Текст книги "Сиам Майами"
Автор книги: Моррис Ренек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Глава 18
– Ты ее упустил, упустил!
– Зигги, ты знаешь, который час?
– Восемь утра, большинство людей отправляются на работу. А ты чем занимаешься? Дрыхнешь! Я плачу тебе не для того, чтобы ты давил подушку.
Барни подпер голову рукой, так и не продрав глаз. Он чувствовал, что в окно льется солнечный свет, и страшился его яркости.
– Я вкалывал на тебя до четырех утра.
– Вот и довкалывался! – заорал Зигги. – Что случилось? Господи, да что случилось? Когда я уезжал, – он быстро успокоился, – вы жались друг к дружке, как карты в нераспечатанной колоде.
– Личные проблемы.
– Какие, к черту, личные проблемы, когда у тебя в руках такое богатство? – Если Зигги кого-то и было жалко, то одного себя: угораздило же его связаться с таким ослом! – Мне предстоят переговоры с Твидом, а что у меня за душой? И где Сиам? В постели ее нет.
– Откуда ты знаешь?
– Я сперва позвонил ей, думал разбудить тебя…
Упоминание о Сиам заставило Барни посмотреть открытыми глазами на утренний мир.
– У меня на телефоне лежит записка.
– Почему ты раньше ее не заметил?
– Я только что открыл глаза.
– Значит, мерзавец, ты разговаривал со мной с закрытыми глазами? Ты хотел меня оскорбить?
– Какие оскорбления? Просто я устал.
– Где Сиам?! – зарычал Зигги. – Ни разу не слыхал, чтобы она встала в восемь утра. Да еще оделась, да еще смоталась! Если она спрыгнула с моста Джорджа Вашингтона…
– То ты преподнесешь это как сенсацию в вечерних газетах.
– Этот твой глупый цинизм! Сразу видно, что в шоу-бизнесе ты профан. Шел бы резвиться к ягнятам – там тебе самое место. – Потом он перешел от гнева к делу: – Что сказано в записке?
Барни принялся медленно читать:
– «Лапочка…»
– Что еще за «лапочка»?! – опять вспылил Мотли.
– Наверное, это обращение ко мне.
– Прости, – кротко проговорил Мотли.
– Брось.
– Ну, что там идет за «лапочкой»? – Мотли было трудно сдерживаться. – Не тяни кота за хвост!
– «Лапочка, я поехала в Нью-Йорк ставить новый колпачок». – Барни не стал зачитывать продолжение, гласившее: «Я не выну его до скончания века».
– Что дальше?
– Дальше сугубо личное.
– Опять ты со своим чертовым «личным»! Она поехала ставить колпачок, а ты говоришь «личное»? В нее столько вложено, а она разъезжает без присмотра! Откуда ты знаешь, что она его поставит?
– Я ей доверяю.
– Ты свихнулся? Кому нужна беременная секс-звезда?
– Если это тебя успокоит, то знай, что я к ней не прикасался.
– Твое дело клясться, а мое сомневаться.
– Дай мне поспать!
– Погоди, вот помрешь, тогда и отоспишься.
– Что тебе от меня нужно?
– Мог бы по крайней мере поехать с Селестой в такси. Где твои мозги? Теперь всем известно, что она поехала домой одна.
– Ты и Селесту разбудил?
– Зачем мне это?
– Тогда откуда тебе все известно?
– Думаешь, Додж стал бы просто так предоставлять вам бесплатное такси? Таксист работает на него.
Барни ничего не сказал.
– Что ты задумал? – заорал Мотли.
– Поспать.
– Зачем? Ты уже проснулся.
– Проснулся, но чертовски хочу спать. Кажется, я ни минуты не проспал с тех пор, как согласился на эту работу. Так что спокойной ночи! Желаю удачи с Твидом!
– Доброе утро! – ввернул Зигги. – Будь у меня Селеста, мне не пришлось бы полагаться на удачу.
Несмотря на звонок Мотли и на яркий свет, сон по-прежнему не отпускал Барни. Стоило коснуться головой подушки – и он отключился.
В его сон ворвался стук в окно. Кто может стучать в окно на такой высоте? Он знал, что это сон. Стук повторился. Он стал частью его сна: продолжая спать, он слушал дробь по стеклу. Стук становился все громче. Барни поднял голову и прищурился.
За окном на узком карнизе стояла Сиам. Она навалилась на стекло, обвешанная свертками. Испугавшись за нее, Барни сбросил теплое одеяло и подбежал к окну в одних трусах.
– Меня расхвалили в газетах! – крикнула она. Была так близко, что он от неожиданности едва не оглох.
Дернул за ручку, но рама не поддалась.
– Смотри, потеряешь трусы! – предупредила она его.
– Спасибо.
– Таких альтруисток, как я, можно перечесть по пальцам.
Он недоверчиво смотрел на нее.
– Как ты туда залезла?
– По лестнице!
Он посмотрел вниз и обнаружил приставленную к стене лестницу.
– Тут нет ни души, – объяснила она. – Все заперто.
Он наконец-то распахнул окно и бегом вернулся под одеяло.
– Не хочешь полюбоваться на мои покупки? – Она принялась обстреливать его кровать своими свертками. Потом, подобрав новую юбку, согнула колени и прыгнула с подоконника прямо к нему на кровать. Кровать врезалась в стену, матрас заколыхался, но он упрямо сжимал веки, словно сон был делом жизни.
Стоя на кровати, она нагнулась к нему.
– Я купила пять новых бюстгальтеров! – Стала расшвыривать свертки, пока не нашла маленькую коробочку. Ленточка отказывалась развязываться, и она вскрыла коробочку зубами. – Я открыла духи с новым запахом: «Всегда – недостаточно». – Она вынула хрустальный флакон из бархатной подставки, извлекла затычку и подушила себя за ушами, а потом грудь и под юбкой – на счастье. Показав ему самую крупную коробку, похвасталась: – Годовой запас соли для ванны.
Поняв, что со сном покончено, он пихнул ее под коленку. Она с криком рухнула с ним рядом. Они вцепились друг друга и принялись возиться. Это занятие было прервано тяжелыми шагами за дверью. Барни предвосхитил выговор словами:
– Ты – дикая женщина.
– Погоди, дай снять лифчик. – Она прикусила язык – в дверь постучали.
Барни не сразу пришел в чувство.
– С вами все в порядке? У нас обвалился потолок, рухнула целая полка с виски.
– Я упал с кровати, – ответил Барни, наблюдая, как Сиам срывает с себя жакет, блузку, расстегивает юбку, стягивает через голову лифчик. – Отправьте счет Зигги Мотли.
– Благодарю, сэр. Желаете взглянуть на повреждения?
– Нет. – Барни усмехнулся, но его голос остался невозмутимым. – Я верю вам на слово.
Человек удалился.
– Кажется, ты говорила, что тут нет ни души? – Он обхватил обнажающуюся Сиам за талию.
– Захотелось подсмотреть за тобой, – повинилась она. – Чтобы увидеть, есть ли разница между тобой спящим и бодрствующим. Разницы не оказалось. – По ее тону можно было заключить, что это наблюдение имеет для нее большое значение. – Я узнала тебя и спящим.
– Сиам, – вырвалось у него, – я тебя люблю.
Она пулей слетела с кровати и стала поспешно, кое-как напяливать на голое тело блузку. Возникли трудности с попаданием рукой в рукав. На свисающую с одного плеча блузку она накинула жакет и умудрилась застегнуть его не на те пуговицы. Только потом настал черед лифчика: она уже продела в него руки, когда сообразила, что надевать его поздно. Лифчик отлетел в сторону. Она запрыгнула в юбку, но заело молнию.
– Сиам, что ты делаешь?
Она застыла, судорожно сжимая края юбки, со свисающей из-под жакета блузкой, с торчащей из косо застегнутого жакета голой грудью.
– Прошу тебя, Барни, не говори этого, если не от сердца, не от души, ведь что-то другое побуждает тебя прикасаться ко мне. Пожалуйста, Барни, не говори этого! – Она отвернулась от него, слишком взволнованная его признанием и собственной реакцией. – Не говори ничего, если это не то, чего ты хочешь. Прошу тебя! Если ты не стремишься ко мне всеми фибрами своей души. – Ее глаза покраснели от счастливых слез. Она наконец добралась до ответа на его вопрос, что она делает. – Если ты говоришь мне, что любишь меня, когда я раздета, я не очень-то сильно тебе верю.
Он улыбнулся и пристыженно повесил голову.
– Когда ты раздета, я тебя хочу.
Она покачала головой, опасаясь, что имеет дело с тупицей. Но он не был тупицей.
– Возможно, я действительно теряю голову, когда вижу тебя обнаженной. Когда ты остаешься голой, то я быстрее выпаливаю то, что в другом случае просто мямлил бы дольше. Раздета ты или одета, я говорю это тебе – такой, какая ты есть, со всеми твоими достоинствами и недостатками.
– Знаю, ты говоришь правду. – Она осторожно отошла от кровати. – Но все равно побалуй меня! – Одной рукой она натягивала юбку, другой прикрывала голую грудь. – Видишь, какая я старомодная.
Он сунул руку ей под жакет и провел по телу, подбираясь к груди. Она медленно закрыла глаза.
Глава 19
Зигги проснулся на рассвете, за пять с лишним часов до встречи с Твидом, и счел дурным предзнаменованием то, что вынужден напрасно потратить столько времени. И как это Барни угораздило запороть сделку с Селестой? От раздражения у него жгло в желудке. Он стоял посреди спальни в шелковой пижаме с монограммой. Терпеть не мог просыпаться на рассвете, считая это участью бедняков. Ему хотелось бы проспать до десяти утра, а потом скоренько смотаться на встречу к Твиду. Вот это было бы в самый раз! Тогда у него не осталось бы времени на размышление. Теперь же придется ломать голову над случившимся и впадать в отчаяние.
У него были хорошие мозги, он доверял им. Считал себя ровней Твиду. Только сейчас никак не мог начать мыслить. Проснувшись ни свет ни заря, он должен был воспользоваться несколькими часами вынужденного безделья, чтобы склонить удачу на свою сторону. Как он чувствовал себя в те дни, когда ему улыбалась фортуна? Попытался привести в порядок растрепанные чувства, но из этого ничего не вышло. Он отличался упрямством, поэтому многие реальные вещи отскакивали от него, как горох от стенки. Холодная рассудочность губительно действовала на его непосредственность. Он ожесточенно поскреб голову и приказал себе забыть о нервах.
Человеку в его возрасте стыдно быть таким боязливым! Однако что поделаешь, если на руках у Твида все козыри? Мотли не любил, когда его топтали ногами. «Прыгай!» – прикажет ему Твид, а он покорно спросит: «Высоко?» Он давно собирался написать пьесу – вот только никак не хватало времени – о том, что бизнес не позволяет человеку перестать быть ребенком. Бизнесмен постоянно испытывает на себе чье-то давление, мирится с чужой злокозненностью. Двадцать тысяч добрых родителей не в силах уберечь своего наследника от плохой работы, единственное, что они могут сделать, это воспитать его сильным, чтобы он на нее и не претендовал. К черту детство! Но тому, кто зарабатывает на хлеб тяжким трудом, платят именно за то, что он откладывает наступление зрелости.
Твид не уступит и пяди, не спустив с человека три шкуры. «Я восхищаюсь Лютером, – сказал ему как-то раз меркантильный Твид. – Его гениальность состояла в том, что он умел пристроить свой товар». Как прикажете бороться с таким типом? Он внушал Зигги ужас. Однако Зигги понимал, что должен держаться. Он был слишком опытен, чтобы позволить обращаться с собой, как с ребенком. Какой прок в ролях любовника, мужа, отца, кормильца семьи, если ему приходится дни напролет уступать чужому давлению? Он, Зигги Мотли, в неменьшей степени, чем Исаак Ньютон, владел собственной Вселенной, открывавшей ему свои тайны. К несчастью, слишком хорошо знал, что это за тайны. Ньютон возвышал человека, формулируя первейшие законы, управляющие Вселенной, а открытия из области человеческой природы, которые делал Зигги, навевали печаль. Он часто спрашивал себя: какой толк в опыте, если в конце концов ощущаешь себя еще более жалким? Разумеется, жалкое состояние – одно из слагаемых успеха. Весь фокус в том, чтобы не уснуть униженным. Лицемерная униженность – вот главный залог успеха.
Зигги угнетала мысль, что наступит момент, когда ему придется отступиться от сделки, которой, он добивался всю жизнь. Если Твид топнет ногой, он без колебаний отойдет в сторону. Но ведь уйти в сторону равноценно самоубийству. Так он поставит крест на всей своей взрослой жизни, погнавшись за зрелостью. Приходилось выбирать: либо оставаться ребенком и вкушать успех, либо все-таки созреть и покончить с собой. «Самоубийство!» – твердо сказал он про себя, и этот благородный выбор отозвался страшной болью в животе. «Детство!» – поправился он, ибо непоколебимо верил в нутряную истину. Однако боль не прошла, хотя он изъявил готовность променять благородство на малодушие.
Он был готов придушить негодника Барни. Если бы тот не оплошал с Селестой, все получилось бы по-другому. Звонок Стью в середине ночи мог предвещать только хорошие новости. Когда он прощался с Барни и Селестой, они льнули друг к дружке, как новенькие доллары. А потом Барни оказался растяпой. Таксист доложил, что отвез ее домой одну. Зигги собирался звонить мерзавцу Барни и потребовать объяснений. Однако потом решил обождать и позвонить с утра, когда все равно нечем будет заняться. Сейчас же его ждали дела: душ, бритье, кофе, тост, еще кофе. Лучше позвонить Барни на полный желудок. Что там у него стряслось? С Селестой за пазухой он бы справился с Твидом. Теперь он решил, что будет тверд независимо ни от чего. Впрочем, Твид – монолит реальности, он не ведет переговоров по поводу воздушных замков.
– Зиг, – окликнула его с кровати жена, – ложись спать. И так ведь лег поздно ночью. Зачем ты встал? Еще не рассвело?
– Я приму холодный душ и приду в себя. Утром у меня переговоры с Гар-лан-дом Тви-дом. – Говоря с женой о своей работе, он всегда произносил ключевые слова по слогам, потому что она ненавидела его профессию и вечно находила предлоги, чтобы задавать дурацкие вопросы. Ее вопросы свидетельствовали о том, что его ответы ей не интересны. Вскоре она забывала все услышанное. Зато своей дырявой памятью пользовалась, как оружием. Он не мог рискнуть и сказать просто: «Я ходил вечером на Этель Мерман», потому что она обязательно переспрашивала прокурорским тоном: «На кого?», хотя не хуже его знала, кто такая Этель Мерман. Поэтому ему приходилось говорить: «Вечером я слушал Э-тель Мер-ман. Ну, ты знаешь, певицу-брюнетку – ты еще утверждала, что она крашеная, – та, которая исполняла партию Энни Окли в «Энни, бери револьвер». Помнишь, когда мы слушали ее три года назад – это было двадцать второго ноября, твоя сестра в тот день как раз отправилась на Бермуды, – мы сидели в проходе, это Джоко нас так посадил, и Э-тель Мер-ман так здорово пела, что ты даже аплодировала». Если жена не отвечала, он не обижался. Наоборот, считал достижением, когда топил ее в потоке информации и препятствовал приступам сварливости.
Из этой душной обстановки он каждое утро убегал зарабатывать на жизнь. Однако твердо верил, что обязан своими успехами жене. Благодаря тому, что она не давала ему спуску, он одерживал победы над конкурентами. Угнетало его то, что жены конкурентов были еще хуже. Они ели мужей поедом. Иногда он подумывал, не завести ли любовницу, но перед глазами стоял дурной пример – Додж. Эротика лезла из всех щелей, однако оставалась лишь средством избежать скуки. Додж был еще менее счастлив, чем он. Преградой сексу была работа. Когда зазывала треплется о валовом национальном продукте, ему не до собственной плачевной жизни. Куда он девает одиноких и увечных? Почему забывает про несчастных детей?
Холодный душ не помог. Кофе еще больше взвинтил нервы.
Зигги выбрал три здоровенных яйца и отрезал шесть кусков хлеба для тостов. Яйца нырнули в кипяток. Он откромсал несколько ломтей бекона и разместил их на старой сковороде. Бекон зашипел, яйца сварились, тостер запикал. Мотли воодушевился, выключил тостер, очистил яйца, снял с огня сковороду с беконом. Взяв по огромному сандвичу в каждую лапу, он стал откусывать от них по очереди, заливая сухомятку яичным желтком.
Сидя с набитым ртом, он наслаждался вкусом еды. Еще один укус – и в руке остался лишь маленький кусочек, с которым он мигом расправился. Очередь третьего сандвича настала после того, как он влил в себя чашку кофе.
Успокоившись, он спросил себя: чего ты хочешь, Зигги Мотли? Вопрос вызвал у него улыбку. Это напоминание о незапамятных временах, когда Зигги был не в ладах с собой. Ему нравился звук внутреннего голоса, особенно когда тому было, что сказать. Он почему-то вспомнил свою любимую оду Китса:
О, мне бы сок лозы, что свеж и пьян
От вековой прохлады подземелья —
В нем слышен привкус Флоры и полян,
И плясок загорелого веселья!
О, мне бы кубок, льющий теплый юг,
Зардевшуюся влагу Иппокрены
С мигающею пеной у краев!
О, губы с пурпуром вокруг!
Отпить, чтобы наш мир оставить тленный,
С тобой истаять в полутьме лесов.
С тобой растаять, унестись, забыть
Все, что неведомо в тиши лесной:
Усталость, жар, заботу – то, чем жить
Должны мы здесь, где тщетен стон пустой,
Где немощь чахлая подстерегает нас,
Где привиденьем юность умирает,
Где те, кто мыслят, те бежать не смеют…
А завтра очи Красоты тускнеют [1]1
Отрывок из «Оды соловью» Джона Китса приведен в переводе Игоря Дьяконова.
[Закрыть].
Стихотворение оборвалось у него внутри безмолвным воплем. К чему вопить без толку? Жена права; у него мерзкая работа, мотающая ему нервы. Но если бы он сказал ей, что возвращается к поэзии, она бы и подавно решила, что он свихнулся. Кто станет тогда кормить детей? Как растить детей, занимаясь творчеством? Нет, от добра добра не ищут.
Он посмотрел на кухонные часы, на которых было уже 7.30. До встречи с Твидом оставалось еще три с половиной часа. Он решил, что позвонит обормоту Барни из своего офиса. Он завидовал Сиам, поступавшей по собственной прихоти. И досадовал, что конченые трусы, подобные ему, Доджу и Твиду, место которых на обочине жизни, посмели оседлать власть и теперь душат таланты.
По дороге на работу Зигги предвкушал, как купит газету и станет искать на спортивной странице счастливые приметы. В это утро такая примета нашлась: его команда выиграла. Он знал, насколько нелепо связывать дурацкий бейсбол с судьбой, однако усматривал в непредсказуемом мире спорта больше связей с внутренними приводными ремнями Вселенной, чем в религии, где все протекало скучно, как в бухгалтерии. К моменту отпирания двери своего офиса Зигги проникся оптимизмом. Вечная неудачница, его команда взлетела наверх, вырвав победу в, казалось бы, безнадежной ситуации.
Зигги распахнул окно с намерением проветрить душный кабинет, но, вдохнув смрадный уличный воздух, поспешно захлопнул раму. Да будет свет! Руководствуясь этим девизом, электростанция убивает окружающих своими дымами. В городе Нью-Йорке за блага надо расплачиваться не только деньгами, но и жизнью. Он стал полоскать рот и горло, чтобы выплюнуть гибельную сажу, которой успел наглотаться за секунду, проведенную у открытого окна. Он радовался, что покинул армию бедняков. Ему больше не приходилось жить среди фабричной вони, купаться на общественных пляжах, где качаются на волнах невообразимые отбросы, пробираться по улицам грязного гетто, шарахаясь от попрошаек и наркоманов. Просвещенный гражданин знает, за что держаться, хотя цена этому известна. Держись за машину, за работу, за своего политика.
Что за дрянь, это современное общество, думал Зигги, вооружаясь зубной щеткой и приступая к яростной чистке зубов. Библиотеки работают меньше, чем в Депрессию. Городские больницы так запущены, что больные боятся, что их там искалечат, вместо того чтобы исцелить. Полиция берет взятки, а обвиняет в продажности городские власти. Правительство позволяет торговать лекарствами, от которых рождаются дети-уроды. Но ничего, его им ни за что не превратить в человеческие отходы. Он будет бороться. Давайте бороться вместе! Американцы, забудем вражду, будем уважать друг друга, иначе всех нас ждет участь отходов!
В щель в двери стали бросать почту. Среди конвертов были толстые и тонкие, цветные и белые. Зигги поспешно прополоскал рот от пасты, вытер руки полотенцем секретарши и поймал интересующую его газету, которую понес на стол, оставив остальную почту на полу. Послюнявив палец, он стал листать страницы, подбираясь к разделу «Ночные клубы». Вот оно: «Сиам Майами! Блеск!» Зигги потер руки. Статья была восторженной. Он наслаждался: «Сиам Майами – это секс, успех, очарование. Ее представляет Зигги Мотли».
Часы показывали восемь часов. Он позвонил Сиам, чтобы порадовать ее хорошей новостью. Она не брала трубку. Вот соня! Потом испугался и стал звонить Барни. На него он наорал за то, что тот слишком долго спит и не сумел загарпунить Селесту. Барни оставался невозмутим: он разговаривал с ним, даже не соизволив продрать глаза! А где Сиам? Как можно доверять ее разговорам про колпачок? Он в гневе бросил трубку. День превращался в кошмар.
Зигги наступил на конверты у двери. Опытный взгляд выхватил из кучи конверт, похожий на личное письмо, а то и на чек, только не на рекламный хлам, и он поддел его носком ботинка, отделяя зерно от плевел. Потом надавил на несчастное письмецо всем своим весом, словно подошва могла уловить сигнал, как обычно и происходило. Он походил на танцора из племени дикарей. В первом же распечатанном им конверте оказался чек, но на смехотворную сумму. Во втором – тоже чек, но посолиднее. В третьем – опять чек. Поверив в свою счастливую звезду, он наугад наступил на еще один конверт, однако в нем оказалась реклама гарантированного способа, с помощью которого мужчина может добиться популярности у женщин. Зигги лучше знал, что нужно женщинам: умелый танцор.
Он положил чеки на стол секретарши и застыл в нерешительности. До встречи с Твидом предстояло кантоваться еще без малого три часа. Чувствуя, что совершенно расклеится, если не предпримет решительных действий, он поспешил в ближайший бар «Белая роза» и заказал рюмку фирменного пойла. Спиртное подняло ему настроение, но соседство бездельников у стойки грозило все испортить. Он с важным видом затрусил прочь, хотя деваться ему было некуда.
Что там стряслось с Селестой? Вдруг ему удастся исправить причиненный Барни урон? Спасти наступивший день можно было единственным способом: законтрактовать Селесту. Он покатил на автобусе на Ист-Сайд и сошел на Бикман-Плейс, где обитала Селеста. На вопрос привратника Зигги ответил: «К мисс Веллингтон». Тот не понял, и Зигги поправился: «К Селесте Гуч».
Он запамятовал, что в частной жизни она пользовалась старой доброй семейной фамилией. Ее отец, занявшись спекуляцией недвижимостью, назвался Веллингтоном, чтобы стать выше любых упреков. Зигги знал, что изменение фамилии на более благозвучную повлекло многочисленные последствия. Гуч-Веллингтон был вынужден снимать квартиру в дорогом доме, у его секретарши должен был быть английский акцент, высоко ценившийся на рынке рабочей силы. Мотли презирал подобные ухищрения, однако раболепствовал перед достигаемым с их помощью престижем.
Привратник позвонил к ней в квартиру. Она долго не отвечала, а ответив, пригласила Зигги подняться. Услыхав звонок в дверь, крикнула:
– Я уже открыла.
Он вошел в роскошно обставленную квартиру. Появилась Селеста с сияющим, свежеумытым лицом. Под тугой шелковой пижамой угадывалась пышная фигура.
– Что за сюрприз? Столь ранний визит!
Она подвела его к дивану под широким окном, выходившим на запад, на цепочку небоскребов.
Если его появление стало для нее сюрпризом, то ее вид стал для него сюрпризом куда большим. Ему были хорошо видны очертания ее груди, под тонким шелком задорно торчали соски. Когда она уселась на противоположном от него конце дивана, шелковые пижамные штаны обтянули ее так сильно, что волоски на лобке проткнули шелк и вылезли наружу. Она сбросила шлепанцы и вытянула ноги на диване. Большой палец оказался в каком-то дюйме от его штанины. Даже если бы она предстала перед ним обнаженной, сознательно его соблазняя, он бы не смешался так сильно. Он был задет тем, что она появилась в пижаме на голое тело, совершенно не подумав о нем. Смотреть на нее было невозможно, оставалось только коситься.
– Что случилось? – заботливо спросила она. – У вас обеспокоенный вид.
«Не обеспокоенный, а возбужденный», – подумал он печально. Что делают годы! Он утопал в мягком диване. Утром Селесте можно было дать около тридцати лет. Если мужчина средних лет может претендовать на Софи Лорен… Впрочем, она не воспринимает его как партнера, поэтому и вылезла в таком виде. Для нее он – бизнесмен, не помышляющий ни о чем, кроме выгодных сделок. Он пожалел, что пришел, при всей важности приведшего его дела. Ее невосприимчивость к нему как к мужчине была для него унизительной. Барни был мгновенно забыт. Зигги тревожился теперь за себя самого. Унижение был тем сильнее, что он сознавал, что она не совершает ошибки, ведь он явился к ней именно по делу.
– Я знаю, почему у вас такой тоскливый вид. – Она улыбнулась, воображая, что видит его насквозь, и повернулась в профиль, чтобы не намекать прямым взглядом, что вкладывает в свое замечание оскорбительный смысл. При этом ему стала еще лучше видна ее грудь. Данное обстоятельство не приходило ей в голову, и это окончательно его доконало. – Я нужна вам, да?
Он не знал, что ответить.
– Вы хотите подписать со мной контракт, иначе Твид на утренней встрече оставит от вас мокрое место? – Она посмотрела на него, чтобы засвидетельствовать свое сочувствие.
Зигги пригладил волосы; он сделал это по привычке, хотя в данном случае ему действительно не хотелось выглядеть неопрятным.
– Вы все знаете. – Он не желал выдавать свои чувства.
– Жалко, что мне нечего предложить вам на завтрак. Давайте, я позвоню и закажу.
– Я завтракал. – К нему вернулся его каркающий голос, которым он вел скучные переговоры.
– Как насчет рюмочки?
– Нет. – Он покрутил головой, давая понять, что хочет сохранить голову светлой.
– Тогда томатный сок.
Не позволив ему возразить, она встала и направилась в кухоньку, устроенную на противоположной стороне комнаты. Зигги наблюдал за ней, ощущая неуместное шевеление в штанах. Как поступить, когда она пойдет обратно и он увидит ее всю? Вот будет незадача, если он схватит ее, а она отшатнется! Тогда прощай контракт! Он вспомнил повесть Толстого, в которой человек, стремившийся к святости, пребывал в таком смятении из-за своих эротических помыслов, что отрубил себе палец, чтобы усмирить свою плоть. Зигги отвернулся и уставился на безликие небоскребы. Он собирался утихомирить свои чувства с помощью холодного анализа, но ничего не добился.
Внезапно за окном раздался пульсирующий грохот. Он становился все сильнее, заполняя комнату. Широкое окно на мгновение заслонила тень, рев заглушил разговор. Потом он стал затихать.
– Вертолет! – крикнула Селеста. – Вечно они снуют над Пятой авеню.
Теперь Зигги с легким сердцем обернулся к босой Селесте, уже сидевшей напротив и протягивавшей ему высокий стакан с томатным соком. Биение вертолетного винта побороло его томление. Он давно дал себе зарок не завидовать условиям жизни богачей, сосредоточив зависть исключительно на их капитале. Наконец-то обрел способность нормально говорить.
– Что случилось между вами и Барни этой ночью?
– Это личное, – ответила она отчужденно. Ее щечки запылали, как у амазонки, долго скакавшей на лошади. Длинные ногти скользнули по пижамной штанине. Зигги проследил за ее рукой и увидел в самом напряженном месте, среди проступающих волосков, пятнышко в форме бабочки. Вид этого интимного пятна прибавил Зигги уважения к ней.
– Странно. Барни говорит, что это личное и что он не собирается об этом распространяться, вы отвечаете то же самое. За этим что-то кроется.
– Кроется. – Она подняла глаза. – Только я не имею к этому отношения. Сиам очень талантлива. Я знаю, что мне в смысле пения далеко до нее. Не хочу, чтобы и по части мужчин она указывала мне мое место.
– Вы ошибаетесь! – Зигги пошел в атаку. – Между ними ничего нет. Я говорю правду. – У Зигги застучало в висках. Он почувствовал перспективу подписания контракта еще до встречи с Твидом.
– Зигги… – Ее обстоятельный тон усмирил его. – Ночью у нас с ним ничего не получилось, потому что… – Она почесала свое шелковое бедро, изрядно смутив собеседника. Дело было не только в ее непосредственности, а в том, что эта роскошная женщина не контролировала себя. Ей было все равно, есть он рядом или нет.
– Я слушаю, – напомнил он о себе.
– От его пальцев пахло другой женщиной, – еле слышно закончила она.
Зигги сделал стойку. Ревность Селесты не могла не подействовать на него. Теперь она была ему близка, так как тоже испытала разочарование. Долг требовал, чтобы он развеял ее тоску.
– Вам это было так важно?
– Не мне, – меланхолично отозвалась она, не стесняясь своей беспринципности. – Ему.
Зигги повесил голову и спрятал глаза. По части откровенности – он, напротив, скрывал свои замыслы.
– Я готов поклясться, что у них ничего не было, – попытался он ее обнадежить. – Я и сейчас так считаю. Она для этого слишком утомляется. Вы не представляете себе, как приходится перенапрягаться на этих разовых выступлениях.
– Благодарю, Зигги. Даже если вы говорите правду – а я по какой-то немыслимой причине сегодня утром испытываю к вам доверие, – мне понятно, что если она так же растрачивает себя в любви, как в пении, то я не смогу составить ей конкуренцию.
Мотли согласно кивнул и посмотрел ей в глаза. Его задача состояла в том, чтобы вырвать у нее подпись на контракте. Сейчас он чувствовал, что она колеблется. Оставалось только слегка ее подтолкнуть. Он решил воспользоваться ее слабостью.
– Попробуйте еще разок.
– Не знаю… Я плохо спала ночь. Наверное, я теперь не та. – Она припала к стакану с томатным соком.
– Неужели он ничего не сказал, даже не извинился? – недоумевал Зигги.
– Как раз извинился. И, кстати, Зигги, у меня уже был шанс попробовать еще разок. Он стоял рядом с такси и усиленно просил у меня прощения. Я бы могла распахнуть дверцу и затащить его внутрь.
– Вот видите!
– Но я была очень обижена. Я была в отчаянии.
– Ничего еще не потеряно.
– Зигги. – Она, не торопясь, допила сок. – Как любовник он для меня больше не существует. Все, точка. Я горжусь тем, что умею не мешаться под ногами.
От нее исходила действующая Зигги на нервы чувственная готовность. Он понимал, что в этом чертовом мире добрую половину женщин отличает та же особенность, и собирался воспользоваться ею в своих целях.
– Подпишите с нами контракт. Никогда не знаешь, что может произойти завтра. В конце концов, мало кто из людей проявляет постоянство.
– Вы сами сказали, что я плохо пою.
– Вы поете достаточно хорошо, – соврал он. – Все, что вам нужно, – это выступления на публике как стимул для совершенствования.
– Прошу вас, Зигги, не эксплуатируйте мое честолюбие. – Она отвернулась. – Из-за вас я становлюсь совсем слабой.
– Простите меня. Но стоит вам почувствовать контакт с аудиторией – и дальше все будет зависеть от вас. – Он не стал распространяться на эту тему, так как боялся ее острого ума.
– Я не подпишу.
– Есть певицы, не наделенные и половиной вашего таланта, которые добиваются успеха. Самое главное – это ухватить свой шанс.
– Нет. – Она покачала головой. – Мне не хватает цепкости. При всех моих страданиях я ценю свой душевный комфорт.
– Все-таки подумайте! – умолял он. – Не надо с ходу отказываться.
