поступки, которых сами потом стыдятся. Мне надо согрешить всего один раз. Это неизбежная плата. – Она сделала шаг к нему, но он попятился. – Неужели ты считаешь, что с ним я хоть что-нибудь почувствую? – Она отчитывала Барни, как провинившегося. – Я буду холодна как лед. Потом я буду испытывать отвращение и ненависть к себе. – Она вытерла пот, заливавший ей глаза, и попыталась взять себя в руки. Возникла пауза, после которой она срывающимся голосом заключила: – Я хочу, чтобы мы поженились сейчас.
– Давай бросим этот бизнес и попробуем зайти с другого боку, – предложил он.
Она отрицательно покачала головой. По ее щекам бежали слезы.
Он не верил собственным глазам и ушам.
– Ты хочешь, чтобы мы поженились, чтобы потом все равно переспать с другим?
– Я хочу выйти за тебя, чтобы показать, как сильно я тебя люблю и что нас ничто не может разлучить, что бы я ни натворила.
От этих слов у него пошла кругом голова. Он схватил ее за руки и встряхнул. Однако будущее представлялось ему безнадежным. В ее глазах он вопреки ожиданиям видел не эгоизм, а смущение перед неспособностью унять собственное честолюбие. В них была жалость к нему, смешанная с болью. Закипевшая было в нем ярость сходила на нет, натыкаясь на этот простодушный взгляд. Он понял, что достиг именно того, на что рассчитывал Зигги: он возродил ее независимость. С собой же самим он поступил вопреки Совету Зигги: он влюбился в ее душу и в ее недостатки. Он боролся с желанием обнять ее в награду за решимость добиться своего, не теряя при этом его, и оттого знал, что сейчас кинется к двери.
Ей было невыносимо отчуждение между ними. Она была подавлена тем, что, принимая ее резоны, он отказывается принять ее саму. Она знала, он хорошо ее понимает, и чувствовала, что у него внутри все рушится. Это сочетание в нем тонкого понимания вещей и отказа идти на компромисс заставляло ее страдать. Она знала, что им обоим мешает глубокое чувство, которое он испытывает к ней. И попыталась объясниться:
– Это ведь не просто работа, которую можно бросить, и дело с концом. Работа – это я сама. Это вовсе не честолюбие. У меня есть гораздо более сильное стремление – сохранить тебя. – Не поднимая головы, она шагнула к занавешенному окну. Она пыталась достучаться до любимого. – Чего стоит то, что он хочет от меня, в сравнении со всей моей жизнью? Клянусь тебе, – ее голос сорвался, – он от меня ничего не добьется. Я буду как могильная плита, как доска, как дупло в мертвом стволе! Пожалуйста, не доводи меня до этого, не позволяй говорить такие вещи о самой себе! – Она в отчаянии рванула занавески, и те распахнулись. Солнце ослепило ее и заставило задохнуться.
Ему ничего не оставалось, кроме бегства. Иначе он бы не сдержался и заключил ее в объятия.
До нее донеслись шаги босых ног. Он покидал гостиничный номер. Она не смогла его окликнуть – в горле застрял комок. Обернув вокруг бедер полотенце, она метнулась к двери, но он уже сбегал по лестнице.
– Со мной можно поладить! – крикнула она ему вслед и нажала на кнопку лифта. Решетчатая дверь открылась, она влетела в кабину и ударила по кнопке «холл». Кабина ползла вниз слишком медленно, она лупила кулаками по двери, чтобы придать кабине прыти. Лифт достиг холла в тот самый момент, когда Барни появился в дверном проеме рядом с конторкой дежурного. Его босые ступни зашлепали по мраморному полу.
Дежурный и пожилая пара, отдыхавшая перед вентилятором, были шокированы ее видом. На ней не было ничего, кроме гостиничного полотенца поверх трусиков и лифчика с карандашной надписью. Она помчалась по холлу, стремясь перехватить Барни. Ей удалось поймать его за полу рубахи. Он не остановился. Раздался резкий звук разрываемой материи, и у нее в руке остался оторванный лоскут. Она выскочила за ним на улицу. Люди таращились на них: с удивлением – на него, в ошеломлении – на нее. Пробежав несколько ярдов и убедившись, что его не остановить, она испустила крик, от которого недоумение на лицах прохожих сменилось печалью:
– Бааааррррннниииииии!
Ему предстояло запомнить этот крик на всю жизнь.
