Текст книги "Сиам Майами"

Автор книги: Моррис Ренек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Глава 38

Зигги спал, прижавшись щекой к зеленому сукну письменного стола. Когда зазвонил телефон, он, не глядя, сорвал трубку, чтобы унять звон. Трубка упала на стол у его уха. Из нее раздался умоляющий женский голос:

– Мистер Мотли, вы слушаете? Прошу вас, ответьте! Мистер Мотли, вы меня слышите?

– В чем дело? – прохрипел он.

– Вы опоздали на ленч с мистером Доджем.

– Я не приду, – пробормотал он и отпихнул трубку подальше, еще крепче зажмурившись.

– Я соединяю вас с мистером Доджем. Он в ресторане.

Зигги не успел ее остановить. Раздались щелчки, потом взволнованный голос Стью сказал:

– Почему ты не явился?

– Требую переноса ленча по случаю дождя. – Зигги приподнял тяжелую со сна голову. – Нам надо увидеться до того, как ты встретишься с Сиам.

– Я в «Борджиа». – Так они именовали между собой дорогой ресторан с баром, где на протяжении нескольких лет отравились несколько знаменитостей. Додж посещал это заведение, невзирая на угрозу для жизни, поскольку здесь действовала строгая кастовая система. Туристы и прочий безликий люд сидели в одном помещении, случайные посетители и проститутки – в другом, представители истеблишмента – наверху. Там же располагался Додж.

– Туда я не могу, – сказал Зигги. – Я небрит.

– Встретимся снаружи, – сказал Додж и повесил трубку.

Зигги с трудом привел в движение онемевшее тело. Его плечи остались приподнятыми. Он попытался их опустить, сделав несколько гребущих движений руками. Зигги все больше подозревал свой организм в намерении от него отделиться. Он засыпал среди бела дня, ел, не разбирая вкуса пищи, терял чувствительность в руках. Его денно и нощно трясла мелкая дрожь. Это было некстати. Ему не улыбалось дрожать в разгар лета, как в зимнюю стужу.

Додж поджидал его у входа в бар. Проститутка, специализирующаяся на богатых клиентах, пристала к нему с просьбами использовать ее в рекламе. Он вышел на солнце, чтобы избавиться от приставаний и выяснить, не подошел ли Зигги. Увидел его издалека. Вид набычившегося Зигги не предвещал ничего хорошего. Додж закурил сигарету и сделал несколько затяжек. Зигги не появлялся. Додж заглянул за угол.

Зигги задержался на другом углу, перед плакатом, гласящим: «Бесплатный Новый Завет для любого еврея, который его прочтет». Высокий худой мужчина с приятной улыбкой на лице, на свою беду, поднял плакат прямо перед носом Зигги. Тот обычно игнорировал подобных психов, справедливо считая Нью-Йорк, а также Лос-Анджелес религиозной свалкой всей страны. Фанатизм и узколобость – вот что было, на его взгляд, свойственно провинции, он делал этот вывод из того, какое количество молодежи устремлялось в центры для обучения в религиозных учебных заведениях. Поскольку молодежи обоих полов была присуща не благостность искренне верующих людей, а лишь хорошая память на ритуалы и пропагандистские клише, для Зигги не составляло секрета, насколько бесчеловечны маленькие городки, где залогом людской общности становилась показная религиозность. Зигги знал, что человек, сомневающийся в том, сколько он может украсть, сохраняя респектабельность, начинает терять связь с действительностью и, как следствие этого, окунается в религию.

Зигги расправил плакатик и громко сказал прозелиту, привлекая внимание прохожих:

– Христос был прекрасен как еврей. Как христианин Он – неудачник.

Подоспевший Додж увидел, приятный человек недоверчиво моргал при этих речах.

– Погляди, – крикнул Зигги Доджу, – он решил, что наконец-то нашел иудея предателя! – Он уставился на прозелита. – Разве не об этом толкуют в ваших листовках?

– Зиг, – зашептал Додж ему в ухо, беря под руку, – уйдем отсюда.

Зигги ткнул разящим пальцем в ошеломленного прозелита.

– Как иудей Он был защитником попранных. Он защищал блудниц от ханжей, изгонял торгашей из храма и проповедовал мир. Христиане же пользуются образом Христа, чтобы не позволять встать из грязи попранным, объявлять секс грехом, забрасывать камнями блудниц, вдохновлять людей на стяжательство и оправдывать войны.

Вместо того чтобы склонить Зигги к перемене веры, прозелит разгневался. Его глаза метали громы и молнии.

– Вы никогда не получите от меня Нового Завета!

Додж потащил Зигги в сторону. Тот успел крикнуть через плечо:

– Я его читал! Лучшие куски написаны иудеями!

Отведя Зигги как можно дальше от угла, Додж спросил его:

– Зачем ты цепляешься ко всяким недотепам? Ну и видок у тебя!

Зигги сгреб Доджа за плечо. Они влились в толпу пешеходов вокруг Рокфеллер-Плазы.

– Вчера вечером я виделся с Сиам.

– Так вот почему я не мог до тебя дозвониться! – Додж просиял. – Я же говорил, что ее ничто не остановит!

– Хочешь узнать, почему она назначила тебе свидание на дневное время?

Доджу до обморока хотелось это узнать, но он через силу ответил:

– Сейчас это неважно.

– Потому что она давно договорилась с Барни о встрече вечером. – Зигги нещадно дергал Доджа, точно полицейский, желающий нагнать страху на пойманного воришку. – Как можно навязываться женщине, влюбленной в другого мужчину?

– Ты отцепишься?

– Нет, ты ответь! Где твое чувство собственного достоинства?

– Не отвечу, пока ты меня не отпустишь.

– Не смей даже близко подходить к Сиам!

Он так высоко приподнял плечо Доджа, что еще немного – и дело кончилось бы вывихом. Когда он наконец отпустил его, Додж потер плечо и несколько раз сжал и разжал ладонь, восстанавливая кровообращение. Он всегда заботился о своем облике, но ему не хотелось прилюдного скандала.

– Ты стал жертвой своей же рекламы, – наседал на него Зигги. – Она ничего для тебя не значила, пока не получила моими же стараниями второй шанс.

– Отвяжись. – Додж посмотрел на часы и свернул на Пятую авеню, в направлении своей конторы. – Она приехала сюда ради меня, и скоро я с ней повстречаюсь.

– Ты так нервничаешь, потому что не можешь подарить ей такую же любовь, которую дает он.

– Я уже говорил тебе, – спокойно ответил Додж, – что, установив контроль над внешними факторами, контролирую и их любовь. Это я их разлучил! Хватит разыгрывать из себя старую деву!

– Говорю тебе для твоего же блага: она уже не та девчонка, которую ты знал раньше. Она набралась ума. Теперь она многое понимает. Но силы у нее поубавилось. Выглядит она, конечно, классно, но на самом деле вот-вот сорвется.

Додж прибавил шагу. Мотли не отставал.

– Неужели ты настолько присох, что уже не в состоянии слушать?

– И какая муха меня укусила, чтобы пригласить тебя на ленч? – Додж смотрел прямо перед собой.

– Тебе понадобилась моя помощь в розыске Сиам, и я ее нашел. Теперь ты отказываешься меня слушать, когда я требую, чтобы ты оставил ее в покое.

Додж зашагал еще быстрее, чтобы не слышать больше приставаний Зигги.

– Ты просто несчастен и одинок! – крикнул Зигги в спину представительному Доджу. Люди таращились на Зигги, принимая его за безумца: как можно повышать голос на столь видного господина? – А одинок ты потому, что тебе не досталось ее страсти!

У Доджа затряслись руки от стыда – Зигги прилюдно полоскал его грязное белье. Он спрятал руки в карманы, чтобы скрыть дрожь, и сбавил шаг, позволяя Зигги нагнать его. Лучше уж так, чем позволить Зигги орать на всю запруженную людьми улицу. Он потер лоб.

– Сгинь, тебе же будет лучше. Будь у меня револьвер, я бы пристрелил тебя, как бешеного пса. – Додж умолк, но его челюсти продолжали лязгать.

Это ничуть не проняло Мотли.

– Она сказала мне вчера, что никогда не была высокого мнения о своей красоте, пока не понравилась ему.

Додж поспешно, по-змеиному провел кончиком языка по пересохшим губам. Он предпочитал помалкивать, хотя у него в висках так сильно колотилась, пульсировала кровь, что было больно глазам.

– Что это ты запихал руки в карманы, словно сейчас зима? – с усмешкой спросил Мотли.

Смешавшись и полуослепнув от оскорблений, Додж сошел с тротуара и едва не угодил под колеса грузовика. В последнюю секунду Зигги успел утащить его с мостовой. Додж вытер лоб платком. Он только что чудом избежал смертельной опасности и поэтому не мог обрести дар речи.

– Проклятая городская жизнь! – пробормотал он наконец. – Теперь я твой должник.

– Вот и хорошо! – обрадовался Зигги. – Теперь ты сделаешь мне одолжение?

– Нет, – отрезал Додж.

Глава 39

Сиам, одетая в темный шерстяной костюм, готовилась покинуть номер. Перед уходом она присела за столик у окна и написала на бланке «Делмонико» записку:

Дорогой Зигги,

спасибо за то, что ты вчера выгулял собачонку, отвратительно (как ты заметил) себя чувствовавшую. Прогулка пошла мне на пользу, хотя я могла показаться тебе полоумной.

Я ухожу. Я испугана и обозлена. Позвони туда, куда я иду, через два часа, чтобы узнать, в порядке ли я. Потом звони каждые полчаса, пока я не уйду.

Пожалуйста! Я рассчитываю на тебя как на связь с внешним миром.

Хотелось бы мне ненавидеть тебя еще больше!

Сиам.

Она посмотрелась в зеркало и напоследок показала самой себе язык.

Лифт был полон роскошно одетых и изысканно причесанных богатых пожилых дам, спешащих на дневной концерт. Внизу она подала дежурному конверт.

– Можно немедленно отправить это с курьером?

– Будет исполнено, – сказал дежурный, взглянув на адрес.

– Спасибо. – Стараясь сохранять спокойствие, она спросила: – Мне ничего нет?

– Нет, мэм.

Сиам вышла на Парк-авеню. Она надеялась на солнечную и теплую погоду, однако солнце оказалось закрыто тучами, дул ветер. На другой стороне широкой улицы, запруженной автомобилями, располагалась, к ее удивлению, публичная библиотека с современным фасадом. Ей захотелось провести там часок. Этот город часто зачаровывал ее; библиотека, которую она никак не ожидала обнаружить в столь фешенебельном районе, показалась ей жемчужиной среди гор мусора. Она позавидовала седовласой женщине, вышедшей из дверей с авоськой, полной книг. Позади Сиам шествовала женщина с пуделем, к окрасу которого были подобраны ее туфли и сумочка. Причесанных и напомаженных собачек на Парк-авеню было не меньше, чем людей. Зато по дороге в «Редженси» Сиам не заметила ни одного ребенка.

Она полагала, что лучшей защитой ей послужит отсутствие мыслей. Войти и выйти. Все сразу забыть. Таким был ее девиз на этот день. Отсутствие мыслей дарило ей чувство защищенности. Чем меньше думаешь, тем меньше к тебе прилипает грязь.

Чутье подсказывало ей, что «Редженси» уже рядом. Ветер усилился. Привратник и носильщик в ливрее рысью устремились к лимузину, чтобы помочь выбраться на тротуар молодой паре. Водитель обошел машину и открыл крышку вместительного багажника. Сиам восхищенно наблюдала за парой, величественно предоставившей другим печься об их роскошной поклаже. Ей хотелось так же, без суеты, пользоваться услугами других людей. Она заглянула в лица этих двоих, привыкших к богатству. Женщина оказалась некрасивой, мужчина – совершено безликим. Надпись над входом свидетельствовала, что Сиам достигла цели.

Привратник был занят багажом, поэтому она сама толкнула чугунную дверь. К ее удивлению, ветер помог ей справиться с этой тяжестью. Она сразу оказалась в устеленном коврами вестибюле. Внутри «Редженси» выглядел настолько шикарно, что Сиам удивилась, почему ей не пришлось открывать вторую, внутреннюю дверь. Неужели в таком роскошном месте может быть сломан дверной механизм? Скорее всего, здесь просто берегут силы клиентов. Ей понравилось, что стойка дежурного находилась справа, а лифты слева: ей не пришлось стесняться любопытных взглядов.

Кабина лифта была по старой моде обшита деревянными панелями и не пропускала звуков. Вознесение на верхние этажи происходило незаметно. Достигнув своего этажа, она увязла в пушистом ковре. Поездка на лифте восхитила ее – здесь тоже чувствовалась забота о клиентах. При некотором старании мир становился исключительно комфортабельным местом. Во всем некто постарался на совесть, без спешки. На самом деле все это сделали деньги. Ей было нетрудно представить себя в мире денег.

Зато дверь номера поразила ее безвкусностью. Она имела кричащую окраску, как зад бабуина. Неужели дизайнер имел в виду королевский пурпур? Дверь стала первым обескураживающим штрихом – и именно тогда, когда она все больше погружалась в столь необходимое ей сегодня состояние довольства. Инструкция гласила: войти в незапертую дверь. Она повернула ручку, но дверь не шелохнулась. Она нажала звонок и приготовилась ждать. Ответа не последовало. Коридор был пуст, но ей все равно хотелось как можно быстрее проникнуть в номер. Она крепко ухватилась за ручку и повернула ее еще раз. Ручка провернулась до упора, но дверь так и осталась закрытой. Она подтолкнула ее коленом, потом плечом. Только теперь тяжелая дверь пришла в движение. Сиам не успела прогневаться на дверь – ее ослепила мраморно-золотая гостиная. За колеблющейся от ветерка тончайшей белой занавеской располагалась узкая терраса.

– Хэлло! – несмело произнесла она.

Ответа не было.

Она затворила тяжелую дверь обеими руками, чтобы избежать хлопка. Справа располагалась подсобка с импортными винами и ликерами, а также двумя ведерками со льдом, накрытыми плотным полотенцем. В дальнем левом углу комнаты, обставленной мраморной мебелью, мерцающей позолотой, красовался огромный телевизор, сделанный на заказ. Обнаружив в этой комнате кровать, Сиам отвернулась.

Гостиная располагалась несколькими ступеньками ниже. Окно выходило на башню Уолдорф и небоскребы из стекла цвета морской волны. Вид из окна вполне соответствовал обстановке номера. Взгляд Сиам упал на низкий столик с мраморной крышкой и диван с золотистой обивкой. Она села и утонула в мягчайших подушках. Ей редко приходилось испытывать столь сильное желание расслабиться. Диван был слишком глубок, чтобы можно было откинуться: на нем, по всей видимости, полагалось сидеть, скрючившись, наслаждаясь прикосновением к шероховатой поверхности обивки, от которого сон снимало, как рукой.

На мраморном столике красовался изящный кофейник, подогреваемый пламенем свечи. Рядом стояла фарфоровая чашечка на блюдце; на внутренней поверхности чашечки был изображен Версальский парк. Сосуд в форме маленькой тыквы слепил глаза белизной. В нем лежала сигара. При закрывании крышечки сосуда раздался звон, как от крохотного колокольчика. Сиам случайно нажала на жемчужную крышечку шкатулки в форме устрицы. Крышечка медленно приподнялась. В шкатулке лежал хрустальный портсигар. Она закурила, набрала полный рот дыма и стала выдыхать его маленькими порциями. Потом налила себе кофе и зажмурилась от его аромата.

На мраморном столике лежало еще кое-что. То был толстый альбом в кожаном переплете с именем Сиам, вытесненным на мягкой коже. Альбом содержал размещенные в хронологическом порядке вырезки, обзоры, пресс-релизы и фотографии, героиней которых была одна она. Она положила альбом себе на колени и стала неторопливо перелистывать страницы. Стюарт изменился – теперь он хотел доставить ей удовольствие. Раньше с ним такого не случалось. Альбом говорил о многом.

Она совсем освоилась и успокоилась, когда тонкий тюль на окне вдруг надулся пузырем. Она обернулась. Тяжелая дверь медленно приоткрывалась. Она похолодела. Только сейчас до нее дошло, что она так же беспомощна перед Стюартом, как и прежде.

Глава 40

Трезвое представление о твоем враге – вот свидетельство настоящей зрелости. Такая мысль посетила Доджа, пока он сидел у себя в кабинете. Ему хотелось собраться с силами перед встречей с Сиам. Он сидел в шезлонге у стены из термостекла с номером «Морнинг телеграф» в руках. Когда ему захотелось курить, он зажег сигарету от долларовой бумажки. Задув пламя, бросил обгоревший доллар в пепельницу, к многочисленным обгоревшим собратьям. Предложение Твида пришлось ему по душе. Оно соответствовало его теперешнему настроению.

Зигги, напротив, совершенно ему не соответствовал. Тот, видно, окончательно рехнулся: дерет глотку у него в кабинете, орет даже посреди улицы. Раньше он воспринимал Зигги просто как откровенного человека, но теперь за ним нужен глаз да глаз. Он опасался, что Зигги норовит взять над ним верх. Нападки Зигги он объяснят тем, что тот обнаружил, какое у него, Доджа, доброе сердце. Стоит хоть раз поступить достойно – и в человеческих отношениях обнаруживается пустота. Природа не терпит пустоты – слабак немедленно расплачивается за свою слабость.

Додж давно перестал опасаться победителей. Им есть что терять, поэтому они ведут себя предсказуемо и разумно. Бояться надо побежденных – этим терять нечего. Додж чувствовал, что Зигги набирается сил, утрачивая свое привычное лицо. Это было верным признаком близкого успеха.

Затратив годы на изучение биржевых сводок и таблиц скачек, Додж теперь понимал, что не просто черпал из них информацию. Цифры, сноски, пометки образовывали вокруг него информационный кокон. Столбцы цифр указывали на потерю или выигрыш денег, однако они не исчерпывались доходами или убытками, а вели у него внутри собственную жизнь. Как ни странно, читая цифры, он чувствовал себя защищенным, даже если они свидетельствовали о его проигрыше. Ему нравилось анализировать цифры. Что произошло, если все сложилось неудачно? История выражалась в цифрах, как скачки, как бизнес. Таблицы скачек погружали его в особый мир. Он мог часами изучать их, не испытывая утомления, даже если речь шла о состоявшихся заездах. Иногда спрашивал себя: что за чепуха отнимает у него столько времени? Лошади, бессмысленная гонка. Скачки сами по себе длились слишком недолго, чтобы по-настоящему его заинтересовать, если на них не случалось чего-то исключительного. К тому же скачки заканчивались, едва успев начаться. Только он подносил к глазам бинокль, а лошади уже преодолевали последнюю четверть мили. Чаще всего он не наблюдал за скачками, на которых делал ставки. Ему хватало данных из вечерней газеты, которую он редко толком читал.

Наиболее приятные раздумья бывали у него связаны с биржевыми сводками и таблицами скачек. Однако нередко получалось и так, что эти раздумья вызывали отвращение. Он впадал в летаргию, когда слишком глубоко погружался в поток жизни. Это было под стать телевидению. Он не любил свой кокон.

Додж размышлял об иных развлечениях, когда ему позвонила секретарь:

– Вы просили сообщить о времени.

– Благодарю. – Он с трудом поднялся, затушил сигарету, тут же одумался и попробовал еще разок затянуться окурком, но, спохватившись, с отвращением его отшвырнул.

Направился в дальний угол кабинета, где нажатием кнопки привел в движение дверь туалета. При ярком свете Додж принялся изучать в зеркале свою физиономию. Он был и без того тщательно выбрит, однако схватил электробритву и стал водить по шероховатым местам. Покончив с этим, взялся за расческу. Он чувствовал напряжение и хотел от него избавиться. Зигги поколебал его уверенность в себе, и теперь ему требовалось вновь занять командные высоты. Он решил узнать, пользуется ли Барни офисом, который он предоставил в его распоряжение. Он станет самим собой, если узнает, что Барни торчит там, когда он направляется на свидание с Сиам. Додж нажал кнопку под зеркалом и сказал в микрофон:

– Соедините меня с помощником Зигги. Он занимает один из наших старых офисов, которые мы переоборудовали, прежде чем перебраться сюда.

– Его нет на месте.

– Откуда вы знаете?

– Селеста Веллингтон, – вкрадчиво ответила секретарь, зная, что означает это имя, – все время ему звонит, а я не могу его найти.

Додж присел на унитаз, чтобы собраться с мыслями.

– В следующий раз соедините мисс Веллингтон напрямую со мной.

– Я так и хотела сделать, но она отказалась.

– Уж не желает ли она забрать свою пробную запись? – Он предположил худшее, чтобы не терять форму.

– Нет, об этом она ничего не сказала.

– Спасибо. – Он встал, зная, что пора отправляться к Сиам. Кажется, Зигги говорил, что встречался утром с Барни. Он не помнил этого в точности. Возможно, поэтому Зигги и пребывал в таких растрепанных чувствах. Кто знает, что у этого мерзавца на уме? Накануне он виделся с Сиам. Это Додж знал точно.

Он позвонил своему биржевому брокеру, рассчитывая на хорошие новости. Дружелюбный, но одновременно стальной голос сказал:

– Ваш сегодняшний доход по ценным бумагам – четыреста долларов.

– Половину обналичьте.

– Конъюнктура неважная. Сегодня лучше покупать.

– Я хочу преподнести себе маленький подарок. – Сказав это, он почувствовал себя лучше.

– Как скажете.

Додж оживился и позвонил своему букмекеру.

– Привет, Стью! – услыхал он вкрадчивый голосок.

– Как поживают мои книги [3]3
  Игра слов: «books» по-английски значит «ставки» и «книги».


[Закрыть], Сол?

– Хочешь прочесть новинку? Называется «Распахнутое кимоно», автор Сеймур Хейр. – Сол заржал над старой шуткой.

– Когда я услышу от тебя новый анекдот?

– Твоя кляча как раз сейчас на круге. Ты располагаешь временем?

– Парой минут.

– Слышал хохму насчет старика и его собаки?

– Уже жалею, что позвонил, – ответил Додж, с трудом маскируя раздражение.

– Приходит друг к еврею, владельцу беспородного песика. Друзья сидят и точат лясы, песик дрыхнет под столом. На закате еврей начинает готовиться к молитве. Песик выбегает из комнаты и возвращается в ермолке. «Ну и умная у тебя собака!» – восхищается друг. Еврей надевает талес; песик выбегает из комнаты и возвращается в маленьком талесе. Друг не верит своим глазам и ждет продолжения. Еврей начинает молиться, песик тоже. Друг поражен искренностью его голоса. После молитвы он говорит: «Ну и пес у тебя! Такого надо отправить в колледж. Из него вышел бы отменный раввин». – «Знаю, – понуро отвечает еврей. – Ты ему это скажи. Ему приспичило стать врачом».

Додж согнулся от смеха. Пока он смеялся, букмекер сообщил ему, что его лошадь достигла поворота.

– От такого анекдота я потерял всякий интерес к скачкам.

– А про Сталина и холодильник слыхал?

– Нет.

– Погоди, дай взглянуть, что там на телетайпе.

– Брось, Сол, лучше анекдот.

– Сталин выступает в Минске. «Товарищи, я хочу, чтобы у вас было все, что вы пожелаете. Если вы чего-то хотите, говорите, я лично позабочусь, чтобы у вас это было». Никто не смеет поднять руку. Наконец из толпы раздается: «Моя фамилия Петровский. Мне хочется такой холодильник, как делают в Америке: включаешь его – и он несколько лет держит холод. И чтобы с отделением для яиц». Сталин с улыбкой отвечает: «Мой секретарь записал ваш заказ. Считайте, что он уже выполнен». Через месяц Сталин выступает с той же речью в Пинске: «Честно скажите, чего вы хотите, и я вам помогу». В толпе поднимает руку испуганная женщина: «Я – Петровская. Скажите, что случилось с моим мужем?»

Додж забулькал и услыхал:

– Твоя кляча пришла третьей.

– Спасибо, Сол.

– Не надо благодарностей. Деньги-то твои.

– Ты помог мне больше, чем лошадь.

Приободренный Додж отошел от стола пружинистым шагом. Он покинул свой офис, забыв про недавнюю сонливость. Выходя из лифта, пронзил взглядом весь нескончаемый вестибюль и увидел такси, стоящее у входа. Он устремился к нему бегом, не желая упускать удачу. Такси ждало зеленого сигнала светофора. Додж торопился к нему не потому, что опаздывал, а потому, что хотел двигаться. Выбегая из здания, он увидел, как перемигивается светофор. Он пересек тротуар, лавируя между пешеходами, и схватился за дверную ручку в тот самый момент, когда машина тронулась с места. Таксист затормозил, но не потому, что увидел Доджа, а потому, что ему помешала другая машина. Додж собирался нырнуть в машину, когда увидел в салоне пару очаровательных ножек. Находка осчастливила его. Он был готов расплатиться за себя и за пассажирку, лишь бы прокатиться в ее компании.

Подняв глаза, он обнаружил, что женщина молода и привлекательна. Она встретила его обворожительной улыбкой, явно одобряя его решительность. Она не стала вслух приглашать его, но ее реакция была откровеннее приглашения. Контакт между ними установился за доли секунды. Когда он отшатнулся, ее глаза недоверчиво расширились. Ее улыбка была чересчур деланной, глаза смотрели слишком вкрадчиво. Свойственная ему галантность мигом покинула его. Он не смел давать волю своим мыслям.

– Мы могли бы ехать вдвоем, – вежливо обратилась к нему она. Судя по ее приподнятым бровям, странная реакция красивого мужчины сильно озадачила эту особу в изысканном туалете.

Он попятился, не в состоянии вымолвить ни слова, а только кивая в знак признательности. Он пожирал взглядом эту знакомую фигуру с узкой талией, руки с тонкими пальцами на голых коленях, ноги с легким загаром, дорогие модные туфельки. Его рука немного задержалась на дверце с опущенным стеклом. Ему хотелось еще разок взглянуть на это лицо, прежде чем оно исчезнет. Наклонившись, он лучше разглядел ее – точную копию его жены, когда они только поженились. Сам не зная зачем, он дружески помахал ей на прощание.

Молодая пассажирка была слишком хорошо воспитана и горда собой, чтобы выказать свое неодобрение. В последний момент его взгляд стал таким напряженным, что она отвернулась. Он отошел, машина отъехала, он же остался стоять на солнцепеке. Додж потер лоб, чтобы загородить глаза, а вместе с ними всего себя от постороннего внимания или, чего доброго, вмешательства. Перед ним притормозило другое такси, но он махнул рукой: проезжайте. Рядом пыхтел автобус, фыркали машины, а он размышлял о том, что сделали с его женой долгие годы пререканий. Это он собственноручно превратил ее в мегеру: мстительную, сварливую, истеричную. Вид живой красавицы в такси заронил в него чувство, будто он долгие годы не прикасался к собственной жене. Он стоял столбом, осознавая горькую истину, состоявшую в том, что он погубил женщину, которую когда-то любил.

Он слепо побрел по тротуару, натыкаясь на людей и, не глядя, цедя: «Простите». Он знал, что ему давно пора прибыть в «Редженси». Хождение по людным улицам вселяло беспокойство. Однако ему хотелось именно брести, а не ехать, чтобы не прерывать своих раздумий. По дороге он заглянет в бар и опрокинет рюмочку. Его больше всего тревожила, даже пугала мысль, что он не знает, как начать, как прикоснуться к Сиам. Встреча с молодой пассажиркой такси поколебала его уверенность в себе. Ему не хотелось, чтобы Сиам оказала сопротивление. Это напугало бы его еще сильнее, и не потому, что он ее боялся, а потому, что это было бы пощечиной ему. Он боялся, что уже никогда не вспомнит, как обходиться с женщиной.

Он с радостью повторил бы звонок брокеру, чтобы порадоваться своему доходу, однако не хотел показаться суетливым. Может, опять позвонить букмекеру? Ему на удивление быстро потребовался новый допинг в виде шутки. Но если он позвонит Солу, тот уловит его встревоженный тон, и тогда прощай непосредственная живость анекдота. Получалось, что ему некому звонить.

Он вошел в первый попавшийся бар, размышляя, как лучше приняться за Сиам. Правильнее всего было бы начать с повинной: «Прости, если я тебя обидел». Со звездой, со знаменитостью нужно проявлять искренность: она видит столько лицемерия, что засекает вруна так же зорко, как сова, умеющая разглядеть в потемках мышь. «Я пригласил тебя не потому, что я негодяй. Мне необходимы твое прикосновение, твоя ласка». Чушь, подумал он, правда звучит слишком мрачно.

В полумраке к столику приблизилась полуголая барменша и остановилась в нескольких дюймах от него, ожидая заказа. Он сразу назвал ее про себя «женщиной-призраком». Проводив взглядом ее раскачивающиеся бедра, он грустно подумал, что это своеобразный эксгибиционизм – ведь она может спокойно выставлять на всеобщее обозрение свою плоть, свое мертвое естество. Ему больше хотелось сейчас видеть лица женщин. Хорошо, что женщина в такси повернулась к нему лицом. Столь же приметное лицо у его жены. Нашел время, когда думать о жене! Ему необходимо перестать таращиться на барменшу и перейти к действиям. Эксгибиционистка – женщина-призрак. Женщина-призрак – вампир, поглощающий самого себя. Она запугивает себя, превращает в лед. Неужели она способна пустить в ход то, чем щеголяет? Он принудил себя забыть про призраков и посмотреть в глаза реальности.

Сиам не станет прятать от него лицо. Благодаря этому он лучше разберется в себе. Он посмотрит ей в лицо. У нее неважная кожа: угри и тому подобное. Но он не будет обращать внимания на кожу, он заглянет ей в глаза. Он отогнул манжет и, взглянув на часы, обнаружил, что страшно опаздывает. Однако он делал это осознанно. Он ждал, когда Сиам захочется сбежать. В такой ситуации его появление принесет ей облегчение.

Он встал, чтобы взять со стойки заказанную выпивку. Но барменша, колыхая своим формами, уже приближалась к нему. Он взял свою рюмку у нее с подноса, заплатил, добавил чаевых и залпом опрокинул виски. Она держала перед ним поднос и улыбалась. Он подумал, что, если бы хоть небольшая доля адюльтеров, которые манят людей, превращалась в реальность, страна замерла бы. Он верил в сотрясающую страну сексуальную революцию.

Почему он торопится? Раньше он никогда не торопился к Сиам. Что это – жажда близости с нею или неуверенность в себе? Он знал: беспокоиться о том, что Сиам уйдет, не дождавшись его, равноценно помешательству. Его беспокоило другое: он чувствовал, что теперешняя Сиам способна на такой поступок.