Текст книги "Психиатрическая власть"

Автор книги: Мишель Фуко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

И наконец, четвертый мотив, приводившийся психиатрами в пользу необходимости разрыва с семьей, заключается в том, что внутри всякой семьи имеют место властные отношения – я бы назвал их отношениями господства, однако в данном случае это неважно, – заведомо несовместимые с лечением безумия по двум причинам. Во-первых, эти властные отношения сами по себе подстегивают безумие: например, то, что отец может тира-

В магнитной записи лекции: введенное Эскиролем.

122

нить детей и свое окружение, очевидным образом относится к семейной властной сети и, естественно, разжигает бред величия у отца; или то, что жена, в силу присущих семейному пространству властных отношений, может давать волю своим капризам и диктовать их мужу, также очень свойственно семейной власти и, естественно, не может не способствовать безумию жены. Следовательно, нужно вывести индивидов из ситуации власти, устранить опорные точки их власти в семье. А во-вторых, медицинская власть вообще относится к иному типу, нежели власть семейная, и, чтобы она действовала эффективно, затрагивала больного, нужно оставить за оградой лечебницы все конфигурации, все опорные точки, все передаточные звенья семейной власти.

Таковы в общем и целом четыре причины, которыми психиатры описываемой эпохи объясняли необходимость терапевтического разрыва между лечебницей и семьей. И вы найдете множество назидательных историй о том, как в процессе шедшей прямиком к успеху терапии малейший контакт больного с семьей сводил все усилия врачей к нулю.

Так, Бертье – ученик Жирара де Кайё, работавший в больнице в Оксерре,9 – приводит в своем трактате «Медицина душевных болезней» целый ряд ужасающих рассказов о людях, которые уже находились на пути к исцелению, когда контакты с семьей вызвали у них катастрофические ухудшения. «М. Б., почтенный священник, всегда придерживавшийся строгой аскезы, оказался без отчетливой причины поражен мономанией. Из соображений осторожности и принятого обычая близким больного запретили посещать его в лечебнице. Но вопреки этой предусмотрительной мере его отец все-таки проник к нему. Состояние больного уже шедшего на поправку резко ухудшилось: его бред стал прини-мать самые различные формы. У него начались галлюцинации,

он забросил свой бревиарий стЭ.л ТУУГЭ.ТЬСЯ и боFOXVJITiCTRORIlTh и

даже оказался жертвой эротико-оргиастического бреда».'»

Другая история, еще краше: «Г-жа С, пораженная в результате печалей и неудач меланхолией с приступами мании, в удручающем состоянии поступила в Оздоровительный дом департамента Роны. После двух лет тщательного ухода за ней удалось добиться существенного улучшения: больная выздоравливала. Обрадованный этим, ее сын выразил желание встретиться с

123

матерью. Главный врач пошел ему навстречу, но оговорил, что посещение должно быть как можно более кратким. Даже не догадываясь о важности этого совета, молодой человек ему не последовал. И через два дня приступы возобновились...».11

Простите, но я хотел рассказать вам совсем другую историю... В больнице в Оксерре лечился и был уже на пути к выздоровлению один отец семейства. И вот однажды, глядя в окно, он замечает своего сына. Тут же его обуревает нестерпимое желание увидеться, он разбивает стекло, и это устранение преграды, отделявшей лечебницу от внешнего мира, а его самого, больного, – от сына, оказывается катастрофой: он снова впадает в бредовое состояние. Контакт с семьей мгновенно форсирует болезненный процесс.12

Итак, поступление в лечебницу, жизнь в лечебнице с необходимостью подразумевают разрыв с семьей.

Если же теперь мы посмотрим, что происходит вслед за поступлением, после того как этот обряд очищения и разрыва исполнен, – если мы посмотрим, каким образом в лечебнице пытаются лечить, как в ней происходит так называемое лечение, – то убедимся, что, опять-таки, каких-либо напоминаний о семье как операторе лечения здесь нет и в помине. Здесь никогда не должна заходить речь о семье и более того, если мы хотим исцеления то ни в коем случае не следует опираться на элементы диспозиции или структуры которые могут так или иначе напомнить о семье.

Этот поворотный этап связан с именем Эскироля и его последователей, работавших в 1860-е годы. Что, собственно, лечит больного в больнице в этот первый период истории психиатрической власти? Две вещи... впрочем, нет, в сущности, одна: лечит в больнице сама больница. Ее архитектурное устройство, организация пространства, принцип распределения индивидов в этом пространстве, принцип перемещения в нем, принцип наблюдения и нахождения под наблюдением – все эти вещи обладают собственным терапевтическим значением. Машиной исцеления в психиатрии этой эпохи является больница. Говоря о двух вещах я имел в виду что существует также истина Однако я попытаюсь показать что лискурс истины обнаружение истины как психиатрическая операция суть в конечном счете лишь следствия этой пространственной диспозиции.

124

Больница – это машина для лечения. И как же она лечит? Отнюдь не воспроизводя семью: больница никоим образом не является некой идеальной семьей. Она лечит путем использования элементов, формализацию которых я попытался представить на примере Бентама: больница лечит потому, что она – па-ноптическая машина, лечит как паноптический аппарат. Ведь в самом деле, больница – это машина осуществления власти, введения, распределения, приложения власти по бентамовской схеме, хотя архитектурные решения, заданные проектом Бентама, и претерпевают очевидные изменения.

В больнице налицо, в первом приближении, четыре или пять элементов бентамовского паноптикума, выполняющие в полном смысле слова лечебные функции.

Во-первых, это постоянная видимость.13 Душевнобольной, помимо прочего, должен находиться под надзором; но знание, что ты всегда под надзором, а точнее, что ты всегда можешь быть под надзором, всегда пребываешь под виртуальной властью постоянного взгляда, это знание само по себе обладает терапевтическим значением, ибо именно когда знаешь, что на тебя смотрят, причем смотрят как на безумца, ты не показываешь свое безумие, и принцип отвлечения, диссоциации работает в полную силу.

Необходимо, чтобы безумец всегда пребывал в положении человека, за которым могут наблюдать, в этом-то и заключен принцип архитектурной организации лечебниц. Хотя круговому паноптикуму предпочли иную систему, она должна была обеспечивать столь же всепроникающую видимость, – речь идет о павильонном здании, о системе небольших павильонов. Как поясняет Эскироль, эти павильоны следовало располагать в трех направлениях, оставляя четвертое открытым на окружающую местность; по возможности они должны были быть одноэтажными, чтобы врач мог войти беззвучно, не замеченный ни больными ни служителями ни надзирателями, и ср3.3V OCMOTDCTь происходящее.14 Кроме того в этой претерпевшей менения лечебнице павильонного типа, а такая модель исполь-

зовсЦШСЬ ЛО КОН1Ш XIX ибо в ОПИСыв3.6МЫЙ ПСТ5И.-

од Эскироль еще считал камеру если не прелпочтительной то по крайней мере допустимой заменой дортуара —имела окна с двух чтобы когда больной смотрел в одну сторону,

125

за ним можно было наблюдать через противоположное окно, и наоборот. Вообще, в высказываниях Эскироля о том, какими следует строить лечебницы, налицо прямое перенесение в эту область принципа паноптизма.

Во-вторых, принцип центрального наблюдения, эта своеобразная вышка непрерывного исполнения анонимной власти, также претерпел ряд изменений. Мы находим эту вышку в виде главного здания, которое по-прежнему располагается в центре и позволяет следить за происходящим во всех окружающих его павильонах. И все-таки центральное наблюдение осуществляется теперь иначе, чем у Бентама, хотя и нацелено на тот же результат – его можно было бы назвать пирамидальным надзором взглядов.

В лечебнице имеет место иерархия, состоящая из служителей, санитаров, надзирателей и врачей, связанных между собою иерархической лестницей, на вершине которой стоит главный врач, лично руководящий учреждением, поскольку разделения административной и медицинской властей быть не должно – в этом сходятся все психиатры эпохи. К этому-то единому и абсолютному знанию-власти, которое представляет главный врач, и должны в конечном счете сходиться все звенья-передатчики надзот)а

В-третьих, принцип изоляции, также имеющий терапевтическое значение. Я имею в виду изоляцию, индивидуализацию, обеспечиваемую камерой Эскироля, которая почти без изменений воспроизводит камеру бентамовского Паноптикума с ее двумя окнами и контрастным светом. Этот же очень примечательный принцип изоляции, тщательного устранения всех элементов группы и жесткого ограничения индивида, мы обнаруживаем в широкой медицинской практике начала XIX века в виде системы которую можно было бы нз.звэ.ть триангулярным

восГТПияТН6м безумия.

Лечебница как таковая то и дело встречала следующее возражение: оправданно ли с медицинской точки зрения собирать в одном месте исключительно душевнобольных? А не заразно ли безумие? И кроме того, если человек видит вокруг себя одних безумцев, не вызовет ли это у него меланхолию, грусть и т. д.?

Медики отвечали: вовсе нет. Напротив, очень полезно видеть безумие других при условии, что каждый больной может

смотреть на других больных так же, как смотрит на них врач. Иными словами, не следует прямо предлагать больному смотреть на себя с точки зрения врача, поскольку он сосредоточен на собственном безумии; к безумию же других он, наоборот, невнимателен. Следовательно, если врач будет объяснять каждому больному, в чем проявляется действительная болезнь и безумие всех тех, кто его окружает, то больной, воспринимая опосредованно, по треугольной траектории, безумие других, в конечном итоге поймет, что значит быть безумцем, бредить, страдать манией или меланхолией, быть мономаном. Когда считающий себя Людовиком XVI увидит перед собой кого-то другого, тоже считающего себя Людовиком XVI, и увидит, как обращается с этим другим Людовиком XVI врач, он косвенным образом примет на себя и на свое безумие точку зрения, аналогичную медицинской.15

Безумца изолируют в его собственном безумии посредством этой триангуляции, которая сама по себе является эффектом исцеления,16 или во всяком случае гарантией лечебницы от той опасности заразы, группового распространения болезни, предотвратить которую в больнице, в школе и т. д. и входило в задачу Паноптикума. He-заразность, не-возникновение группы – вот к чему было устремлено это медицинское восприятие других которое каждый больной должен был выработать по отношению к окружающим.

И наконец, – мы опять-таки узнаем здесь тему Паноптикума, – в лечебнице практикуется постоянное наказание, осуществляемое, разумеется, персоналом, всегда и для всех больных без исключения и с помощью ряда инструментов.17 В 1740-е годы в Англии, которая осваивала западноевропейскую психиатрическую практику с некоторым отставанием, несколько ученых в основном ирландцев, ввели принцип «no restraint» то есть принцип отказа от физических мер принуждения.18 Почин этот имел в свое время широкий резонанс, и во всех больницах Европы в той или иной степени прошла кампания за «no restraint» вкупе с довольно существенной корректировкой отношения к больным. И все же я не склонен переоценивать оCTttоTV 'ЭТОй альтернативы—физическое воздействие

и гтм

restraint». В качестве примера приведу вам письмо преподобной матери-настоятельницы лилльского приюта к своей вышестоящей

126

127

коллеге из Руана, в котором говорилось: вы знаете, не так уж это серьезно; вы тоже можете поступить так, как мы в Лилле, отказаться от всех этих инструментов при условии, что приставите к каждому освобожденному душевнобольному «монахиню-сиделку для увещевания».19

Таким образом, альтернатива между надзором, участием персонала или же использованием неких орудий оказывается в конечном счете поверхностной, не затрагивающей глубинного механизма постоянного наказания. Хотя система «restraint» представляется мне более ясной и очевидной. В больницах этого времени – после знаменитого освобождения Пинелем больных в Бисетре в 1820-м году и до движения за «no restraint», начавшегося около 1845-го года, – применялся целый ряд замечательных орудий: неподвижный, прикрепленный к стене стул, к которому привязывали больного; стул, который при движениях больного начинал раскачиваться;20 железные наручники;21 муфты;22 смирительные рубашки; рубашки-перчатки, которые надевали больным через голову, фиксируя их руки на бедрах;23 плетеные корзины-гробы;24 собачьи ошейники с шипами. Целая технология тела заслуживающая интереса: стоило бы проследить ее эволюцию в рЗ.МКЗ.Х общей истории телесных аппаратов.

Мне кажется, мы вправе сказать следующее: до XIX века использовалось довольно много подобных телесных аппаратов, которые можно разделить на три типа. Прежде всего это были защитно-испытательные аппараты, посредством которых индивиду запрещалось совершать те или иные действия, определенного рода его стремления пресекались. Важно, до какой степени человек мог выносить их воздействие и возможно ли было обойти материализуемый ими запрет. Образцом такого рода меха-можно считать пояс целомудрия.

К другому типу относятся аппараты выяснения истины, повинующиеся закону постепенной интенсификации, количественного усиления, – таковы, скажем, погружение в воду или дыба,25 которые использовались в уголовной практике, при допросах.

И наконец, третий тип составляют телесные аппараты, ключевой функцией которых были демонстрация и обозначение силы власти: так, клеймение раскаленной печатью плеча или лба человека, четвертование или сжигание на костре цареубий-

цы были одновременно аппаратами казни и маркировки; неистовствующая власть запечатлевалась таким образом прямо на изувеченном и усмиренном теле.26

Таковы, на мой взгляд, три основных типа телесных аппаратов, а в XIX веке возникает четвертый их тип, и, по-моему – впрочем, это только гипотеза, ибо, повторю, история этих машин еще не написана, – возникает он именно в изучаемый нами период и именно в лечебницах. Объединяемые им аппараты можно назвать ортопедическими орудиями; я имею в виду орудия, функцией которых является не обозначение власти, не выяснение истины, не защита, но усмирение и выучка тела.

И для аппаратов этих характерно, как мне кажется, следующее. Во-первых, они действуют непрерывно. Во-вторых, в перспективе само их воздействие должно устранять их необходимость – однажды, сняв аппарат, мы должны выяснить, что его действие целиком и полностью впиталось в тело. Это самоуничтожающиеся аппараты. И в-третьих, это аппараты в меру возможности гомеостатические, то есть такие, что чем меньше сопротивляешься их действию, тем меньше его ощущаешь, и чем более стремишься его избежать, тем сильнее от него страдаешь. Система ошейника с железными шипами: пока не опускаешь головы его не чувствуешь но стоит наклониться и шипы вонзаются тебе в подбородок; или система смирительной рубашки: чем активнее вырываешься, TGM TV^KG ОНЯ ТР^Я РТягивэ.ет; или система раскачивающегося

храняешь устойчивость Я. кЯ.К TOJTKKO

начинаешь двигаться, стул

укачивает тебя до тошноты.

Таков принцип ортопедического орудия, которое, на мой взгляд, эквивалентно в больничной механике тому, что грезилось Бентаму в образе абсолютной видимости.

Все это приводит нас к психиатрической системе, в которой семья не играет абсолютно никакой роли. Семья не просто обезврежена, заведомо выведена из игры, но и ничто в чаемом терапевтическом действии больничного аппарата даже не перекликается с семейным порядком. Уместной здесь, функционирующей в лечебнице кажется мне скорее уж модель мастерской, крупных сельскохозяйственных предприятий колониального типа или же казарменной жизни с ее построениями и проверками.

128

9 Мишель Фуко

129

И действительно, больницы рассматриваемой эпохи работали именно так, именно по этой схеме. Паноптикум как общая система, система постоянной инспекции, неотлучного взгляда, очевидным образом нашел свое воплощение в пространственной организации индивидов, расположенных рядом друг с другом под неусыпным надзором того, кто призван за ними следить. Так, директор лилльской лечебницы27 рассказывает: приняв руководство учреждением незадолго до кампании за «no restraint», он был поражен, с порога услышав душераздирающие крики, доносившиеся отовсюду, но затем успокоился (хотя, отметим, встревожился уже по другому поводу), убедившись, что больные ведут себя совершенно смирно, поскольку все они были в поле его зрения, прикрепленные к стене – вернее, привязанные к прибитым к стене креслам. Как видите, эта система воспроизводит паноптический механизм.

Мы имеем дело с принуждением безоговорочно внесемей-ного типа. По-моему, ничто в лечебнице не позволяет вспомнить об организации семьи; наоборот, напрашиваются примеры мастерской, школы, казармы. К тому же и происходит там не чТО инОС кЗ.К работа в мастерских, сельскохозяйственный труд, школьное обучение и казарменное размещение индивидов.

Так, например, Лере в своей книге «Моральное лечение» (1840) пишет: «Когда позволяет погода, больных, способных ходить и не могущих или не желающих работать, собирают во дворе лечебницы вместе и проводят с ними строевые занятия, как с солдатами. И подражание воздействует столь сильно, даже на самых немощных или упрямых, что и в числе последних я видел многих которые поначалу отвергая все наотрез, тем не менее присоединялись к ходьбе. А это начало методической, ре-гуляпной разумной деятельности которая в свою очередь сбли-жает с другими».28 Говоря о больном автор добавляет: «Если я повышаю позволяю отдавать приказы и он с этим

справляется можно быть почти уверенным в его выздоровлении К деirу командования маршами и построениями я никогда не привлекаю надзирателей: всё делают больные.

С помощью этой в известной степени военной организации [и тут Лере переходит от ортопедических упражнений к собственно установлению медицинского знания. – M. Ф.]упрощается осмотр больных, будь то в помещении или во дворе: я могу

ежедневно, уделяя большую часть своего времени душевнобольным, проходящим активную терапию, хотя бы окинуть взглядом неизлечимых пациентов».29 Итак, смотр, инспекция, построение во дворе, наблюдение врача: мы и впрямь в военной среде. Именно так и функционировала лечебница в 1850-е годы, после чего, как мне кажется, происходит некоторый сдвиг.*

В 1850—1860-е годы начинает складываться идея о том что безумец подобен ребенку, затем – что его следует поместить в среду, аналогичную семейной, хотя это и не будет семья, и, наконец, что эти квазисемейные элементы тоже в свою очередь обладают самостоятельным терапевтическим значением.

Эту формулу, согласно которой безумец – это ребенок, вы найдете, в частности, в одном тексте Фурне, к которому я еще вернусь, поскольку он весьма важен. Это статья «Моральное лечение умопомешательства», опубликованная в «Медико-психологических анналах» в 1854 году. К больному нужно относиться как к ребенку, и семья, «подлинная семья, в которой царит умиротворение, здравомыслие и любовь», как раз и призвана «с самого начала, при первых же признаках того, что человек сбился

с пути» доставить ему «моральное лечение—образцовое для

всех расстройств души и рассудка».30

Этот текст 1854 года особенно примечателен тем, что открывает довольно новое для своего времени направление в психиатрии. Действительно, Фурне говорит о том, что семья имеет терапевтическое значение, что она является образцом, по которому и основываясь на котором должна строиться особая психологическо-умственная ортопедия; и приводит два не связанных с психиатрической больницей примера. «Миссионеры цивилизации [я думаю, что он имеет в виду как миссионеров в строгом смысле слова, так и солдат, покорявших в это время Алжир. – М. Ф.],которые перенимают миролюбивый дух

* В подготовительной рукописи М. Фуко продолжает рассуждение, уточняя: «Мы имеем дисциплинарный диспозитив, считающийся полноправным обладателем терапевтической действенности. И в этих условиях понятно, что коррелятом такого рода терапевтики, предметом ее воздействия, является воля. Определение безумия не как ослепления, но как поражения воли и включение безумца в дисциплинарное терапевтическое поле суть два коррелятивных феномена, поддерживающих и усиливающих друг друга»

130

131

семьи, благорасположение и самоотверженность ее членов по отношению друг к другу и даже, может быть, по-отцовски стремятся устранить предрассудки, ложные традиции, заблуждения аборигенов, подобны Пинелю и Дакену в сравнении с воинственными армиями, насаждающими цивилизацию грубой силой оружия и несущими покоренным народам те же цепи и тюрьмы, что и несчастным душевнобольным».31

Говоря яснее, Фурне выделяет две эпохи в истории психиатрии: одну, когда психиатрия использовала цепи, и другую, когда, напротив, она обратилась к языку человеческих чувств. Таким же образом есть два метода и, возможно, две эпохи колонизации – эпоха простого вооруженного завоевания и эпоха заселения и глубинной колонизации. И эта глубинная колонизация осуществляется за счет организации семейного типа: ее начинают вести, подходя к традициям и заблуждениям аборигенов по-семейному. Фурне продолжает: то же самое относится и к правонарушителям. И здесь он приводит в качестве примера колонию в Меттре, основанную в 1840 году, где использовались по чисто военной, в сущности, схеме обращения «отец», «старший брат» и т. д. – элементы псевдосемейной организации. Фурне комментирует этот пример так: в этом случае тоже применяется семейная модель чтобы попытаться «восстановить [. .1 в окружении этих несчастных оказавшихся сиротами силой обстоятельств или вследствие порочности родителей, семейный режим» И заключает: «Нет-нет господа я вовсе не хочу с ходу уподобить умопомешательство духовной бедности народов или индивидов, осуж денных историей или законом »^ Эту задачу Фурне оставляет на будущее и она так и не была им осущест-влена. ,

Но, как вы понимаете, если не он, то многие другие затем осуществят ее. Нам хорошо знакомо уподобление друг другу правонарушителей как подонков общества, колониальных народов как подонков истории и безумцев как подонков человечества в целом – всех этих индивидов, которых нельзя перевоспитать, окультурить и ортопедическое лечение которых возможно лишь с применением семейной модели.

И это, как мне кажется, очень важный сдвиг. Важный, поскольку текст Фурне относится к 1854 году, к очень ранней дате, предшествующей дарвинизму и «Происхождению видов».33 Ра-

зумеется, уже был известен, по крайней мере в общем виде, принцип онтогенеза/филогенеза, однако в данном случае он используется весьма странно, а особенно, еще более чем уподобление безумца, дикаря и правонарушителя, интересна идея о том, что семья выступает своего рода единым лекарством от дикости, преступности и безумия. Таким образом, приблизительно к 1850-м годам – я не утверждаю, что приведенный текст первый в своем роде, он кажется мне лишь одним из самых показательных, и до него я не встречал столь ясного изложения этих идей, – относится феномен, на котором я хотел бы сейчас остановиться.

Но почему он заявил о себе именно тогда, что именно тогда происходило, что было подоплекой происходящего? Я вел длительные поиски, задаваясь ницшеанским вопросом «Кто говорит?», который, как мне казалось, должен был вывести на верный путь. И в самом деле, кто формулирует описанную идею? Где она обнаруживается?

Мы находим ее у таких авторов, как Фурне,34 последователя Пинеля-классика Казимира Пинеля,35 Бриера де Буамона,36 она угадывается также у Бланша,37 – и все это люди, общей характеристикой которых является руководство иногда публичными службами, а чаще всего – частными оздоровительными домами, параллельными и значительно отличавшимися от государственных лечебниц и учреждений. К тому же все примеры семейной организации лечения берутся ими из практики частных больниц. Вы скажете: тоже мне открытие! Да всем известно, что уже в XIX веке существовали больницы-казармы для простонародья и благоустроенные оздоровительные дома для богатых. Но в действительности и я попытаюсь вам это показать речь идет о феномене, превосходящем эту оппозицию или если угод-но заложенном в ней, но намного более

V4T-T оМ

Я спрашиваю себя, а не имел ли место в XIX веке некий важный феномен, лишь бесчисленные следствия которого мы сейчас обсуждаем. Этим важным феноменом, об отголосках которого мы говорим, была, возможно, интеграция, организация и эксплуатация того, что я бы назвал выгодами аномалий, выгодами беззаконий, выгодами отклонений. Я бы сказал так: первостепенной, бросающейся в глаза, всеобъемлющей функцией дисциплинарных систем, которая ясно заявила о себе

132

133

уже в XV111 веке, было приспособление множества индивидов к аппаратам производства или к контролирующим их государственным аппаратам – другими словами, подгонка принципа накопления людей к принципу накопления капитала. В меру своего нормализующего действия эти дисциплинарные системы с необходимостью порождали вблизи своих границ – в порядке исключения или в качестве остатка – целый ряд аномалий, беззаконий и отклонений. Чем более жестка дисциплинарная система, тем больше аномалий и отклонений. Причем эти отклонения, беззакония, аномалии, которые дисциплинарная система призвана была устранять, но которые она, напротив, неуклонно вызывала по мере своей работы, – эти поля аномалий, отклонений оказались для экономико-политической системы буржуазии XIX века источником выгоды и вместе с тем источником усиления власти.

Приведу пример, очень близкий к теме психиатрических больниц, о которых мы поговорим затем, – пример проституции. Разумеется, пресловутый треугольник проститутки—клиенты—сутенеры существовал задолго до XIX века, равно как и дома терпимости, сети таких домов и т. п.; задолго до XIX века проституток и сутенеров использовали в качестве осведомителей, а в сфере сексуального удовольствия обращались крупные денежные массы. Но в XIX веке, как мне кажется, во всех европейских странах организуется жесткая сеть опирающаяся на целый комплекс недвижимости – прежде всего отелей закрытых домов и т д система передатчиками и агентами в которой становятся сутенеры, одновременно являющиеся осведомителями и поголовно включенные в группу, о формировании которой

я попыТЯПРЯ ПЯРРКЯЧЯТР» вам в пТ^оТПЛОМ rOIIV___в rT)Vnnу прЭ.ВО-

нарушителей"

Если так нужны были правонарушители и если в конечном счете было предпринято столько усилий, чтобы сформировать их «среду», то не потому ли, что они составляли резервную армию этих столь важных агентов, только примером которых выступают сутенеры-осведомители? Эти сутенеры, прикрываемые полицией, работающие в смычке с полицией, и являются принципиальными передатчиками в системе проституции. А какая цель руководит строгой организацией этой системы с ее опорами и передатчиками? Ее функцию составляет возвращение в ка-

134

питал, в нормальные потоки капиталистической выгоды всех тех прибылей, которые могут быть извлечены из сексуального удовольствия, – при условии, естественно, что, во-первых, это сексуальное удовольствие маргинализировано, обесценено, запрещено и, просто потому что оно запрещено, является дорогостоящим. Во-вторых, это сексуальное удовольствие, чтобы можно было извлечь из него выгоду, должно быть не просто запрещенным, но и фактически терпимым. И наконец, в-третьих, оно должно находиться под надзором особой власти, которая как раз и обеспечивается смычкой правонарушители—полиция, в данном случае сутенером-осведомителем. Причем приведенная таким образом в нормальные капиталистические потоки выгода от сексуального удовольствия влечет за собой как второстепенное следствие ужесточение всех процедур надзора, а значит и формирование того, что можно назвать инфравластью, которая берется в итоге за самый повседневный, самый индивидуальный, самый телесный уровень человеческой жизни: речь идет о дисциплинарной системе проституции. Да-да, наряду с армией, школой, психиатрической больницей проституция в том виде, в каком она была организована в XIX веке является дисциплинарной системой, экономико-политическое действие которой очевидно.

Во-первых, она делает сексуальное удовольствие в силу его запрещения и одновременно терпимости прибыльным – источником выгоды. Во-вторых, она возвращает прибыли от сексуального удовольствия в общие потоки капитала. И в-третьих, опираясь на проституцию, она порождает как дополнительные следствия синаптические передатчики государственной власти, которая в конечном итоге получает доступ к повседневному удовольствию людей.

Впрочем, проституция – это лишь один из примеров общей механики, с которой мы сталкиваемся в рамках дисциплинарных систем, созданных в XVIII веке ради некоторой всеобъемлющей цели и оттачивавшихся в следующем столетии в перспективе дисциплины, запрос на которую возник с формированием нового производственного аппарата. К системам этим будут постепенно добавляться дисциплины более изощренные, или, если угодно, старые дисциплины совершенствуясь освоят новые возможности образования выгоды и усиления власти.

135

Теперь же вернемся к оздоровительным домам Бриера де Бу-амона, Бланша и т. д. Что в них, собственно, важно? Суть их состояла в извлечении выгоды, максимальной выгоды из этой маргинализации, каковую представляла собой психиатрическая дисциплина. Но если очевидно, что психиатрическая дисциплина в своей общей форме имела первостепенной задачей вывод из обращения ряда индивидов, непригодных к использованию в рамках производственного аппарата, то на другом уровне, в меньшем масштабе и на совершенно иной социальной территории эти индивиды, наоборот, могли оказаться новым источником выгоды*

В самом деле, как только часть индивидов, принадлежащих к зажиточным слоям общества, оказываются тоже, от имени того же знания, которое других помещает в лечебницу, мар-гинализированы, открывается возможность извлечь некоторые выгоды и из них. Иными словами, у семей, которые обладают необходимыми средствами, можно теперь попросить «плату за исцеление». И как следствие, получает первый толчок процесс, который будет заключаться в следующем: у семьи человека объявленного больным запрашивается плата – при определенных условиях.

Разумеется, нужно, чтобы больной не мог вылечиться у себя дома. Поэтому к нему, к источнику дохода, следует по-прежнему применять принцип изоляции: «Ты не исцелишься, находясь в семье. Но если с твоей семьи берут плату за твое содержание в другом месте, ей, естественно, должны гарантировать, что ты будешь пребывать там в условиях, подобных домашним». То есть семья должна получить некий пропорциональный взимаемой с нее плате продукт; с нее берут плату в пользу медицинского корпуса компенсацию расходов на транспортировку больного его содержание и т. д. но семья должна найти в этом свою выгоду. И этой выгодой становится перенесение в лечебницу свойственной семье системы власти. Психиатры говорят