Текст книги "Психиатрическая власть"

Автор книги: Мишель Фуко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

кРИЗИС эТОТ КРИЗИС ВЫрЭ.ЗИТСЯ в носОВОМ кООВОТСЧСНИИ и KDOBb

будет течь из правой ноздри Предсказание оправдывается и по словам Галена все присутствовавшие врачи один за другим молча уходят35 Таким образом медицинский поединок был од новременно и поединком врачей собой

Присвоение больного единственным врачом, появление семейных врачей, изоляция пары врач—больной стали следствием целой серии экономических, социологических и эпистемологи-

284

285

ческих трансформаций медицины, а в медицине выпытывания, ключевым элементом которой являлся кризис, состязание врачей было столь же обязательным, как и поединок природы и болезни. Таким образом, в медицине, которая, повторю, в отличие от алхимии не была совершенно чуждой эволюции научного знания, но развивалась бок о бок, пересекалась, переплеталась с ним, на протяжении очень долгого времени заявляет о себе технология истины-выпытывания, истины-события.

Еще несколько слов на этот счет. Усиление другой серии, доказательственной технологии истины, произошло, разумеется, – и судить об этом можно по той же медицине, – не вдруг, не как некое радикальное переустройство. Конечно же, такого рода революции не походят друг на друга в медицине и астрономии, в судебной практике и ботанике. И все же можно сказать вот что: проводниками этой трансформации технологии истины, по крайней мере в том, что касается эмпирического знания, послужили два процесса.

Во-первых, переход от технологии истины-события к истине-доказательству был, на мой взгляд, связан с распространением политических процедур дознания. Дознание, учет многих источников, коллективное свидетельство, сбор сведений, циркуляция знания от средоточия власти до точки ее завершения и возвращения назад, многочисленные инстанции параллельной проверки, – все это постепенно, шаг за шагом, в ходе целой истории способствовало формированию того орудия политической и экономической власти каким является индустриальное общество. Этим объясняется планомерное совершенствование, уточнение этих техник дознания в рамках областей к кото-рым они тпйлипионно ппименялись Уточнение которое привело если угодно к пргащению. средневекового дознания фискального типа-выяснения того, кому достается какой до-

хОЛ К"ТО чри вуто ]"lЈ*f*T ЧТГЪОТчТ зЯТ^М отн ЯТ*^ 7неПО ТТЛ ГЮ^1^еНН VTO

долю – в дознание полицейское интересующееся поступками

лтпеЙ их образом жизни тем о чем они думают как они любят

и т л И что,-постепенный пепехогт оТаи^пкногл потошия к 1. д. iri Jiui ,ис1спсрныи переход ui цшокальиш и дизнаним к.

tп^™,по n„,,^rlnu v _aГпя , и. вn^ZZnnuuZ^Рп»еп,пеГ

™„™. ™!™ТЛ , Г» ! p «к ° " Г совеРшен-

ствования техники дознания в нашем обществе.*

286

Важно также, что дело не ограничивалось местным совершенствованием, но шло вместе с тем и глобальное, планетарное распространение этой техники. Двойная колонизация: в глубину, ибо дознание достигало жестов, проникало в тело и мысли индивидов, и в ширину, поскольку одновременно оно захватывало все новые территории, поверхности. С конца Средневековья можно говорить о генерализованном дознании по всей поверхности Земли, об учете всех вещей, тел и поступков вплоть до их мельчайшей структуры – о своего рода всеобъемлющем инквизиторском паразитировании; в любой момент, в любом месте и о любой вещи можно и должно с тех пор поднимать вопрос об истине. Истина есть всюду, истина дожидается нас всюду, в любом месте и в любом времени. Таков в самом схематичном представлении процесс, приведший к перевороту, к переходу от истины-события к технологии истины-констатации.

Но, во-вторых, имел место в некотором роде обратный процесс, [...]* обоснование труднодоступное™ этой вездесущей и всевременной истины. Причем важно, что этот процесс разрежения был обращен не к выявлению, не к свершению истины, но именно к людям, способным ее обнаружить. В самом деле, эта универсальная, вездесущая и всевременная истина, которую в чем бы то ни было может и должно выслеживать и обнаруживать то или иное дознание, в известном смысле доступна всякому; всякий имеет к ней доступ ибо она везде и всегда однако для этого вновь требуются некоторые обстоятельства, вновь требуется овладеть (Ьоомами мысли и техниками кз.к озз и позволяющими получить доступ к этой вездесущей но всегда глубинной всегда затаенной всегда труднодоступной истине

Разумеется, возникнет и ,универсальный субъект этой универсальной истины, но субъект этот будет абстрактным: на конкретном уровне универсальному субъекту, способному постичь истину, будет свойственна редкость, ибо он должен быть облечен рядом приемов, а именно приемов педагогики и селекции. Университеты, ученые общества, церковные коллежи, школы, лаборатории, система специализаций и профессиональных квалификаций – все это орудия окружения истины, которая в науке полагается универсальной, редкими, избранны-

* В магнитной записи лекции: который можно назвать.

287

ми людьми, могущими иметь к ней доступ. Быть универсальным субъектом – это, если угодно, абстрактное право всякого индивида; однако, чтобы быть универсальным субъектом в конкретном случае, необходима квалификация, получаемая немногими индивидами, которые затем и будут выступать в этом качестве. Появление философов, ученых, интеллектуалов, профессоров, лабораторий и т. д. в западноевропейской истории XVIII века точно соответствует, будучи коррелятивным расширению полагания научной истины, обоснованию малочисленности имеющих доступ к этой истине, которая теперь присутствует везде и всегда. Такова краткая история истины, которую я хотел вам представить. Как она связана с безумием? Посмотрим.

В медицине вообще, о которой мы только что говорили, понятие кризиса исчезает в конце XVIII века. Исчезает не только как понятие – это происходит после Хофмана," но также и как организующее ядро медицинской техники. Почему? Как мне кажется, по причинам, которые я описал в предшествующем общем обзоре, – поскольку болезнь, как с определенного момента и всякую вещь, стало окружать своего рода инквизиторское пространство, разметка дознания.38 Именно построение того, что в общем можно назвать больнично-медицинским оснащением Европы XVIII века, которое обеспечивало общий надзор за населением, позволило отслеживать здоровье всех индивидов без исключения;39 а больница позволила также интегрировать телесную болезнь живого индивида, а главное, и его мертвое тело.40 Таким образом, к концу XVIII столетия уже имели место и общий надзор за населением, и конкретная возможность описания болезни и вскрытого посмертно тела. Рождение патологической анатомии и современное ему возникновение статистической медицины, медицины больших чисел,41 то есть назначение точной причинности путем проекции болезни на мертвое тело и вместе с тем возможность следить за состоянием населения, предоставили медицине XIX века два ее важнейших эпистемологических инструмента.

288

Что происходит в это время в психиатрии? Мне кажется, там происходят весьма примечательные перемены. С одной стороны, психиатрическая больница, так же как и любая общемедицинская больница, не может не стремиться уйти от понятия кризиса: ведь всякая больница – это пространство дознания и надзора, своего рода следственная инстанция, которой совершенно не требуется описанное выпытывание истины. Вспомните: я попытался показать вам, что психиатрия не нуждается не только в выпытывании истины, но и вообще в истине, как бы та ни обнаруживалась – техникой ли выпытывания или путем доказательства. Мало того. Не просто нет нужды в истине, но собственно кризис как событие в рамках безумия и в поведении безумца исключается. Почему? Прежде всего, я думаю, по трем причинам.

Во-первых, кризис исключается уже тем, что больница функционирует как дисциплинарная система, подчиняющаяся определенному уставу, предполагающая некоторый порядок, предписывающая режим, в котором что-либо подобное критическому выплеску безумия, сопровождающемуся исступлением и буйством, просто не предусмотрено. К тому же основной закон, основная техника больничной дисциплины гласит: не думайте об этом... Не думайте – думайте о чем-нибудь другом, читай-те, работэите, гуляйте, главное – не думайте о своем безумии.42 Возделывайте сад – не ваш конечно а директорский Столяр ничайте, зарабатывайте на жизнь, только не думайте о своей бо-лезни. В дисциплинарном пространстве лечебницы

МССТЭ. криЗИСУ ббЗУмиЯ

Во-вторых, постоянное, приблизительно, с середины 1820-х годов, обращение к патологической анатомии в больничной практике сыграло роль теоретического отказа от понятия кризиса.43 Действительно, ничто, кроме случающегося при общем параличе, не позволяло предположить за душевной болезнью какую-либо физическую причину и тем более назначить ей таковую. По меньшей мере во многих больницах постоянно применялась практика вскрытия, ключевое значение которой состояло мне кажется, в том, чтобы привести к выводу: если существует истина безумия она никак не может заключаться в том что говорят безумцы, но только в их нервной системе и головном мозге ГТо-

этому крИЗИС KclK момеНТ исТИНЫ кЗ.К сТЛЛИЯ поЛНОГО Г)Э.СКГ)ЫТия

19 Мишель Фуко

лол

*

истины безумия оказывается исключен и этим обращением к патологической анатомии, – или, если выразиться точнее, патологическая анатомия предоставила в данном случае эпистемологическое прикрытие, под которым можно было покончить с представлением о кризисе, отринуть или навсегда пресечь его: вас можно просто привязать к стулу и больше не слушать, что вы говорите, поскольку об истине вашего безумия расскажет, когда вы умрете, патологическая анатомия.

И наконец, третьей причиной отказа от понятия кризиса стал процесс, которому до сих пор не уделяли внимания и который касается проблемы связи между безумием и преступлением. В самом деле, с 1820—1825 годов в судебной сфере отмечается очень любопытная тенденция: медики без всякого запроса прокуратуры или судей, даже зачастую без инициативы адвокатов представляют суду свое мнение о преступлении и пытаются в некотором смысле списать его на душевную болезнь.44 В связи с любым преступлением психиатры поднимают вопрос: а не явилось ли оно проявлением болезни? И таким образом выстраивают в итоге более чем странное понятие мономании, под которым в общих чертах понимается следующее: если некто совершил преступление без всякого мотива, без всякого основания, без всякой выгоды для себя просто так, то не есть ли это симптом болезни, самой сущностью которой и является преступление? Некоей моносимптомной болезни, проявляющейся единожды, только одним признаком и при этом тождественной преступлению?45

Закономерен вопрос: откуда этот интерес психиатров к преступлению, почему они так упрямо, так рьяно отстаивали возможную связь преступления с душевной болезнью? Причин, разумеется, несколько, но одна из них, как мне кажется, такова: психиатры стремились показать не столько что всякий преступник – возможный безумец, сколько (это было гораздо труднее и гораздо важнее для психиатрической власти) что всякий безумец—потенциальный преступник. И детерминация привязка безумия к преступлению в пределе – безумия ко всякому преступлению позволяла обосновать психиатриче-власть не в терминах истины поскольку речь-то шла как

раз

оо* истине но в терминэ.х опасности: МЫ пОИЗВЗНЫ ЗШДи-

тить общество ибо во всяком безумии скрывается возможность

преступления. Разумеется, привязка к преступлению того или иного феномена, и безумия в том числе, является, по двум социальным причинам, способом смягчить участь индивида, но вообще, на уровне своей общей работы, прививка безумия к преступлению отражает стремление психиатров подкрепить свою практику чем-то вроде социальной защиты, поскольку обосновать ее истиной они не могут. Поэтому и можно сказать, что основным следствием дисциплинарной системы в психиатрии является освобождение от понятия кризиса. В нем теперь не просто не нуждаются, его отвергают, потому что кризис таит в себе угрозу: ведь кризис у безумца может повлечь гибель того, кто рядом с ним. Необходимости в кризисе нет, его с лихвой компенсирует патологическая анатомия, а режим порядка и дисциплины делает его к тому же нежелательным.

Но в это же время отмечается обратная тенденция, которая объясняется и оправдывается двумя причинами. Во-первых, кризис все же нужен, поскольку в конечном счете ни дисциплинарный режим, ни предписываемый безумцам в обязательном порядке покой, ни патологическая анатомия не позволяют психиатрическому знанию опереться на некую истину. Вот почему это знание, долгое время служившее, как я показал вам властным дополнением, оставалось пустотелым и естественно не могло не искать для себя какого-либо истинного содержания в соответствии с нормами медицинской технологии своей эпохи – технологии доказательственной. Найти же его было невозможно и в итоге к понятию кризиса обращались-таки только уже по другой позитивной причине.

Важно, что подлинная точка осуществления психиатрического знания первоначально не позволяла, по сути своей не позволяла, специфицировать, охарактеризовать, объяснить болезнь. Иначе говоря, если врач прежде всего призван, обязан, занимая свойственное ему положение, ответить на симптомы, на жалобы больного спецификацией, описанием – с этим связан тот факт, что с начала XIX века медицинская деятельность в значительной степени свелась к дифференциальной диагностике, – то от психиатра, напротив, этого не требуется он не должен истолковать слова больного и назначить статус, характер и спецификацию его симптомам. Психиатр вмешивается на шаг раньше ступенью ниже: он призван решить имеет место болезнь иЛИ нет. Он дол-

290

291

жен ответить на вопрос: безумен индивид или же он в здравом уме? Этот вопрос адресует ему семья в случае добровольного лечения или власти в случае лечения принудительного, – хотя власти спрашивают об этом исподволь, не прямо, поскольку отстаивают право не учитывать мнение психиатра, – но так или иначе психиатр вмешивается именно на этом уровне.

Если общемедицинское знание функционирует на уровне спецификации болезни, на уровне дифференциальной диагностики, то в психиатрии ему предлагается решить, имеет место безумие или нет: оно вмешивается, если угодно, в точке реальности/нереальности, в точке фикции, будь то фикция больного, который по той или иной причине притворяется безумным, или фикция окружающих, которые измышляют, призывают или навязывают ему образ безумца. Именно здесь работает знание психиатра и здесь же вступает в дело его власть.46

Но какими орудиями располагает психиатр, чтобы решать вопрос о безумии в терминах реальности, чтобы действовать на этом уровне? В этом пункте мы сталкиваемся с парадоксом психиатрического знания XIX века. Да, оно пыталось выстроиться по образцу медицины-констатации, дознания, доказательства, опереться на знание симптоматологического типа; оно даже укрепляло себя описанием различных болезней и т. п., но по большому счету все это составляло не более чем прикрытие поверхностное оправдание другого рода деятельности которая собственно и за-ключалась в решении о том реальность перед врачом или ложь ППЯВдЯ. иЛИ сиМУЛЯЦИЯ Психиатр работал в точке симуляции в точке фикции з. не в точке опиелния болезни

И парадокс этот имел, как мне кажется, ряд следствий. Прежде всего, чтобы разрешить-таки описанную проблему, психиатрическая больница в буквальном смысле изобрела новый медицинский кризис. Уже не кризис истины, состязание между силами болезни и силами природы, каким еще оставался медицинский кризис в понимании врачей XVIII века, но, я бы сказал, кризис реальности, поединок между безумцем и предержащей его властью, то есть властью-знанием врача. Последний же оказывался таким образом в положении арбитра в вопросе о ре-альности или нереальности безумия.

Если угодно, психиатрическая больница, резко расходясь в этом с больницей общемедицинской, отнюдь не должна была

служить местом, где болезнь откроет себя в своих специфических, отличительных в сравнении с другими болезнями признаках; она имела куда более простую, элементарную и фундаментальную функцию: придать безумию реальность, предоставить ему пространство для реализации. Психиатрическая больница нужна, чтобы безумие реализовалось, тогда как обычная больница должна выяснить вид болезни и к тому же устранить ее. Функция психиатрической больницы заключается в том, чтобы, опираясь на решение психиатра о реальности безумия, осуществить его как реальность.

Так мы подходим к институциональной критике психиатрической больницы, которая как раз и обвиняла ее в том, что та просто производит безумцев, пользуясь людьми, которых якобы лечит. Тем самым эта критика поднимала вопрос: каким же, собственно, должен быть институт, способный одновременно лечить безумцев и не укоренять их в болезни окончательно? Как институт такого рода может работать подобно всем прочим больницам?47 Впрочем, критика эта была, по-моему, все же малосущественной, поскольку не затрагивала главного. Анализ распределения психиатрической власти позволяет показать, что психиатрическая больница стала местом реализации безумия не в силу случая или некоего отклонения; ведь самой функцией психиатрической власти является организация перед собой и

для больного—по большому счету не только в больнице, но

и за ее пределами—пространства реализации болезни Можно

даже сказать что психиатрическая власть призванз. реализовать безумие в институте, дисциплина

ные буйства кризисы и в пределе все симптомы Институт психиатрической лечебницы как таковой – вот в чем мой ана лиз расходится с инститлпшональной критикой —этот диси плинарный инctитvt имеет своими действительными целью и слепг-пшем угтпянитьне бrlT но симптомТт бе™ а психиатричег/яя влаг-тк дейсти^ и удеnlи

безумие. лечебниц-е, имеет функцией реализовать

Вообще говоря, это двойное функционирование психиатрической власти, реализующей безумие, и дисциплинарного института, отказывающегося его слушать, сглаживающего симптомы, умеряющего все его проявления, стремится к определенному

292

293

идеалу – к идеалу деменции, сумасшествия. Кто такой сумасшедший? Это тот, кто полностью совпадает с реальностью своего безумия, чьи множественные симптомы или, наоборот, их слабая выраженность таковы, что не позволяют установить симптоматическую спецификацию, характерную для его болезни. Сумасшедший, таким образом, как нельзя точнее отвечает функционированию института лечебницы, поскольку усилиями дисциплины специфика всех симптомов скрадывается: нет более ни проявлений, ни внешних выражений безумия, ни кризиса. Вместе с тем сумасшедший отвечает и требованию психиатрической власти, ибо он действительно осуществляет безумие как индивидуальную реальность внутри лечебницы.

Пресловутая деменциальная динамика, которую психиатры XIX века наблюдали, как им казалось, в безумии как естественный феномен, есть не что иное, как серия перекрестных следствий больничной дисциплины, сглаживающей проявления и симптомы, и предписания больному со стороны медицинской власти быть безумцем, реализовать безумие. Сумасшедший – это продукт двойного действия психиатрической власти и больничной дисциплины.

Что же касается истеричек, этих знаменитых, этих любимых авторами истеричек, то я бы сказал, что они представляли фронт сопротивления деменциальной волне, которую подразумевала двойная игра психиатрической власти и больничной дисциплины. Ведь кто такой истерик? Это тот, кто настолько очарован существованием самых что ни на есть ярко выраженных точных симптомов – тех самых которые преподносят как раз органические болезни – что ищет и находит их у себя. Истеричка выстраивает себя по образу настоящих болезней она пластически творит себя как место и тело несущие на себе подлинные симптомы Деменциальному назначению, естествен-

HOMу рЭ.зМНОЖенИЮ и смешИВЭНИЮ симПТОМОВ ОНЭ, ПТ50ТИВО-

поставляет интенсификацию симптомов очень точных и кз.к нельзя более определенных, причем ттегтяет ito тяким оопячом что привязать ее болезнь к реальности никак не удается: когда ее симптом казалось бы отсылает к субстрату реальности она дает понять что никакого субстрата нет и даже тогда когда он демонстрит/ет шшярчайшие симптомы' ограничить ее реаль

эффективным способом защиты от деменции; она предоставляла в лечебнице XIX века единственную возможность не быть сумасшедшим; истеричка противопоставляла нажиму, с которым устраняли, сглаживали симптомы, зримое строительство, пластическое возведение целого их арсенала и сопротивлялась привязке безумия к реальности симуляцией. Истеричка имела роскошные симптомы и тем не менее искусно уклонялась от реальности своей болезни. Истерик шел наперекор больничной системе – так воздадим же ей честь как подлинному бойцу антипсихиатрического фронта.48

Примечания

1 Открытый в XVI веке, эфир вошел в широкое применение и распространился в XVIII столетии – как средство лечения неврозов и разоблачения симулянтов благодаря его «дурманящим» свойствам. См. выше: с. 227—228, примеч. 18.

2 Хлороформ как анестетик был открыт в 1831г., одновременно в Германии – Юстусом Либигом и во Франции – Субейраном. Применять его начали в 1847 г. См.: [a] Soubeiran E.Recherches sur quelques combinaisons de chlore// Annales de chimie et de physique. Oc-tobre 1831. T.XLI1I. P. 113—157; [b] BayardH.^utilisation de l'йther et le diagnostic des maladies mentales; [c] Brochin H.Maladies nerveuses. P. 276–277 (§ «Анестетики: эфир и хлороформ»); [d] Lailler(фармацевт лечебницы Катр-Мар). Les nouveaux hypnotiques et leur emploi en mйdecine mentales // Annales medico-psychologiques. Juillet 1886. 7 serie. T. IV. P. 64—90.

3 См. выше, с. 196, примеч. 1.

4 См. выше, с. 197, примеч. 2.

5 Ж. Ж. Моро де Тур изучил действие гашиша в ходе своего путешествия на Восток в 1837—1840 гг. Предвидя результаты экспериментов, призванных обнаружить связь между эффектами гашиша, сновидениями и бредом, он посвятил ему ряд иследований. См.: Moreau de Tours J.J.Du haschich et de l'aliйnation mentale. Йtudes psychologiques. Paris: Fortin, 1845.

6 В эпоху Реставрации «животный магнетизм» стал предметом экспериментирования в больницах. Так, в частности, 20 октября 1820 г. главный врач лечебницы Отель-Дьё Анри Мари Юссон (1772—1853) пригласил барона Ж. Дюпоте де Сенневуа (1790—1866) провести показательные сеансы с больными. Под надзором барона, а также Жозефа

294

295

Рекамье и Александра Бертрана восемнадцатилетняя пациентка по имени Катрин Самсон была подвергнута магнетическому лечению. Ср.: Dupotet de SennevoyJ.Exposй des expйriences sur le magnйtisme animal faites a l'Hфtel-Dieu dc Paris pendant le cours des mois d'octobre, novembre et dйcembre 1820. Paris: Bйchet Jeune, 1821. В Сальпетриере Этьен Жорже и Леон Ростан также применяли гипноз к ряду своих пациенток. Э. Ж. Жорже описывает эти эксперименты, не упоминая имен, в кн.: GeorgetE. J.De la physiologie du systиme nerveux, et spйcialement du cerveau. T. I. P. 404. Ср.. Rostan L.Du magnйtisme animal. Paris: Rignoux, 1825. См. также: GauthierA.Histoire du somnambullsme... T. II. P. 324; и ниже, с. 345, примеч. 48.

7 M. Фуко имеет в виду спор Сократа и Парменида о том, «для чего существуют идеи, а для чего нет?» (см.: Платон.Парменид. 130с—d/ Пер. H. Н. Томасова // Собр. соч. Т. 2. М, ,993. С. .30—3351)

8 Дельфы, древнегреческий город в Фокиде, у подножия Парнаса, в VIII в. до н. э.—IV в. н. э. были общегреческим святилищем Аполлона, изречения которого оглашались там устами Пифии. См.: [a] Delcourt M.[1] Les Grands Sanctuaires de la Grиce. Paris: Presses universitaires de France, 1947. P. 76—92; [2] L'Oracle de Delphes. Paris: Payot, 1955; [b] Fla-celiиre R.Devins et Oracles grecs. Paris: Presses universitaires de France, 1972. P. 49—83; [c] Roux G.Delphes, son oracle et ses dieux. Paris, Les Belles Lettres, 1976.

9 Эпидавр – город в Арголиде, на восточном побережье Пелопоннеса, в котором находилось святилище Асклепия, сына Аполлона, где, как считалось, даровались пророческие сны. См.: [a] Delcourt M.Les Grands Sanctuaires... P. 93—113; [b] FlaceliereR.Devins et Oracles grecs. P. 36—37; [c] [6. a.] Religion and medicine in the cult of Asclepius: a review article// Review of Religion. 1948—1949. Vol. 13. P. 269—290.

'о Понятие кайрос[icaipoс] обозначает подходящий случай, удачный момент и, следовательно, время возможного действия. Гиппократ (460—377 до н. э.) посвятил этому понятию главу V «О своевременном и несвоевременном» своего трактата «О болезнях» (Hippocrate.Des Maladies. I // (Eunres complиtes / Йd. Littrй. T. IV. Paris: Bailliиre, 1849. P. 148—151). См.. [a] Joos P.Zufall, Kunst und Natur bei dem Hippokratitkern// Janus. N46. 1957. P. 238—252; [b] Kucharski P.Sur la notion Dvthagoricienne de kairos IIRevue rjhilosophique de la France et de l'йtraneer 1963 T CLII N2 P 141-169– Гс1 Chantraine PKcudoc // DictionnaireUvmoloKiaue de la'laneue erecaue Histoire des mots T II Paris' Klincksieck, 1970 P 480

11 M. Фуко намекает на проблематику Хайдеггера, которого в рамках близкой по времени к данному лекционному курсу полемики с Г. Прети он обвинял, наряду с Гуссерлем, в том, что они подверга-

ют «пересмотру все наши познания и их предпосылки [...] исходя из некоего первоначального субстрата [...] и вынося за скобки все их ясное историческое содержание» (Foucault M.DE. II. N109. P. 372); см. также: Foucault M.DE. I. N58. P. 675. Под прицелом оказывается, таким образом, хайдеггеровская концепция истории. См., в частности: Heidegger M.[1] Sein und Zeit. Halle: Nemeyer, 1927 (trad. fr.: Heidegger M.L'кtre et le Temps / Trad. R. Boehm et A. de Waelhens. Paris: Gallimard, 1964); [2] Vom Wesen des Grundes. Halle: Nemeyer, 1929 (trad. fr.: Ce qui fait 1'essentiel d'un fondement/ Trad. H. Corbin// Qu'est-ce que la mйtaphysique? Paris: Gallimard, 1938. P. 47-111); [3] Vom Wesen der Wahreit. Francfort-sur-le-Main: Klostermann, 1943 (trad. fr.: De l'essence de la vйritй / Trad. W. Biennel et A. de Waehlens // Questions I); [4] Holzwege. Francfort-sur-le-Main: Klostermann, 1950 (trad. fr.: Chemins qui ne mиnent nulle part/ Trad. W. Brokmeier. Paris: Gallimard, 1962); [5] Vortrвge und Aufsаtze. Pfullingen: Neske, 1954 (trad. fr.: Essais et Conferences / Trad. A. Prйau. Paris, Gallimard, 1958); [6] Nietzsche. T.II. Pfullingen [Neske], 1961 (trad. fr.: Nietzsche / Trad. P. Klossowski. T. II. Paris: Gallimard, 1972). По поводу отношения M. Фуко к Хайдеггеру см.: Foucault M.[1] Les Mots et les Choses. P. 329-333, 339-346 (глава IX: «Человек и его двойники». § IV; § VI); [2] L'Homme est-il mort? (entretien avec С Bonnefoy, juin 1966/ // DE. I. N 109. P. 372; [5] Foucault, le philosophe, est en train de parler. Pensez (29 mai 1973)// DE. II. N 124. P. 424; [6] Prisons et asiles dans le mйcanisme du pouvoir (entretien avec M. D'Eramo, mars 1974) // DE. II. N 136. P. 521; [7] Structuralisme et poststructuralisme (entretien avec G.Raulet, printemps 1983)// DE. IV. N330. P. 455; [8] Politique et йthique: une interview (entretien avec M. Jay, L. Lфwenthal, P. Rabinow, R. Rorty, С Taylor, avril 1983) // DE. IV. N 341. P. 585; [9] Le retour de la morale (entretien avec G. Barbedette et A. Scala, 29 mai 1984)// DE. IV N 354. P. 703; f 10] Vйritй, pouvoir et soi (entretien avec R. Martin, 25 octobre 1982)//DE. IV. N362. P. 780.

'2 В третьей лекции курса в Коллеж де Франс за 1970—1971 учебный год «Воля к знанию» М. Фуко предлагает «уравновесить» историю типа «воли к знанию», в рамках которой истина имеет «непосредственно данную, универсальную и очищенную форму констатации, внешнюю процедуре суждения», и говорит о необходимости для этого «написать историю взаимоотношений между истиной и казнью», в рамках которых «истина не констатируется, но вырывается как клятва, как мольба, подвергается ритуалу ордалии». Речь, таким образом, идет о режиме, в котором «истина сопряжена не со светом, не с взглядом, которым субъект обозревает вещи, но с тьмой грядущего и устрашающего события». Другие фрагменты этой истории предлагаются М. Фуко в девятой лекции курса в Коллеж де Франс за 1971—1972

296

297

учебный год «Уголовные теории и институты», когда он обсуждает систему доказательства в процедурах клятвы, ордалии и судебного поединка в X—XIII веках, опираясь на книгу М. Детьена: Dйtienne M.Les Maotres dc vйritй dans la Grиce archaпque. Paris: Maspero, 1967.

13 Тринадцатая лекция курса «Уголовные теории и институты», посвященная «признанию и доказательству», разъясняет смысл обращения к тому, что М. Фуко называет «юридическо-политическими матрицами» (доказательство, расследование и т. п.) и вводит различение трех уровней анализа: (а) «историческое описание наук», в котором заключается «история наук»; (Ь) «археология знания», которой рассматриваются взаимоотношения знания и власти; (с) «династический анализ знания», который располагается благодаря выявлению юридиче-ско-политических матриц, позволяемому археологией, на «уровне, где сосредоточены максимальная выгода, максимальное знание, макси-мальная власть» (цит. по рукописи лекции, любезно предоставленной нам Даниэлем Дефером. – Ж. Л.).К этому различению между «архе-ологией» и «династикой» М. Фуко возвращается в беседе с СХасуми в сентябре 1972 г (Foucault MDE II N 119 Р 4061 Что » кягяртгя«археологии» см. многочисленные определения полагавшиеся лпя этого понятия МФуко– Foucault МГ11 DF I N44 Р 49R-499 N48 Р 595; N58 Р 681; N66 Р 771-772Г21 DF II N КНР 949 N 11Q Р 406; N 139 Р 643-644; Г31 DF II N 193 Р 167 N 291 Р l^K dfiQ [4] DE. IV. N281 Р 57; N330 R 443 468-469,

14 Впрочем, M. Фуко не последует этой программе, если не считать его замечаний о роли детства в генерализации психиатрических знания и власти в лекционном курсе 1974/75 учебного года «Ненормальные» (см.: Фуко М.Ненормальные. С. 139—243 3лекции оо т ,1 2 и1 9арта 1975 г.]).

15 Термин «ордалия» (от староанглийского ordal —суд), или «божий суд», означает разрешение спорных вопросов посредством вмешательства в дело Бога, которое совершается во время пыток «огнем», «докрасна раскаленным железом», «ледяной или кипящей водой», «крестом» и т. п. См.: Тапоп L.Histoire des tribunaux de requisition en France. Paris: L. Larose et Forcel, 1893. P. 464—479 (о пытке «огнем»); p. 490—498 (о пытке «крестом»). Как подчеркивает Ж.-Ф. Леви, в рамках этой процедуры «судебный процесс является не дознанием, устремленным к отысканию истины... Первоначально он был борьбой, позднее – призывом к Богу, которому-то и доверялось прояснить истину, тогда как сам судья ее не искал» (LйvyJ.-Ph.La Hiйrarchie des preuves dans le droit savant du Moyen Age, depuis la renaissance du droit romain jusqu'а la fin du XIV siиcle. Paris: Sirey, 1939. P. 163).