Текст книги "Психиатрическая власть"

Автор книги: Мишель Фуко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

38 Мари Франсуа Ксавье Биша (1771-1802), начав хирургическую карьеру в Лионе, под руководством Марка-Антуана Пети (1762-1840), а затем, в июне 1794 г., поступив учеником к Пьеру Жозефу Дельсо (1744—1795), хирургу лечебницы Отель-Дьё, с 1800 г. посвятил себя патологической анатомии и взялся установить четкую связь между повреждениями тканей и клиническими симптомами. См. его сочинения: Bichat M. EX.[1] Traitй des membranes en gйnйral et des diverses membranes en particulier. Paris: Gabon, 1800; [2] Anatomie gйnйrale appliquйe a la physiologie et a la mйdecine. Paris: Brosson et Gabon, 1801. 4 vol.

Но особенно много усилий к слиянию клинической медицины и патологической анатомии приложили Гаснар Лоран Бейль (1774—1816) и Рене Теофиль Лаэннек (1781—1826). Г. Л. Бейль одним из первых сформулировал методологию новой клинико-анатомической школы в диссертации, защищенной им 4 вантоза Хг. (24 февраля 1802 г.): Bayle G. L.[1] Considйrations sur la nosologie, la mйdecine d'observation et la mйdecine pratique, suivies d'observations pour servir а 1'histoire des pustules gangreneuse. Th. Mйd. Paris. N 70. Paris: Boist (Gabon), 1802. Заявленные идеи Бейль впоследствии развил и уточнил в кн.. Bayle G. L.[2] Recherches sur la phtisie pulmonaire. Paris: Gabon, 1810; [3] Considйrations gйnйrates sur les secours que l'anatomie pathologique

peut fournir а la mйdecine // Dictionnaire des sciences mйdicales. T. II. Paris: С L. F. Panckoucke, 1812. P. 61—78. P. Т. Лаэннек существенно обновил легочную патологию в кн.: [1] Laennec R. Т.De 1'auscultation mйdiate, ou Traitй du diagnostic des malades des poumons et du coeur, fondй principalement sur ce nouveau moyen d'exploration (1819, в двух частях), где в качестве принципа выдвигается необходимость «включения в общую диагностику на равных основаниях и внутренних органических расстройств, и хирургических болезней» (2 йd. rev. et aug. T. I. Paris: Brosson et Chaude, 1826. P. XXV); [2] Traitй inйdit sur l'anatomie pathologique, ou Exposition des altйrations visible qu'йprouve le corps hu-main dans l'йtat de maladie. Paris: Alcan, 1884.

О Биша M. Фуко пишет в главе VIII «Вскройте несколько трупов» книги «Рождение клиники. Археология медицинского взгляда» (FoucaultM.Naissance de la clinique. Une archйologie du regard mйdical. Paris: Presses universitaires de France, 1963. P. 125-148). См. также: [a] RochardJ.E.Histoire de la chirurgie franзaise au XIX siиcle. Paris: Bailliиre, 1875; [b] TemkinO.The rфle of surgery in the rise of modern mйdical thought//Bulletin of the History of Medicine. Baltimore, Md. 1951. Vol.25. N3. P. 248-259; [c] Ackernecht E. H.[1] Pariser chirurgie von 1794-1850// Gesnerus. T. 17. 1960. P. 137-144; [2] Medicine at the Paris Hospitals (1794-1848). Baltimore, Md.: The Johns Hopkins Press, 1967 (фр. пер.: La Mйdecine hospitaliиre а Paris (1794-1848) / Trad. F. Blateau. Paris: Payot, 1986. P. 181-189; [d] HuardP. & GrmeckM., eds.Sciences, mйdecine, pharmacie, de la Rйvolution а Г Empire (1789-1815). Paris: Ed. Dacosta, 1970. P. 140-145; [e] Imbault-Huart M.-J.L'Йcole pratique de dissection de Pans de 1750 a 1822, ou l'lnfluence du concept de mйdecine pratique et de mйdecine d'observation dans l'enseignement mйdico-chirurgical au XVIII siиcle. Thиse de doctoral иs lettres, Universitй Paris-I, 1973; repr. Universitй de Lille-III, 1975; [f] HuardP.Concepts et rйalitйs de l'йducation et de la profession mйdico-chirurgical pendant la Rйvolution // Journal des savants. Avril-juin 1973. P. 126—150.

О Г. Л. Бейле см.: [a] Imbault-Huart M.-J.Bayle, Laлnnec et la mйthode anatomo-clinique // Revue du Palais de la Dйcouverte. N spec. 22 aoflt 1981. P. 79—89; [b] DuffinJ.Gaspard Laurent Bayle et son legs scientifique: au-dela de l'anatomie pathologique // Canadian Bulletin of Medical History. Winnipeg, 1986. T. 31. P. 167—184.

О Лаэннеке см.: [a] Duffin J.The mйdical philosophy of R. Th. Laлnnec (1781—1826)// History and Philosophy of the Life Sciences. Vol. 8. 1986. _R195—219; [b] HuardP.[1] Les chirurgiens et l'esprit chirurgical en France au XVIII siиcle// Clio medica. Vol. 15. N3—4. 1981; [b] La mйdecine anatomo-clinique: la naissance et constitution d'une mйdecine moderne // Revue mйdicale de la Suisse Romande. 1989. N 109. P. 1005—1012.

232

233

39 Различение душевнобольных и детей-идиотов декларируется как принцип и вместе с тем начинает вводиться в лечебных учреждениях в 1830-е годы. Гийом Феррюс, поступивший на службу в Бисетр в 1826 г., в 1834 г. ратовал за создание «специальных учреждений, в которых осуществлялись бы все известные техники лечения» (FerrusG.Des aliйnйs... P. 190). В 1839г. в рапорте, поданном в Медицинскую комиссию больниц Парижа, он вновь указывал на «полезность создания детского отделения в лечебнице Бисетр» (цит. в кн.: Bourneville D. M.Assistance, traitement et йducation des enfants idiots et dйgйnйrйs. Rapports fait au congrиs national d'Assistance publique. Lyon, juin 1894. Paris: Publications du Progrиs mйdical, 1895. P. 142). Одна из первых институциональных инициатив такого рода принадлежит Жану-Пьеру Фальре, который, получив 30 марта 1831 г. назначение в Сальпетриер, принял решение объединить в общем отделении восемьдесят слабоумных и идиотов. Но тенденция развивалась медленно, и еще в 1853 г. Ж.-Б. Паршапп писал о том, что присутствие малолетних идиотов в «лечебницах для душевнобольных, если только они не содержатся в специальных отделениях, вызывает всякого рода недоразумения... Ясчитаю насущной необходимостью создание в таких лечебницах детских отделений» (ParchappeJ.-B.Des principes a suivre dans la fondation et la construction des asiles d'aliйnйs. Paris: Masson, 1853. P. 89). См. историческую справку об этом в кн.: Bourneville D. M.Assistance, traitement et йducation des enfants idiots et dйgйnйres. P. 1-7 (глава I «Исторический обзор содержания и лечения детей-идиотов и дегенератов»). См. также ниже, лекция от 16 января 1974 г.

40 В 1880-х гг., когда нозология неврологических расстройств приобретает завершенный вид, область неврозов освобождается от массы органических симптомов (параличи, потери чувствительности, сенсорные нарушения, боли неясного происхождения и т. д.), которые передаются на попечение новой невропатологической клиники, призванной исследовать локализуемые расстройства нервов спинного мозга и специализированных отделов головного мозга. То же, что в этой области остается, в 1885—1890 гг. сосредоточивается в четырех больших клинических группах: хореические неврозы (в том числе истерические хореи, танец Сен-Ги), неврастения, истерия и, наконец, одержимости и фобии.

41 М. Фуко ориентируется здесь на книгу Р. Кастеля«Психоанализм» (CastelR.Le psychanalysme. Paris: Maspero, 1973), о которой в подготовительной рукописи к лекции от 7 ноября 1973 г. он пишет так: «Это радикальное исследование, ибо психоанализ в нем впервые рассматривается в строгих рамках психиатрических практики и власти».

Лекция от 16 января 1974 г.

Пути генерализации психиатрической власти и психиатри-зация детства. – /. Теоретическая спецификацяя идиотии. Критерий развития. Возникновение психопатологии идиотии и умственной отсталости. Эдуар Сегюэн: инстинкт и аномалия. —II. Институциональное присоединение идиотии психиатрической властью. «Моральное лечение» идиотов: Сегюэн. Прогресс принудительной госпитализации идиотвв и стигматизация их как опасных. Обращение к понятию дегенеративности.

Сегодня я хотел бы выявить узловые точки и пути генерализации психиатрической власти – исторически, как мне кажется, достаточно раннего явления. Я не считаю, что генерализация психиатрической власти стала фактом, современным психоаналитической практике, или же следствием последней. По-моему, значительное расширение психиатрической власти произошло намного раньше, и эта экспансия, архаическая по времени, повлекла за собой увековечение архаической же психиатрической власти.

Расширение психиатрической власти произошло, мне кажется, с опорой на детство, на психиатризацию детства. Разумеется, некоторые наметки, формы этой генерализации мы можем обнаружить и помимо ребенка, в связи с другими персонажами – например, с преступником, – причем очень рано, уже в период разработки уголовно-психиатрической экспертизы и одновременно понятия мономании. И все же именно ребенок, на мой взгляд, стал в XIX веке первостепенной опорой расширения психиатрической власти – в гораздо большей степени, чем взрослый.

235

Иными словами, я считаю – и хотел бы проверить эту гипотезу в беседе с вами, – что ключ к расширению психиатрической власти предоставляют смычки больницы со школой, санитарного института (педагогического института как модели здоровья) с системой обучения. Предварить обсуждение этой темы я предложил бы [...] одной из кратких и, как всегда, блестящих формул Жоржа Кангилема. Вот она: «Термином „нормальное" XIX век обозначает одновременно школьный эталон и органическое состояние здоровья».1 Именно с разработкой понятия нормального и было в конечном счете сопряжено расширение психиатрической власти.

Разумеется, вполне естественно было бы предположить, что психиатризация детства шла двумя путями, словно бы продиктованными изначально: путем открытия ребенка-безумца и путем определения детства как места формирования, первоистока душевной болезни*

Но я не согласен с этим мнением. Мне кажется, что открытие ребенка-безумца произошло достаточно поздно и было скорее вторичным следствием психиатризации ребенка, нежели ее отправной точкой. Ребенок-безумец заявляет о себе только в конце XIX века;2 его появление связано, как мне кажется, с именем Шарко, то есть с истерией, и относится к 1880-м годам; причем он входит в психиатрию не царственным путем лечебницы но через частную консультацию. Первые дети которых мы встречаем в истории психиатрии – это дети частных клиентов и в частности у Шарко, —слабоумные сыНОВЬЯ рVCCKHX великих князей и дочери-истерички ЛЗ.ТИНОЭ.МСОИКЭ.НСКИХ ЗСМЛСВЛЭ.дСЛь-

цев 3 Этих-то детей в сопровождении обоих родителей—эту

троицу – мы и обнаруживаем в практике Шарко в 1880-е годы Таким образом, вовсе не ужесточение семейной дисципли-ны равно как и не окончательное формирование дисциплины школьной обусловили в XIX веке подступ к ребенку-безумцу.

И те анамнезы, автобиографические рассказы, к которым психиатрическая власть принуждала больных на всем протяжении столетия, тоже, как ни странно, не вели к выявлению некой

* В подготовительной рукописи М. Фуко уточняет: «[определения] ...посредством игры анамнезов, опроса больных и их родственников, рассказов об их жизни».

фундаментальной, привилегированной или основополагающей связи между детством и безумием. Когда больных просили рассказать об их жизни, это диктовалось отнюдь не стремлением постичь их безумие исходя из обстоятельств их детства, но напротив, попыткой отыскать в этом детстве уже в некотором роде готовое безумие, или во всяком случае имевшиеся уже тогда предвестия, признаки предрасположенности к безумию, – в том числе признаки наследственной предрасположенности. В тогдашних анамнезах не искали безумного содержания детского опыта больных. Ребенок-безумец, ребенок как объект психиатрии возник позднее, а в психиатрии раннего периода детство в его фундаментальной связи с безумием не рассматривалось.

Я бы сказал – это, собственно, и есть предлагаемая мною гипотеза, – что психиатризация ребенка, сколь бы это ни показалось парадоксальным, не была связана с темами ребенка-безумца, детского безумия, конститутивной связи между безумием и детством. Психиатризация ребенка состоялась, как мне кажется, с опорой на другой персонаж, и это слабоумный ребенок, идиот, которого затем назовут умственно отсталым; это ребенок, которого с самого начала, уже в первой трети XIX века, стали четко отличать от безумца.4 Психиатризация детства осуществлялась через посредство не-безумного ребенка и этот парадокс послужил условием генерализации психиатрической власти

Что же такое эта психиатризация детства с опорой на ребенка, считаемого не-безумным?

Мне кажется, мы можем выявить, ища ответ на этот вопрос, два совершенно противоположных, по крайней мере на первый взгляд, процесса. Один из них относится к сугубо теоретическому порядку, и свидетельства о нем предоставляют медицинские тексты, наблюдения, нозографические трактаты. Речь идет о процессе теоретической разработки понятия слабоумия, или идиотии, как феномена, всецело отличного от безумия.

До конца XVIII века, если говорить очень схематичным образом, в том, что называлось тупоумием, слабоумием, идиотией, не содержалось никаких отличий по сравнению с безумием вообще. Это были разновидности безумия, которые, конечно, отличались от других его разновидностей, но все равно принадлежали к общей области безумия. Так, мы встречаем оппо-

236

237

зицию между безумием в виде «буйства»,5 насилия, приступов неистовства, – безумием «превышения», если угодно, – и, напротив, безумием «понижения», характеризующимся унынием, расслабленностью, безразличием;6 именно последнее называли «деменцией»,7 «тупоумием»,8 «слабоумием» и т. д. В других случаях слабоумие, тупоумие определяется как одно из расстройств того же разряда, в котором присутствуют мания, меланхолия, та же деменция.9 В лучшем случае мы [выявляем]* ряд признаков, по которым идиотия определялась как болезнь, чаще обнаруживаемая у детей, а деменция – наоборот, как болезнь, по своему содержанию очень похожая, но возникающая лишь в зрелом возрасте. ¹0

Какое бы место ни уделялось слабоумию или идиотии в нозографических таблицах, будь они широкими понятиями, противоположными возбужденности и буйству, или же понятиями узкими, так или иначе кажется удивительным, что они фигурируют в рамках безумия в эпоху, когда последнее характеризовалось прежде всего бредом, то есть заблуждением, ложной убежденностью, испорченным воображением, верой в нечто, не относящееся к реальности. ¹¹Если безумие действительно определялось ядром бреда, то можно ли включать в это обширное семейство разновидностей бреда идиотию и слабоумие? Дело в том что слабоумие – как впрочем и деменция – по самой своей приооле уподоблялось особого рода бреду, который до-стигает своей наивысшей точки либо как в случае деменции в спелом вочоасте после чего может и исчезнуть дойдя до исступления, буйства, убить сам себя, самоуничтожиться в качестве бреда —либо как в случае идиотии наоборот очень рано

В том подобии нозограсЬии которое имело хождение в XVIII веке слабоумие было бредовьш заблуждением ппичем до такой стёп^ГобТбщенным тотальным, что пораженный им не мог ппгтиш, и гггюстрйшрй истины сформировать и малейшей идеи" ™Гбк,ппrZVrn rZ»™6™рнипрпепогшее в ослепление' ™„ "™ ™°!™ lZJ,u^r,,rn^^ZTKMV Именно S ™„ ™,Г* 18ТгГГ™1 Лр^ГГипнптирй Жя^рн

оо этом еще >1»к> году' гов°рил всвязи с идиотией жаклен дюбюиссон. «идиотия есть состояние оцепе^н™ бездеиствия умственных и эмоциональных функции, за которым следует их

В магнитной записи лекции: находим.

238

более или менее полная атрофия; нередко она сопровождается и нарушением жизненных функций. Такого рода душевнобольные, лишенные высших способностей, отличающих человека мыслящего, человека общественного, нисходят к чисто машинальному существованию, которое делает их положение убогим и омерзительным. Причины.Эти причины почти совпадают с причинами деменции, от которой идиотия отличается лишь более сильным и глубоким расстройством пораженных функций». ¹2

Таким образом, идиотия не рассматривается как некий первичный, элементарный фон, на котором могут развиться другие, более серьезные или тяжелые патологические состояния; наоборот, это абсолютная, тотальная форма безумия. Это апогей безумия, которое в данном случае вращается вокруг самого себя с такой головокружительной скоростью, что в нем уже невозможно вычленить какие-либо элементы бреда, отдельные заблуждения; это не-цвет, образованный вихревым смешением цветов друг с другом. Именно такое «притупление» всякой мысли, да и всякого восприятия, обозначалось как идиотия и позволяло, вопреки бессимптомности последней, рассматривать ее в этот период как одну из категорий бреда.13 Такова, если угодно, в приблизительной реконструкции теоретическая ситуация конца XVIII века.

Как же вырабатываются новые понятия идиотии, умственной отсталости, слабоумия в первые сорок лет XIX века, от Эскиро-ля до Сегюэна в 1843 году? Я вновь прибегну к помощи текстов, теоретических изысканий этого времени, ибо институты и реальные практики не дают нам никаких свидетельств об этом.

В теоретических работах по психиатрии начала XIX века можно выделить, на мой взгляд, два этапа формирования нового понятия идиотии* Первый из них связан с именем Эскироля, с его текстами 1817, 1818, 1820 годов,14 а также с книгой Бельома, вышедшей в 1824-м.15 В это время возникает совершенно новое определение идиотии, которого в XVIII веке вы не найдете. Эскироль формулирует его так: «Идиотия есть не болезнь, но

* В подготовительной рукописи М. Фуко выражается иначе: «Спецификация идиотии по отношению к деменции, то есть определение той формы или стадии этих умственных болезней, в которой они наиболее родственны друг другу, шла в два этапа».

239

состояние, в котором умственные способности вообще не проявляются или не могут в достаточной степени развиться...».16 И Бельом в 1824 году повторяет то же самое почти без изменений: «Идиотия —это [...] конституциональное состояние, в котором умственные функции не развиты...».17

Это определение важно тем, что оно вводит в оборот понятие развития. Развитие, а точнее отсутствие развития, становится критерием различения между безумием и идиотией. Отныне идиотия определяется не в зависимости от истины или заблуждения, не в зависимости от способности или неспособности владеть собой, не в зависимости от интенсивности бреда, но в зависимости от степени развития. Причем в приведенных определениях и в тех описаниях, которые следуют за ними, Эски-роль и Бельом предлагают в некотором роде бинарную трактовку развития. Для обоих авторов развитие есть нечто такое, чем обладают или не обладают, чем пользуются или не пользуются; одни наделены развитием, так же как волей или умом, а другие лишены его, так же как можно быть лишенным воли или ума. Как вы видите, понятие развития используется еще очень и очень упрощенно.

Но будучи упрощенным, критерий имеющегося или отсутствующего, используемого или не используемого развития все же обусловливает ряд следствий, важных для очерчивания новой теоретической области.

Во-первых, он позволяет провести четкую хронологическую границу. Если идиотия есть отсутствие развития, то необходимо, нормально, если безумие присутствует в ней с самого начала – в противоположность иным формам притупления мысли, ума или восприятия, как, например, деменция, которая, подобно всем прочим душевным болезням – мании, мономании липомании и т д – возникает не ранее определенного момента, чаще всего – полового созревания ^I8 Таким образом, хронологическое

Во-вторых, критерий развития вводит различение по роду течения болезни. Если идиотия есть не-развитие, значит, она стабильна, приобретена раз и навсегда: состояние идиота не эволюционирует; деменция же, тоже будучи притуплением ума, в отличие от идиотии оказывается прогрессирующей душевной болезнью, которая год от года усугубляется и иногда стабили-

240

зируется в определенный момент, с наступлением которого в некоторых случаях даже вылечивается.19

Далее, третье различение: идиотия всегда сопряжена с органическими пороками развития20 и, таким образом, относится к области увечий21 или вписывается в общий свод монструозных отклонений.22 Деменция, напротив, как и прочие болезни, лишь только может сопровождаться рядом осложнений, частных нарушений, возникающих в определенный момент ее течения.23

И наконец, в-четвертых, критерий развития вводит различение по симптомам. Если деменция, будучи поздней болезнью, наступающей вследствие ряда процессов и в некоторых случаях органических заболеваний, всегда имеет прошлое, всегда сохраняет в себе некие остатки – остатки разума, остатки бреда, в любом случае последствия предшествующего состояния, будь оно позитивным или негативным, – то идиот есть человек без прошлого, которому ничего не остается, жизнь которого не оставила и никогда не оставит в его памяти и малейшего следа. Это подводит нас к каноническим формулам Эскироля, повторявшимся затем более века: «Человек в состоянии деменции лишен тех благ, которыми некогда пользовался: это разорившийся богач; а идиоту всегда сопутствовали несчастья и нищета»24

Как видите, вопреки своей примитивной бинарной трактовке, понятие развития тем не менее оправдывает ряд различений и позволяет провести границу между двумя типами особенностей – между особенностями чего-то, определяющего болезнь, и особенностями чего-то иного, относящегося к увечьям, монструозным отклонениям, словом – к не-болезни.

Второй этап формирования нового понятия идиотии связан, теперь уже в 1840-е годы, с именем Сегюэна – автора, который оказал влияние на весь ход институциализации и психиатри-зации детства и ввел в трактате «Моральное лечение идиотов» ключевые понятия, на основе которых будут развиваться до конца XIX века психология и психопатология умственной отсталости.25

Сегюэн проводит различие между собственно идиотами и умственно отсталыми детьми: «Я впервые выявил разделяющие их резкие отличия [...], – пишет он. – Идиот, пусть даже неполный, обнаруживает остановку физиологического и психологического развития».26 Не отсутствие, а остановку развития.

16 Мишель Фуко

241

Что касается умственно отсталого, то его развитие, по Сегю-эну, не прекратилось, этим-то он и отличается от идиота. Это не остановившийся в развитии, а «развивающийся медленнее, чем дети его возраста; он отстает от сверстников по всем признакам, и это отставание, с каждым днем увеличивающееся, в итоге вводит между ними огромный разрыв, непреодолимую дистанцию».27 В итоге некой непрерывной эволюции.

Два сопряженных между собою определения идиота как пораженного остановкой развития и отсталого как того, чье развитие идет медленнее, чем у других, как мне кажется, теоретически важны. Они послужили опорой для многих понятий, которые приобрели вес уже в практической психиатризации ребенка.

Во-первых, развитие, каким определяет его Сегюэн в своем «Моральном лечении идиотов», уже не является, как у Эскиро-ля, чем-то, чем человек наделен или чего он лишен так же, как ума или воли; развитие – это процесс, подчиняющий себе органическую и психологическую жизнь, это измерение, в котором выстраиваются неврологические и психологические организации, функции, поступки, навыки. Это временное измерение, а не способность или качество, которыми можно обладать или не обладать.

Во-вторых, это временное измерение является, в известном смысле, общим для всех. Ему подвластны все, однако на пути в этом измерении возможна остановка. Поэтому, будучи общим для всех, развитие является общим прежде всего как некий оптимум, как правило хронологической последовательности с ее идеальной конечной точкой. Развитие, иными словами, – это скорее норма, по отношению к которой располагаются люди, нежели некая заложенная в каждом виртуальность.

В-третьих, эта норма развития, как вы понимаете, имеет две оси переменных: можно остановиться на той или иной стадии развития, на линии этого измерения – тем, кто преждевременно остановился на той или иной стадии, как раз и является идиот, и первая ось, таким образом, отражает стадии возможных

остановок; вторая же ось – это ось скоростей, с которыми люди проходят измерение развития, и тот, кто, не останавливаясь в той или иной точке, движется слишком медленно, и есть умственно отсталый. Отсюда две патологии, впрочем, взаимно дополнительные, ибо одна является конечным следствием другой: патология остановки на определенной стадии и патология задержки.

В связи с этим – и это четвертый важный пункт – вырисовывается некая двойная нормативность. С одной стороны, поскольку идиот – это остановившийся в своем развитии, тяжесть идиотии оценивается согласно нормативности, соответствующей взрослому: взрослый выступает как одновременно реальная и идеальная точка завершения развития и в таком качестве функционирует как норма. А с другой стороны как недвусмысленно говорит об этом Сегюэн, ось скоростей определяется другими детьми: умственно отсталый – это тот, кто развивается медленнее сверстников. Некоторый средний уровень детства, или усредненное большинство детей, образуют отныне вторую нормативность, по отношению к которой оценивается отсталость. Выходит, что все разнообразные феномены слабоумия – собственно идиотия отсталость и тд—могут быть так или иначе размещены по отношению к jibvm нормз.тивным инстанциям: к взрослому как конечной стадии и к детям как средней скорости развития

И наконец, пятым важным следствием двойного определения идиота является то, что идиотия и в особенности умственная отсталость не подлежат определению в качестве болезней. У Эскироля еще сохранялась двусмысленность по поводу статуса идиотии: болезнь это или не-болезнь? В конечном счете идиотия по Эскиролю – это отсутствие чего-то, и поэтому ее можно характеризовать как болезнь. У Сегюэна иЛИОТ уMCTBGн-но отсталый – уже не больные: нельзя сказать что у них не хватает стадий; они просто не достигли этих стадий иЛИ приТТТЛИ кним с опозданием. Идиот или умственно отсталый по Сегюэну не лишились нормальности в результате чего-либо точ-

нее говоря они занимают низшую ступень в рамках собствен

но самой нормы -то есть развития ребенка. Идиот-

__особый

ребенок, а не больной; он в той или иной степени задержался

в детстве которое само по себе—

Идиотия – это

*

242

243

некоторая ступень детства, или, иными словами, детство – это способ более или менее быстрого преодоления ступеней идиотии, слабоумия или умственной отсталости. В связи с этим понятно, что идиотия и умственная отсталость не могут рассматриваться как болезненные отклонения даже и в том случае, если они вызваны именно болезнью, неким врожденным изъяном или органическим пороком. Они суть временные переменные, простые стадии нормативного развития ребенка. Идиот, прежде принадлежавший болезни, отныне принадлежит детству.

И эта перемена имеет ряд следствий, главным из которых, несомненно, является следующее: если идиот или умственно отсталый —это остановившийся на некоторой ступени —не в пределах поля болезни, а во временных пределах детства, это значит, что уход за ним по сути своей не должен отличаться от ухода за любым ребенком, то есть единственным способом лечения идиота или умственно отсталого оказывается просто-напросто их воспитание – разумеется, с вариантами в зависимости от случая, с методическими спецификациями, но все равно воспитание, приложение к ним общей воспитательной схемы. Терапевтикой идиотии становится педагогика как таковая, более радикальная, более углубленная педагогика, восходящая на более ранние стадии развития ребенка, но все-таки педагогика.

Есть также и шестой, последний важный пункт, который я хотел бы отметить. Для Сегюэна эти остановки, задержки, отставания в процессе развития не принадлежат к порядку болезни.28 При этом ясно, что они санкционируются рядом феноменов, которые не имеют места, рядом организаций, которые не возникают рядом навыков, которые ребенок не может приобрести: такова негативная сторона умственной отсталости. Но есть также и позитивные феномены состоящие, собственно, в выявлении возникновении не-интеграции элементов которые нормальное развиТИе сглаживало бы вытесняло или интегри-ровало; в результате ОСТАНОВКИ или значительной задержки развития прорывается наружу то что Сегюэн называет «инстинктом». «Инстинкт» есть для него то, что, будучи родом из лртртяя пяннкш нам изначально обнаруживается не усвоен-: _нм ' в _ГРЙсвоей дикости в ра ' ах идиотии или умственной ^тяпппГ«Ип _И<у™. —пишет Сегюэн -это порок нервной системы крайнм бедствием которого является вывод всех или

некоторых органов и способностей ребенка из постоянного подчинения его воле, что предает пораженного власти инстинктов и увлекает его прочь из морального мира».29

Чтобы подытожить, можно сказать, что этот анализ слабоумия очерчивает нечто, что станет спецификацией в рамках детства ряда организаций, состояний, поведенческих типов, не являющихся собственно болезненными, но отклоняющихся от двух нормативных линий – от линии других детей и от линии взрослых. Возникает то, что как нельзя точнее определяется термином «аномалия»: слабоумный или умственно отсталый ребенок является не больным, а ненормальным.

Кроме того, помимо нарушений, отклонений от нормы, эта аномалия включает и позитивные феномены, нечто высвобождает. И это инстинкт, то есть не симптомы, а некие одновременно естественные и анархические элементы. Чем для болезни являются симптомы, тем для аномалии оказываются инстинкты. Действительно, аномалия имеет не столько симптомы, сколько инстинкты, которые в некотором роде – ее естественная среда.* Инстинкт как действительное содержание аномалии – вот к чему, как мне кажется, подводит анализ умственной отсталости и идиотии, предпринятый Сегюэном. На уровне дискурса и теории такова суть введения совершенно новой категории аномалии в отличие от болезни. И по-моему принципом расширения психиатрической власти стало именно новой

категории медициной именно психиатризация

ЯНОЛЛЯ ТТ1ТИ

В самом деле, в то самое время, когда формировалась вкратце рассмотренная нами только что теоретическая область, шел – не исподволь и не в виде следствия, но строго одновременно и, отметим, как условие действительной возможности этих теоретических разработок – совершенно другой, на первый взгляд противоположный, процесс. На пути от Пинеля или Дюбюиссона к Сегюэну, минуя Эскироля, мы встречаем ряд попыток спецификации идиотии по отношению к безумию разграничения идиотии и душевной болезни: теоретически по

* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «Если болезнь характеризуется симптомами и выражается в дисфункциях или нехватках, то для аномалии не столько даже симптомом, сколько природой является инстинкт».

244

245

своему медицинскому статусу, идиотия – уже не болезнь. Но вместе с тем идет обратный процесс, относящийся на сей раз не к теории, а к уровню институциализации, – процесс поглощения, колонизации идиотии психиатрическим пространством. И это весьма любопытное явление.