Текст книги "Психиатрическая власть"

Автор книги: Мишель Фуко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

309

преодолимой силы, влечения, которому он не в силах противостоять, слепого побуждения, не осознаваемого им предопределения, не имея для столь жестокого деяния ни мотива, ни даже ошибочной причины» (воспроизводится в кн.: EsquirolJ. E. D.Des maladies mentales... T. II. P. 804). М. Фуко возвращается к этому вопросу в лекционном курсе «Ненормальные» (лекции от 5 и 12 февраля 1975 г.: Фуко М.Ненормальные. СПб.: Наука, 2004. С. 139-203). Об истории понятия см.: [a] FontanilleR.Aliйnation mentale et Criminalitй (Historique, expertise mйdico-lйgale, internement). Grenoble: Allier Frиres, 1902; [b] Dubuis-son P. & VigourouxA.Responsabilitй pйnale et Folie. Йtude mйdico-lйgale. Paris: Alcan, 1911; [c] FontanaA.Les intermittence de la raison// Moi, Pierre Riviиre... P. 333—350.

4 ^fiТак, Ш. К. A. Марк утверждал, что «одной из важнейших и вместе с тем деликатнейших задач, которые могут быть поручены судебному медику, является установление того, с действительным или же притворным умопомешательством имеет дело суд» {Marc Ch. Ch. H.Matenaux pour l'histoire mйdico-lйgale de l'aliйnat.on mentale// Annales d'hygiиne publique et de mйdecine lйgale. T. II. 2 partie. Paris: Gabon, 1829. P. 353).

47 Мишель Фуко имеет в виду институциональную критику, заявившую о себе в годы после Второй мировой войны. Ее представители обличали психиатрическую лечебницу, принявшую медицинские черты наследницу крупных больниц эпохи «великой изоляции», которая стала вследствие условий содержания в ней больных патогенным институтом (ср. отчет о содержании больных, представленный Л. Боннафе, Луи Ле Гийаном и Анри Миньоном на XII Конгрессе психиатрии и неврологии франкоязычных стран, прошедшем в Марселе 7—12 сентября 1964 г.: BonnafйL,, Le Gmllant L,, Mignont H.Problиmes posйs par la chronicitй sur le plan des institutions psychiatriques // XII congrиs de Psychiatne et de Neurologie de langue franзaise. Paris: Masson, 1964). Таким образом, они задавались вопросом о том, «соответствует ли цель, преследуемая этим институтом [...], цели, которую мы единодушно формулируем так: психиатрическая терапевтика» {BonnafйL.Le milieu hospitaller vu du point de vue thйrapeutique, ou thйorie et pratique de l'hфpital psychiatrique// La Raison. 1958. N 17. P. 26), и пропагандировали «использование больничной среды как таковой в качестве средства лечения и социальной реабилитации» {BonnafйL.Le milieu hospitalier... P. 8). Обратим внимание на публикации, содержащие подробную библиографию по этой проблеме: [a] Daumezon G, Paumelle P., TosquellusF.Organisation thйrapeutique de l'hфpital psychiatrique. I: Le fonctionnement thйrapeutique// Encyclopйdic mйdico-chirurgicale. Psychiatric T. I. Fйvrier 1955. 37—930. A-10. P. 1—8; [b] Daumezon G

& Bonnafй L.Perspectives de rйforme psychiatrique en France depuis la Libйration (см. выше: с. 77—79, примеч. 1). Ср. ниже: «Контекст курса». §11I. С. 422, примеч. 31.

48 Выражение «борцы антипсихиатрического фронта» связано с определением, предложенным Мишелем Фуко в его выступлении «История безумия и антипсихиатрия» на коллоквиуме «Следует ли изолировать психиатров?», организованном в мае 1973 г. в Монреале А. Ф. Элленберже: «Я называю антипсихиатрией все то, что пересматривает, ставит под вопрос роль психиатра, наделенного некогда задачей продуцировать истину болезни в больничном пространстве». Истерики оказываются «бойцами» антипсихиатрии в том смысле, что, исполняя припадки по требованию, они вселяют «подозрение, [ ] что UlaDKO этот искусный укротитель безумия способный вызывать и прогонять его на самом деле не продуцирует истину болезни а демонстрирует ее подделку» (Стенограмма С 12-13) Ср ниже-«Краткое содержание курса)) С 395 М Фуко опирается здесь на вывотты Т Шяпа ппсвященные Шагжо в его кн : Szas* TThe Mvyh of Mental Illness: Foundations of a Theory of Personal Conduct. New York, Harper &

Row ЮЛЛЙгяd fr : 9-/7VT TI LMvlhp ddel тя1ягНр трп1я1р / /гяН П Rer

книге есть глава, которая кажется мжзамечательной: истерия разоблачается в ней как продукт психиатрической власти и вместе с тем как ответный удар вее адрес как ловушка в которую попадает эта власть» (Foucault M.DL. III. N 175. Р. 91). M. Фуко видит во «вспышках истерии, потрясавших психиатрические больницы во второй половине XIX века, [... побочный эффект действия самой психиатрической власти» {Foucault М.DE. III. N 197. P. 231).

310

Лекция от 30 января 1974 г.

Проблема диагноза в медицине и психиатри.. – Место тела в психиатрической нозологии: модель общего паралича. – Судьба понятия кризиса в медицине и психиатри.. – Выпытывание реальности в психиатрии и его формы: I. Опрос и признание. Ритулл клинической презентации. Примечание: «патологическая наследственность» и дегенеративность. – II. Наркотики. Моро де Тур и гашиш. Безумие и сновидение. — III. Магнетизм и гипноз. Открытие «неврологического тела».

Япопытался показать вам, как и почему медицинский кризис, бывший одновременно теоретическим понятием и, главное, практическим инструментом медицины, в конце XVIII– начале XIX века исчез с появлением патологической анатомии, которая предоставила возможность выявить в рамках расстройства, локализованного внутри организма и обнаружимого в теле, реальность болезни. Вместе с тем патологическая анатомия открыла другую возможность – сформировать на основе различных расстройств такого рода, индивидуализирующих болезни, знаковые сети, позволяющие практиковать дифференциальную диагностику болезней. Органическая привязка заболевания, возможность дифференциальной диагностики привели к тому, что кризис как испытание, в ходе которого болезнь продуцировала свою истину, оказался просто бесполезным. Но в психиатрии имело место совершенно иное положение—по двум

причинам.

Во-первых, для психиатрии дифференциальная диагностика не составляла ни ключевую проблему, ни даже проблему вообще. Разумеется, психиатрическая практика, в том числе и диагно-

312

стика, на определенном уровне осуществлялась как дифференциальная диагностика одной болезни в отличие от другой – мании или меланхолии, истерии или шизофрении и т. д. Но строго говоря, такая практика оставалась поверхностной и второстепенной по отношению к подлинному вопросу, поднимавшемуся во всякой диагностике безумия; и этот подлинный вопрос заключался не в том, какое именно безумие имеет место, но в том, безумие это или не безумие. И в связи с этим положение психиатрии, как мне кажется, коренным образом отличалось от положения остальной медицины. Вы скажете мне, что в медицине тоже первым делом спрашивают о том, есть болезнь или нет. Но там этот вопрос относительно прост и, в сущности, маргинален; действительно, серьезно он может быть поднят только в случаях диссимуляции или ипохондрического бреда. Напротив, в области ментальной медицины единственным поднимаемым на деле вопросом как раз и является вопрос типа «да или нет»; дифференциальное поле, в котором осуществляется диагностика безумия, очерчивается не репертуаром нозографических разновидностей, а просто-напросто скачками между безумием и не-безумием: в этой бинарной области, в этом двояком по своей сути поле и разворачивается диагностика безумия. Поэтому психиатрическая деятельность я бы сказал нуждается в диффе-ренциальной диагностике разве что как в своем второстепенном и в известной степени, излишнем оправдании Психиатриче-

екая ЛИЯГНОГТИКЯ—эТО НС Л И(Ь(ЬсТ)Сн11ИЭ.ЛЬНЭ.Я ДИаГНОСТИКа эТО

РГ*ТТН VTOHHO "ПРТТ1РТ-ТИР в ту иЛИ инVH") пОЛЬШУ иЛИ абсолютный

дичгнт Психиатрия функционирует по модели абсолютной а нГдифференциальной диагностики.

Во-вторых, психиатрия, опять-таки в противоположность медицине, какою та складывалась в XIX веке, предстает как медицина без тела. Только надо учесть тот вполне очевидный факт, что с первых шагов психиатрии XIX века ее представители искали органические корреляты, область заболеваний, орган, который может быть поражен болезнью из разряда безумия. Искали и в некоторых случаях находили: в 1822—1826 годах Бейль дал определение общего паралича и поражений мозговой оболоч-ки КЗ.К осложнений сифилиса.1 На этом основании можно сказать что тело присутствовало в порядке психиатрии точно так как и в порядке обычной медицины. И тем не менее между

313

ними сохранялось существенное отличие: проблема, которую бралась разрешить психиатрическая деятельность, сводилась к вопросу не столько о том, к какому именно заболеванию отсылают те или иные поступки, высказывания, навязчивые идеи или галлюцинации, сколько прежде всего о том, является ли все это – такая речь, такое поведение, голоса и т. д. – безумием или нет. И вот наилучшее свидетельство тому, что именно в этом заключалась для психиатрии коренная проблема: в том самом общем параличе, который явился для психиатров начала XIX столетия одним из наиболее удобных выражений связи между душевной болезнью и организмом, Бейль в 1826 году выделил синдромы трех основных типов: двигательный синдром прогрессирующего паралича, психиатрический синдром безумия и, наконец, синдром конечного состояния деменции.2 А Байарже через сорок лет писал: у Бейля все верно или почти верно, за исключением одной фундаментальной ошибки; дело в том, что безумие не содержится в общем параличе, но паралич и деменция переплетаются.3

Итак, можно, я думаю, подытожить: в психиатрии из-за ее абсолютной диагностики и отсутствия в ней тела был невозможен тот отказ от понятия кризиса, который медицина могла себе позволить благодаря патологической анатомии.* В том-то и будет заключаться проблема психиатрии, чтобы сформировать, определить некое испытание или серию испытаний, которые отвечали бы требованию абсолютного диагноза, выявляли бы реальность или нереальность предполагаемого безумия включали бы его в поле реальности или же напротив разоблачали бы его нереальность.

Иными словами, классическое понятие кризиса в медицине, классическая практика медицинского кризиса, какою она имела место более двух тысячелетий, – этот классический кризис возымел в XIX веке два продолжения. Силами патологической анатомии удалось заменить классический медицинский кризис, его протекание, верификационными процедурами констатации и доказательства: таково медицинское продолжение. Иным было

* В подготовительной рукописи М. Фуко уточняет: «И который, таким образом, подразумевал совершенно особую процедуру установления болезни».

314

психиатрическое продолжение классического кризиса: поскольку психиатрия не располагала полем, внутри которого констатация истины была бы возможна, ей пришлось ввести на смену классическому медицинскому кризису нечто, подобно ему являющееся выпытыванием, но уже не выпытыванием истины, а выпытыванием реальности. Выпытывание истины растворилось, с одной стороны, в техниках констатации истины – так произошло в обычной медицине, а с другой стороны, в выпытывании реальности – так случилось в психиатрии.

Суммируя и вместе с тем приступая к изучению этой системы, игры, арсенала испытаний реальности, можно сказать, что именно это – испытание реальности – стало важнейшим для психиатрии элементом, позволившим очертить, организовать и одновременно распределить поле дисциплинарной власти, о котором мы с вами говорили на предыдущих лекциях. Причем, если присмотреться, оно имело сразу два смысла.

Во-первых, требовалось представить как болезнь или, при необходимости, как не-болезнь предъявленные основания для принудительного лечения или возможного психиатрического вмешательства. Поэтому психиатрическое испытание носило, я бы сказал, характер административно-медицинской смычки: можно ли выразить на языке симптомов, в терминах болезни, то что обосновывается в запросе? Выразить сам этот запрос как болезнь представить изложенные в нем основания в виде симпТОМОВ болезни: такова, первая функция психиатрического выпытывания

Вторая же его функция коррелятивна первой и в некотором смысле куда более важна: ведь требовалось также представить как медицинское знание власть вмешательства и дисциплинарную власть психиатра. Я попытался показать вам, как функционировала эта власть в дисциплинарном поле, маркированном как медицинское, но не имевшем реального медицинского содержания; теперь же эту дисциплинарную власть потребовалось пустить в ход как власть медицинскую, и как раз психиатрическое выпытывание с одной стороны стало определять как болезнь запрос о принудительном лечении и, с другой – придало статус врача тому, кто облечен властью решения вопроса об этом лечении.

Говоря шире, если в органической медицине врач требует достаточно неопределенно: покажи мне твои симптомы – и я ска-

315

жу тебе, чем ты болеешь, – то в рамках психиатрического выпытывания его требование куда жестче, куда отчетливее: учитывая, кто ты есть, какова твоя жизнь, каковы жалобы на тебя, учитывая, что ты делаешь и что говоришь, дай мне симптомы – не чтобы я узнал, чем ты болеешь, но чтобы я мог быть врачом по отношению к тебе.

Психиатрическое выпытывание – это двойное королевское испытание. Оно провозглашает жизнь индивида сетью патологических симптомов и вместе с тем постоянно провозглашает психиатра врачом, высшую дисциплинарную инстанцию – инстанцией медицинской. Поэтому психиатрическое выпытывание можно охарактеризовать как непрерывную процедуру госпитализации. Почему из лечебницы нельзя выйти? Не потому что выход из нее далеко, но потому что вход – слишком близко. Поступление в лечебницу не прекращается, и каждая встреча, каждая стычка врача и больного раз за разом возобновляет, повторяет этот основополагающий, начальный акт, посредством которого безумие осуществляется как реальность, а психиатр – как врач.

Перед вами замысловатая, сложнейшая игра, в которую постепенно включаются все реальные тенденции больничного мира, истории психиатрии, безумия в XIX веке. Общая игра, суть которой в следующем: с точки зрения дисциплинарного функционирования (которое я проанализировал на предыдущих лекциях) мы видим медицинскую сверхвласть безупречно действующую потому, в конечном счете, что врач составляет с дисциплинарной системой единое целое: вся больница – это тело врача. В то же время мы видим невероятную сверхвласть больного поскольку именно он подвергаясь психиатрическому выпытыванию, тем

мым провозГЛЗШает иЛИ не провозглашает психиатра возвращает того к его обычной дисциплинарной (Ьункпии или наоборот, облекает его ролью врача – вы, конечно, понимае-ТЕ каким образом

'В следующий раз я попытаюсь объяснить вам, как в эту систему смогут включиться такие явления, как истерия и взаимоотношения с истериками Шарко. Истерик – это ведь тот, кто говорит: благодаря мне и только мне все, что ты со мной делаешь, – помещаешь в больницу, прописываешь лекарства

316

и т. д., – действительно является медицинской практикой; предоставляя тебе симптомы, я назначаю тебя врачом. Таким образом, под сверхвластью врача обнаруживается сверхвласть больного.

Такова, если угодно, картина введения психиатрического испытания, которое, как я уже говорил вам на предыдущей лекции, приобрело в первые шестьдесят лет XIX века три основных выражения. Испытание-реализация безумия, провозглашающее психиатра врачом и представляющее запрос как симптом, выразилось, во-первых, в процедуре опроса, во-вторых, в применении наркотиков, и в-третьих, в практике гипноза.

Начнем с техники опроса в самом широком смысле – опрос-анамнез, опрос-признание и т. д. На что нацелен этот опрос? Как именно его осуществляют? Яуже отмечал его дисциплинарную сторону, когда говорил о том, что с помощью опроса индивида привязывают к его личности, принуждают узнать себя в своем прошлом, в ряде событий своей жизни.4 Но это лишь второстепенная поверхностная функция опроса. Он имеет также целый ряд других функций представляющих собой процедуры реализации безумия. Как мне кажется опрос реализует безумие четыг)ьмя приемами или способами.

Во-первых, классический психиатрический опрос, каким он применялся в 1820—1830-е годы, всегда включает в себя так называемый поиск предзнаменований. Что значит искать предзнаменования? Это значит спрашивать у больного о том, какие болезни поражали его предков по прямой или боковой линиям. Вопрос этот парадоксален – и потому, что до конца XIX века он носил всецело анархический характер, учитывал без разбора все заболевания всех родственников и потому, особенно, что в эпоху, о которой мы говорим сейчас, в 1830—1840-е годы, он был более чем неопределенным ибо тогда не существовало ни понятия патологической

П(^гр1л£»т"*я ^гТ'14КНОГ*Т1"Т введеннОГО ТО П К КО в

Нельзя не удивиться как размаху этого поиска, видевшего предрасположенности во всех без исключения болезнях, ког-

наследственности ни даже понятия 1855-1860 годах.6

317

*

да-либо поражавших сколь угодно далеких предков, так и его до странности раннему распространению, притом что его настойчиво практикуют и в наши дни. О чем, собственно, идет речь, когда у душевнобольного спрашивают, чем болели его родственники, и педантично регистрируют апоплексический удар, приведший к смерти его отца, ревматизм его матери, слабоумного ребенка, родившегося у его дяди и т. д.? К чему тем самым стремятся? Разумеется, к перенесению всего этого поиска признаков, предзнаменований на полииндивидуальный уровень, но также, и это, как мне кажется, главное, – к замене недостающей патологической анатомии, отсутствующего у психиатрии или неприступного для нее – о чем мы с вами говорили – тела. Поскольку невозможно, никому не под силу, найти у больного органический субстрат его недуга, что ж, будем искать в его семье патологические происшествия, которые вне зависимости от их собственной сути могут передаваться и, следовательно, также образуют своего рода материальный патологический субстрат. Наследственность – помимо прочего, способ материализовать болезнь, если ее невозможно локализовать на уровне индивидуального тела: в этом случае измышляют, вычерчивают своего рода большое фантазматическое тело семьи, пораженное множеством всевозможных недугов – органическими и неорганическими, конституциональными и приобретенными, неважно, ибо коль скоро они передаются значит у них есть материальная основа а если у них есть материала ная основа то почему бы ей не быть органическим субстратом безумия-иным, нежели индивидуальный субстрат патологи-ческой анйтомии Это своего роди метаорганический субстрат образующий впрочем самое настоящее тело болезни Тело больного в рамках психиатрического опроса тело котппое пальпируют ощупывают гтростукиняют и просnvn ипякггТ,

таясь отыскать в нем патологические ппизня™, „Ггям^Лпё

пчс1,кис признаки, на самом деле

явЛЯетСЯ теЛОМ всей его семьи' что тепп гпгтякпярмпр грмкри

семейной н^ледст^ня^^АппиЛн^^п^п^ – ^замена тела патопогиче^ой яыятпГ™™™!,

матепияпьньтм ZZ Г!!! I

m JnZpn,Tn^uZlк^Z ^Bbipa0° ^TKf метаиВДИвидуально– ТяыъымЛ^,^^занимаются ооычные врачи. иаков, на мои взгляд, первый аспект медицинского опроса: по-

318

Во-вторых, имел место и поиск признаков предрасположенности, индивидуальных предвестий: не предвещало ли что-либо безумие, когда оно еще не было в полном смысле слова безумием? Таков второй постоянный аспект психиатрического опроса: расскажите о своем детстве; вспомните, что тогда происходило; перескажите свою жизнь; когда вы болели, как болезни проявлялись у вас и т. д. Этими вопросами подразумевается, что безумие как болезнь всегда опережает само себя, даже в тех случаях, когда оно начинается внезапно, – даже тогда следует искать предвестия.

Если в общей медицине такого рода индивидуальные предвестия, тревожные обстоятельства позволяют определить тот или иной тип заболевания, решить, какое оно именно – прогрессирующее или нет, хроническое или нет, и т. д., то в психиатрической области его цель иная. Поиск индивидуальных предвестий здесь – это, по сути, попытка доказать, что безумие уже имело место прежде, чем сформировалось как болезнь, и вместе с тем что эти его признаки были еще не безумием как таковым но условиями возможности безумия. Иными словами надо найти такие признаки, которые не были бы собственно патологическими – ибо иначе они окажутся признаками болезни ее действительными элементами, а вовсе не

предвестиями —не были бы внутренними признаками болез-

ни но соотносились бы с нею так чтобы их можно было бы представить как предвестия кзде рэ.нние признаки как свиде-тельства предрасположенности – и внутренние, и внешние бо-лезни огтновременно7 Надо включить безумие в индивидуаль-ный контекст того, что можно назвать аномалией.8

Аномалия – это условие индивидуальной возможности безумия, и установить его необходимо, чтобы убедительно доказать, что то, что вы беретесь лечить, с чем вы имеете дело и что хотите представить именно как симптомы безумия, действительно имеет патологический характер. Условием превращения различных элементов, составляющих предмет, основание запроса о принудительном лечении в патологические симптомы является включение этих элементов в общую ткань аномалии.

Чтобы представить этот феномен более полно, приведу в качестве примера досье Пьера Ривьера.9 Когда врачи пытались установить, душевнобольной Пьер Ривьер или нет, в самом ли

319

деле он поражен тем, что они не слишком уверенно называли «мономанией» (вспомним, что мономания в эту эпоху, согласно определению Эскироля, считалась болезнью взрывного характера и характеризовалась именно своей внезапностью, а ее основным симптомом был соответственно внезапный переход к криминальному поведению10), как могли они доказать, что его криминальное поведение безумно? Им надо было перенести его в поле аномалий. И они выстроили это поле аномалий из ряда элементов. То, что Ривьер, будучи ребенком, рубил капустные кочаны, воображая, что это головы военачальников, то, что он распял лягушку в качестве плененного врага, и подобные этим факты" образовали горизонт аномалий, внутри которого затем удалось реализовать предмет названного вопроса в качестве безумия. Итак, вторым аспектом опроса является образование горизонта аномалий.

Третий же его аспект заключается в организации того, что можно было бы назвать скрещением или переплетением ответственности и субъективности. Во всяком психиатрическом опросе присутствует, как мне кажется, своего рода торговля, и происходит она следующим образом. Психиатр говорит сидящему перед ним индивиду: ну что ж, ты теперь здесь, по доброй воле или вопреки ей, но здесь, потому что на тебя жалуются, ты причиняешь хлопоты; ты говоришь то, делаешь это, ведешь себя так. Я не намерен спрашивать тебя о том, правда ли все это, мне не нужны твои утверждения, что обвинения в твой адрес обоснованны или нет что ты причинял или вовсе не причинял кому-либо хлопоты – я не следователь – но я могу снять с тебя юридическую или моральную ответственность за то что ты сделал за то что с тобой произошло или за побуждения которые ты испытываешь только при одном условии если ты субъективно признаешь реальность всего этого представишь мне все эти факты как субъективные симптомы твоей жизни твоего сознания Мне нужно обнаружить все эти элементы' пусть и с некоторыми большими или меньшими изменениями' это для меня неважно в твоем рассказе в твоих признаниях' как элементы твоего нёлугя как л™™.,.™ силу чудпвишных жепяний ^гвГлетеиГ^ ГпнппЛ'яГ™^

торым' ты находишься здесь более неГудут обременять тебя

юридической или моральной ответственностью, но, чтобы осуществить это освобождение, чтобы снять с тебя обвинения, мне нужно получить их от тебя самого в виде симптомов того или иного рода. Дай мне симптом, и я сниму с тебя вину.

Такая торговля разыгрывается, как мне кажется, в рамках психиатрического опроса и неизменно сосредоточивает его прежде всего на тех основаниях, по которым индивид оказался здесь, перед психиатром. Пересмотр причин, вследствие которых человек попал к психиатру, – связаны ли они с его сознательным решением, или наоборот, исходят со стороны, от других, – превращение этих оснований для лечения в симптомы как раз и должен осуществить психиатрический опрос.

Наконец, четвертой функцией психиатрического опроса является то, что я назову подготовкой ключевого признания. Дело в том, что психиатрический опрос по самой сути своей имеет некоторую цель и действительно всегда прекращается в определенном пункте. Цель, точка схода психиатрического признания – это как раз то, что оказывается и сердцевиной безумия, его ядром, некий очаг, соответствующий в случае безумия очагу патологического процесса.* И этот очаг безумия, который опрос всячески стремится реализовать осуществить, есть сумасшествие в предельной, неопровержимой форме. От

индИВИ ЛЭ. нЭ.ЛО добиться, чтобы он не прОСТО признЗ-л НЙЛичие ТГоГО бредовОГО очЗ.ГЗ. но и на ЛСЛС сИСТУЗ-ЛИЗИРОВЯЛ еГО в ПТ)о-

цессе опроса.

Такая актуализация может быть получена двумя способами– либо в виде собственно признания, ритуально произнесенного во время опроса: «Да, я слышу голоса! Да-да, у меня галлюцинации»,12 «Да, я считаю себя Наполеоном!»,13 «Да, я брежу!» (именно такого признания добивается психиатрический опрос), либо, если актуализация путем присвоения симптома в первом лице не удается, в процессе опроса должен актуализироваться кризис – у пациента должна случиться галлюцинация, истерический припадок и т. д. Так или иначе – посредством признания или актуализации основного симптома – субъекта

* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «Это немного похоже на выполнение семьей функции соматического субстрата безумия».

320

21 Мишель Фуко

321

ставят в положение крайнего стеснения, загоняют в угол, так что он оказывается вынужден сказать «я безумен» или разыграть свое безумие наяву. В такой момент, будучи доведен до кульминационной точки опроса, он более не может уклоняться от собственных симптомов, проскальзывать между ними. Он вынужден сказать: я действительно тот человек, для которого придумана психиатрическая больница, мне нужен врач; я болен, и, поскольку я болен, вы, чья первостепенная функция заключается в моей госпитализации, – не кто иной, как врач. Таков решающий момент двойного провозглашения госпитализированного индивида больным, а индивида, который его госпитализирует, – врачом и психиатром.

Когда у опрашиваемого вырывают это отчаянное признание в безумии, прямое или косвенное, наступает некоторое облегчение. И в связи с этим в технике психиатрического опроса обнаруживается двойная аналогия с религиозным признанием и медицинским кризисом: религиозное признание способствует прощению, а выделения, исторгаемые во время кризиса, выводят из организма болезнетворную субстанцию. В точке совпадения или, если угодно, в своеобразном колебании между признанием, дарующим прощение, и выделениями, изгоняющими болезнь, отчаянное признание в безумии является – как утверждают психиатры XIX века и несомненно многие наши современники – тем с помощью чего индивид сможет затем освободиться от своего безумия. «Я избавлю тебя от твоего бе-зумия если ты признаешься в нем» – или другими словами: «Предоставь мне те причины по которым я помещаю тебя в лечебницу, открой мне то, из-за чего я лишаю тебя свободы и тогда я избавлю тебя от безумия Путь к твоему исцелению—это

тот самый путь который может дать мне гарантию что мои действия суть м'едицинские действия» Эта взаимозависимость

между впястью впача и вымогательством ппизнания больного между BJidoibiu ерача и вымикислк. bum пим-зиаппи

т ⁶ическогоао ^Кп ^Моса ^КаЖе ^ТСЯ' ^^ ^Се ^{РДЦСВИНУ Т£ХНИКИ ПСИХ}иаЭтот опрос, основные элементы которого я попытался вам представить, может быть прочитан сразу на трех уровнях. Первый из них – дисциплинарный уровень, о котором мы уже говорили,14 оставим сейчас в стороне. Главными, думаю, являются два других. В рамках психиатрического опроса формируется

322

прежде всего медицинский мимесис,или аналогомсхемы, предоставляемой медицине патологической анатомией: во-первых, опрос выстраивает из наследственных предрасположен ностей тело, дает это тело не имевшей его болезни; во-вторых, вокруг этой болезни, чтобы определить ее как болезнь, он образует поле аномалий; в-третьих, из оснований запроса он создает симптомы; и, в-четвертых, он изолирует, очерчивает, локализует патологический очаг, указываемый и актуализируемый им в признании или в реализации главного, центрального симптома.

Следовательно, опрос выступает в психиатрии XIX века средством точной реконструкции элементов, характеризующих практику дифференциальной диагностики в органической медицине. Он позволяет воссоздать рядом с органической медициной, без пересечений с нею, нечто функционирующее таким же образом, как и она, но в качестве мимесиса, аналогона.Кроме того, в рамках опроса на деле осуществляется – путем уловок, замен, обещаний, игры взаимных подарков между врачом и больным – тройная реализация: реализация некоторого поведения как безумия, реализация безумия как болезни и, наконец, реализация сторожа при безумце как врача.

Разумеется, выполняя такие функции, психиатрический опрос оказывается всецело обновленным ритуалом абсолютной диагностики. Что представляла собой деятельность психиатра в типичной больнице XIX века? Как вы помните, у него было два и только два дела: обход и опрос. Совершая обход, врач инспектировал все службы своей больницы, ежеутренне производя превращение дисциплины в терапевтику: обходя и осматривая все уголки больницы, обследуя все детали дисциплинарной системы он одним своим присутствием превращал их в терапев-тический аппарат.15

Вторым же делом психиатра был опрос, заключавшийся в следующем: дайте мне ваши симптомы, представьте мне как симптомы свою жизнь, и тем самым вы сделаете меня врачом.

Два этих обряда, обход и опрос – суть элементы, за счет которых работает дисциплинарное поле, о котором я вам говорил. Понятно, кстати, и почему обряд опроса нуждался в периодическом усиленном повторении. Подобно, если хотите, ежедневным и торжественным богослужениям, клиническая презентация перед студенческой аудиторией была по отношению к закры-

323

тому опросу больного врачом тем же, чем праздничная месса с песнопениями по отношению к обычной. А почему клиническая презентация, этот почти публичный обряд, эта Messa solemnis*психиатрии, так рано, так быстро распространилась в новой науке? Несколько слов об этом я уже сказал,16 но сейчас, я думаю, нам открывается иной уровень функционирования клинической презентации.

Каким образом при отсутствии тела и исцеления, характеризующем психиатрическую практику, врач может быть действительно провозглашен врачом? Как можно было бы в полной мере осуществлять эти операции, о которых мы говорили, – это превращение запроса в симптомы, событий жизни в аномалии, наследственности в тело и т. д., – не будь, помимо постоянного функционирования лечебницы, еще и некоего обряда, который торжественно повторял бы то, что происходит во время опроса? И вот организуется пространство, в котором алиенист получает статус врача в силу одного того, что его окружают в качестве слушателей и зрителей студенты. Медицинский характер его действий обретает актуализацию вовсе не благодаря успешному лечению или тому, что он создал некую истинную этиологию, поскольку как раз об этиологии-то здесь речь не заходит; его действия превращения, о которых я вам говорил становятся медицинскими именно потому что вокруг врача собирается хор корпус студентов Поскольку тела больного у психиатра нет,